Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Как только они прошли через врата, Танака сразу поняла — след они взяли ложный, но требовалось время, чтобы получить подтверждение.
«Гевиттер» была крупнейшей военной базой Лаконии в системе Бара-Гаон. Три кольца, вращающихся вокруг центрального сухого дока с нулевой гравитацией, в которых на постоянной основе жили почти семь тысяч офицеров и служащих. Вокруг станции постоянно кружили в патруле два эсминца класса «Шторм», отслеживая весь трафик через врата Бара-Гаон и коммерческие полеты внутри системы.
Система Бара-Гаон была одним из крупнейших и самых важных индустриальных центров Лаконийской империи. Планета Бара-Гаон-5 представляла собой шар из почвы и воды, помещенный точно в центре обитаемой зоны, с таким маленьким наклоном оси, что сезонные колебания были почти незаметны. Значительная вулканическая активность на ранней стадии развития планеты означала, что в коре содержится много полезных металлов, а почва отлично подходит для адаптации под земную органику. На орбите летал комплекс Бара-Гаон — массивная конструкция, состоящая из верфей и других производственных мощностей с низкой гравитацией.
Системы слежения с «Гевиттера», с которыми соединился «Деречо», показали, что, помимо двух эсминцев, на орбите висят четыре спутника с дальномерными телескопами, три десятка лаконийских станций для приема радиосигналов и семьдесят три корабля, идущих в системе на тяге.
Никто из них не видел проходящий через врата «Росинант».
«Росинант» мог сбежать в систему Бара-Гаон и попросить подполье его спрятать, но невозможно поверить, чтобы никто не заметил, как он проходит через врата.
Танака попросила радиоэлектронную разведку накопать все возможные данные по губернатору системы и убедиться, что та не состоит на содержании у мятежников, но только для проформы. Она не ждала, что разведчики что-нибудь обнаружат. Ведь все равно она шла по ложному следу.
— Похоже, это было судно «Прощение» с припасами из системы «Фирдоус», — сказал Боттон, стоящий рядом с ней на базе «Гевиттер», в клубе для офицеров высокого ранга. Он положил свой терминал на стойку бара и вызвал трехмерную голографическую модель. — Бывший корабль колонистов, собственность кооператива, командует им капитан Экко Леви.
Клуб был выполнен в стиле, который называли марсианским классическим. Много искусственного дерева и зеркал из полированного металла вокруг столов из резного камня. За столами сидело еще несколько человек, они болтали, пили и жевали посредственную еду. Но освещение было приятным, а музыка достаточно тихой, чтобы спокойно поговорить. После нескольких недель на «Деречо», когда каждый день смотришь на одни и те же обшитые тканью переборки, даже панели из искусственного дерева в клубе казались роскошью.
— А он не может быть приманкой, чтобы сбить нас со следа? — предположила Танака, заранее зная ответ Боттона.
— Ни в одной базе разведки нет этого корабля. Если нас и сбило с толку время его выхода из пространства колец, похоже, это не было преднамеренным обманом с его стороны.
Если нас и сбило с толку. Как дипломатично с его стороны. Это ведь ее задание. Это она отдала приказ.
— Мы взяли ложный след, — сказала она.
— Похоже на то, — согласился Боттон.
Танака бросила на него раздраженный взгляд. Она не просила его соглашаться. Лицо Боттона не изменилось. Он махнул бармену и заказал вторую порцию пива, как будто ничего не заметил.
Пока Танака размышляла над вариантами дальнейших действий, бармен принес Боттону пиво и миску с солеными чипсами из водорослей. Потом взглянул на нее, словно пытаясь решить, что безопаснее — спросить, не хочет ли она еще что-нибудь выпить, или полностью ее проигнорировать. Он сделал правильный выбор и удалился, не сказав ни слова.
Пауза тянулась достаточно долго, чтобы подчеркнуть важность ее слов, когда Танака наконец произнесла:
— Я проверю другие ниточки. А вы пока свяжитесь с разведкой. И оповестите все корабли и ретрансляторы нашей сети. «Росинант» отключил маячок, но у нас есть его полный профиль и сигнатура двигателя.
— Понял, — отозвался Боттон и уже собрался уходить, оставив почти полный бокал пива на стойке.
— Да, и еще. Снова просмотрите информацию с датчиков, собранную во время прохода через врата. Проанализируйте ее, исключив Бара-Гаон. Может быть, мы что-то упустили.
— Есть, полковник.
— И убедитесь, что они поняли: найти этот корабль — задача государственной важности. Несвоевременный доклад будет считаться участием в мятеже и караться заключением в Загон.
— Я думал, майор Окойе приказала закрыть Загон.
— Я открою новый.
— Понял, — сказал Боттон и вышел из бара с преувеличенной поспешностью.
Танака открыла личную почту и начала долгий процесс изучения отчетов. Допрос друзей и близких Дуарте не выявил новых встреч с ним, но допросы его менее значимых контактов продолжались. Это выглядело бессмысленным занятием, но какие-то люди в Лаконии были обязаны ей об этом сообщить и могли бы, черт возьми, потрудиться это сделать. Очида не прислал ничего нового по исследованию яйцеобразного корабля. Танака запросила у него доклад. Сообщение заняло место в очереди. Сеть ретрансляторов была перегружена из-за помех, идущих от врат. Танаку дожидались три уведомления с данными разведки о Сан-Эстебане и количестве погибших, хотя она не очень представляла, зачем ей это. Жаль, что она не нашла Дуарте вовремя... для чего? Чтобы он это предотвратил? Все в этой ситуации раздражало.
Бармен рискнул вернуться.
— Я могу еще что-нибудь вам предложить, полковник? — спросил он, одарив стойку бара своей самой дружелюбной улыбкой.
— Стакан содовой, — ответила она, а потом решила высказать предположение: — Уорент-офицер?
— Второй лейтенант, — сказал он, рискнув на секунду оторвать взгляд от стойки и посмотреть на Танаку, а потом снова потупился. — Командир не любит, когда офицеры здесь работают. Говорит, это подрывает боевой дух.
— Чей? Их или наш? — спросила Танака, отхлебывая содовую, которую налил бармен, пока говорил.
Вкус напоминал дорогое мыло, с намеком на искусственный лаймовый ароматизатор.
— Командир не делился со мной своими мыслями на этот счет, — сказал бармен и собрался уходить.
— И все же... — произнесла Танака. Он помедлил. Вернулся. — Разливать напитки — дерьмовая деталь биографии для лейтенанта. Даже для второго. Думаю, вряд ли вы представляли, что будете барменом, когда лезли из кожи вон, чтобы поступить в академию.
Бармен снова посмотрел ей в глаза. Он был довольно симпатичный. Темноволосый, темноглазый. Едва заметная ямочка на подбородке. И наверняка знает, кто она такая. Что означает ее звание и статус. Но смотрел ей в лицо, изо всех сил пытаясь не показать страх.
— Да, полковник, вы правы. Но я офицер лаконийского флота. Исполняю волю Первого консула.
Ему удалось придать голосу игривость, хотя и слегка натянутую.
Танака ощутила знакомое тепло и посасывание в животе. Но она не доверяла собственным ощущениям. Она была зла, раздражена, и какая-то неведомая хрень в пространстве колец отбросила ее гораздо дальше от цели, чем хотелось признать. Танака всю жизнь училась лелеять и оберегать свою тайную жизнь. Рисковать, когда она не вполне себя контролирует, не самая лучшая мысль.
И все же...
— Вы слышали про Сан-Эстебан? — спросила Танака, прежде чем он успел шагнуть в сторону. — Просто кошмар. Целая система уничтожена, просто как по щелчку пальцев.
— Ага, — протянул он.
