Глава тридцать первая. Танака

Майор Ахмади была специалистом по посттравматическому синдрому в психиатрической службе базы «Гевиттер». Невысокая, полная, с коротко стриженными седеющими волосами и очень темной кожей. Она производила приятное впечатление. «И напоминает учительницу, которую я ненавидела. И напоминает мою любимую жену», — твердил хор далеких голосов в голове у Танаки, причем последняя мыль сопровождалась легкой щекоткой сексуального возбуждения.

— В той части вашего досье, к которой у меня есть доступ, говорится, что в детстве вы осиротели.

— Да, — подтвердила Танака.

Она неловко поерзала в кресле. Темные стены и мягкие поверхности в кабинете Ахмади должны были внушать чувство безопасности, комфорта и близости. Он выглядел в точности так же, как любой другой кабинет мозгоправа, хотя обычно Танака заглядывала в них только на окончательной фазе допроса. После того как полностью она ломала волю человека с помощью агрессивной техники, нужно было установить с ним такие отношения, будто она близкий друг, которому можно излить душу.

Так и не дождавшись дальнейших объяснений, Ахмади сказала:

— И больше сорока лет службы на передовой в боевых частях. Хотя суть этих заданий в основном засекречена.

— Да, — повторила Танака.

— И недавно вам выстрелили в лицо, вы прошли здесь курс реконструктивной хирургии.

Танака тронула бинты, скрывающие пол-лица.

— Это тоже написано в досье? Или вы просто потрясающе наблюдательны?

Ахмади не заглотила наживку. Она улыбнулась и пощелкала по лежащему на коленях планшету, будто просто так совпало и она не делает заметки.

— Вашу жизнь постоянно сопровождают какие-либо травмирующие события.

— Спасибо за лесть, но лучше пропустим эту часть.

— Я вам не льщу, — сказала Ахмади. — Я просто держу зеркало и прошу вас в него заглянуть. Вы с детства живете в режиме «дерись или беги». Все, на что должен опираться ребенок, у вас отняли без предупреждения.

— Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о своих родителях.

— Можем начать с чего угодно. Всё связано.

— Похоже, вы уже поставили мне диагноз.

— До этого еще не дошло, но... — Она повела плечами. — Я знаю свое дело. Бо́льшая часть вашего досье засекречена, но то, что доступно, рассказывает впечатляющую историю. Никаких длительных отношений. Вы нигде не жили дольше года. Отказались от научной карьеры в пользу армии. Несколько раз отказывались от повышения, чтобы остаться на передовой. Вы уже долго бежите, не останавливаясь.

Танака почувствовала, как ладони сжимаются в кулаки.

— От чего бегу?

— Не знаю, — сказала Ахмади. — Но, похоже, вы впервые решили с кем-то об этом поговорить.

— Да.

— Почему вы здесь? — спросила Ахмади, делая новую заметку в планшете.
Похоже, она долго отрабатывала этот навык — писать, не отрывая взгляда от пациента. Это производило жутковатое впечатление.

Желание сменить позу в слишком мягком кресле наконец пересилило, и Танака встала. Ее ноги звенели, как будто по мышцам пустили слабый ток, и она прошлась по кабинету, делая вид, что рассматривает картины на дальней стене — компьютерный неоимпрессионистский пейзаж маслом с изображением лаконийской столицы ночью, с густыми мазками. Художник явно изучал Имоджин Батиа или кого-то из ее школы. Нарисовано было так, будто зритель смотрит из окна на проливной дождь. Танака задумалась, не сама ли Ахмади это нарисовала, а может, привезла картину из Лаконии, когда ее назначили на базу «Гевиттер». «Когда-то я рисовала», — произнес голос в голове Танаки.

Ахмади откашлялась, и Танака поняла, что доктор задала ей вопрос и не получила ответа.

— Вы сами это нарисовали? — спросила Танака.

— Почему вы здесь? — повторила Ахмади.

Танака снова повернулась к ней и пристально посмотрела прямо в лицо, ожидая, что доктор вздрогнет. Тристан однажды сказал, что, когда она раздражена, то буквально излучает «Не играй со мной». Большинство людей невольно делали шаг назад.

Ахмади улыбнулась и положила ладонь на планшет. У Танаки появилось смутное и неприятное чувство, что ее переиграли.

— Я была свидетелем... чего-то, — наконец сказала Танака. — И мне необходимо в этом разобраться, это часть моего задания.

— А вы не можете разобраться?

Танака снова повернулась к картине. Если бы тетя Акари позволила ей изучать историю искусства вместо того, чтобы записываться в армию, кем бы она сейчас была? И кто сейчас искал бы Первого консула? Что еще, сколько тысяч других вещей изменилось бы?

Перед глазами мелькнула женщина, очень похожая на Ахмади, моргающая сонными глазами на кровати с белыми простынями. Боже, как же мне нравилось просыпаться рядом с ней, подумал кто-то в голове Танаки.

— Кое-что случилось, — сказала Танака, удивившись, услышав собственный голос.

Ахмади кивнула. В ее взгляде не было сочувствия. Не было жалости. Она тоже выглядела усталой. Как будто всю жизнь у нее из-под ног выдергивали ковер, и она знает, насколько это больно. Она пригласительным жестом махнула на кресло.

— Расскажите об этом.

Танака села. А в голове спорили голоса: «Не говори ей, она злая». «Скажи ей, она всегда тебя любила».

— В пространстве колец произошел инцидент, — тихо начала Танака. — Я при этом присутствовала. Но вы не должны об этом знать.

— Полковник, из-за характера своей работы у меня высокий уровень доступа к секретной информации. Империя может доверить мне государственные тайны, которые способен раскрыть пациент на приеме. Я очень серьезно отношусь к этому аспекту своей работы.

— Иначе вас отправят в Загон. Отправили бы. Наверное, сейчас просто расстреляли бы.

Ахмади кивнула и отложила планшет. Проницательный следователь в Танаке понимал, что все это — спектакль, но каким-то образом это работало. Ахмади хотела ее выслушать. И поэтому Танаке захотелось рассказать.

— Речь идет о проникновении. Когнитивных эффектах. Как когда теряешь сознание, но не только. Находящие там люди... оказались связаны. Разум с разумом. Память с памятью. Я находилась в сознании других людей.

— Это не такая уж редкая галлюцинация...

— Я проверила. Всё оказалось правдой. Я нашла всех, кто в этом участвовал. Мы находились друг у друга в мозгу. По-настоящему. — Она дрожала. Сама того не осознавая, она дрожала. Ахмади замерла. — Вы мне верите?

— Да.

Танака медленно кивнула.

— Я не могу выносить посторонних у себя в голове.

— Потому что она ваша, — сказала Ахмади. — Это единственное место, принадлежащее вам.

— У меня есть... отдушины.

— Отдушины?

— У меня есть секреты. Они... только мои. Так я выделяю свое пространство в мире. Только благодаря этим секретам я еще существую. Я люблю Лаконию, потому что, если меня застукают, последствия будут серьезными.

— Хотите рассказать мне о своих секретах?

Танака покачала головой.

— После инцидента у меня бывают... видения.

— Видения? — эхом повторила Ахмади.

— Голоса, но не как при групповых галлюцинациях. Образы из чужих жизней, лица людей, с которыми я никогда не встречалась. Чувства. Глубокие, переполняющие чувства из-за событий, в которых я никогда не участвовала. И я опасаюсь, что где-то там, кого-то посещают подобные видения... обо мне.

Ахмади сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Ее лицо стало серьезным.

— Хочу спросить вас, могу ли я обращаться к вам по имени? — сказала Ахмади. — Можно?

Танака кивнула. По какой-то причине говорить ей было трудно. Что-то мешало в горле.

— Алиана, я хочу спросить, могу ли я взять вас за руку. Можно?

— Да, — ответила Танака едва слышным шепотом.

Доктор Ахмади наклонила вперед плотное, тучное тело. Ее пальцы оказались сильными, а кожа сухой. Танака поежилась.

— Алиана, мне кажется, вы описываете психологическое насилие.

— Никто до меня не дотрагивался.

— У вас очень четкие личные границы, и они очень важны для вас. Их нарушили без вашего согласия. Это так? Пожалуйста, скажите, если я не права. Я хочу разобраться.

— Они у меня в голове. Я не могу их изгнать. Они узна́ют то, чего знать не должны.

Ей казалось, что она говорит очень спокойно, учитывая обстоятельства. Ахмади кивнула.

— Хотите сказать, что все это... продолжается? Еще происходит, прямо сейчас?

Танака застыла. Ахмади выпустила ее руку и медленно отодвинулась, пока их не разделил стол. Глаза психиатра были широко открыты, а щеки пылали. Реакция жертвы. Какую бы подготовку не прошла Ахмади, ее точно учили распознавать опасность. В это мгновение Танака как раз задумалась, как может убить эту женщину. Способов было несколько. Ни один не угрожал ей лично, а два сулили катарсис.

На миг другие ее «я» притихли, словно испугались так же сильно, как и мозгоправ. И это любопытно, но она обдумает это после. А пока, в этом кабинете, Танака раскинула руки, расставив пальцы. Универсальный жест «я не вооружена». Ахмади все же не вышла из-за стола. Умница.

— Полагаю, теперь вы поняли, в чем дело, — сказала Танака, проговаривая слова так осторожно, словно они могли порезать губы.

— Понимаю, что вы пытаетесь побороть. Все это звучит... кошмарно.

— Да. Вы можете это исправить?

— Мне кажется, мы могли бы попробовать кое-что...

Танака отмахнулась от ее слов, и Ахмади замолчала.

— Я должна это остановить. Не могу больше терпеть. Понимаете?

— Да.

Ахмади облизала губы, и Танака смутно вспомнила кого-то похожего, только с более широким лицом и высоким лбом, в точности с такой же позе. Она отбросила эту мысль.

— Лечение возможно, — сказала Ахмади. — Есть препараты, помогающие от навязчивых мыслей. Если предположить, что механизм аналогичен, они способны помочь.

— Хорошо.

— Если возможно стационарное лечение, можем попробовать магнитную терапию. Она притупит ощущения.

— Но не прекратит все это.

— Я не знаю, что это такое. Но помогу вам узнать. Обещаю, Алиана. Вы не останетесь наедине с этим кошмаром.

Она не видела иронию в этой фразе, а Танака была не в настроении объяснять. Она чувствовала себя, будто подхватила вирус. Устала настолько, что мышцы отходят от костей. Буря в ее голове никуда не делась, но чуть-чуть притихла. Танака не особо на это полагалась. Усталость делала ее уязвимой и слабой. И не освобождала от тех, других.

— Сначала попробуем лекарства, — сказала она.

— Я пропишу их прямо сейчас.

Танака встала. Станция качнулась под ее ногами, хотелось лишь одного — закрыть глаза.

— Думаю, на сегодня достаточно.

— У нас еще есть время, если вы хотите...

— Думаю, на сегодня достаточно. Пусть лекарства доставят в мою квартиру на станции. Я начну их принимать.

— Мне бы хотелось еще раз с вами встретиться. — Это было смелое заявление, они обе это знали. Танака опустила голову. Ахмади расправила плечи. А когда заговорила, голос был тихий, спокойный, ободряющий, как в самом начале встречи. — Сейчас у вас кризис. Но вы невероятно сильный человек. Раньше вас ничто не могло остановить, и потому вы считаете, что, стиснув зубы и кулаки, пройдете и через это. И, по правде говоря, вероятно, вы сможете. Но вы от этого не излечитесь, Алиана. Без посторонней помощи.

Отвечая, Танака намеренно повторила интонации доктора Ахмади. Не передразнивала ее, не совсем.

— Вы считаете, что я подвергаюсь постоянному психологическому насилию, которое невозможно остановить.

— Да.

— И вы думаете, от этого можно излечиться?

— Мне бы хотелось вам помочь.

— Мне хотелось бы, чтобы мне помогли, — сказала Танака. — Пришлите таблетки. Начнем с них.

***

Незнакомая станция удерживала внимание Танаки. Загадки указателей и вывесок, поиск пути к транспортным капсулам, выбор верного лифта к квартире — все это отвлекало от навязчивых мыслей о чем-либо другом. Но когда она добралась до квартиры, стало гораздо хуже.

Комнаты были простые, элегантные и просторные. Главным образом в пыльно-красных тонах, подчеркивающих мазки лаконийского синего. Декор минималистичный и подобран со вкусом: высказывание Первого консула, написанное каллиграфическим почерком, хрустальная ваза с единственным цветком, который каждый день менялся обслуживающим персоналом, а узор на полу напоминал циновки татами. Здесь ничто не отвлекало от мыслей и эмоций.

Она заказала еду: карри с рыбой и сухое белое вино. Кто-то в ее голове помнил квартиру с сине-зелеными облезлыми стенами и койку из пены и ткани. Воспоминание было приятным, но Танака не знала почему. А кто-то другой отравился карри с рыбой, и в голове мелькнуло эхо ночной тошноты, но тут же исчезло — едва заметное, как дым сигареты.

Лекарства прибыли почти одновременно с едой. Прозрачный пакет с десятью таблетками персикового цвета и инструкцией — принимать по одной каждое утро и не пить спиртное. Танака закинула в горло сразу две, не запивая, а потом вдогонку сделала большой глоток вина из бутылки. Карри было обжигающе горячим, в точности как она надеялась. Отличный предлог, чтобы отполировать его вином. Когда она закончила есть, в затылке разрасталась боль, но воспоминания и мысли немного отступили, голоса звучали приглушенно.

Чирикнула встроенная система. Запрос связи с «Деречо». Танака проверила ручной терминал. В очереди стояло несколько сообщений от Боттона, но после Ахмади она забыла снять настройку «не беспокоить». Она открыла соединение и приняла вызов по комнатной системе. Экран на стене ожил, на нем появилась голова Боттона.

— Полковник, — сказал он. — Прошу прощения, что отвлекаю. Я бы не стал, но вы сами попросили немедленно докладывать, если что-то произойдет.

Она попросила немедленно докладывать? Танака этого не помнила, но наверняка так и было, вполне в ее стиле. Боль в затылке усилилась.

— Да, конечно, — отозвалась она. — В чем дело?

— Мы получили срочный доклад от Директората по науке с Лаконии. Доктор Очида пометил его как крайне важный.

— О чем там говорится?

Боттон моргнул.

— Не знаю, полковник. У меня нет допуска.

Она это знала. Должна была знать.

— Конечно. Перешлите мне. Я прочитаю здесь.

— Полковник, — произнес капитан и пропал.

Его изображение сменилось зашифрованным файлом. Запустив дешифратор, Танака гадала, какой эффект отказывает спиртное на новые таблетки. Если это выведет из строя печень или почки, так и черт с ними. Но если лекарства станут менее эффективными...

Она все равно заказала еще бутылку вина.

На экране появился Очида. Выглядел он безупречно, как всегда. Танака узнала кабинет. Не в Директорате по науке, а в Доме правительства. А значит, то, что он сейчас скажет, наверняка уже знает и Трехо.

— Полковник, — сказал он. — Надеюсь, у вас все в порядке.

— Да пошел ты, — сказала Танака записи, вежливо кивнув.