— Это имеет отношение к моей работе. Моему заданию. Без подробностей, разумеется. Но... Даже не знаю. Вот мы сейчас здесь, а потом — раз, и нас не стало. Без предупреждения. Без второго шанса. Это может случиться и здесь, и мы с вами, и все на этой станции в одно мгновение...
Она передернула плечами.
— Думаете, так и будет?
— Не знаю, — сказала она. — Но на вашем месте я бы не вкладывала чаевые в долгосрочные облигации. Ну, знаете, на всякий случай.
Он улыбнулся, и Танака увидела его страх. Другой страх. Молодым людям не нравится ощущать себя смертными. Тогда им хочется доказать, что они еще живы.
— А имя у вас есть, лейтенант?
— Рэндалл, — отозвался он. — Лейтенант Ким Рэндалл. Сэр.
Он был лет на сорок моложе нее. А разница в званиях была как зияющая пропасть, которую он сумеет преодолеть только к концу жизни, если повезет. Интрижка с человеком низшего ранга нарушала лаконийский армейский устав, а теперь, когда Танака получила статус «омега», буквально все, не считая адмирала Трехо, были ниже ее рангом. Однако этот статус вдобавок поднимал ее над законом. А это лишало подобные отношения особого смака.
И все же ее снедала жажда. Не секса, но именно с помощью секса она собиралась эту жажду утолить. Жажду контроля. Танаке хотелось забыть о своей уязвимости. Почувствовать, что она может навязать свою волю целой враждебной вселенной, воплотившейся в теле этого мальчишки.
— Кстати, лейтенант Рэндалл, — сказала она. — Хотя мой корабль стоит на причале, мне предоставили жилье на станции.
— Правда?
Ким двинулся дальше, протирая по пути стойку бара.
— Да. Хотите взглянуть?
Ким замер, а потом повернулся и снова посмотрел на нее. Оглядел с ног до головы, словно в первый раз увидел по-настоящему. Хотел убедиться, что верно понял ее приглашение, и разбирался, интересно ли оно ему. Потом на мгновение взгляд Кима задержался на ее обезображенной щеке, и он едва заметно поежился. Для Танаки это было как пощечина. Она даже ощутила, как раненую щеку заливает жар.
В ней вскипели эмоции — незнакомые как автобус, набитый случайными людьми. Неуверенность, стыд, тоска и смущение. Она могла все их назвать, и все их уже испытала. Но сейчас они были другими. Она словно впервые в жизни ощущала смущение. А тоска имела привкус совершенно незнакомой тоски. Стыд имел другой оттенок. Все эти чувства были знакомы, их род и вид, но принадлежали кому-то другому. Толпе незнакомцев, запустивших в ее сердце невидимые нити.
Ким увидел на ее лице смятение, и его бесстрастный фасад дал трещину.
— Не уверен, что это удачная мысль, полковник, — сказал он, сделав акцент на звании.
Как будто это главная причина для отказа. Как будто дело в том, что он достойный, законопослушный лакониец, а не в уродливом месиве, в которое превратилось ее лицо.
Танака почувствовала, как горят щеки, а в уголках глаз защипало. Вот же черт, неужели я готова расплакаться из-за того, что какой-то сраный бармен-лейтенантишко не считает меня достаточно симпатичной для секса? Неужели это правда происходит?
— Да, конечно, — сказала она и ужаснулась тому, насколько резко это прозвучало.
Она встала, стараясь не опрокинуть барный стул, и отвернулась, прежде чем симпатичный засранец, лейтенант Рэндалл, со своей бесстрастной ухмылкой и ямочкой на подбородке, увидел влагу в ее глазах.
— Полковник, — сказал Ким с ноткой не то удивления, не то тревоги.
Отлично. Пусть тревожится. Танака ушла, не добавив ни слова.
По пути к двери она мельком заметила свое отражение в зеркале на стене. Воспаленно-красную топографическую карту на щеке. Складку кожи у глаза, отчего нижнее веко казалось слегка опущенным. Белые шрамы в тех местах, где врач из школы сшивал ее лицо, после того Джеймс Холден разнес его в клочья.
«Неужели я такая уродина?» — спросил внутренний голос.
Не ее голос. Совсем тоненький. Детский. Танака почти могла представить лицо говорящего, рыжие кудряшки, зеленые глаза и нос, усыпанный веснушками. Девочка смотрела на нее снизу вверх и готова была расплакаться, и ее слова разрывали Танаке сердце. Воспоминания были настолько ясными, словно она прожила этот момент, услышала боль в голосе дочери и захотела прогнать ее грустные мысли, убить мальчишку, который вложил их в ее голову. Но знала, что не сможет ни того, ни другого. Любовь, боль и бессилие.
У Танаки никогда не было дочери, она не знала, что это за ребенок, будь он неладен.
Она так стиснула челюсти, что услышала стук крови в ушах, и воспоминания отступили. Она щелкнула по браслету-терминалу и сказала:
— Мне нужно встретиться с медиками.
— Поставить в ваше расписание, сэр? — спросила девушка.
Наверное, ей чуть больше тридцати. Темноволосая, с круглым лицом, смуглой кожей и профессиональной любезностью.
«У меня что-то с головой, — решила Танака. — Корабль превратился в летучего голландца и вернулся. А то, что его спасло, поломало что-то во мне. У меня в мозгах».
— Я получила ранение, — сказала она и резко указала на поврежденную щеку. — На поле боя. С тех пор мне так и не удалось посетить настоящий медицинский центр. Мне бы хотелось... чтобы кто-нибудь взглянул, как проходит восстановление.
— Я сообщу капитану Ганьону, что вы будете его следующей пациенткой, — сказала темноволосая девушка. Когда Лакония объявила о независимости, она еще даже не родилась. Никогда не знала вселенной, в которой нет врат. Как будто представитель другого биологического вида. — Можете подождать в зале отдыха для офицеров, если хотите.
— Спасибо, — ответила Танака.
Двадцать минут спустя ее лицо тщательно изучили и ощупали. Доктор Ганьон был худощавым мужчиной низкого роста, с гривой сверкающих седых волос, стоящих почти вертикально. Он напоминал персонажа из детского сериала. Но обладал низким и суровым голосом, как у священника или директора похоронной конторы. Всякий раз, когда он говорил, Танаке казалось, будто ее отчитывает тряпичная кукла.
На экране светилась серия изображений. Несколько видов ее щеки, изнутри и снаружи. Скан челюсти и зубов. Скан лицевых кровеносных сосудов. На сканах гораздо заметнее, чем в зеркале, была неровная линия в том месте, где заканчивалась старая кожа и начиналась новая. Танаке становилось не по себе при мысли о том, что в ней растет нечто новое, ее плоть замещается чем-то иным.
— Да, — слегка разочарованно пробасил Ганьон. Возможно, это Танака его разочаровала. — Повреждения существенные, но это поправимо.
Он махнул рукой на снимок ее челюсти. Сломанные зубы и сросшиеся переломы выглядели зазубренными линиями на гладком белом фоне.
— И щека, — сказала Танака, но не вопросительным тоном.
Ганьон отмел ее слова одним нетерпеливым взмахом крохотной ладони.
— Для полевых условий работа неплохая. Отдаю им должное. Одна проблема — не сделано текстурирование и подбор тона кожи. А без этого пол-лица будет выглядеть как задница новорожденного младенца. Медицинский аппарат на «Ястребе» отлично поработал с сосудами. Меня беспокоило возможное разрушение челюсти. Если кость начнет отмирать, придется заменять ее целиком. Но...
Он махнул на снимки внутренней части щеки, словно Танака могла сама сделать какие-то медицинские выводы.
Она попыталась представить свое лицо без челюсти, в ожидании, пока нарастет новая, с бесформенной отвисшей губой. При этой мысли все лицевые мышцы напряглись. Хотя бы этого кошмара ей удалось избежать.
— Сколько времени это займет? — спросила она.
Кустистые седые брови Ганьона поползли вверх как две испуганные гусеницы.
— Так в этом проблема?
— Возможно.
Он сложил руки на коленях, как у скульптуры Мадонны.
— В таком случае, пожалуй, лучше сначала завершить вашу текущую миссию, прежде чем приступать к лечению, — сказал Ганьон, и в голосе слышалось неподдельное беспокойство насчет ее дальнейших решений.
И снова нахлынули воспоминания о рыжей девчонке, спрашивающей, не уродина ли она. Боль, уязвимость и всепоглощающая любовь к этому ребенку. Унижение звенело в ушах как винные бокалы.
— Твою ж мать, — прошептала она, тряхнув головой.
— Что-что?
— Я ответила — нет. Начинайте прямо сейчас.
***
— А вас как сюда занесло? — донесся голос откуда-то издалека.
Танака попыталась открыть глаза, но перегрузка составляла двадцать g, и веки весили тысячу килограммов.
— М-м-мбух-х-х... — пробормотала она.
— Ой, простите, — произнес голос, уже не такой далекий. Мужской. Сиплый. Где-то слева. — Не разглядел, что вы спите. Только услышал, что вас привезли на каталке.
— М-м-м, — согласилась Танака, кто-то выключил тягу, и ее глаза открылись.
В них ударил ярко-белый свет, опаляя глазной нерв. Она плотно зажмурилась. Попыталась ощупать себя руками. Что-то мягкое и вялое, похожее на умирающую рыбу, шлепнуло ее по груди.
— Подождите немного, — сказал мужчина. — Вы еще не отошли от операции. Если уж вас погрузили в наркоз, то на полную катушку. Сразу не очухаетесь.
Танака попыталась кивнуть, соглашаясь, но голова откатилась набок. Перегрузка постепенно ослабевала, и Танака сумела выпрямить голову и опять рискнула открыть глаза. В комнате по-прежнему было слишком светло, но лазерный луч уже не сжигал мозг. Она совершила ошибку, только не могла припомнить какую.
Танака посмотрела вниз, на себя. Она была в больничной рубашке до колен, из-под которой торчали игры настоящего марафонца — тонкие, с буграми и шрамами. Вялые ладони лежали на груди. В левой из вены торчала трубка.
На мгновение Танаку охватила паника, а потом голос произнес: «Я в больнице. Мне только что сделали лицевую хирургию. Все в порядке».
Голос одновременно принадлежал и ей, и незнакомке, и он ее приободрил.
— Все нормально? — спросил Сиплый. — Кого-нибудь позвать?
— Нет, — сумела выговорить Танака. — Все нормально. Мне просто сделали операцию на лице.
Она осеклась и не стала говорить, что находится в больнице. Он и так наверняка это знал.
Гравитация в палате снова вернулась к трети g — центробежной силе тяжести станции «Гевиттер», и Танака рискнула повернуть голову набок и посмотреть на соседа.
Мужчина был почти полностью скрыт за медицинским оборудованием, стоящим вокруг его кровати. Неудивительно, что он не сразу ее рассмотрел, когда каталку привезли в палату. Однако Танака различила его макушку — белокурые волосы с проседью, постриженные по-армейски коротко. У изножья кровати из-под приборов торчала одна мозолистая ступня.
— Хреновая была рана, да? — сказал мужчина.
— Меня подстрелили, — ответила Танака, не успев даже подумать.
«Ты еще под кайфом, — предупредил внутренний голос, — следи за тем, что говоришь. Не выболтай секреты».
— В лицо? — спросил мужчина, а потом сипло хохотнул. — А знаете, для большинства после выстрела в лицо операция будет без надобности. Как по мне, необходимость в лечении — уже счастливый билет. Поздравляю, что отсрочили попадание в утилизатор.
— Но было больно.
— А то! Уж не сомневаюсь.
Он снова сипло хохотнул.
— Откуда вам знать?
— Мне разве что в лицо не попадали. Я гонялся за контрабандистами на патрульном катере. Отследил их до предполагаемого места высадки. Дерьмовый мелкий астероид, не больше нашего корабля. Мы подошли достаточно близко, чтобы рассмотреть...
Он осекся. Танака подождала, гадая, не уснул ли он, а может, воспоминания оказались слишком болезненными.
— А потом — бах! Говнюки, — просипел он. — Весь камушек разнесло. Это были не контрабандисты. А какой-то вонючий мятежник, мечтающий утащить за собой на тот свет несколько лаконийцев. Катер сплющило, как будто он из фольги. Рики и Джелло этого даже не увидели. Но корабль сложился вокруг меня, как будто его специально спроектировали таким, чтобы оставить только все необходимое для жизни и помешать мне истечь кровью до смерти.
За грубоватым добродушным юмором — мои друзья погибли, а я получил ранения, от которых, возможно, никогда не вылечусь, разве это не смешно? — скрывалась симфония печали и скорби, и Танака ее слышала. Это было знакомо. Она чувствовала то же самое, переживала вместе с ним.
— Сочувствую вам, — сказала Танака.
В ноги и руки как будто вонзились булавки. Она попробовала сжать кулаки. Она чувствовала себя слабой, как младенец, но пальцы неожиданно послушались. Неплохо для начала.
— М-да, — сказал Сиплый.
«Сочувствую» — дурацкое слово, которое говорят человеку, с кем только что познакомился, когда он рассказывает свою печальную историю. Сиплый прекрасно это понимал. Как и Танака.
— Я потеряла своего брата, — сказала она хриплым от всепоглощающего горя голосом.
Брата у нее никогда не было.
— Бомба?
— Несчастный случай при восхождении.
Танака увидела его лицо, как он дергается на дне пропасти. Веревка обхватывала его петлей как змея. Безумное горе, нахлынувшее вместе с этим образом, грозило ее затопить.
«Что со мной происходит? — спросил мысленный голос. — Хватит врать этому парню».
Но она не лгала. Грудь задрожала от рыданий.
— Ничего, ничего, — сказал Сиплый. — Меня вот собрали обратно. Ну, то есть, конечно, Рику и Джелло не повезло, и это погано, но такова уж наша работа.
«Я плачу не из-за тебя», — хотела сказать ему Танака, хотя в какой-то степени плакала из-за него.
Часть ее сознания помнила упавшего со скалы брата, помнила, как его руки и ноги вывернулись на камнях внизу, его пустые, ничего не выражающие глаза. А часть сознания оплакивала Джелло и Рики, и других, которых убила бомба. Хотя по большей части она была просто испугана. «Что со мной происходит?»
— Кстати, меня зовут Бирд, — сказал Сиплый. — Уорент-офицер Лайс Бирд. А вас?
«Не знаю».
Прежде чем Танака успела ответить, открылась дверь, и вошел Ганьон, яростно щелкая по терминалу в руке. Увидев, что Танака не спит, он хлопнул терминалом по ладони, и тот свернулся вокруг запястья.
— Хорошо, что вы очнулись, полковник, — сказал Ганьон.
— Ох, простите, что отвлекал вас болтовней, полковник, — сказал Бирд.
По его голосу Танака сразу поняла, что сведения о ее звании сразу изменили характер их отношений. И ощутила незнакомый привкус сожаления.
Ганьон не обратил на Бирда ни малейшего внимания и начал проверять жизненные показатели Танаки на экране над ее кроватью.
— Эй, Бирд, — позвала Танака.
— Да, полковник?
— Потерпи немного, морпех. Мы оба отсюда выйдем. Просто я выйду первой.
— Понял, сэр.
Ганьон посмотрел на браслет-терминал и похлопал Танаку по ладони.