— Мы прогнали присланные вами данные через системы виртуальной разведки и сопоставления паттернов, и наткнулись на кое-что интересное. Взгляните на это.

Видео дернулось. На месте Очиды появилось пространство колец. Телескопическое изображение, тактическая карта и россыпь цифр. Не было нужды смотреть на временнУю отметку. Танака узнала изображение, как досконально изученную картину. Промежуток между тем, когда в пространство колец вошел «Деречо», и переходом «Прайса». Последние мгновения, когда ее разум принадлежал только ей.

Видео проигрывалось дальше, кадр за кадром, замедленное аналитической программой. Танака смотрела на корабли, ползущие по курсу, тактический дисплей отслеживал каждый из них. Рассеивающийся след двигателя у врат Бара-Гаон, который ввел ее в заблуждение. А потом все побелело. Как будто тысячи врат разом аннигилировали, взорвавшись светом.

Однако не только врата.

Танака подалась вперед. Данные изменились, в фокусе теперь была станция в центре пространства колец. Она засветилась так же интенсивно и внезапно, как и врата. Телескоп переместился ближе, к поверхности станции. Там был какой-то изъян. Темное пятнышко, как будто пылинка на объективе. Или нет, не так. Что-то на поверхности станции. Странная структура непонятного предназначения. Но программа виртуальной разведки докопалась до сути.

Это был маленький темный овал. Наложенная шкала давала понять размер. Совсем небольшой. Меньше, чем ее квартира на базе «Гевиттер». Еще не появилось сравнительное изображение, а в голову уже ударил адреналин. Яйцеобразный корабль из грота на Лаконии. И вероятность совпадения: 98,7 процента.

— Ах ты, сукин сын, — прошептала она. — Попался.

 

Глава тридцать вторая. Кит

Многое, очень многое было знакомым, но что-то оказалось ярким и неожиданным. Фортуна Ситтард была и столицей, и моногородом, построенным компанией. Логотип Ниуэстада из шести- и пятиугольников действительно был навеян поверхностью футбольного мяча. Меньше чем за десять лет город на краю массивного тектонического уступа, где горные реки прорезали долины, стекая к южному морю, вырос до полумиллиона человек. Утреннее солнце проникало через окна и разливалось по потолку над кроватью, каждый изъян поверхности отбрасывал в розовом свете крошечную тень.

Было и другое, менее яркое, но столь же знакомое. Кофейня в Торонто, где мужчина и женщина прощались в последний раз, и как она до сих пор плачет от аромата печеных яблок. Постоянная боль в груди, которую врачи называли идиопатической стенокардией, но несущая в себе страх и угрозу сердечного приступа. Узор старой мелодии на клавишах фортепиано, слегка измененный из-за отсутствия мизинца на левой руке. Грамматика итальянского и чешского языков. Огромный поток воспоминаний, смыслов и знаний, только какой-то блеклый. Накатывает, как слабые волны у края озера.

Глаза открылись и увидели, где появятся тени. Из-под одеяла показались ноги. Ноги никому не принадлежали, они просто были. Женщина бормотала во сне, ей снилось, что она участвует в танцевальном концерте и забыла все движения. В нескольких шагах был туалет, и на мгновение показались другие туалеты в других комнатах. Слева, справа, дальше по коридору или вверх по лестнице. Многие встроены в стену корабельной каюты, с вакуумным смывом на случай невесомости.

Рядом палец коснулся выключателя, и воздух наполнился свечением. Рука нащупала теплый, мягкий пенис, и в белую керамическую чашу полилась моча. Наступило облегчение, потом мыло, теплая вода, и свет погас.

В детской спал ребенок. Кроватка была ему уже маловата. Это было известно. А еще дальше, но не слишком далеко, уже вставала на работу дочь, ее попытки не шуметь будили сильнее, чем откровенный шум. И в доме не было никого, кроме тишины и личинок размером с большой палец, которых на Патэ называют «слизняками-сверчками». И корабельные двигатели гудели и трещали — все хором, как цикады.

Рука, коснувшаяся выключателя, отдернула шторы. На оконном стекле остались высохшие капли давних дождей, а за окном мерцали звезды. Женский голос произнес: «Кит?», и открылись еще глаза. У окна стоял обнаженный мужчина и всматривался в ночь, но что-то в нем было не так — правильное, но неправильное. Знакомое, но незнакомое. Перевернутое, потому что он не был в зеркале и не был человеком, который видел себя в зеркале, а потом стал им.

— Кит? — снова окликнула Рохи, и Кит резко пришел в себя, будто спрыгнул с крыши. Голова кружилась, он, шатаясь, добрел до туалета, упал на колени, и его вырвало в унитаз. Его еще какое-то время тошнило, каждый спазм был болезненнее предыдущего, но они становились все реже. Бакари плакал, и Рохи пела малышу, успокаивала его, убеждала в том, что все в порядке.

В конце концов головокружение прошло, и Кит снова стал самим собой. В планетарной гравитации Ниуэстада тяжесть тела ощущалась иначе, чем под тягой на корабле, хотя Эйнштейн доказал, что это не так. Кит прополоскал рот над маленькой металлической раковиной и вернулся в спальню. Рохи свернулась калачиком на подушках, Бакари спал у нее на руках, и его глаза двигались во сне. Кожа Кита покрылась мурашками от холода, и он натянул термобелье. У него не было пижамы.

Это началось на «Прайсе». В тот самый момент, когда они умерли. Кит не говорил так, но был в этом уверен. Темные сущности, реальнее, чем сама реальность, рассеяли его самого и его ребенка как пригоршню пыли на ветру. Это была смерть. А потом часы пошли назад. Их не воскресили, просто отменили убийство. Это огромным усилием удалось сделать человеку, который находился где-то в другом месте. Усилием, которое его истощило. Кит был дезориентирован, благодарен, растерян, напуган. Он на мгновение затерялся в какофонии воспоминаний, личностей и ощущений.

И еще были голоса. Не настоящие, не слова. Не слуховые галлюцинации. Но Кит помнил моменты чужих жизней. Помнил, когда их допрашивали лаконийцы с «Деречо», когда позволили продолжить полет в Ниуэстад и даже некоторое время в кампусе для вновь прибывших.

А вот то, как Кит терял представление о себе в потоке чужого сознания, было чем-то новым. Такое случалось всего несколько раз, и после этого он всегда чувствовал себя менее плотным и связанным с реальностью. Как будто его «я» — то, что он имел в виду, когда говорил «я», — оказалось не столько объектом, сколько привычкой. Даже не стойкой привычкой вроде наркомании или азартных игр. Привычкой, которую можно в любой момент бросить. Кофе на завтрак, а не чай. Покупка одних и тех же носков. Существование тебя как личности. Все, что можно делать или не делать, не особенно изменяясь. При этой мысли подкатила еще одна волна тошноты, но быстро прошла.

Кит скользнул в кровать, стараясь не разбудить жену и ребенка. Бакари казался теплым, мягким камнем. Ничто, кроме конца света, не могло его сейчас разбудить. Рохи не открыла глаза и не пошевелилась. Кит почти убедил себя, что она спит, когда она заговорила.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Ты была на концерте, — тихо сказал он. — Забыла все движения. Тебе пришлось импровизировать, и все шло наперекосяк.

Она помолчала.

— Становится хуже, да? Это случается все чаще.

Кит вздохнул. На потолке начали сгущаться первые тени.

— Да.

— И у меня.

Две ознакомительные недели проходили в просторной аудитории, вмещавшей до трех тысяч человек, хотя в их когорте было менее шестисот новых иммигрантов. Сцена находилась чуть в стороне от центра, поскольку одну стену занимали огромные окна, выходящие на уступ. Местные аналоги деревьев представляли собой комплексы похожих на мох наростов, которые стремились вверх подобно коралловым рифам, переливаясь от серебристо-зеленого до красно-оранжевого в зависимости от температуры и направления ветра.

Пока Бакари находился в детском саду компании, утро Кита проходило в презентациях, где приветственная команда Акционерной компании «Якобин-Блэк» и представители профсоюзов рассказывали о планете Ниуэстад и городе Фортуна Ситтард. Годы будут длиться шестнадцать месяцев, а дни — тридцать два часа. Местная биосфера основана на соединениях, которые нетоксичны, но могут вызывать раздражение, поэтому рекомендовалось держаться в закрытых районах города. Они получили карты города — комиссариат, медицинский комплекс, район развлечений, общественный бассейн, религиозные учреждения. После подробного описания, как сообщать о нарушениях закона в службу безопасности и о нарушениях безопасности представителям профсоюза, Кит и Рохи должны были расписаться, что получили инструктаж и все поняли. Приветственная команда компании солировала в песнях о командной работе и товариществе, и к ним присоединились даже представители профсоюза.

Рядом с Рохи Кит чувствовал себя немного уверенней в море новых голосов и лиц, в дезориентирующей перспективе жизни, созданной новым контрактом. Пусть в новом городе на новой планете были сотни новых лиц и сбивающие с толку правила жизни, но Рохи рядом, и она стала его якорем.

На третьей неделе, когда Кит уже лучше стоял на ногах, он начал проходить вводный инструктаж в своей рабочей группе, а Рохи — в своей. В середине первого дня Кит понял, что это была их самая долгая разлука с того дня, когда они поднялись на борт «Прайса» в системе Сол.

В команду инженеров-строителей прибыло всего шесть новичков. Они встретились в аудитории, похожей на сотню других учебных классов, в которых ему приходилось бывать — тонкий промышленный ковер с рисунком, скрывающим пятна, звукопоглощающее покрытие на стенах, дешевое встроенное освещение из напечатанных деталей, используемых повсеместно. Новой начальницей Кита стала привлекательная женщина по имени Химемия Госсе с натянутой улыбкой и привычкой поглаживать подбородок, когда думает. На второй день Кит вспомнил, что читал ее статью об использовании местных материалов в промышленных установках по переработке воды. Постепенно тревога, настороженность и пронизывающее до костей чувство неуместности начали сменяться энтузиазмом и даже восторгом по поводу будущей работы.

В середине третьего дня, когда Госсе собиралась отвести их шестерых в офис, где им будут выделены рабочие места, и познакомить с командой, в аудиторию вошел сотрудник службы безопасности и отвел ее в сторонку. Разговор был короткий, но на лице начальницы явно отразилось расстройство. Еще до того, как она повернулась обратно к стажерам, Кит понял: что-то произошло, и это как-то связано с ним.

— Камал? На два слова, — позвала Госсе.

Кит подошел к ним. Остальные пятеро сидели молча.

— Медицинская проблема, — сказал охранник. — Я могу отвести вас в больницу.

— Рохи? — спросил Кит.

— Ваш сын, сэр. Боюсь, его пришлось забрать в больницу. Вы должны пойти с нами.

— Что с ним? — спросил Кит, но безопасник не ответил.

Госсе коротко мотнула головой на дверь. Универсальный жест, обозначающий «иди».

— Не беспокойтесь о том, что пропустите экскурсию. Наверстаете позже.

— Спасибо, — автоматически ответил Кит.

Он ее не слышал. Что-то случилось с Бакари. Сердце бешено колотилось, он чувствовал биение пульса в шее.

Кит подавил желание засыпать безопасника вопросами о том, что случилось, когда, что не так, откуда они узнали об этом и что сделали, и о тысяче других вещей, о которых тот ничего не знал. Вместо этого Кит молча сидел в маленьком электрокаре, молнией проносившемся по широким бетонным коридорам города, и наклонялся вперед, словно мог заставить его ехать быстрее.

Больница находилась практически под землей, но освещение имитировало полуденный свет на Земле. Искусственные цветы в приемном покое пахли как настоящие. Безопасник с виноватым видом держался позади. Еще до того, как Кит подошел к стойке регистрации, к нему поспешил пожилой человек в докторском халате. Кита ждали.

— Мистер Камал, — сказал врач, указывая на двойные двери из светлого дерева. — Сюда, пожалуйста.

— Что случилось? — спросил Кит.

Вместо ответа врач повернулся к охраннику и сказал:

— Благодарю вас.

Вежливый приказ уйти. Кит понял, что разговор будет приватным. Может, такова политика компании. А может, дело в чем-то еще.

Они прошли в больничный коридор. Он был шире обычного, достаточно широкий, чтобы могли разминуться две каталки в сопровождении медиков. Цветочный запах приемного отделения сменился чем-то более резким.

— Ваш сын в стабильном состоянии, — сказал врач. — Из детского сада сообщили, что он ведет себя странно. На какое-то время он стал совершенно невосприимчивым.

— Не понимаю, что это значит, — сказал Кит.

— Полагаю, у него был какой-то припадок. Предварительное сканирование не выявило врожденных аномалий или опухолей, и это хорошо. Но... в островковой коре наблюдалась какая-то необычная активность.

— Но всё в порядке?

— Сейчас — да. Мы понаблюдаем за ним, и я бы хотел сделать несколько анализов. Просто чтобы исключить всё, что возможно.

— Но с ним все будет хорошо.

Кит не спрашивал. Он утверждал, как будто вселенная послушается его приказа.

Врач остановился, и Кит прошел еще пару шагов, а потом обернулся. На лице врача явно читался дискомфорт.

— У нас есть приказ лаконийского Директората по науке докладывать о любых проблемах и аномалиях, возникающих у людей с «Прайса».

— Из-за того, что произошло? — спросил Кит.

— В мире тысяча триста систем. У Лаконии даже нет официального представителя на Ниуэстаде, — продолжил врач. — Вдруг отчет доктору Очиде завалится у меня за тумбочку? Пройдут месяцы или годы, пока я замечу. Учитывая, кто ваш отец, я подумал...

Доктор наклонил голову набок. Его виски начали седеть, в уголках губ и глаз залегли глубокие морщины. По возрасту он вполне мог знать «Росинант» еще до создания Транспортного профсоюза. Он мог быть членом подполья Наоми Нагаты.

— Спасибо вам, — сказал Кит.

Улыбка доктора была спокойной и умиротворяющей. Он подвел Кита к стеклянной двери. Настройки конфиденциальности покрыли прозрачное стекло легким инеем. Кит проскользнул внутрь. Мягкий гул и щелканье медицинских сканеров напоминали ветер в лесу. Кровать была рассчитана на взрослого человека, Рохи лежала на боку, а Бакари прижался к ее груди. Его глаза были закрыты, а правый кулачок он подложил под подбородок, будто глубоко задумался. Голос Рохи был мягким и певучим. Она говорила так, когда убаюкивала ребенка.

— А Муравьед сказал: «Конечно, мы друзья. Почему бы нам не дружить?», и хитрый и умный маленький мальчик, похожий на Бакари, ответил: «Потому что ты ешь муравьев, а муравейник сделан из них».

Кит сел в изножье кровати и положил руку на лодыжку Рохи. Она улыбнулась и продолжила:

— «Ты тоже много из чего сделан, — сказал Муравьед. — Ты состоишь из кожи и волос, глаз и костей, крови и сильных мускулов. Разве ты ненавидишь доктора, когда он берет у тебя анализ крови, чтобы ты был здоров? Разве ты ненавидишь парикмахера, когда он стрижет твои волосы? Я люблю муравейник, потому что он помогает мне жить, а он любит меня, потому что я помогаю ему быть здоровым, забирая старых и больных муравьев. Если ты из чего-то сделан, это не значит, что это и есть ты». И умный маленький мальчик, похожий на Бакари, все понял. Вот и конец истории.