— Все идет хорошо. А теперь немного отдохните, завтра мы вас выпишем. Назначим следующий осмотр...
— А как насчет уорент-офицера Бирда?
— Кого? — опешил Ганьон.
— Уорент-офицер Бирд. На соседней койке. Как дела у него?
Ганьон едва заметно покосился на кровать Бирда.
— А, понятно. Боюсь, он не мой пациент.
Он снова постучал по ручному терминалу.
И тут это случилось, совершенно непроизвольно. Как будто сработала программа силовой брони. Внезапно ее руки пришли в движение, как будто сами по себе. Секунду назад она смотрела, как Ганьон возится со своим ручным терминалом.
Щелк.
И вот она уже завалила Ганьона на кровать и уселась сверху, придавив его плечи коленями, и снова врезала кулаком по окровавленному и перепуганному лицу.
— Разве я спрашивала, ваш ли он пациент? — услышала она собственный вопль, попав левым кулаком ему в глаз. Капельница выдернулась из вены, брызнула кровь. — Разве я спрашивала, ваш ли он пациент?
Кровь в венах гудела. Танака вновь ощутила себя сильной и живой, как всегда бывало во время драки. А потом ей словно плеснули холодной водой в лицо, она очнулась и страшно испугалась. Она слезла с кровати и отступила. Ганьон сполз на пол, тихо подвывая, как раненый зверь.
— Полковник?
Она переместила взгляд на Бирда. Теперь, стоя, Танака увидела его лицо. Светло-голубые глаза широко открыты. Она ткнула пальцем в его сторону.
— Я позабочусь о том, чтобы вас вылечили, — сказала она.
Хотя где-то в глубинах сознания ее крохотная частичка, наблюдавшая за всем этим, думала: «Я в жопе».
— С-спасибо, — пробормотал Бирд. — Все нормально, полковник. Я поправлюсь.
— Я об этом позабочусь.
Она развернулась и вышла из палаты. К ней шагнули два вооруженных охранника, но тут же попятились. Больничная рубашка сползла с плеч, и Танака подхватила ее, чтобы не светить всем в коридоре своими сиськами. Хотя, наверное, уже продемонстрировала свой зад половине медицинского персонала станции «Гевиттер». Все это казалось таким неважным.
Она не знала, сколько прошло времени — несколько часов или несколько секунд, прежде чем она нашла регистратуру. За стойкой сидела та же темноволосая девушка. При виде Танаки мягкие юные глаза распахнулись.
— Вы знаете, кто я?
— Да, полковник.
— Хорошо. — Танака сделала глубокий вдох, выпрямилась и выговорила четко и ясно, насколько позволяли повязки и раны:
— Назначьте для меня психиатрическое освидетельствование.
Ондатра молотила лапами, как будто плыла, перемещаясь по воздуху по коридору за камбузом. Собака лаяла, громко и дружелюбно, и широко скалилась в радостной собачьей улыбке. Ксан на долю секунды застыл в дальнем конце коридора, потом рассмеялся и принял плывущую собаку в объятья.
— У тебя получается! — захлопала в ладоши Тереза Дуарте.
— Она не укусит? — спросил Ксан.
— Она хорошая собака. Не кусается.
Лицо черноглазого мальчика пылало от волнения. Он вытянул вперед руки с раскинутыми серыми пальцами и засмеялся от удовольствия. Джим проскользнул мимо него, нырнул под плывущую по коридору собаку и влетел в камбуз. Фаиз и Алекс уже были там. Алекса удерживали на полу магнитные сапоги, Фаиз плавал в воздухе, но закрепившись за поручень.
— Похоже, им весело, — заметил Джим, пока «Росинант» наливал в грушу свежесваренный кофе. — Что это они делают?
— Играют в мяч, — сказал Алекс. — Собакой.
Джим отпил вкусного и горячего кофе, почувствовал знакомое тепло во рту, потом в горле.
— Ну да, конечно. Я сам не знаю, зачем спросил.
Переконфигурировать лабораторию «Сокола» для двойного погружения было непросто и получилось не быстро. Элви собрала на корабле достаточно запчастей, чтобы починить все, что только может сломаться, поэтому добыть второй комплект датчиков, второе медицинское кресло и оборудование мониторинга стало проблемой только в части выяснения, в каком это ящике и в каком грузовом отсеке. Однако стены лаборатории не раздвинуть, а поиск пространства для всего этого оборудования и технического персонала требовал времени и кучи совещаний. В придачу нужны были базовые сканы Амоса, интеграция с медотсеком «Роси» и серия продолжительных обсуждений, чтобы сопоставить предыдущие исследования библиотеки с изменениями сознания и новыми знаниями, приобретенными Амосом.
Шли дни, и на «Роси» стали появляться новые лица. Сначала Фаиз и Элви, однако по мере того, как времени у нее становилось все меньше, Фаиз все чаще являлся один. Потом он начал брать с собой Кару и Ксана, а чаще — одного Ксана. Снаружи, в коридоре, радостно залаяла Ондатра, плывущая мимо камбуза к Терезе.
— Ребята хорошо ладят, — заметил Фаиз.
— Похоже, ты просто используешь Терезу как няньку, да? — спросил его Алекс. — Она уже достаточно взрослая.
— Ксан как минимум вдвое старше нее, — ответил Фаиз.
— Но он ребенок, — возразил Алекс. — Он просто очень надолго остался ребенком.
— Что делать, не все укладывается в простую схему, — развел руками Фаиз. — На самом деле, Ксан и Кара не существуют в шкале от ребенка до взрослого. Они просто Кара и Ксан.
В коридоре звенел смех Терезы. Хотя на «Роси» она провела много месяцев, звук был незнакомый, резкий и радостный. Джим не представлял Терезу Дуарте смеющейся.
Вероятно, из-за того, что у нее для этого было мало поводов. И мало кто за ее обстоятельствами мог разглядеть ее подлинную суть. Даже сам Джим не был уверен, что смог. Она — дочь богоподобного императора, их живой щит, наследная принцесса Лаконии и высокопоставленная отступница. Так и есть, но это не полная правда. Кроме прочего, она еще и ребенок. Потерявший мать и отца, убежавший из дома, эмоционально нуждающийся в том, о чем Джим мог только догадываться. Но не знать. Вероятно, и он точно так же закрыт для Терезы.
Тем не менее, в ее смехе было нечто странно универсальное. Как и в смехе Ксана. Голоса играющих совсем юных людей. Джим вдруг понял,
все трое взрослых замолчали и слушают голоса детей, будто музыку.
Ондатра громко и визгливо тявкнула, и Тереза крикнула Ксану, чтобы остановился. Спустя миг она с раскрасневшимся и потным лицом заглянула в дверь.
— Всем привет. Ондатре нужно в комнату для маленьких собачек. Можно я проведу Ксана в машинное отделение, чтобы он увидел, как это делается?
Машинальному «Конечно, идите» Джима помешала мысль о том, что Ксан и Тереза на корабле одни. Он не думал, что они злонамеренно что-нибудь натворят — получается, стал доверять Терезе, — но в их нынешнем настроении это «что-нибудь» могло произойти по ошибке. А машинное отделение стареющего марсианского корабля — совсем неподходящее место для баловства.
— И я тоже пойду, — вызвался Алекс и выбросил в утилизатор остатки еды.
Обернувшись к Терезе, Джим ткнул в сторону Алекса большим пальцем и сказал:
— Не давай ему играть с инструментами.
Девушка закатила глаза, разглядев за этой слабенькой шуткой опасения Джима, и отмахнулась. Уходя, Алекс хлопнул его по плечу. Джим пил кофе, а они — девочка, мальчик, собака и взрослый мужчина, — переговариваясь и смеясь, направились к шахте лифта, а потом вниз.
— Спасибо, — сказал Фаиз.