Рохи замолчала. Бакари тихонько вздохнул и зарылся поглубже в одеяло. Он выглядел хорошо. Он выглядел здоровым.

— Я не знаю эту сказку, — сказал Кит. — Откуда она?

— Эзоп? — предположила Рохи.

— Вряд ли.

— Может, я сама ее придумала. Я теперь уже не знаю.

«Кажется, был такой философ, — прошептал голос в глубине сознания Кита. — Не могу вспомнить его имя». Голос не принадлежал Киту. И никому из его знакомых, но Кит помнил оранжевую книгу со сложным рисунком на обложке и тонкими страницами из высококачественной бумаги. Он не читал эту книгу. Поначалу блуждающие воспоминания беспокоили его. Теперь они казались почти нормальными. То, чего нельзя избежать, нужно принять. Кто-то сказал ему это. Его бабушка. Кит никогда не видел свою бабушку. Комната вокруг него слегка кружилась, но лишь слегка.

— Можешь представить, каково это? — спросила Рохи. — Нам с тобой трудно, а мы уже знали себя. Я была собой несколько десятилетий. Представь себя таким же малышом, который еще только разбирается, где кончается его тело и начинается мир, и вынужден разбираться с... этим.

— Мы не знаем, что это оно.

— Мы не можем это доказать, но я знаю, — возразила Рохи. — А ты разве нет?

Кит свернулся калачиком, положив голову ей на бедро. Медицинский матрас шипел и шевелился, подстраиваясь под его вес. Тепло ее тела согревало щеку. Кит вспомнил, как во время беременности она всегда была горячая, как печка, даже зимой. Как бы ни было прохладно в спальне, она скидывала одеяло. Кит думал, что это была она. Что это был он. Но, возможно, это чужое воспоминание. Кого-то с «Прайса» или с другого корабля. Так трудно знать наверняка.

— Я так испугалась, когда мне сообщили, что забрали его сюда, — сказала Рохи. — Я все время боюсь.

— Знаю. Я тоже.

— Ты никогда не хотел сдаться? Я все думаю, каково это, стать муравейником и больше никогда не быть муравьем. Даже если я умру, скорее всего, мне будет все равно. Возможно, я даже не замечу.

— Я замечу.

— Не заметишь, если тоже там будешь.

— Я всегда буду беспокоиться о тебе, — сказал Кит. — Всегда буду беспокоиться о нем. Ничто и никогда этого не изменит. Не важно, сколько раз это случится. Это не сотрет меня и не сотрет то, как сильно я вас люблю.

Рохи тихо выдохнула и положила руку на голову Кита, нежно гладя его пальцами, потому что они оба знали — он лжет.

 

Глава тридцать третья. Наоми

Наоми плавала в своей каюте, ее мысли кружились вокруг работы. Подполье было плохо управляемым и громоздким еще в дни, когда всем заправлял Саба, а она была лишь одним из его заместителей. После падения Лаконии подполье окончательно скатилось в хаос. Секретные верфи в системе Ларсон так долго не отзывались, и Наоми уже решила, что они обнаружены или случилась какая-то катастрофа. Потом в очереди сообщений появился доклад, начинавшийся с краткого и небрежного извинения, в таком тоне, как будто ничего не случилось.

Одна из ячеек подполья в системе Сол раскрыта и арестована, шесть других приступили к собственной контроперации, не интересуясь одобрением сверху. На Калипсо Тео Аммундсен, прежний директор земного Лувра, собрался учредить организацию для каталогизации и сбора инопланетных артефактов. А отчеты передавал неполные и нерегулярно. Артефакты вроде образца с Сан-Исидро выглядят активными... Стремление ячеек к самостоятельности тревожило Наоми больше, чем полученная информация.

То была ее сеть. Каждый день, когда Наоми отводила от нее взгляд, не засыпАла сообщениями, не продвигала лучших местных лидеров и не доказывала делом ценность централизации, ее сеть протиралась. Вероятно, этого невозможно избежать. У нее оставались только имя и репутация, и еще имя и репутация Джима. Слишком слабый рычаг, чтобы справиться с людьми, видевшими в поражении Лаконии вседозволенность, а не ответственность.

Она подготовила сообщения в те ячейки, которые, по ее мнению, были работоспособны: Грегору Шапиро на Ганимеде, проделавшему большую работу с нелокальными сигнальными протоколами; Эмилии Белл-Кават (она либо на три недели запаздывала с отчетностью, либо ее последние доклады пропали), тайному координатору подполья в системе Новая Греция и эксперту по ненасекомовидным суперорганизмам; Кахелу аль-Дину, работавшему над прямой связью мозга с могзом, прежде чем стать конструктором кораблей. Эти люди были соломинкой для Наоми, и она цеплялась за них. Ощущение, что она продвигается слишком медленно или с самого начала оказалась слишком далеко позади, делало для нее коллективный разум Дуарте почти привлекательным. Если бы она только могла задавать вопросы всей человеческой расе и получать ответы, быть вместе с людьми, которые далеко и так нужны...

— Слушай, — сказал Джим из дверного проема. — С Элви что-то случилось?

— В смысле, что-то кроме появления и исчезновения богоподобного императора в ее лаборатории?

Джим задумался.

— Я имел в виду кое-что другое, но в твоем изложении это, мне кажется, объясняет многие странности. Она просто слегка перенервничала.

— Из-за богоподобного императора.

— Я, вообще-то, про нас, — сказал Джим, вплывая в каюту. — Она собиралась прийти поужинать с нами на «Роси», но слиняла. И мне кажется, что-то в Амосе ее беспокоит.

— Ты ее не спрашивал?

— Видишь? Ты всегда даешь полезные и простые советы. Самому мне такого не придумать.

— Не прибедняйся.

Прислонившись к стене позади Наоми, он рассматривал через ее плечо упорядоченную структуру подполья.

— Что там у тебя?

— То, что было и прежде в этом ящике с инструментами, — сказала она. — У меня ощущение, что я шла готовить еду, а попала на конкурс поэтов. Все, что я построила, предназначалось для борьбы с той, прежней, простой Лаконией, против неуязвимых боевых кораблей и неофашистского авторитаризма. А теперь, когда это все какой-то непрерывный кошмар — как нам строить сопротивление и бороться?

— Это всегда и был сплошной кошмар, — сказал Джим, — Но я тебя понимаю. Плюс Сан-Эстебан. И не забывай про кипящих злобой темных богов, готовых уничтожить все живое, поскольку мы их раздражаем. У тебя есть хоть какие-то мысли?

— Выследить Дуарте и попытаться отговорить его, — сказала она. — Найти способ получить и использовать все возможные инструменты, созданные строителями, и при этом не допустить превращения человечества в расширенную версию гиппокампа Дуарте.

Джим кивнул и провел ладонью по шее и подбородку, что означало отсутствие убежденности. И это естественно. Она тоже уверена не была.

— У нас есть Тереза, — продолжала Наоми. — Лишь она небезразлична ему настолько, что способна повлиять на его сознание. Может быть, он изменится, если она попросит.

— Дети и родители, — согласился Джим. — Штука мощная. Но в вопросе выживания человеческой расы я на это бы не очень рассчитывал.

— Можно силой заставить его уступить позицию, что бы это ни значило. И найти кого-то другого, способного занять его место. Кару, Ксана или Амоса.

— Господи, ты серьезно?

— Вариант не лучший, но может быть.

Джим едва заметно вздохнул. Это было бы не так удручающе, если бы Наоми не услышала в его вздохе отчаяния.

— Детектив Миллер как-то сказал мне: «У нас нет правильного решения, только целая миска чуть менее неправильных».

— Да козел он был.

Джим засмеялся, потом потянулся к ней, обнял. Наоми прижалась к нему, ища поддержку и утешение в самом присутствии мужчины, которому доверяла.

— Когда ты отправишь информацию... — начал Джим. И, словно извиняясь, продолжил: — Когда объяснишь ситуацию остальным в подполье, возникнут проблемы.

— Я знаю, — пробормотала она.

— И у тебя есть план?

— Да, есть.

— А мне он понравится?

— Нет, — сказала она, открыла глаза и встретилась с его нежным и ясным взглядом.

Джим смотрел на неё сверху вниз.

— Я так и думал, — произнес он.

Потом, возвращаясь на «Сокол», Наоми будет вспоминать этот взгляд. Они прошли долгий путь — и вместе, и порознь одновременно — с тех давних времен на «Кентербери», когда были совсем детьми. Легко поверить, что жизнь разбила весь их идеализм и способность радоваться. Наоми часто чувствовала себя на пределе. А Джим... он вроде бы и не выдохся, но словно исчерпал силы. Как будто его топливный бак опустел, а он все старался красиво дойти до финиша. Пусть так, но Наоми иногда видела, что Джим еще с ней. За этими потускневшими глазами с темными кругами, под этой сединой он тот же безрассудный святой глупец, с которым она познакомилась, когда его взял на борт капитан Макдауэлл. Да, время и жизнь изменили их, но не смогли изменить самую суть. И это несло ей счастье. Давало надежду.

Она нашла Элви в лаборатории, в одиночестве, среди аппаратуры, предназначавшейся для погружения — парных медицинских кресел, датчиков, сканеров. То здесь, то там по воздуху плавали отключенные кабели. А Элви перемещалась от одной консоли к другой, смотрела на логи и файлы данных и проверяла связь и уровни мощности. Из-за атрофии мышц она выглядела более хрупкой, чем представлялось Наоми. Измученный взгляд.

— Над чем работаешь? — спросила Наоми вместо приветствия.

— Да ничего конкретного... — сказала Элви. — Это как... когда-то, в университете, мой сосед по комнате вышивал. Не слишком искусно, но это занимало руки, пока он думал. Когда он сталкивался с проблемой и не мог найти выхода... — Она обвела рукой пустую лабораторию. И было что-то мрачное в этом жесте. — Я вышиваю. С тобой такое бывало — ты точно знаешь, что поступаешь неправильно, но говоришь себе, что в данном случае это оправданно? Что правила на это не распространяются, только на этот раз? А если даже и распространяются, есть важная причина считать, что все идет, как надо?

— Ты только что описала бо́льшую часть последнего десятилетия моей жизни, — сказала Наоми.

— Не знаю, как мне двигаться дальше с таким протоколом.

Вопрос «Что-то пошло не так?» застыл на губах Наоми. Смехотворная очевидность ответа изменила его на «Я закончила свои сообщения. Они готовы к рассылке».

— Хорошо, — ответила Элви. — Я дам тебе доступ к каналу связи.

— Не все так просто, — отозвалась Наоми. — Ты считаешь, что ретрансляторы безопасны. И я верю, но...

— Думаешь, сообщения попадут к Трехо?

— Не сомневаюсь. Сообщения пойдут по двадцати адресам, в шестнадцать систем. Им придется раскрыть свои сети. Это станет самой большой и важной утечкой, какую кто-либо видел. И случится она в ту минуту, когда я разошлю сообщения, а потом мне этого не остановить.

Элви поймала конец плавающего по воздуху провода, оглядела его и воткнула в разъем медицинского кресла — того, где сидел Амос. На мгновение Наоми почудилось, что их в лаборатории трое — Элви, она, и еще пустота, в которой затаился Уинстон Дуарте. Просто воздух, но в нем ей виделся смысл. Империя, подполье, и некто, возомнивший себя Богом. Три стороны монеты.

— Нам нужна помощь, — сказала Элви. — Я пыталась все сделать сама. И не могу. Просто больше не доверяю сама себе. План Дуарте затронет всех. И повсюду. Я не знаю даже, вправе ли возражать против отправки сообщений из соображений морали. Даже если это будет означать, что Трехо прикажет доктору Ли выстрелить мне в голову.

— Ну, это вряд ли.

— Это Лакония. Они постоянно так делают.

— Что ж, у меня есть другая идея, — сказала Наоми. — Но сначала я хотела переговорить с тобой.

— Адмирал Трехо, — заговорила она, намертво остановив взгляд на камере. — Я готова принять ваше предложение и амнистию, предложенную подполью. Копии вашего обращения, как и этот ответ, я пересылаю на Фригольд для распространения внутри нашей организации. Как только мои люди увидят, что силы Лаконии на местах держат данное вами слово, акции против лаконийского имущества и персонала будут прекращены, и мы сможем совместно начать работу над более насущными проблемами. В связи с этим я включаю в сообщение файлы отчетов и интервью относительно недавнего эксперимента. Полагаю, вы согласитесь, что это интересно и крайне тревожно.

Наоми остановилась. Она чувствовала, что могла бы сказать еще многое, и что это один из ключевых моментов истории. Речь, которая положит конец войне между Лаконией и остатками Транспортного профсоюза. Она намеревалась высказать еще многое, но сейчас, в текущий момент, это все показалось неестественным и нелепым.

К черту все, решила она. Пусть потомки сами о себе позаботятся.

— Я прошу вас связаться со мной, — продолжила она. — Чем быстрее мы сумеем установить какие-то рабочие протоколы, тем скорее разрешим сложившуюся ситуацию.

Она остановила запись.

— ...И тем менее вероятно, что нас затянет безбрежное нечеловеческое сознание, и все мы исчезнем, как капли дождя, падающие в океан, — закончила она, обращаясь к выключенной камере.

Элви у монитора подняла вверх большой палец в знак одобрения. Запись удалась. Наоми потянулась, чтобы ослабить напряжение в спине и руках. На миг она представила себе, как это увидят люди, поклявшиеся до конца бороться против Лаконии и Дуарте. Хотелось верить, что они к ней присоединятся, что разглядят разумность этого выбора, отложат в сторону и оружие, и свое недовольство. Во всяком случае, большинство. В ближайшем будущем, возможно, ей придется сражаться с теми людьми, которые совсем недавно были ее союзниками. Она не просто объявит о ситуации с Дуарте, но выложит карты на стол одинаково, и для Трехо, и для подполья. И это действие было самым близким к стилю Джеймса Холдена из всех, какие когда-либо приходили ей в голову.

— Последний шанс, — сказала она. — Отправим или не стоит?

Элви выглядела растерянной.

— О нет... я... — она опять повторила жест с большим пальцем, на этот раз с некоторой опаской. — Оно отправлено. Улетело. Я его отправила. Мы разве не так договаривались?

— Отлично, — сказала Наоми. — Теперь посмотрим, пришлет нам Трехо букет или группу захвата. Мне нужно пойти рассказать своим, что мы сделали.

— Аналогично.

— Все правильно, так было надо, — сказала Наоми.

Элви опустила голову и отвела взгляд. Когда она заговорила, голос звучал слабее, но, как ни странно, спокойнее.

— Мне кажется, да. И думаю, нам за это воздастся.

Наоми вышла и заскользила по коридорам лаконийского корабля к шлюзу. И вражеский экипаж, который, фактически, больше уже не вражеский, уступал ей дорогу. Нырнуть через шлюз назад, в «Росинант» — как натянуть любимую куртку. Она понимала, что сделала нечто важное, но почему-то ощутила это только сейчас, когда все уже позади. Теперь, как бы ни сложилось дальше, Трехо узнает об их с Элви сотрудничестве, и всё, что Дуарте рассказывал о своем плане.