— Да пожалуйста. А за что?
— Что позволили Ксану хоть немного отдохнуть от постоянного стресса. Он старается держать лицо, что бы мы ни делали, но ему тяжело. Думаю, каждый раз, когда Кара входит в погружение, он тревожится о том, какой его сестра в итоге вернется назад.
— Есть такая проблема?
— Я не знаю. Может быть. Опыта у нас нет. О серьезных изменениях мы, скорее всего, узнаем, только когда они уже случились.
— Мне такое знакомо, — ответил Джим. Допил кофе и выбросил опустевшую грушу.
— И спасибо, что позволили мне приходить сюда. «Сокол» — славный корабль, и компания, в общем, не самая худшая, но после нескольких месяцев на плаву начинаешь мечтать о прогулках вдоль реки и об университетских кафешках.
Джим из вежливости рассмеялся, но в груди у него что-то сжалось. Он набрал заказ — простой завтрак из яиц и бобов.
— Сожалею.
— О чем? — спросил Фаиз.
— Что загнал вас сюда. И тебя, и Элви. Я хочу сказать, что, наверное, подставил вас с этой работой.
Фаиз склонил голову набок. Джим знал его еще с Илоса. Годы мягко с ним обошлись. Волосы все такие же густые, и темнее, чем могли бы быть, а морщины на лице в основном говорили о том, что он много смеялся. Но сейчас Фаиз казался задумчивым.
— Мне известно, почему мы здесь оказались. И в любом случае, должны быть благодарны тебе за такую возможность.
— Так, теперь ты морочишь мне голову.
Фаиз долгие несколько секунд помолчал.
— У тебя есть минутка? Я хочу показать тебе кое-что.
Джим пожал плечами, оставил еду и двинулся за Фаизом — к шахте лифта, в шлюз и дальше, на «Сокол». Странный терпкий запах еще чувствовался, но не так навязчиво, как в первый раз. Остроту ощущения притупляло то, что оно стало знакомым.
Фаиз свернул в длинный переход, ведущий к корабельному реактору и двигателю. Жутковато было видеть марсианскую конструкцию «Росинанта», усложненную и разросшуюся в воплощении лаконийского «Сокола». Это напоминало Джиму виденную когда-то документалку о грибах-паразитах, поражающих муравьев. Перед ним лежал изначально марсианский корабль, зараженный протомолекулой и амбициями Уинстона Дуарте. Он и выглядел, и работал почти так же, как «Роси». Но в нем было и что-то иное.
— Ты ведь знаешь, что когда погружается Кара, Ксана мы изолируем?
— Да, — сказал Джим.
— Есть идея, что он может стать дополнительной переменной. Оказать влияние, которое мы вынуждены корректировать. Но он так же и контрольный объект. Мы следим за тем, как меняется Кара, на фоне его неизменности, и возможно, это нам помогает.
Перед ними по коридору проплыла темноволосая женщина, уткнувшись в свой ручной терминал. Она бросила взгляд на Джима, и в глазах промелькнула паника. Джим кивнул, поравнявшись с ней.
— Что ж, по-моему, в этом есть смысл.
— А в другое время мы используем это же оборудование для изоляции катализатора. Это во многом похоже на Илос. У вас на корабле был образец протомолекулы, связанный со всеми артефактами Илоса. Он мог щелкать переключателями. Наблюдать, что и как происходит.
— Он хотел доложить о создании врат.
— Чего не случилось, поскольку докладывать было некому. Вот и мы имеем здесь образец. Кортасар нашел способ зацикливать его на самом себе, так что наш артефакт проявляет себя, только когда мы хотим. Элегантное решение, да?
— Похоже на то.
Фаиз бросил на него взгляд. Больше он не шутил.
— Вот здесь мы и храним образец. Катализатор. Подойди, посмотри.
Маленькая каюта выглядела по-спартански. На стене была закреплена сумка, из нее выглядывал край планшета. Кроме этого, имелся еще только один предмет, показавшийся Джиму чем-то вроде барокамеры, какие используют на Земле, когда человек слишком быстро всплывает после погружения в воду. Или вроде печи крематория. Объект был примерно два метра в длину, с люком в торце. Встроенный в поверхность экран затемнен. Фаиз тронул его, и экран ожил.
На экране появилась женщина. Широко открытые, ни на чем не сфокусированные глаза сияли нежно-голубым светом. Джим все понял, и это было как внезапный удар в грудь.
— Это катализатор?
— Я о ней разузнал, — ответил Фаиз. — Но Элви не рассказал. Когда-то ее звали Франциска Торрес. И она работала техником в Директорате по науке. Полагаю, Кортасар ее знал, хотя бы поверхностно. Она переживала из-за чего-то. Может быть, проблемы на личном фронте. Может быть, она хотела быть танцовщицей и внезапно поняла, что это не для нее. В общем, начала напиваться, появлялась на работе пьяной и агрессивной. Однажды даже не вернулась домой. У Очиды состоялось быстрое дисциплинарное обсуждение с Кортасаром и главой службы безопасности, и ее забрали в Загон еще до того, как она протрезвела.
Джим смотрел на ее лицо. Гладкое, но молодой она не выглядела, скорее, отекшей. Женщина... катализатор... Франциска открыла рот, будто хотела заговорить, а потом губы снова сомкнулись.
— Лет примерно за пять до того, как Дуарте по твоему совету выследил Элви и привез на Лаконию, эту женщину начала пожирать протомолекула. И до сих пор продолжает. Мы следим, чтобы заражение не распространялось. Но женщину мы не кормим. Не стрижем ей волосы. В туалет она не ходит. Не спит. Мы периодически очищаем камеру парой часов жесткой радиации, и это все. Она больше ни в каком смысле не человек. Больше нет. Просто кожаный мешок, наполненный протомолекулой.
Джим старался перевести дыхание.
— Я не собираюсь лицемерить, — продолжил Фаиз. — Если бы нормальная комиссия по этике узнала о нашей деятельности, она вызвала бы полицию. Мы отбросили и научную этику, и вопросы морали, и фактически совершаем преступление против человечности. Но я все же считаю, что могло быть гораздо хуже.
Джим кивнул.
— Понимаю.
— Без обид, ни хрена ты не понимаешь, — сказал Фаиз. — Я не хочу в этом участвовать. Я ужасно не хочу, чтобы это делала Элви. Но больше всего на свете я не хочу, чтобы этим занимались такие, как Кортасар и Очида. Те, кто может спокойно смотреть на Франциску Торрес и считать, что они действуют так, как надо. Не хочу, чтобы делом заправляли они. Если бы лаборатория принадлежала им, Ксан не веселился бы со своей новой подружкой Терезой, глядя, как собака гадит в частичном вакууме. Он сидел бы в клетке, как когда мы его нашли. Они извлекали бы его для опытов, что-то делали с ним и убирали обратно, как отвертку в ящик для инструментов. Так что да, ты подставил меня и моих людей. И мы здесь натворили такого, чего боги нам никогда не простят. Но когда тебе становится из-за этого плохо, вспоминай, что альтернатива была бы гораздо хуже.
Джим продолжал размышлять об этом и три дня спустя, когда лаборатория была готова. Она выглядела как свалка. По стенам и полу змеями вились кабели, стянутые кусочками провода или изоленты. Предназначенное для Амоса второе медицинское кресло развернули на тридцать градусов, чтобы открыть доступ ко встроенным датчикам. Идеально аккуратный, чистый и упорядоченный отсек превратился в подобие спальни Джима до того, как он поступил на флот, разве что без грязного белья на полу. Лаконийцы обменивались скудными репликами. Ни один на Джима даже не посмотрел, и впервые с тех пор, как «Роси» пришвартовался к «Соколу», он почувствовал, что на него не обращают внимания. А когда замечают — просто раздражаются от того, что он им мешает.