Наоми направилась вниз, к инженерной палубе и машинному отделению, и по пути думала — каково это, ощущать связь с огромной массой всего человечества, опережая собственное сознание. Она читала предварительные отчеты команды Элви о теоретических выводах по результатам обследования Кары и Амоса. О том, что извилины мозга обоих взаимодействовали так, словно физически связаны, а мысль, зародившаяся в одном, могла перетекать в другой и обратно, как песня через распахнутое окно. Звучало бы поэтично, не будь так сильно похоже на аннигиляцию.

На инженерной палубе у Амоса и Терезы вовсю кипела работа. На стенных экранах светились списки предполетных проверок, и около половины — уже зеленым.

— Босс, — приветствовал Наоми тот, кто был прежде Амосом. — Какие дела?

— Хотела сказать, что нам пора готовиться к вылету, но...

Она указала на экраны.

— Решили вот, пусть лучше мы будем готовы, чем не готовы.

— Хороший ход, — сказала она. — Я приняла предложение Трехо. Теперь жду подтверждения, что предложение еще в силе. И если нет...

— Амос сказал, что вы его видели, — заговорила Тереза. Она была одета в летный комбинезон старого образца, еще с «Тачи». Наоми удивило, что спустя столько лет на «Роси» остались инструкции по их производству. — Моего отца. Вы его видели?

— Мы что-то видели, — сказала Наоми. — Но нам известно — это была иллюзия. А что за ней на самом деле стоит, мы не знаем. Выглядело как он.

— Да точно он, — сказал Амос. — С моей позиции было малость виднее.

— Мы собираемся уничтожить его? — спросила Тереза. Ни страха, ни мольбы в ее голосе не звучало. Гнев, если он и был, то не в адрес Наоми.

— Мы не решили, что будем делать, — сказала она. — Я не стремлюсь никого убивать. Возможно, есть способ использовать его открытие, но только не так, как он хочет.

— А если решите его убить, вы мне скажете?

— Да, — сказала Наоми, абсолютно серьезно.

На мгновение все трое застыли. Первой шевельнулась Тереза — просто коротко кивнула, а потом опять вернулась к экранам инвентаризации. Ухмылка Амоса стала на миллиметр шире. У Наоми сложилось впечатление, что девушка только что дала ему повод для гордости.

Прошли почти целые сутки прежде, чем поступил ответ из Лаконии. К тому времени Наоми успела провести долгую ночь без сна, сомневаясь в своем решении, Алекс с Джимом узнали о сложившейся ситуации, а «Росинант» был подготовлен к полету к вратам, неважно, в тандеме с «Соколом» или в одиночку.

Наоми как раз собралась натянуть скафандр и проверить внешнее покрытие «Роси», когда пришел вызов от Джима с командной палубы.

«Наоми, у нас кое-что есть. От Трехо».

Наоми убрала шлем обратно в ячейку и двинулась на командную палубу. Алекс уже спустился туда. Глаза у него округлились от волнения. Джим напоминал гипсовую статую. Наоми ничего не сказала. Говорить было нечего. Либо ее гамбит сработал, либо нет. И они это скоро узнают.

Она открыла очередь своих сообщений. Верхнее в списке было озаглавлено «Антон Трехо». Наоми открыла его и отстранилась насколько могла, чтобы всем было видно. Трехо сидел за тем же столом, что и в сообщении, полученном на Фригольде, но с менее приятным выражением на лице. Технически это была улыбка, но за ней крылся гнев, который Наоми при всем желании не могла не заметить. Что ж, это можно понять. Она унизила его, показав подполью, а через него всем людям во всех системах, что Наоми Нагата внедрилась в высшие правительственные сферы Лаконии.

— Наоми Нагата, — начал Трехо и усмехнулся, как будто отрепетировал это заранее. — А вы, однако, крутая. Я рад, что мы в конце концов оказались на одной стороне. Хочу, чтобы вы знали — я всегда ценил вашу стойкость и компетентность. Но предпочел бы сказать вам это при других обстоятельствах. Все могло бы сложиться иначе. А впрочем, лучше поздно, чем никогда.

— Он запросто всадит пулю тебе в затылок, — заметил Джим.

— Да, уж, — согласился с ним Алекс. — Точно.

— Если до такого дойдет, — сказала Наоми, — я разберусь.

Она перемотала сообщение в начало, чтобы ничего не упустить.

— В качестве первого шага к нашей кооперации я предлагаю провести совместный брифинг с вами и доктором Окойе. Обдумайте это и сообщите мне о своем решении. Я предпочел бы, чтобы в дальнейшем мы использовали защищенный канал. Уверен, наш добрый доктор сообщит вам, как его установить. Если до сих пор этого не сделала.

— Этот человек неделями заставлял избивать меня до полусмерти, — сказал Джим. — И при этом никогда не злился так, как сейчас на тебя.

Наоми уже вызвала на экран протоколы системы безопасности. Рассматривала отчет о пространстве колец на тот момент, когда оно побелело. Она уже достаточно насмотрелась научных отчетов Элви, чтобы это распознавать. Когда врата вспыхнули, подсветив корабли, картинка застыла и снова сдвинулась. Сместилась в направлении станции, к центру пространства колец. На фоне света возникло маленькое темное пятнышко, всплыло окно с текстом: «Вероятность совпадения: 98,7%».

— Зовите Элви, — сказала Наоми.

 

Глава тридцать четвертая. Танака

Танака понимала, что спит, но не была уверена, что видит собственный сон. Она находилась в туннеле, высеченном прямо в камне и защищенном от протечек — вроде старых транспортных коридоров в Иннис-Шэллоу на Марсе в ее молодые годы, но Танака совсем запуталась — ей казалось, будто она никогда в таком не была. Где-то поблизости кричал мужчина, и с этими криками ассоциировалось имя Нобуюки, только она не знала, кто это.

Конечно, это можно было списать на природу сновидений, все странности происходили потому, что она находилась на грани сна и яви. Но оставалось едва уловимое ощущение, что она смотрит чужой сон. Какая-то неправильная структура эмоций. Как они скользили в голове. Танака сразу же их узнала: предательство, паника и глубокая печаль из-за ошибки, которую не исправить. Как будто увидеть композицию Пикассо в стиле Ван Гога — нечто знакомое и в то же время чужое.

Как часто бывает во сне, она почувствовала, как кто-то рядом с ней размышляет о противоположностях сознанию: сне, сновидениях и смерти. Молодой человек, мужчина, но мягкий в том смысле, который не ассоциируется с мужской сущностью. Нежная душа рядом с ней, попавшая в тот же водоворот.

А тут она ощутила присутствие других, как будто все они в одном театре и смотрят фильм на экране или спектакль. Другие разумы, другие личности, все они перетекали друг в друга, перетекали в нее. Мысли и порывы, образы и эмоции, всплывающие и уносящиеся прочь, не имеющие определенного хозяина, а ее собственное сознание было лишь снежинкой в метели.

Если то, что зовется Алиана Танака, сейчас разорвется на части и больше не вернется, я и не замечу пропажу, подумала она.

Эта мысль была равнозначна нашептанной угрозе. Танака проснулась, пытаясь закричать.

Когда она открыла глаза, окружающая обстановка не стала более знакомой. Переливы света и тени на белых простынях в сумрачной комнате. Рамка на стене с написанными от руки буквами. На полу вроде бы татами, но и не татами. Танака сказала себе, что должна знать эту комнату. Она не узнавала ее, пока не узнавала, но должна. Это ведь ее комната. Ее кровать. Но почему-то не выглядит знакомой...

Потому что это квартира на станции «Гевиттер». Не ее квартира. Не совсем. Временно предоставлена ей, как номер в отеле. Ничто здесь не выглядит своим, потому что это лишь краткий контакт. Вполне логично. Разумно. Танака вылезла из-под одеяла и, покачиваясь, пошла в крохотную ванную. Всю стену над раковиной занимало зеркало. Танака посмотрела на женщину в зеркале, а та на нее, и отражение показалось знакомым.

Танака повернула голову и увидела, как отражение это повторило. Она открыла рот, и послеоперационные шрамы на щеках по-разному оттянули веки. Если бы она остановилась на этапе полевой хирургии, раны давно бы зажили. Какого черта тебе понадобилась косметическая операция?

«Кто такая Мико Третья?» — спросил кто-то в ее голове, и Танака отмахнулась от этой мысли.

— Алиана Танака, — произнесла она, и отражение пошевелило губами. — Ты — Алиана Танака. Полковник Алиана Танака из лаконийского корпуса морской пехоты. Специальная оперативная группа, второй батальон, Первый экспедиционный полк. Алиана Танака, вот ты кто.

Слоги собственного имени превратились в мантру, а та медленно, очень медленно стала чем-то другим. Танака вспомнила о таблетках, вернулась в спальню, нашла упаковку и снова проглотила две таблетки, не запивая. Они встали густым комом на полпути через пищевод. Сойдет и так.

Она нашла свой ручной терминал и отсканировала упаковку. Осталось только две дозы. Когда она запросила дополнительную упаковку, система показала ошибку. Танака ввела код доступа к режиму администратора, повторила запрос и удвоила дозу. Потенциальный ущерб сейчас не входил даже в десятку самых насущных проблем.

Она посмотрела на часы — прошла половина второй смены. Попыталась вспомнить, когда легла спать. Быть может, она рано встала. Или проспала. Теперь время и собственные поступки постоянно преподносили сюрпризы. Это не играло роли. Все равно спать она больше не собиралась. Она начнет прямо сейчас.

Танака включила свет, приняла обжигающе холодный душ и надела форму. Теперь женщина в зеркале над раковиной выглядела менее помятой. Шрамы даже почти придавали достоинства. Алиана Танака. Алиана Танака.

Она запросила канал связи с капитаном Боттоном на «Деречо». Он ответил не сразу, Танака уже подумала, что он спит, но он был одет и находился на мостике. Может, ему просто не нравится с ней разговаривать.

— Полковник, — сказал он вместо приветствия.

— Доложите обстановку, — резко сказала она.

Он кивнул и как будто взял себя в руки. У Танаки создалось впечатление — наверное, это были последние обрывки сна, — что вокруг его головы роятся крохотные мошки, слишком мелкие и прозрачные, чтобы зафиксировала камера. Танака их проигнорировала.

— Будем готовы к отлету через семьдесят два часа, сэр.

Танака нахмурилась.

— Я лично запросила пополнение запасов. Мы должны быть первыми в очереди.

— Мы первые, — ответил Боттон. — Обычные припасы уже на борту. Вода. Провизия. Фильтры. Базовые медикаменты. Ждем только платы-катализаторы для системы жизнеобеспечения и транспортный корабль, который вывозил топливные гранулы. Он летит назад на полной тяге.

Целый корабль, который развернули ради нее — это на удивление успокаивало. Свидетельство того, что еще существует объективная реальность, что материальный мир еще чего-то стоит, не все является плодом сознания, в которое может вторгнуться чужой разум и все изменить.

— Хорошо. Но пусть экипаж будет готов к немедленному взлету. Если я решу не дожидаться полной загрузки, не хочу вытаскивать людей из портовых баров, пусть они не думают, что по-прежнему в увольнительной.

Мошка вокруг головы Боттона внезапно оказалась в фокусе, а его губы сжались чуть сильнее. Боттону не нравилось, когда она распоряжается его кораблем. Неудивительно. Окажись Танака на его месте, она бы себя ненавидела. Но обычно ему лучше удавалось скрывать раздражение. У Танаки возникло жутковатое чувство, что она читает его мысли в реальном времени.

— Если позволите спросить, это имеет отношение к перемирию? — спросил Боттон.

«К чему-чему?!» — чуть не сказала Танака. Но прежде чем она успела открыть рот, сработали рефлексы, полученные после десятилетий военной службы.

— Пока что я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть.

— Понял. Разрешите говорить начистоту?

— Слушаю.

— Экипажу пойдет на пользу, если вы лично скажете несколько слов. Сейчас они узнаю́т новости из сети, и это прямо-таки приглашение к мятежу.

— Я вас услышала. Сделаю, что смогу.

— Понял, — слегка напрягся Боттон.

Танака оборвала соединение. Перемирие? Она... знает об этом? Какая-то новость, прокравшаяся в голову, пока она спала? Пока Танака искала новостные каналы и просочившиеся записи сообщений Нагаты и Трехо, которые выложило в сеть подполье, она пыталась найти сверхъестественные ответы, в то время как все было банально, достаточно немного покопаться в памяти. Танака знала о перемирии между Лаконией и подпольем, поскольку именно она доставила предложение. Просто Нагата в конце концов набралась смелости согласиться.

Танака стояла в центре комнаты, переключая каналы, пока не нашла явно неотредактированную копию сообщения. «Чем быстрее мы сумеем установить какие-то рабочие протоколы, тем скорее разрешим сложившуюся ситуацию». Нагата не упоминала о девчонке Дуарте. В этом и не было нужды. Теперь дочь Дуарте вне игры — наживка для ловушки, которую уже не придется ставить. Это не значит, что она совершенно бесполезна, но было неприятно осознавать, что Трехо уступил Нагате, не получив ничего взамен.

Она размышляла — то ли перекусить, то ли отправить собственный запрос Трехо, и тут пришло сообщение. Оно выскочило в защищенной почте с пометкой «лично от адмирала». Танака открыла его щелчком пальцев. На настенном экране Трехо выглядел рассерженным. Его глаза бегали, словно он читает что-то в воздухе. Но мошек она больше не видела. Сообщение стало просто объектом, а не сознанием.

— Окойе нас предала, — сказал Трехо. — Не знаю, как много выдали они с мужем, но следует предположить, что на смертный приговор они себе наболтали. Хорошая новость в том, что теперь мы играем в открытую. А плохая — сначала придется разбираться с другой проблемой. Я отослал им тот же доклад, что вам отправил Очида. Они пошлют лучшие умы к вратам. Мне хотелось бы, чтобы и вы в этом участвовали. Ваше задание остается прежним. Найти Дуарте и вернуть его. Но некоторые обстоятельства изменились. Не знаю, что он сделал, но у него получилось. Очида больше не замечает случаев, аналогичных Сан-Эстебану. Отключения сознания прекратились. Реальность возвращается к нормальному состоянию.

Танака ощутила волну чувств — ярости, страха, тошноты — и отмахнулась от них.

— А значит, поиск Дуарте остается приоритетом, — продолжил Трехо. — Когда найдете его, нам нужно понять, что он сделал, и заполучить эту технологию, чего бы это ни стоило. Номинально трафик через врата контролирует Нагата, так что не нужно пытаться угнаться за всеми зайцами одновременно, но хочу подчеркнуть: ваш статус «омега» все еще в силе. Если придется выбирать между заданием и соблюдением договоренностей с Нагатой, решать вам.

Сообщение закончилось. Все было вполне ясно. Танака глубоко вдохнула, расправила плечи и снова запросила разговор с Боттоном на «Деречо». На этот раз он ответил быстрее. Она задумалась, сколько времени в принципе требуется, чтобы ответить на вызов.