— Если чувствуешь себя... неуютно... — начала Элви.
— Всё нормально, — ответила Кара. Плотно облегающий медицинский комбинезон согревал ее, удерживал на месте контактные датчики и создавал мелкоячеистую сетку для сканирования, ожидавшего девочку после начала погружения. Она выглядела как участница соревнований по плаванию — та же строгая спортивная сосредоточенность. — Я сама этого хочу. Я готова.
Джим заметил, как изменилось выражение лица Элви, но не понял, что это значит.
Харшаан Ли, заместитель Элви, пристегивал Амоса к другому медицинскому креслу. Здоровяк был одет в такой же костюм, как у Кары, но в то время как девочка казалась сдержанной и решительной, Амос улыбался абсурдности всего действа. Взгляд черных глаз наткнулся на Джима, и Амос едва заметно кивнул.
— Привет, кэп. Пришел поглазеть на шоу?
— Не уверен, что мне будет на что тут смотреть.
— А мне нравится этот прикид, — сказал Амос. — Мне идет.
— Если не хочешь проходить через это — тебе нужно только сказать. Ты же знаешь?
— Пожалуйста, не двигайтесь, — произнес доктор Ли. — Я настраиваю базовый уровень датчиков.
— Извините, — ответил Амос и опять обернулся к Джиму. — Не стоит беспокоиться обо мне. Я за этим сюда и шел.
— Правда?
— Лягте ровно, пожалуйста, — сказал доктор Ли.
Амос жизнерадостно поднял вверх большой палец, а потом переместился, как было сказано. Джим оттолкнулся и отплыл к стене. А из коридора появилась Наоми, хмурая, со стянутыми назад волосами. Но при виде Джима она немного смягчилась.
Голос доктора Ли прозвучал резко и громко:
— Окончательная проверка. Окончательная проверка.
Происходящее в комнате не ускорилось и не замедлилось, но изменилось. Джим нащупал поручень и закрепился на нем. Элви плавала рядом с ним.
— Вы готовы? — спросил Джим.
— Я очень надеюсь, что это сработает. А если всё зря... Ну, будет досадно.
— Окончательная проверка завершена, код зеленый, — объявил доктор Ли. — По команде ведущего исследователя можем приступать.
Он посмотрел на Элви. Та кивнула.
— Приступаем, — произнес Ли, в его голосе Джиму слышалось удовлетворение. — Подключайте катализатор.
Кара в медицинском кресле расслабилась, и Амос закрыл глаза.
Они засыпают, и сон уносит их в знакомую необъятность. Поток и зыбь, и разумы, которые опустели, поскольку свет между ними — это их общая мысль. Праматери манят пальцами несуществующих рук. Смотрите, смотрите, смотрите. И они видят! Она искрит и кружит, он — нет. Он держится твердо, как камень в речном потоке, как тень против света, как нечто материальное. Он останавливается и этим напоминает.
Они триедины, когда-то это имело значение, однако праматери смеются и наступают, и падают внутрь себя, и посылают семя за семенем по ветру, лишенному воздуха, и некоторые из них, совсем немногие, укореняются, пускают корни и прорастают обратно. Вот как мы все это создавали, вот как оно нас вскормило, и вот чем была любовь, когда любви еще не было. Она во все это падает, она расширяется и истончается, но он остается недвижен. Она чувствует в нем желание, такое же как у нее, но что-то противостоит этому желанию.
Они триедины, и сон содрогается, как картинка, которую проецируют на полотно под ветром. Праматери умерли, и песни их голосов призрачны, и правду свою они расскажут любому. Ответ они не услышат, и спящая видит за маской лишь пустоту. Она пытается обернуться и увидеть единственного живого человека в мертвом пространстве. Этот жест длится вечно — ощущение поворота и сам поворот без осознания, что повернулся...
Нить за нитью спадает сон, и он там, в голубых светлячках и черных спиралях. От него исходит усталость, она видит, как истончилась плоть на его костях, видит слабость и уязвимость, он как Бог среди мук творения. И он сам оборачивается к ней и к ним.
— Она не синхронизирована с БИМом. Наблюдаем падение активности артефакта, но она укрепляется. Тоже самое относится и ко второму субъекту. Кто-нибудь понимает, что мы здесь видим?
Взгляд, усталый и мягкий, ищет ее и его, и находит их. Спящая пытается пробудиться, но другой укрывается сам в себе, словно прячет что-то на груди в черных шрамах.
— Пусть они продолжат, — произносит доктор Окойе.
Третий слышит ее слова их ушами, улыбается и склоняет бесконечно обширную и вездесущую голову.
«Проблем нет, если только они не появятся», — беззвучно говорит спящая. И приходит много проблем.
«В той войне было не победить, — поясняет третий. — Но они сражались». Они были солдатами из бумаги и сладкой ваты, разорванными собственными орудиями. Но они создавали орудия. Они были паутиной, сопротивлявшейся лавине камней, и при всей своей искусности были порваны.
Спящая смотрит и слепнет.
— Черт, — произносит доктор Окойе, и тогда этот третий оборачивается в ее сторону.
«Я попробовал бы достучаться до вас, если бы вы могли мне помочь. Но теперь работу — мою работу — не способны поддерживать даже эти разрушенные корабли, как бы великолепны они ни были».
— Так. Понятно. Что вы называете «вашей работой»?
«А что есть империя, как не все человечество под эгидой единого разума? Я был прав, но мыслил я слишком узко. Я увидел, насколько масштабнее мы должны стать».
— Не очень понятно.
Рогатый бог выдыхает синее пламя, которое умирает и живет один миг, то есть, целую вечность.
«В нашем распоряжении имеются инструменты, доктор Окойе. Инструменты, созданные, чтобы сражаться против врага с третьей стороны врат. Я... я об этом узнал. Я добился определенных успехов. Мы способны выиграть эту войну, но лишь при условии некоторых изменений».
— Значит, вы утверждаете, что остановили кратковременные потери сознания и изменения законов физики, производимые сущностями врат. Это верно?
«Мы не превосходим их в силе. Но мы — базовый материал. Мы созданы из глины, и в этом наша сила. Они были хрупки, а мы крепки. Я найду меч и карту, которые они оставили после себя».
— Что-то я здесь теряюсь. Меч?
«Они создали, но не сумели эффективно использовать определенные инструменты, которые предотвращают вражеское вторжение в то, что мы называем вселенной. Тем не менее, эти инструменты существуют, и я полагаю, что мы сможем их эффективно использовать».
— Думаю, мне понятно. По крайней мере, в общих чертах.
«Чтобы получить полный доступ к этим инструментам, мы должны стать больше похожи на них. Должны стать единым целым, а не миллиардами индивидуальностей. Я еще разбираюсь с тем, как это сделать».
— Вы... хотите сказать, что нам нужно стать коллективным разумом?
«Да. Объединенным, в котором наши мысли и воспоминания будут свободно распространяться между узлами. Я считал, что империя была к этому ближе всего. Но теперь, — третий чуть ли не извиняясь указывает на себя, — я могу представить нечто гораздо большее. В этом ничего страшного. Мы будем в безопасности».
— Но останемся ли мы людьми?
«Мы станем лучше».
Сине-черным вихрем он задувает свет своего разума и оказывается где-то далеко.
— Так. Мне нужна информация с датчиков. С «Сокола», с БИМа. С кольца врат. Отовсюду. Залейте их в систему. Мне нужно понять, что сейчас произошло, и немедленно.
Еще один голос. Другой. Очень странно иметь разные голоса.
— Дамы и господа, задачу вы слышали. По местам. Нет времени раскисать.
Спящие открывают глаза, но ничего не меняется.