— Я связалась с адмиралом Трехо, — сказала она. — И хочу, чтобы вы передали команде — пусть готовятся к отлету. Как только я вернусь на корабль, летим к вратам на встречу с Нагатой и Первым консулом.

— Есть, сэр, — откликнулся Боттон.

— Кто сейчас дежурит из охраны?

Боттон моргнул. Его взгляд метнулся вправо. На мгновение у Танаки возник иррациональный страх, что он скажет «Нобуюки», хотя, насколько она знала, на «Деречо» нет никого с таким именем.

— Лейтенант Де Каамп.

— Скажите, чтобы немедленно прислала двух охранников в мою квартиру на станции.

— Понял. Какие-то проблемы?

— Нет. Мне нужно кое-куда заскочить, прежде чем я покину станцию, а меня могут отказаться пускать, — сказала она и добавила со смешком: — Или выпускать.

Примерно час спустя в сопровождении двух морпехов она вошла в психиатрическое крыло медицинского комплекса станции «Гевиттер». За стойкой администратора сидел молодой человек с неуместно длинными волосами. Когда Танака шагнула к нему, его лицо стало пепельно-серым.

— Я пришла к доктору Ахмади, — объявила она.

— Конечно. Присядьте в зале ожидания, и я...

— Я хочу увидеться с доктором Ахмади немедленно.

— Я точно не знаю, где она.

Танака подалась вперед, положила ладони на стойку и мягко улыбнулась.

— Давайте представим, что это очень важно. Как бы вы ее искали?

До появления Танаки приемная была пуста. Теплая комната с неярким освещением и настоящими растениями, папоротниками и вьюнами, висящими в кашпо на стенах. Два дивана, вполне пригодные для сна, и автоматизированная кухня по последнему слову техники, способная обслужить целый корабль.

Танака не знала — то ли других психиатров попросили удалиться, то ли Ахмади всегда работала здесь одна, но когда Танака села напротив доктора, чай Ахмади уже остыл и покрылся маслянистой пленкой. Взгляд доктора не сразу остановился на Танаке.

— Вы пришли, — сказала Ахмади.

— Да, — согласилась Танака и бросила на стол упаковку с двумя таблетками. — Как они действуют? Почему ослабляют галлюцинации?

Ахмади наклонила голову.

— Они снижают активность в височно-теменной области коры и дают некоторый антипсихотический эффект. Уменьшают спонтанные нейронные связи во всем мозге. Что бы ни действовало на ваш мозг, лекарства помогут вам на это не реагировать.

— А есть еще что-то с таким же эффектом? Другие лекарства? Мне нужен весь список.

Ахмади протянула руку. Танака не сразу поняла, что это значит, но потом дала доктору свой терминал. Ахмади стала писать и одновременно заговорила:

— Когда я была интерном, у меня был пациент с синдромом левостороннего игнорирования.

— Я не знаю, что это такое.

— Из-за повреждения мозга для него не существовало концепции «лево». Если я просила его нарисовать круг, он рисовал только правую половину. Если попросить его нарисовать часы со стрелками, все цифры сгрудились бы справа. Он просто не мог представить, что такое «лево». Это как цветовая слепота, только в понятийной сфере.

Танака откинулась на спинку кресла.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Я всегда размышляла, насколько странен этот изъян. Но никогда не думала о том, насколько странными кажемся ему мы. Странные люди из огромного мира, половину которого он не воспринимает. Просто не может. Ваши мысли зависят от вашего мозга. Измените мозг, и потенциальные мысли тоже изменятся.

Она положила терминал на стол у забытого чая. И подтолкнула его с легким скрежетом, как будто царапнула пальцем по коже. Танака не взяла терминал.

— С вами происходит то же, что и со мной.

— Да, — призналась Ахмади. — Я вспоминаю туннель. Там были вы. Случилось что-то плохое.

— С Нобуюки. Хотя понятия не имею, что это за хрен.

— Эта штука нас связывает, — сказала Ахмади. — Создает перекрестные связи между нашими нейронами. Таким образом, что от электрического импульса нейрона в одном мозге срабатывает нейрон в другом. А знаете, мы ведь проводили подобные эксперименты на крысах. Помещали электрод в мозг одной крысы и подключали к радиопередатчику. Приемник подключался к другой крысе в другой комнате. Одной мы показывали красный цвет, а другую били током. Через некоторое время, когда одна видела красный цвет, другая вздрагивала даже без удара током. Мы называли это «телепатией на минималках».

— Ничего личного, но, похоже, у вас поганая работа.

— Я размышляла о том, каково это... для людей. Похоже на сон, только это не сон. Просто это слишком грандиозная концепция для нашего разума. Быть частью огромного мозга со множеством перекрестных связей — это не по-человечески. Он состоит из людей, но не является просто совокупностью людей. В такой же степени нас можно назвать нейронами и клетками.

— Вы по-прежнему считаете это психологическим насилием?

— Да, — сказала Ахмади. Его голос был низким и твердым. — Еще как.

Танака взяла предложенный ручной терминал со стола. На экране был список из десятка разных лекарств, с дозировками и предупреждениями. «Не принимать на пустой желудок». «Прекратить прием в случае возникновения сыпи». «Избегать во время беременности». Она защелкнула терминал вокруг запястья и положила две последние таблетки в карман.

— Это распространяется, — сказала Ахмади. — Не только на людей, которые были вместе с вами в пространстве колец. Оно распространяется повсюду. Как инфекция.

— Я знаю.

— Как это происходит?

Танака встала. Ахмади казалась ниже, чем была во время первого приема. А черты лица — мягче. Голос, который восхищался ею, потому что она напоминает его жену, умолк. Или блуждал где-то еще. Или его заглушили таблетки.

— Не знаю, как так вышло, — сказала Танака. — Но я намерена в этом разобраться.

— Как вы это остановите?

— В этом я тоже разберусь, — сказала она и вышла.

В коридоре она передала копию списка двум морпехам и направилась в аптеку.

— Берем любые препараты из списка, какие есть в наличии. И берем все необходимое, чтобы синтезировать еще на «Деречо», если это возможно.

— Откуда мы узнаем, какие можно синтезировать?

— Потрясите фармацевта, — сказала Танака.

Это заняло больше времени, чем ожидала Танака, но и груз оказался объемнее. В конце концов им вручили синие пластиковые пакеты, предназначенные для личных вещей пациентов. Выглядело так, будто они ходили за покупками по району модных магазинов. Один врач, круглолицый коротышка с дурацкой бородкой, проводил их до главного транспортного узла станции, не переставая нервно потирать руки. Танака любезно его проигнорировала.

Лифт прибыл через несколько секунд. Пока они ждали, один охранник откашлялся и спросил:

— Прямо в док, сэр?

— Да, — ответила Танака, но потом поправила: — Нет. Погодите. — Уже звенел подъезжающий лифт, но она открыла один пакет и выхватила знакомую прозрачную упаковку с таблетками. — Идите без меня. Встретимся на корабле.

— Вы уверены, сэр?

— Идите.

Она не стала смотреть, послушались ли они приказа. К этому моменту на «Деречо» не нашлось бы ни одного дурака, готового ей противоречить. Она снова вернулась в приемную доктора Ахмади. На этот раз здесь было больше людей. Они обернулись на нее с таким видом, как будто испугались. И правильно.

Ахмади была на том же месте, где Танака ее оставила, хотя каким-то образом перед ней появился свежий чай, который она все так же игнорировала. Танака дотронулась до ее плеча, и она медленно повернулась. Танака положила упаковку таблеток на стол рядом с чашкой. Ахмади накрыла ее ладонью.

— Сделаю, что смогу, — сказала Танака.

 

Глава тридцать пятая. Алекс

Алекс не сразу заметил шум драки. Причин было несколько. Он сидел в рубке, на верхнем ярусе «Росинанта», а свара происходила внизу, возле шлюза. К концу долгой и напряженной смены от усталости он соображал чуть медленнее, чем обычно. И к тому же включил любимый нео-нуарный канал, и детектив — его играл Шин Джан Парк — только что последовал за таинственной женщиной, Анной Риал, в ночной клуб на Титане. Оставалось всего несколько минут до того, как герой обнаружит труп полисмена, и около часа — прежде чем выяснит, что таинственная женщина приходится ему дочерью. За долгие годы Алекс много раз смотрел этот фильм и хорошо его помнил. Просмотр старых лент успокаивал. Спокойствие от уверенности в том, что произойдет дальше.

Он сам не смог бы сказать, что привлекло внимание, возможно, в клубе что-то звучало не так. Он остановил ленту, и Шин Джан Парк, заказывающий выпивку, застыл с полуприкрытыми глазами и нелепо разинутым ртом. На «Роси» слышалось только гудение воздухоочистителей, да еще стук его собственного сердца. Раздался очередной крик, и Алекс вздрогнул. Высокий, гневный девичий голос. Слов было не разобрать, но явно что-то случилось.

Он отстегнулся и направился через командную палубу к лифту. Девочка закричала опять, громче и яростнее. Алекс смог разобрать только слово «на хрен» в середине высказывания. Потом раздался такой громкий удар, что корпус пару секунд гудел.

— Вы что там? — сказал он, вплывая в командный шлюз.

Никто не ответил, но он услышал, как что-то негромко и успокаивающе говорит Амос. Сначала Алекс подумал, что произошло что-то с Ондатрой и Тереза вне себя от горя, однако это предположение тут же показалось не совсем правильным.

Опять раздался голос девочки, и Терезе он не принадлежал. Моложе и тоньше. И резкий, как острый нож. «У тебя на хрен нет никакого права вмешиваться. Ты просто дерьмо. Такая же подлая тварь, как Кортасар. Можешь возвращаться туда и сказать ей, что был неправ». Алекс двинулся дальше.

В шлюзе плавала Кара, на лице маска гнева и боли. Амос раскинул руки от стены до стены, словно небрежно опирался о них, преграждая девочке дорогу в «Роси». В шахте лифта уже были Джим и Тереза, поднимались с жилой палубы, привлеченные тем же шумом. Глаза Терезы были широко распахнуты от тревоги. Джим встретился взглядом с Алексом и кивнул.

— Я понимаю, отчего ты бесишься, Искорка, — сказал Амос. — Это тяжело.

— Прекрати об этом болтать! — крикнула девочка. — Ты ни черта обо мне не знаешь!

— Но все пройдет, — гнул свое Амос. — Может, и не вернется к тому, как было, прежде чем ты сунула голову в эту штуку, но станет лучше.

— Я должна там быть! Они должны мне рассказать! Я хочу туда, а ты все испортил. И теперь ты должен это поправить.

— Я и поправил.

— Все равно мы мертвые! — Теперь она начала всхлипывать. — Какая разница, если мы все равно мертвы.

— Давай-ка отведем тебя назад, к Малышу. Он волнуется.

— Не смей лезть к нам в головы! — завопила Кара, бросаясь на Амоса.
Удар тел друг о друга оказался сильнее и резче, чем ожидал Алекс, словно оба были утяжелены свинцом. Нападая, Кара не заботилась о балансе или равновесии. Амос был закреплен за поручень. Девочку отбросило, и она потеряла ориентацию. Там, где ее пятка с размаху стукнулась о переборку, в наполнителе и обшивке образовалась глубокая вмятина.

Крики и рыдания становились все яростнее, а потом внезапно угасли, как догоревшая свечка. Амос бросил взгляд через плечо — сперва на Терезу и Джима, потом снова на Алекса. На его щеке от удара Кары осталась черная полоса.

— Подойду к вам через минутку, — произнес Амос.

— Да не торопись, — отозвался Алекс и почувствовал, что это прозвучало нелепо.
Амос только кивнул и, переходя от одного поручня к другому, перебрался туда, где застыла сжавшаяся как кулак Кара. Амос что-то сказал ей — Алекс не расслышал, — а потом подхватил массивной белой рукой и потащил ее через люк на стыковочный мост.

Джим с Терезой приблизились к Алексу, и все трое наблюдали, как Амос направляется к «Соколу» и уходит.

— Вот это хреново, — сказал Алекс. — Похоже, Элви сказала ей, что мы завязали с библиотекой.

— Он знал, что будет паршиво, — сказала Тереза. — И ждал, что это случится. Сам сказал доктору Окойе, чтобы переложила на него ответственность за прекращение эксперимента.

— Потому что умеет держать удар? — спросил Алекс.

— А ты видел Элви? — сказал Джим. — Она выглядит так, что кажется, только дунь на нее посильнее — и переломится.

— Что ж, это очень достойно со стороны Амоса, — заметил Алекс.
На мгновение у него появилось чувство, что кроме них в шлюзе есть еще кто-то, четвертый, наблюдает за ними. Оглянувшись на лифт, он ожидал увидеть Наоми, но там никого не было.

Решение приняли, и подготовка «Росинанта» к срочному выходу из системы Адро не заняла много времени. За долгую жизнь Алекс свыкся с рутиной предполетных проверок. Все маневровые двигатели выдавали стабильное состояние. Водообеспечение еще вполне ничего, особенно в сравнении с «Соколом», где было суше, чем Алекс считал допустимым. Воздухоочистители работали лучше нормы. Эпштейну ремонт потребуется не раньше чем в следующем году — конечно, если дела пойдут хорошо, и если все они к тому времени еще будут живы и останутся похожими на людей.

Когда-то Алекс слышал о том, что инструмент, которым достаточно долго пользуются и достаточно хорошо обращаются, со временем приобретает живую душу. Алекс никогда не был особенно религиозен, но чувствовал, что в этом есть своя правда. Алекс и «Росинант» провели много лет вместе, и он понимал корабль как старого друга. Может, это просто характерный для приматов поиск закономерностей, но ему казалось, что у «Роси» есть свои потребности и настроение. Алекс мог по характеру поворотов определить, когда двигатель требует замены линий питания, а по гулу, эхом отдающемуся в коридорах, узнавал о низком уровне реакторной массы. В очередной раз подготовиться к рывку в направлении врат — все равно что носки натянуть. Об этом он даже и не раздумывал. Корабль и команда были так близки, что все происходило само собой.

«Сокол», корабль поновее, с более молодым экипажем, нуждался в большем времени для подготовки, в особенности после долгого времени на плаву. Люди Элви занимались своими задачами в лаборатории, и при этом не заморачивались насчет верха и низа. Теперь все это предстояло разобрать, упаковать и сложить. У Алекса было ощущение, что кое-кто из команды и вовсе не собирался покидать Адро.

В последнюю очередь предстояло решить, разбирать стыковочный мост или оставить и скоординировать движение кораблей. Маневр был не особенно сложный, означал всего лишь постоянный обмен данными между «Соколом» и «Росинантом» во время полета, чтобы двигатели работали синхронно. Тогда мост можно не трогать и свободно переходить из одного корабля в другой. Алексу такая идея нравилась. Он не ждал никого из команды «Сокола» и не имел причины ходить туда, но полет в тандеме предполагал равенство сил. «Росинант» — корабль боевой, но старый, построенный до того, как открылись врата. «Сокол» — самый современный корабль Лаконии, с еще более продвинутыми технологиями, чем те, которыми мог похвастаться «Близкий шторм». Их объединение заставляло Алекса ощущать, что «Роси» оказано должное уважение.

Но хотя Наоми и приняла лаконийские условия перемирия, она не хотела, чтобы «Сокол» оставался слишком тесно связанным с системами «Роси». И когда пришло время, они с Джимом, Амос и Тереза с Ондатрой снова упаковались каждый на своем месте. «Роси» втянул внутрь стыковочный мост, и два корабля, отвернувшись от зеленого алмаза, устремились к вратам — вместе, но каждый сам по себе. Это было как знак, только, хоть убей, Алекс не понимал, чего именно. Он все думал о Каре и Амосе в шлюзе, вспоминал ее гнев и его спокойствие. И не знал, доволен ли тем, что черноглазая девочка больше к ним не придет, или беспокоится — вдруг на «Соколе» возникнут проблемы, и тогда Амос не сможет ничем помочь, потому что остался на «Роси»?

Перегрузка была жесткая, но не мучительная. В основном — чуть больше, чем полная гравитация, с уменьшением наполовину во время еды. Они больше не скрывались от сил Лаконии, и поэтому получали больше известий с других кораблей подполья и новостных лент, и за некоторыми Алекс следил. Всякий раз, когда поступал входящий пакет, он надеялся на послание от Кита. А Наоми ушла с головой в координацию, прослушивала сообщения, отвечала на них и передавала Элви, чтобы та просматривала и комментировала.

Амос умер и был извлечен из бездны, что никак не отражалось на его поведении, но Тереза и Джим тяжело переносили стрессовую ситуацию. Джим старался сохранять видимость бодрого настроения, но глубокая усталость периодически проявлялась и в нем. А Тереза, напротив, включила бешеную энергию, которой не могла найти выхода. Едва проснувшись, она бросалась проводить диагностику, до которой по плану еще много недель, или чистила фильтры, совсем недавно почищенные, или шла в спортзал и проталкивалась через гель-сопротивление. Алекс списал бы это на неисчерпаемый резерв юности, если бы ее поведение так не походило на страх.

За день до середины пути и начала торможения он нашел Терезу на кухне, она ела протеиновый батончик и рассматривала на видео врата, к которым они приближались. Вихри высокозаряженных частиц и потоки света изливались из них как туман.

— Впечатляет, да? — сказал Алекс.

— Мы же всегда знали, что врата — это источник энергии, — пожала плечами Тереза.

Алекс изменил планы. Он хотел подняться в рубку и просматривать за едой новостные ленты. Вместо этого он заказал на камбузе тарелку риса под черным соусом и уселся напротив Терезы. Она посмотрела на него, а потом отвела взгляд.

— Кажется, тебя что-то тревожит, — сказал Алекс. — Или я нагнетаю?

Она снова пожала плечами, резко и экспрессивно. Алекс задумался о том, снятся ли ей пылающие врата. Или только ему?

— Я все думаю о той схватке, — сказала она.

— Да, — кивнул в ответ Алекс, полагая, что она имеет в виду схватку с тварями, уничтожившими Сан Эстебан.

— Он другой. Да, я знала, что дроны-ремонтники его изменили, но до тех пор думала, что это все-таки он. Но его убили в Новом Египте, а он не умер. Помнишь девочку, которая кричала на него, Кару? Если бы она бросалась на кого-то из нас, то поломала бы кости. А он принял удар легко. Будто это пустяк.

— Амос всегда был крепкий как дубленая кожа, — сказал Алекс. — Ничего нового.

— Просто он другой, — она запихала в рот остаток протеинового батончика и с минуту пережевывала и глотала. — Я думаю об отце.

— Потому что он тоже изменился?

Тереза облокотилась о стол и подалась вперед. Она сжала зубы, блеск в глазах казался чуточку лихорадочным.

— Я думала, что его больше нет. Думала, что эксперимент полностью провалился, и он... Люди часто теряют родителей. И я решила, что стала одной из таких.

— Сиротой.

— Но он лишь изменился. Не знаю, кто я теперь. Сирота. Или нет. Или кто-то еще.

— И теперь мы увидим его. Тебя это тревожит.

— А насколько сильно можно измениться и при этом остаться самим собой? — спросила она, и Алекс не сразу сообразил, что это не риторический вопрос.
Он подцепил еще риса на вилку, давая себе время подумать.

— Понимаешь, — начал он, — люди ведь все время меняются. Не меняться было бы куда более странно. Вот взгляни на себя. Ты уже не тот человек, что до прихода сюда. Черт, да ты изменилась с тех пор, как впервые поднялась на корабль. Стала старше и увереннее в себе, и в механике разбираешься. Я и сам не тот, что был раньше. Амос... да, это уже за гранью. Он необычный. Но я думаю, Амос — все равно Амос, даже в другой версии. Думаю, когда мы найдем твоего отца, в чем-то он останется тем же, что и раньше. Понимаешь? В смысле, он все равно будет тебя любить.

— Не уверена, — сказала она, тоска в голосе сказала Алексу, что он задел за живое.

— У меня есть сын, — сказал он. — Я — отец, как и твой. И поверь, связь между родителем и ребенком — это основа. Она очень прочная. Ты глядишь на Амоса и видишь, насколько он изменился. А я вижу, насколько он остается прежним. Твой отец тоже будет другим. Но если хоть что-то в нем останется неизменным, знаешь, что это будет? Его чувства к тебе.

— Очень мило, — сказала Тереза. — И полная чушь.

— Ты не понимаешь. Пока не обзаведешься ребенком — и не поймешь. Это я тебе говорю. Родительская любовь — это то, что уходит последним.

— Случаи жестокого обращения родителей с детьми составляют примерно восемь на тысячу, даже с поправкой на социально-экономический статус. Большинство жертв в возрасте от нуля до трех лет. Где-нибудь, где есть миллион детей — например, в Варшаве, Бенин-Сити или на Обероне — восемь тысяч из них предположительно подвергается насилию, пренебрежению или жестокости. Детей жестоких родителей там наберется на целую школу немаленького размера. Разумеется, люди любят своих детей. И еще убивают их. Регулярно, как по часам.

Алекс кивнул. Пару мгновений оба молчали.

— Я забыл, какую ты прошла школу.

— Когда тебя готовят править всей человеческой расой, для сантиментов в учебной программе места не остается.

— Очень жаль.

— Я боюсь снова увидеться с ним, — сказала Тереза. — Просто боюсь.

С каждым часом врата становились все больше и ярче, и Алекс все сильнее осознавал неопределенность, в которую они летели. Сообщения от подполья и от Лаконии поступали теперь почти постоянно, а контакты между «Роси» и «Соколом» были непрерывным фоновым гулом. Амос разговаривал с Карой и Ксаном, Джим с Фаизом, Наоми с Элви и Харшааном Ли. Все пронизывало ощущение, что время почти истекло, они приближаются к критической точке. Мысли Алекса постоянно вращались вокруг Терезы с ее отцом, Амоса с детьми, которые не его, но с такими же, как у него глазами, и вокруг Гизеллы, и Кита с Рохи, и внука, которого он никогда не видел. Он подумывал о том, чтобы послать сообщение, но не знал, что сказать. Вечная проблема. Слишком много чувств и нехватка слов, чтобы их облечь.

Когда они уже приближались к вратам и Наоми пошла на командную палубу, Алекс не думал, что это важно. Все его внимание было сосредоточено на движении и на «Соколе», а Наоми внизу, тем временем, взяла на себя связь. Они подошли так близко к вратам, что направленный луч мог пройти их насквозь, даже при таких сильных помехах.

Наоми объявила тоннаж, типы двигателей «Роси» и «Сокола», ожидаемое время перехода, направление движения в пространстве колец. Алекс обратил на это внимание — дополнительный шаг, которого они обычно не предпринимали. Он подумал, что Наоми просто снова над чем-то работает. Лишь когда поступил ответ, Алекс понял, на что он смотрит.

Возвращенные данные были переданы с «Паучьей сети», разведчика из Нового Уэльса. Алекс не знал, принадлежит тот корабль Лаконии или подполью, но ответ был четким и упорядоченным. В нем перечислялись суда, находящиеся в пространстве колец, их тоннаж, движки, векторы движения и полетные планы. В простом и понятном формате был показан ожидаемый входящий и исходящий трафик и указывалось, что «Роси» и «Сокол» могут безопасно совершить переход. Это был первый и пока единственный раз применения протокола Наоми на практике, и он функционировал именно так, как она рассчитывала.

Алекс отстегнулся и спустился на командную палубу, к Наоми, сидевшей в кресле-амортизаторе. Свет экрана оттенял ее лицо и седые волосы. Она посмотрела на Алекса. Выражение лица было где-то между грустным и удивленным.

— Получилось, — сказал ей Алекс.

— Получилось бы, — сказала она. — Если бы мы сотрудничали, все получилось бы.

— Да.

— И я думаю обо всем, что можно было бы сделать, обо всех чудесах, которых мы достигли бы, будь хоть чуточку лучше, чем есть.

 

Глава тридцать шестая. Джим

Пространство колец было заполнено. Пятьдесят кораблей находилось на плаву в жутковатом сиянии врат, но вместо того, чтобы перемещаться, все они оставались неподвижными. Джим рассматривал их на трехмерном дисплее. Большинство — научно-исследовательские корабли, но были и грузовые, и корабли с колонистами. Шлейфы двигателей были направлены в разные стороны, в зависимости от того, откуда они прибыли и как сбрасывали скорость. Джим не сразу понял, что именно вызывает тревогу.

Десятилетиями пространство колец — медленная зона — была транспортным узлом между системами. И, в особенности после гибели станции «Медина» и «Тайфуна», корабли старались как можно скорее войти и выйти, свести к минимуму время в беззвездном пространстве. А сейчас они явились сюда. Только ближайшие корабли, которые проще было развернуть, но впервые, насколько помнил Джим, они прибыли именно сюда. Временами то тут, то там зажигались маневровые двигатели, чтобы скорректировать ничтожный дрейф, но все эпштейны были выключены. Флот собрался на зов Наоми. На зов Трехо. Корабли не сходились в битве. Не рвались в какое-то другое пространство, даже более человечное и понятное. Словно щепки из кремния и керамики в пузыре размером с миллион Земель.

Они выглядели затонувшими.

— Так, у нас в зоне видимости корабль, — объявила Элви на «Соколе».
Даже при такой небольшой дистанции были пропуски, искажения и потери сигнала по узконаправленному лучу. Не настолько, чтобы не разобраться, но достаточно для того, чтобы ощутить тревогу.

— Может, это и корабль, — попытался пошутить Джим.

— Штука в форме яйца. У нас в зоне видимости что-то вроде яйца. Есть хорошая новость — она все еще там.

— Есть какие-то признаки движения или активности? — спросила Наоми с командной палубы «Роси».

— Нет, — ответила Элви, — по крайней мере, на станции.

— А в других местах? — спросила Наоми.

— Везде повышенная активность. И количество излучаемого тепла на порядки выше, чем прежде. Больше света, больше радиации. Некоторые корабли, которые прибыли первыми, возможно, скоро придется выводить в нормальное пространство, чтобы дать им возможность сбросить излишки. Здесь теплообменники собирают больше энергии, чем теряют. У меня есть дополнительные датчики для сбора таких данных и поиска полезных закономерностей.

— Первый пункт повестки, — заметил Джим.

— Напрямую обследовать станцию? — спросила Элви.

— Я имел в виду — убедиться, что все эти люди, которые много лет пытались убить друг друга, сейчас не собираются этого делать, — ответил Джим. — У нас тут по паре десятков кораблей с каждой стороны. Вы должны понимать, что на всех есть экипажи, у которых накопилось много зла за эту войну.

— Уже выполняю, — сказала Наоми. — Я обмениваюсь сообщениями с того момента, как мы прошли во врата.

— И насколько все плохо? — поинтересовался Джим.

— Недовольны, но повода для тревоги нет. Пока нет.

Джим опять взглянул на мелкие затонувшие крошки. Они не пытались убить друг друга. Это радовало.

— Ладно. Поглядим, есть кто дома в той яйцевидной штуке.

Элви каким-то образом удавалось говорить устало, но в то же время решительно.

— «Сокол» лег на курс, но я не хочу включать эпштейн у поверхности. Так что это займет некоторое время.

— Ты же помнишь, эта штука впитала выброс гамма-лучей и до сих пор существует, — сказал Джим.

— Я волнуюсь не из-за станции, — сказала Элви. — Я боюсь все разнести прежде, чем мы поймем, что это. Если Дуарте все еще в том яйце, и я разорву его в клочья до того, как мы сможем поговорить, выйдет глупо.

— Это верно, — согласился Джим. — Мы же назначили свидание.

И он разорвал соединение. Спустя миг «Роси» под ним переместился — это Алекс менял курс. Джим закрыл экран и опустился в кресло-амортизатор, он чувствовал стены вокруг себя, вибрацию корабля — то ошеломляющее ощущение себя крошечным существом в безбрежной вселенной, которое иногда его посещало. Болели челюсти, но это в последнее время случалось часто, а скованность шеи не уходила даже во время сна, он лишь иногда о ней забывал. Он начал к этому привыкать. Такой была его жизнь.

Прежде эта напряженность была на чем-нибудь сосредоточена. Страх перед Лаконийской империей, готовой переехать и раздавить всякого несогласного. Страх перед апокалипсисом, который он видел на станции в медленной зоне еще до того, как открылись врата. Или постоянная, нависающая над ним угроза, что Дуарте перестанет опекать Джима и бросит его в Загон. И почти полная уверенность в том, что, выясняя, обладают ли сознанием сущности по ту сторону врат и способны ли они изменяться, Дуарте начнет войну, в которой ему не выиграть. А теперь — что его собственная жизнь, его ощущение себя Джеймсом Холденом, будет растворена в море сознания, в огромном едином разуме всего человечества, но не человеческом. Может быть, придется смириться, его тело уже готовилось принять эту боль.

Или боль теперь стала просто привычкой. Может, тяжесть прошлого давила, и он не мог ее сбросить. Джим не знал, что выбрал бы, если бы мог. Результат все равно один.

— Предполагается разовое мероприятие, — спросил из рубки Алекс, — или рассчитываем поболтать за кофе потом, когда дело сделано?

— Не понимаю вопрос, — сказал Джим.

— Если вы собираетесь выскочить ненадолго, чтобы поработать с командой Элви, я просто припаркуюсь поближе. А если считаешь, что мы опять должны оказаться вместе, тогда откройте грузовой отсек, я снова установлю мост.

Прежде чем Джим успел ответить, заговорила Наоми:

— Ставь мост. Неплохо будет показать его другим кораблям, даже если мы им не воспользуемся.

— Принято, — сказал Алекс. — Подходим.

Джим отстегнулся и направился в грузовой шлюз.

Тереза в скафандре уже была там, проверяла уплотнения на перчатках и заряд магнитных ботинок. Джим остановился, держа равновесие, пока корабль под ним накренился. Тереза стянула волосы и убрала под плотно сидящую шапочку, подчеркивающую разрез ее глаз и рельеф кожи. При виде Джима она вздернула подбородок — жест то ли приветствия, то ли вызова, а может, все вместе.

— Куда собралась?

— Если там мой отец, я вам пригожусь.