— В этом ничего страшного, — сказал Дуарте. — Мы будем в безопасности.
Элви внимательно оглядела его. Он не походил на фантом, был такой же плотный и реальный, как любой человек на палубе. Более худой, чем на Лаконии. На виске синеватой гусеницей пульсировала вена. Дуарте был без обуви, и ступни казались бледными. Интересно, если бросить ему ручной терминал, он его поймает? Хороший вышел бы тест, но он может прервать соединение, а Элви этого не хотела.
— Но останемся ли мы людьми? — спросила она.
Улыбка Дуарте вышла слегка печальной.
— Мы станем лучше.
И он исчез. Техники испуганно таращились на то место, где только что стоял Первый консул Лаконии. Тишину нарушал только гул воздухоочистителей и инструментов, да стук сердца в ушах. Элви опустила голову, набрала воздуха и начала выкрикивать приказы, как сержант, муштрующий новобранцев.
— Так. Мне нужна информация с датчиков. С «Сокола», с БИМа. С кольца врат. Отовсюду. Залейте их в систему. Мне нужно понять, что сейчас произошло, и немедленно.
Несколько секунд никто не шевелился. Все были слишком ошеломлены, чтобы обрабатывать простую человеческую речь. Первым очнулся Ли.
— Дамы и господа, задачу вы слышали. По местам. Нет времени раскисать.
Он хлопнул в ладоши, и, словно с остальных спали чары, техники и научные сотрудники повернулись к своим рабочим станциям с почти маниакальной скоростью и сосредоточенностью. В ту же секунду Кара и Амос открыли глаза. На губах Кары играла мягкая и расслабленная улыбка, совершенно неуместная в этой суете и шуме. Амос почесал голову и огляделся.
Джим был бледен. Он попытался улыбнуться, но без особого успеха.
— Полагаю, сработало.
— Ты тоже его видел, да? Не только я.
— Не только ты. И это как-то странно. Когда Миллер был в моей голове, его видел только я. — Джим говорил быстро, слова спотыкались в спешке. — Так что, может, это нечто похожее, но с гораздо большей вычислительной мощностью, или что-то совсем другое.
— Эй, док, — сказал Амос, указывая на приклеенные к голове и груди провода, — можно это уже снять?
Вместо ответа Элви тронула Наоми за руку и сказала:
— Встретимся в моем кабинете через пару часов?
Наоми кивнула и отплыла в сторонку, пока научная команда отсоединяла Амоса и Кару от оборудования. Джим последовал за ней. Элви наблюдала за всеми и ни за кем в отдельности, ощущая удовлетворение. Ее люди двигались точно и целенаправленно. Если и был какой-то страх, то его скрывали профессионализм и практика. Хорошо. Ей было необходимо в этом убедиться. Более того, ей требовалось достичь того же. Она скрестила руки, сделала несколько глубоких вдохов и постаралась набраться терпения, пока разум немного не успокоится. Как только ей показалось, что все получается, она вспомнила о появлении в лаборатории Уинстона Дуарте, и пришлось начать все сначала.
Кара грациозно поднялась с медицинского кресла, подобно дыму над курительницей благовоний или полоске ткани, колеблемой подводным течением. На ее лице играла мягкая и расслабленная улыбка, щеки покрывал темный румянец.
— Все хорошо? — спросила Элви.
— Замечательно, — ответила девочка.
Амос наблюдал за ними с любезной, ничего не выражающей улыбкой на лице, пока с него снимали последние датчики.
— В этот раз мне нужно немного поработать, прежде чем мы займемся отчетом, — сказала Элви.
— Как скажете, — ответила Кара, не выходя из своего блаженного состояния.
Элви открыла соединение с камерой катализатора.
— Как у вас обстановка?
— Катализатор в ящике, Ксан снаружи, — ответил Фаиз. — Все выглядит нормально, за исключением того, что все, с кем мы говорили из лаборатории, как будто пытаются подать знак, что их держат в заложниках, не сообщая об этом прямо. Что там у вас случилось? Вас взяли в заложники?
— Встретимся в моем кабинете.
***
С первого взгляда собранная Танакой информация не показалась Элви странной. С необычных когнитивных эффектов инопланетная технология начала еще на Илосе. До этого в сенсорной коре Джима была воспроизведена протомолекулярная версия его друга. Человеческое сознание достаточно простое, чтобы дроны-ремонтники на Лаконии могли создать рабочие модели того, что некоторые люди хотели починить. Ксан. Амос. Дрон для отбора проб, который Кара однажды случайно разбила.
И только сейчас, просматривая данные заново, Элви начала замечать пробелы.
— У вас были какие-то особенные ощущения во время инцидента? — спросила Танака.
Без какой-либо паузы на обдумывание испытуемый ответил:
— О да. Еще какие.
На этом опрос закончился. Вместо первичных данных или прямого разговора Танака вставила краткое резюме: «Сообщает о похожих на сон галлюцинациях, где он является другим человеком и/или связан с большим количеством других людей. Утверждает, что воспоминания о галлюцинаторных переживаниях с течением времени остаются такими же ясными».
Снова и снова в данных всплывали одни и те же формулировки. Вместо отчетов о реальном опыте команда Танаки представляла собственные версии. Элви достаточно долго вращалась в академических кругах, чтобы заметить, как кто-то замалчивает данные и переходит прямиком к интерпретации. Почти всегда это означало, что они избегают чего-то неприглядного.
***
Наоми, Джим и Фаиз парили в ее личном кабинете, и свободного места почти не осталось. А может, она просто привыкла находиться здесь с одной Карой, обсуждая погружение, и лишние люди казались помехой. Или она огорчена, и ее раздражает буквально все.
— Мы точно знаем одно — его здесь не было, — сказала Элви. — Камеры наблюдения ничего не засняли, даже наш с ним разговор. Никаких данных о его взаимодействии с каким-либо физическим объектом за исключением мозга каждого из нас.
— Есть доказательства, что он это делал? — спросил Джим.
— Мы же его видели, — ответила Элви и пожалела о резкости своего голоса. Не вина Джима, что он не смог до конца все обдумать. Она постаралась смягчить тон. — Тот факт, что мы все это пережили, и есть доказательство. Если бы мы вели контрольную запись мозговой активности кого-то неизмененного, то, скорее всего, смогли бы определить зоны воздействия, но даже без этого одинаковые переживания выглядят достаточно убедительно.
— Вы все видели одно и то же, — заметил Фаиз, — так что, вероятно, в этом была некая объективная реальность, даже если вам одновременно одинаково дурили голову.
— Миллер такого не мог, — сказал Джим. — Даже еще один человек в комнате разрушал его симуляцию.
— И это очень интересно, — отозвалась Элви. — У Дуарте явно больше ресурсов и, за неимением более подходящего слова, больше вычислительной мощности. Возможно, именно поэтому он может сдерживать атаки.
— А как насчет его плана? — спросила Наоми.
— В каком смысле?
— Он реален?
Элви прижала ладони ко лбу и потерла. Несомненно, военачальник пропустит всю научную подоплеку и перейдет прямиком к политическим последствиям.
— Теоретически? Можно ли модифицировать наш вид в нечто, ведущее себя принципиально иначе? Конечно. Абсолютно. Это происходит постоянно.
— Это сарказм?
— Нет. Это в буквальном смысле происходит постоянно. Если бы митохондрии и хлоропласты не обосновались в других организмах, эукариоты, включая всех нас, не существовали бы. Крабы-отшельники используют брошенные раковины и банки из-под супа. Акациевые муравьи построили всю свою эволюционную стратегию на симбиозе с деревьями. Микрофлора кишечника оказывает огромное влияние на умственную деятельность, эмоции, метаболизм. Большинство клеток в вашем теле прямо сейчас не являются человеческими. Замените несколько видов бактерий в кишечнике, и станете принципиально другим человеком. Насколько мы знаем, строители врат были свободно дрейфующими отдельными организмами, объединившимися в функциональное сознание — вроде того как, не имея централизованного мозга, может быть угрожающе умен осьминог. А что мешает перестроить архитектуру продвинутых приматов, учитывая нелокальные эффекты, которые мы наблюдали?