Джим покачал головой.

— Нет. Если мы найдем что-нибудь, я дам тебе знать. И если потребуешься, я тебя позову. Обещаю.

Девочка едва заметно качнула головой — влево, потом вправо, не больше чем на миллиметр. Выражение лица было твердым.

— Это мой папа.

Джим ощутил, как в нем за считанные секунды поднялась и схлынула волна эмоций. Растерянность, печаль, вина, страх. И неожиданно — глубокая ностальгия. Он вспомнил, как, вернувшись домой из школы, увидел, что отец Антон устраивает на заднем дворе место для костра. Момент, не имевший никакого значения. Джим много лет о нем не вспоминал, но он вернулся сейчас, такой же настоящий, сильный и полный любви, как будто все только что случилось. Это мой папа.

— Ты понимаешь, какой это риск?

— Нет, — отозвалась Тереза. — А ты?

Джим пожал плечами.

— Проверь герметичность уплотнения шлема.

Когда они подготовились к выходу, Джим включил цикл шлюзования. Воздух выкачивался из камеры и, по мере того как он становился разреженным, восприятие звука в скафандре менялось и становилось глуше, как всегда. От этого Джим чувствовал себя более изолированным, вернее, сильней ощущал свою изолированность. Дыхание, негромкое жужжание вентиляторов, поскрипывания скафандра заполнили все его чувства, почти как во сне. Затем по палубе прокатилась дрожь, зажимы внешнего люка щелкнули, и грузовой отсек открылся. Свет, хлынувший сквозь проем, был не таким, как всегда, и Джим не сразу понял, в чем дело. Обычно, когда открывались такие корабли, свет исходил от рабочих прожекторов или от звезды, он сильный, резкий, направленный. Молочно-белый свет сейчас расползался по трюму со всех сторон, был мягким и лишенным теней, как ранним туманным вечером на Земле. Как детское примитивное представление о рае.

Под ними крутилась станция — металлическая сфера в пять километров диаметром. Слишком большая для корабля, слишком маленькая для планеты и слишком правильная и гладкая для астероида. И на ее светящейся ярко-синей поверхности — похожая на рисовое зернышко точка, а рядом, размером не больше пылинок, люди Элви.

Джим и Тереза нацелили двигатели скафандров на эту группу, и вместе с человеческими фигурками масштаб корабля понемногу становился яснее. Он крошечный. Почти поместился бы в грузовом отсеке, который они только что покинули. Гладкий как кожа и плавно изогнутый, он выглядел скорее органическим, чем сконструированным. С одной стороны яйцеообразная конструкция вскрыта слой за слоем, проем достаточно большой, чтобы кто-нибудь мог пройти.

От группы отделилась одна фигурка и двинулась навстречу Джиму и Терезе. Лицо Элви всплыло с другой стороны щитка, как из-под поверхности гладкого озера. А голос по радио звучал слабо и до странного далеко, учитывая, как близко она была.

— Аналогичен артефактам на Лаконии, — сказала Элви. — Должно быть, использует тот же безынерционный принцип движения, что и «Эрос» когда-то, поскольку в нем нет ничего, похожего на двигатель. Мы не можем определить по температуре, как давно он здесь, из-за...

Она указала на тысячу окружавших их сияющих врат.

— А вы уверены, что это был он? — спросила Тереза.

— Могу ли я доказать это? Нет. Нелепо было бы предполагать что-то иное? Да. На данный момент доказывать нужно скорее то, что это был не Дуарте. Я слышу топот копыт и думаю о лошадях.

Вокруг яйца двигались другие фигурки в лаконийских скафандрах — как сообразил Джим, в соответствии с поисковой схемой.

— Есть признаки его присутствия?

— В смысле, что-нибудь, похожее на шлюз или люк? — спросила Элви. — Нет. Ничего. Артефакт здесь, но на поверхности станции нет следов.

— Не пробовали постучаться? — поинтересовался Джим. В какой-то мере не в шутку.

— Я могла бы сказать по радио, что мы здесь, — вмешалась Тереза. — Вдруг это поможет. Он может выйти, если услышит мой голос. Или впустит нас внутрь.

— Стоит попробовать, — согласилась Элви и жестом пригласила их подойти.

Возле яйцевидного объекта громоздилась целая коллекция ящиков с оборудованием: разнообразные датчики, аккумуляторы и комплекты для биологических проб. А фигура, плавающая над ними, как наседка над своим выводком, оказалась Харшаном Ли. Джим понаблюдал, как тот шевелит губами, разговаривая по какому-то другому каналу. А потом раздался щелчок — и Ли переключился на них.

— Дайте мне минутку, и я подключу выходной канал на скафандре юной леди к нашей системе. Мы можем вести передачу в широком диапазоне напрямую со станции и с контактной вибрацией.

— Самый крупный савбуфер в истории человечества, — сказал Джим.
Элви усмехнулась, но больше, кажется, никому это не показалось забавным.

— Как ты раньше попадал внутрь? — спросила Элви.

Джим покачал головой, а потом, не уверенный, что она видела, покачал кулаком, как астер.

— Просто шел, и оно открывалось. Я ничего не делал.

Ничего, просто следовал за призраком, который мог открыть все двери в доме с привидениями, подумал он. Нахлынули воспоминания о виденных там ужасах и чудесах, но сейчас ему требовалось сосредоточиться, и поэтому он прогнал их прочь.

— Это направляла протомолекула, — сказала Элви. — Она пробовала выяснить, что случилось с системами, которые должны были откликаться. Ты был способом это узнать.

— Потому что у меня было тело, — согласился Джим. Там, внутри, теперь только призраки. И наличие тела кое-что значит. — Так мне было сказано. Полагаю, протомолекуле непривычно общаться с материей.

— Я прослушала твои допросы, — сказала Элви. — Что за термины ты использовал? Или это использовала протомолекула? Общность, падший мир, субстрат... Это человеческие понятия.

— Все, что я говорил, пропущено сквозь человеческое мышление, — сказал Джим. Ли тем временем вытягивал ярко-красный провод из темного округлого блока, установленного на поверхности станции, и подсоединял к слоту на рукаве скафандра Терезы. — Ты же знаешь, я там не рулил. Просто это вело меня за собой.

— Ясно, — сказала Элви. — Полагаю, сейчас кто-то рулит.

Ли поднял вверх большой палец — готово. Неожиданно забеспокоившаяся Тереза перевела взгляд с Джима на Элви и Ли и обратно.

— Что я должна сказать?

— Просто дай ему знать, что мы здесь, — ответила Элви.

Тереза кивнула и, собравшись, заговорила:

— Папа, это я. Я, Тереза. Здесь, снаружи, на станции. Мы хотим войти и поговорить. — Она сделала короткую паузу. Когда снова заговорила, в ее голосе послышались нотки тоски, и у Джима заныло сердце. — Я хочу увидеть тебя. Я хочу войти.

Они подождали. Джим внимательно оглядывал окружающую поверхность станции, ожидая увидеть, как что-нибудь появится — рябь, пульсация или провал. Ничего не происходило.

— Попытайся еще раз, — сказал он.

— Отец, ты меня слышишь? Это Тереза. Я снаружи, на станции. Я хочу войти.

Проходили секунды, и надежда на лице девушки медленно угасала. Ли махнул ей, притянул ближе и отсоединил провод.

— У нас есть другие пути для исследования, — сказал он. — У нас тут несколько километров контактных датчиков. Их использовали при изучении бриллианта Адро, но и здесь они могут оказаться информативными.

— Мы поможем вам их натянуть, — вызвался Джим.

— Если увидишь что-нибудь, изменившееся с прошлого раза... — произнесла Элви.

«Кроме меня?» — подумал он, но вслух не сказал.

В следующие четыре часа вся исследовательская команда протягивала по станции линию датчиков, и в конце концов Джим вспомнил, как они перематывали бесконечные мотки пряжи в клубки, когда папа Димитрий увлекся вязанием. Элви ушла на «Сокол» через час после начала процесса. Как сказал Ли, чтобы проследить за сбором данных, но Джим был совершенно уверен, что она нуждается в отдыхе.

Поначалу работа казалась нудной, но потом Джим втянулся в ритм. Линию прокладывали и закрепляли, пока остальные проверяли соединения между датчиками и поверхностью станции. Принимала участие и Тереза, многомесячное ученичество на «Роси» проявлялось в том, как она спрашивала, что делать, и оповещала команду о своих действиях прежде, чем что-то предпринимать. К тому времени, как их баллоны с воздухом почти опустели и они с Джимом двинулись назад, к кораблю, девочка, казалось, уже справилась с первоначальной горечью разочарования.

Когда шлюз завершил рабочий цикл, Джим снял, обработал и упаковал скафандр и вернулся в свою каюту. От него несло потом и неопреном, мышцы ныли и судорожно подергивались. Было время — несколько десятилетий назад — когда это не отнимало столько сил, но ни дискомфорт, ни сознание, что ему не продержаться так долго, как в молодости, не мешали наслаждаться работой. К тому времени как он вымылся и переоделся в чистый летный комбинезон, он был очень доволен собой, чего много лет не случалось.

На командной палубе Джим застал только Амоса, тот сидел, пристегнувшись в кресле-амортизаторе, несмотря на отсутствие гравитации даже в перспективе. Закрепившись за поручень, Джим глянул вверх, в рубку.

— А где все? — спросил он.

— Алекс спит, Кроха взяла собаку и отправилась перекусить. А Наоми пошла на «Сокол», поговорить насчет информации с датчиков.

— С них уже поступили данные? То есть, мне казалось, что потребуется как минимум несколько часов прежде, чем соберется столько, чтобы стоило устраивать совещание.

— Когда люди не понимают, что к чему, они любят проводить совещания и обсуждать, — сказал Амос.

— Да уж.

Амос потянулся и лениво почесал грудь, где на бледной плоти до сих пор был заметен рваный тускло-черный круг затянувшейся раны.

— А на станции, похоже, началась какая-то активность. Что-то там происходит, только неизвестно, что именно. И к тому же становится горячее, температура растет.

— Странно наблюдать, как крутятся шестеренки. И особенно, если раньше даже не знал, что они существуют.

— Вы нашли его?

— Нет.

— А он там?

— Да, он там. — Джим потянулся так, что в спине хрустнуло. — Но думаю, разговаривать не желает.

То, что Амос собрался сказать в ответ, так и не прозвучало, потому что звякнул сигнал тревоги. Подтянувшись к креслу, Джим открыл сообщение. Радар системы опознавания обнаружил корабль из «тревожного списка» «Роси». «Деречо», который уничтожил «Близкий шторм» и выгнал их из Фригольда, только что совершил переход сквозь врата Бара-Гаон. Джим выключил сигнал тревоги, а спустя еще пару секунд поступило входящее сообщение от полковника Алианы Танаки.

 

Глава тридцать седьмая. Танака

Если бы они встречались на Лаконии, то в Доме правительства. Они сели бы за тщательно подготовленный, элегантный стол в комнате, излучающей власть, комфорт и серьезность. А вместо этого находились в камбузе переделанного научно-исследовательского судна, где воняло перегруженными воздухоочистителями и промышленной смазкой. Но в этом был определенный смысл. Портреты великих полководцев или картины грандиозных сражений, отдающие лестью, с тщательно продуманной и сбалансированной композицией, всегда имели душок пропаганды.

Танака много времени провела в коридорах власти. Видела много картин великих людей в форме, как коршуны глядящих вдаль, на будущие победы. Видела много картин с солдатами, у которых были лишь потрепанная палатка и угасающий костер, чтобы продержаться холодной ночью, перед тем как утром враги пойдут в штыковую атаку.

Она оставила Боттона на «Деречо» и отправилась на «Сокол» в одиночестве. Она надела парадную форму и взяла пистолет. От таблеток ее слегка мутило, а головная боль не прекращалась с тех пор, как они прошли через врата Бара-Гаон — то ли оттого, что в крови накапливалась какая-то дрянь, не то просто от постоянного ощущения, что к ней в голову стучатся чужие мысли. В дополнение ко всему, ее не покидала галлюцинация, что из левого глаза льются холодные слезы, стекают по щеке даже в отсутствие гравитации.

— Вы уверены, что это... этот эффект распространяется? — спросила доктор Окойе.

После их последней встречи у нее появились новые морщины в центре лба и уголках губ. А еще она похудела и стала вялой из-за того, что слишком много времени провела в невесомости. Из-за атрофии, стресса и недоедания она напоминала наполовину сгоревшую палку.

— Да, — ответила Танака. — Хуже всего тем, кто присутствовал при инциденте. Но с другими это тоже происходит. Не знаю, сколько таких людей. И если вы не хотите, чтобы такое случилось и с вами, начните принимать вот это.

Наряду с предательницей, главой Директората по науке, на камбузе присутствовал ее муж, такой же изменник, а также руководитель подполья и человек, который выбил Танаке зубы. Когда они размышляли, над их головами роились странные мелкие мошки. Те, что окружали Холдена, были другими, но она не могла понять почему. Танака прикинула, в каком порядке их застрелит. Она решила начать с Холдена. Несмотря на решимость, она не была уверена, что сумеет расправиться со всеми, а умереть во вселенной, в которой еще существует Джеймс Холден, было бы досадно.

«Это мелко», — пробормотал голос в ее голове. Голос старика. Это ее кольнуло, хотя она и не знала, кто он. Танака перестала воображать Холдена мертвым, только чтобы избежать дальнейших непрошенных комментариев.

Элви Окойе пролистала список медикаментов, который дала ей Танака, а муж заглядывал ей через плечо. Худая женщина еще сильнее нахмурилась, но заговорила не она, а Холден.

— И насколько плохо обстоят дела?

— Это неприятно, — ответила Танака, решив слегка преуменьшить. — Лекарства помогают, но полностью не прекращают.

— Нужно найти способ пробраться на станцию в медленной зоне, — сказала Нагата.

— Такого нет, — заявил Фаиз Саркис. — Датчики показывают множественную активность. Идут постоянные преобразования. Обширные магнитные поля и электрические разряды то нарастают, то исчезают. Много всего. Только никаких дверей.

— Сомневаюсь, что получится открыть силой, — сказал Холден. — Но...

— На станцию не подействовало оружие корабля класса «Магнетар», а потом она приняла излучение взорвавшейся нейтронной звезды, не получив даже вмятины, — заметила Танака. — Но давайте, попробуем вскрыть ее с помощью лома и ножовки.

— Но, — перебила ее Наоми, — станцию можно открыть. Она уже открывалась. Есть способ.

Нагата удивила Танаку сильнее всех остальных. Нагата была примерно одного с ней возраста, и, несмотря на хрупкую долговязую фигуру, как у любого астера, сформировавшуюся после долгого пребывания в невесомости еще в детские годы, она выглядела так, будто они могли быть сестрами. Во всяком случае, троюродными. Но выглядела она устало, что тоже о многом говорило. У Танаки возникло чувство, что Нагата тоже многое держит при себе.

— Мы все согласились с тем, что силой открыть ее невозможно, — сказала Элви.

— Поэтому и не будем открывать силой, — отозвалась Нагата. — Когда станция открывалась в прошлый раз, на «Росинанте» был спрятан образец протомолекулы. Теперь образец есть на «Соколе». Давайте им воспользуемся.

— Снова погружение, — сказал Фаиз. — Только теперь на станцию, а не в библиотеку.

По мошкам над головой Элви Танака поняла, что та колеблется, еще до того, как услышала ее слова.

— Это будет... непросто. Алмаз Адро создан для распространения информации. Мы его включили, и он сделал то, ради чего был создан. Когда станция открылась для Холдена, образец протомолекулы был проводником. Использовал Холдена, чтобы проникнуть внутрь, импровизируя, насколько способен. Но мы не понимаем, для чего предназначена станция.

— Обеспечить поставку энергии вратам и выжечь целую солнечную систему при необходимости, если мне не изменяет память, — сказал Холден.
Мошки над его головой на мгновение закружились и заметались.

— Либо Дуарте причалил здесь и пошел прогуляться в открытый космос, либо он внутри, — заметил Фаиз.

— У нас есть другие, более многообещающие варианты? — поинтересовалась Танака.

Молчание Элви было достаточно красноречиво.

Танака не стала закатывать глаза.

— У нас есть вполне обоснованный способ войти на станцию. Так давайте попробуем. Здесь дочь Первого консула, и только у нее во всем мире есть достаточно сильная эмоциональная связь с ним, чтобы вывести его из беспамятства. Если вы откроете путь, я проведу ее туда.

— Этого не будет, — отрезала Нагата.

— Не будет?

— Мы не отдали вам Терезу ни в Новом Египте, ни на Фригольде. Не отдадим и сейчас.

Танака раскинула руки ладонями вверх. Она парила в воздухе со скрещенными лодыжками и теперь напоминала возносящегося на небеса святого. Видимо, святого покровителя тех, кто вынужден мириться с идиотами.

— Адмирал Трехо ясно дал понять, что теперь мы на одной стороне, — сказала Танака. — Он дал мне самые высокие полномочия во всей империи для выполнения единственного задания. Найти Первого консула — вот мое задание, оно появилось еще до Нового Египта. А вы — мятежники, которые воевали с ним и после его исчезновения. Я открыта для контраргументов, но если план состоит в том, чтобы вести с ним беседу, вряд ли вы найдете лучшего эмиссара, чем я.

— Сейчас к нам идут сотни кораблей, — сказала Элви. — Директорат по науке послал всех, кого мог призвать. Подполье тоже...

Она посмотрела на Нагату, и та кивнула.

— Нам не нужны еще корабли, — возразила Танака. — Давайте хотя бы предложим девочке самой решать. Если она не согласится пойти со мной, мы найдем кого-нибудь другого. Но никого лучше все равно не найти.

— Она права, — с горечью произнес Холден. — Тереза должна сама решить, но любой из нас будет только раздражителем. Или даже угрозой. Другой приемлемый вариант — Элви, но она...

— Двойной агент, — вставил Фаиз. — Предала империю.

— Она наблюдает за погружением, — закончил Холден и обратился к Танаке: — И что будет, когда вы до него доберетесь?

— Заберу его оттуда. А если не смогу, то установлю с ним более надежную связь. Мы выясним, что он узнал, и найдем способ защитить империю. Обстоятельства, может, и изменились. Но моя задача — нет.

А если бы вы убрались с дороги и дали мне ее выполнить, многие люди были бы еще живы. Танака этого не сказала, а Холден не находился в ее голове, как другие, но она не сомневалась, что он отлично все понял.

— Не империю, — сказала Нагата. — Защитить все человечество.

Танака пожала плечами.

— С моей точки зрения, разница несущественна.

— Вы правы, — сказал Холден. — Давайте сначала избавимся от угрозы вымирания. А потом можем снова убивать друг друга, с более цивилизованной скоростью.

Он посмотрел на Танаку, и мошки вокруг его головы застыли, словно каждая тоже внимательно ее изучала. Танака поняла — он размышляет о том, как все-таки ее убить, когда с остальным будет покончено.

— Конечно, — улыбнулась она. — Сначала главное.

— Я поговорю с Терезой, — сказала Нагата.

— Отлично, — ответила Танака. — Сколько времени это займет?

Тридцать шесть часов спустя Танака получила подтверждение, что всё готово к эксперименту. К тому времени в пространство колец прибыло еще семь кораблей. Прибытие еще тридцати ожидалось на следующий день. Очень скоро здесь будет болтаться без дела целый флот, не зная, чем заняться. Но они и не нужны. Если ей позволят выполнить свою работу. Завершить миссию, во что бы она ни превратилась.

В голове у Танаки толпилась куча незнакомцев, как на вечеринке с коктейлями, но она больше не чувствовала себя потерянной. Голоса звучали тише, на них можно было не обращать внимание. Она пошла в спортзал, изматывая себя, пока не начала чувствовать только боль в мышцах. Она приняла мощный паровой душ, стоя между жесткой струей и вакуумным сливом, горячая вода почти обжигала. Как и на тренажерах, благодаря боли Танака полностью сосредоточилась на физических ощущениях. Это принесло ясность.

В глубине души ей хотелось найти любовника — кого-нибудь из команды — и несколько часов трахаться. Еще один способ полностью сосредоточить внимание на собственном теле и ощущениях. Но ее останавливал не страх, что ее застукают. А смутная уверенность в том, что всё это узнают, почувствуют, испытают другие люди. Теперь у нее не могло было быть личных секретов. Постоянно присутствующие в голове другие касались ее мыслей, пытались затянуть в свои воспоминания и эмоции, как будто откусывали сознание кусочек за кусочком.

Она постоянно проверяла, не пришло ли новое послание от Трехо, но тщетно. Однако медленным потоком стекались отчеты по итогам опросов, которые она вела до перехода в систему Бара-Гаон. У капитана «Прайса» развилась кататония. Старый медик с «Кондзина» начал принимать психоактивные вещества, чтобы рассудок принадлежал только ему, но остальные на корабле начали угасать. Он публиковал в сети видео, как экипаж работает в странной тишине и с удивительной синхронностью, словно десяток щупалец одного чудовища.

Уйдя из пространства колец в систему Паркер, «Илрис Ивс» перестал отвечать на вызовы и сменил полетный план, вместо главного города на второй планете взял курс на далекую экзопланету, вращающуюся по неэллиптической орбите и помеченную для обследования как вероятный артефакт.

Куда бы ни посмотрела Танака, везде обнаруживались признаки и сообщения о проникновении сознания от одного человека к другому. Каждую минуту ей приходилось жить с болью, которую невозможно высказать. Хотя высказывать и не было необходимости. Экипаж «Деречо» все понимал. Они все находились в той же ловушке.

***

Боттон стоял в своем кабинете, закрепившись на палубе магнитными ботинками. В руке у него была груша, а взгляд устремлен куда-то вдаль. Боттон медленно сосредоточился на Танаке и отдал честь. С тех пор как они покинула базу «Гевиттер» и Бара-Гаон, его лицо еще больше осунулось, а на подбородке и шее торчали клочки щетины.

— Капитан, — сказала она.

— Чем могу помочь? — немного заторможенно спросил он.

— Что вы пьете?

Он на мгновение застыл, потом взглянул на грушу в руке, словно забыл о ней.

— Воду. Это вода.

— Лекарство?

Он кивнул и пошел к своему столу, магнитные ботинки щелкали на каждом шаге. Таблетки персикового цвета, которые он достал из запертого ящика, теперь были знакомы Танаке как воздух. Боттон закинул их в рот и запил.

— Я поставлю автоматическое напоминание.

— «Сокол» готов.

Боттон встрепенулся.

— Удачной охоты.

— Я пришла не за этим.

Его удивленный взгляд внушал уверенность. Любое крохотное доказательство того, что не все могут читать ее мысли, успокаивало. Или нет, не так. Это была возможность сделать вид, что она может установить границы, контролировать то, чего на самом деле не контролирует. Возможность ухватиться за утешительную ложь.

— Когда я найду Первого консула, — сказала она, — неизвестно, каким будет результат. Перемирие с подпольем? Его заключил Трехо. Как только с нами будет Первый консул, он может его и отменить. Или нет.

Боттон моргнул.

— Я... Кажется, я понимаю.

— Меня на корабле не будет. Если я отдам приказ...

— Служу Лаконийской империи!

Танака улыбнулась. И щека при этом почти не болела. Как странно, что рана зажила именно сейчас.

— До поры до времени никому не говорите. Нашим мыслям нельзя доверять. И не забывайте принимать таблетки по расписанию.

— Я понял.

— Да, кстати, Боттон... Если... если из этого ничего не выйдет, если мы не сумеем остановить происходящее с... — Она показала на свою голову. — Хочу попросить вас об одолжении.

Он мягко улыбнулся.

— Приберегу две пули, полковник. По одной для каждого из нас.

В это мгновение она почти его любила.

***

Ее боевая броня в полной готовности ждала в арсенале — отполированная и заряженная. Та же, в которой она уничтожала станцию «Драпер». Танаке хотелось считать это талисманом на удачу. «Как медная монетка, нанизанная на веревку. В четырнадцать я носил ее каждый день». Танака представила слегка позеленевшую монетку и плетеный пластиковый шнур. Она вспомнила Эмили, ее мягкие губы, кончики пальцев, нежные пальцы, поглаживающие его бороду. Его звали Алан, и он вырос на Титане. Танака отмахнулась от него, стараясь не вспоминать ничего из собственной жизни, что могло бы проникнуть в его мозг.

Зажигательные патроны. Гранаты. Когда кто-то в прошлый раз бросил гранату в инопланетную станцию, погибли тысячи. Ну и хрен с ними. Они знали, что работа опасна, когда брались за нее. Танака закрепила шлем, проверила кислородные баллоны и уплотнители. Убедилась, что в медицинской системе достаточно лекарств, чтобы она оставалась собой хотя бы несколько часов. Это был ее последний шанс.

Она вышла из шлюза в одиночестве и спустилась к голубой металлической сфере. Вокруг светились врата, следя за ней, как тысяча триста глаз. Девчонка была слишком мала, чтобы ее разглядеть, но бронекостюм Танаки ее засек — крошечная черная точка на фоне сияния. Рядом была еще одна фигурка — Нагата. Танака разогналась, а затем несколько раз резко затормозила, опускаясь к наследнице империи и ее защитнице, лидеру мятежников. Скафандр Нагаты был старого марсианского образца, будто музейный экспонат.

Танака жестом показала, какой канал связи включить, раздался щелчок, и Нагата переключилась.

— Я думала, мы пришли к взаимопониманию, — сказала Танака.

— Я не пойду внутрь, — ответила Нагата. — Но не хотела, чтобы Тереза пошла одна. Я подожду здесь.

Девочка была в скафандре как у Нагаты, но если Нагата напоминала человека из другой эпохи, то Тереза Дуарте выглядела как ребенок в карнавальном костюме. Глаза за щитком шлема горели решимостью, подбородок слегка поднят, челюсть выдвинута вперед. И без проникновения внутрь ее сознания Танака видела, что происходит с девчонкой. Она испугана. Не в своей тарелке. Выглядело бы жалко, если бы Танака не чувствовала то же самое, а из-за этого казалось отвратительным.

— Вывести оттуда Первого консула, чтобы он увидел врага, ничем не лучше, чем привести вас внутрь, — сказала Танака.

Нагата с помощью старого астерского жеста показала согласие.

— Если бы я не была нужна Терезе, я бы сюда не пришла.

— Я говорила ей, что все будет в порядке, — сказала Тереза.

Голос звучал совсем по-отцовски. Танака не вполне понимала, что именно видит перед собой. Тихая ожесточенность пожилой женщины и властная уверенность девочки в своих правах, и они защищали друг друга, как древнегреческие воительницы с сомкнутыми щитами. Идиотское высокомерие или оправданная уверенность — и не отличить, пока не станет слишком поздно.

— Как скажешь. А теперь — пошли со мной.

Нагата взялась за шлем девчонки и прижала к своему. Очень грубо — секретничать прямо на глазах у Танаки, но она не стала возражать. Она прикончила пачку друзей и последователей Нагаты. А любовник Нагаты выстрелил ей в лицо. Глупо сейчас беспокоиться из-за невежливости, к тому же Танака подозревала, что все долги скоро будут оплачены, так или иначе.

После короткого полета на маневровых двигателях бронекостюма она опустилась на безупречно гладкую поверхность станции, рядом с яйцеобразным кораблем. Странно было увидеть его здесь. Она до сих пор представляла его товарищей из грота на Лаконии. Все равно что после недельной охоты наконец-то найти многообещающий след. Взрыв радости был неожиданным и совершенно точно принадлежал только ей. Трехо назначил ее охотницей. И не ошибся.

Танака переключилась на канал «Сокола».

— Говорит полковник Танака. Мы с девочкой на месте.

Голос Окойе искажался помехами. Пространство колец стало очень шумным, как будто боги хаоса колотили по стенам.

— Принято. Начинаем погружение. Приготовьтесь.

На линии стало тихо. Танака проверила оружие, запас воздуха, медицинский статус. Справа от нее медленно плыла девочка, ее скорость была чуть ниже.

— Вы хорошо его знаете? — спросила девочка.

— Первого консула? Мы встречались несколько раз. Я из первой волны. Когда мы перебрались с Марса на Лаконию.

— То есть, вы из основателей.

— Да. Я помогала все это создать. Он задавал направление, а мы трудились. Единственная галактическая империя человечества.

— Вы думаете... — начала девочка, но так и не закончила вопрос.
Вы думаете, он прав? Вы думаете, все получится? Вы думаете, оно того стоило? Она могла спросить о чем угодно.

Под их ногами светилась станция. Танака понимала, что такого быть не может, но у нее возникло ощущение, что станция гудит, звук каким-то образом проходит через вакуум. Возможно, из-за магнитного резонанса ее костюм звенел вместе со станцией. А может, это была лишь иллюзия.

Она проверила показания датчиков бронекостюма. «Сокол» отслеживал активность станции — энергию, магнитные поля, сейсмическую активность. Поток данных лился как из пожарного шланга. Ей не хватало понимания, чтобы интерпретировать их. Танака сканировала голубую, безликую поверхность в поисках чего-то приметного. Хоть чего-нибудь. Ей вспомнилась картина, навеянная «Сказанием о старом мореходе» Кольриджа. Ту часть, где парусник застыл в полном штиле недалеко от земного экватора. На картине корабль был маленьким, а море — огромным и пустынным. Кто написал картину? Тёрнер? Дрю? Драммонд? Она не могла вспомнить. Когда она увидела картину, то не особенно обратила на нее внимание. Теперь Танака лучше понимала ее значение.

Девочка поправила курс и стала дрейфовать в ее сторону. Танаку раздражала такая медлительность. Хороший солдат взял бы верный курс с самого начала.

— Мы знаем, сколько времени это займет? — спросила девочка.

— Сколько потребуется.

Они замолчали. Танака отсчитывала вдохи, складывавшиеся в минуты. Голубая ширь утомляла зрение настолько, что в конце концов цвет, казалось, начал вибрировать и плясать. Девочка включила канал связи, потом выключила и снова включила. Когда она наконец набралась смелости заговорить, то озвучила собственные мысли Танаки.

— Что-то не так.

 

Отправить