Элви заставила себя замолчать. Она говорила слишком быстро, выплескивая все, что приходит на ум. Такая у нее была реакция на стресс. Она вытянула руки, почувствовала натяжение сухожилий, чтобы немного заземлиться, найти точку опоры в собственном теле.
— То есть, возможно, он способен это сделать, — сказал Джим. — Что бы это ни было.
— Этого я как раз и не понимаю, говорил ли он о суперорганизме или о поглощении.
Джим поднял руку. Вопрос был написан на его лице.
— Говорил ли он о превращении нас в муравьев или в нейроны, — пояснила Элви. — Если в муравьев — то мы останемся индивидуумами, просто станем частью большой организации. А если в нейроны... у нейронов нет самосознания.
— Не уверен на сто процентов, что у муравьев оно есть, — заметил Фаиз.
— То есть, вы говорите, — вмешалась Наоми, — что существует как минимум возможность, что Дуарте, или в кого он там себя превратил, готовится сделать всех и каждого частью коллективного разума и стать его центром, чтобы начать войну против сущностей за вратами.
Элви собралась с духом, пытаясь упорядочить мысли.
— Да.
В комнате надолго повисла тишина.
Наконец, Джим нарушил ее хриплым смешком.
— Ладно, будь я проклят. Он умудрился сделать так, что солдафонский авторитаризм выглядит теперь добрыми старыми деньками. Ни за что бы не подумал, что такое возможно.
— Мне нужно разослать сообщения своим людям, — сказала Наоми. — Можно как-то использовать ваши ретрансляторы, не подставив вас?
— Они нестабильны с тех пор, как засветились врата, — ответила Элви. — Возможно, лучше отправить ракету.
— Мне понадобится несколько. Похоже, у нас ситуация «свистать всех наверх», а эти «все» находятся во множестве разных систем.
— Нужно поговорить со связистом, — предложил Фаиз. — Я вас отведу и представлю.
— Кроме того, мне нужно многое прояснить с Танакой, — сказала Элви. — И Очида. Черт. Я не могу отправить эти данные Очиде. Никому не могу. Как я объясню присутствие в них Амоса Бартона?
— Это всегда будет проблемой, — сказал Фаиз.
— Я планировала скрыть его. Но, похоже, не смогу.
Несмотря на отсутствие гравитации, Джим подался вперед.
— Может, мы найдем способ подделать данные. Сочиним компьютерную модель, но с теми же выводами.
Элви перебирала в голове все сложности и опасности. И она ведь еще не опросила Кару. Столько всего нужно успеть, и неизвестно, сколько есть на это времени, пока еще есть.
— Я подумаю, что можно сделать, — сказала она.
Она начала с Танаки, записывала и перезаписывала свои просьбы об уточнении, каждый раз убеждаясь, что убрала из сообщения любые намеки на присутствие «Роси» и снова сомневаясь в себе, удаляя и начиная заново. К тому моменту, когда она поставила сообщение в очередь на отправку, перед глазами плыла пелена усталости. Ей не впервые проходить через подобное. Далее последовал список запросов для Очиды и других групп. Она могла бы вывести на первый план снимки мозга Кары. Если они сумеют выяснить, что является носителем сигнала между ней и БИМом, это может дать шанс вмешаться. А тишина, наступившая после того, как Дуарте отменил исчезновение корабля? Никому не покажется странным, если она захочет получить последние отчеты по этому поводу. Элви хотела бы, чтобы Танака была более умелым исследователем. Или успешнее искала бы Дуарте.
Ее прервал тихий стук. За дверью парил Амос. Он нацепил свой старый летный комбинезон и извиняющуюся улыбку.
— Привет, док. Есть минутка? Или я не вовремя?
Элви помотала головой, пытаясь прояснить мысли. Усталость уже походила на опьянение.
— Входи. Прости. Я думала опросить вас с Карой, но... сначала нужно было отправить эти запросы.
Амос проплыл внутрь и закрыл за собой дверь.
— Без проблем. Я только хотел пошептаться.
— Насчет эксперимента?
— Типа того. Хотел сказать, что все закончилось.
Элви выключила экран. Глаза здоровяка были такие же непроницаемо-черные, как у Кары и Ксана. Она уже привыкла. Улыбка дружеская и чуть смущенная. Голос спокойный. Отчего же тогда по спине побежали мурашки?
— Что — всё?
— Это. То, чем вы занимаетесь с Искоркой и Малышом. Оно закончилось. Надо собирать манатки и двигаться дальше. — Амос пожал плечами. Когда Элви не ответила, он отвернулся. — Когда ты начала, меня типа тоже задело. Образы. В суде такое не прокатит, верно? Вот почему мы должны были прилететь. Нужно было быть здесь. Сделать это самому. Так я понял бы. И вот мы здесь, и я сделал это, и теперь все понял. И могу сказать, что все кончено. Все прекращается.
— Ты возражаешь против эксперимента.
— Точно.
— Я понимаю. — Элви скрестила руки. Система связи доложила о новом сообщении в очереди. Элви не стала смотреть, что там. — Не стану лгать, не только у тебя есть сомнения.
— Ладно.
— Но ставки слишком высоки. Кара, Ксан... и ты? Вы — наш доступ к информации в артефакте. Только вы можете туда попасть.
— Так и есть, — сказал Амос и нахмурился. — И Дуарте. Но вряд ли мы можем записать его себе в актив.
— Если у нас есть хоть какой-то шанс все исправить с помощью той информации, я не могу остановиться.
— Тебе не надо. Есть я. Тебе не надо останавливаться, потому что я остановлю всех нас.
— Если мне придется поступиться ей... потерять ее... Пожертвовать? А взамен все будут жить...
Амос выставил вперед руку, будто успокаивая зверя.
— Док. Я понял. Ты хороший человек, ты мне нравишься. Я тебе верю. Я вижу, что ты не в восторге от всего этого. Поэтому говорю с тобой так, а не иначе. Но все кончено. Я знал кучу людей, кто говорил, что сейчас другой случай. Что один раз можно. Что этот ребенок плохой, а они на самом деле ему помогают. Или им это нравится, поэтому нет вреда. А Искорке нравится. И мы оба это знаем, так ведь?
— Знаем.
— Есть куча историй, как сделать это нормальным. Но я тут не ради болтовни. Просто ввожу тебя в курс.
Корабль казался необычно шумным. Элви чувствовала стук сердца где-то в горле, слышала его в ушах. Она вдруг ощутила себя бесконечно усталой или вдруг поняла, что устала уже вечность назад.
— А если мы все умрем из-за того, что не надавили сильнее?
— Хреново выйдет, — согласился Амос. — Я не философ. Я не издеваюсь и не пытаюсь понять, ну, всё на свете. Но это очень просто. Я прилетел посмотреть, чем вы с Искоркой занимаетесь. Я это увидел. Это нужно остановить, поэтому мы остановимся. Вот и всё. Всё хорошо.
Он замер так же, как это делала Кара. Не по-человечески. Через секунду попробовал слегка улыбнуться. Элви изрядную часть своей жизни размышляла о классификации видов. О том, где начинается и где заканчивается тот или иной вид. Она поняла, что не знает, кто перед ней.
— Ладно, — сказала она. — Всё хорошо.
— Супер, — ответил Амос — то, что когда-то было Амосом.
Он подплыл к двери, открыл ее, показал Элви большой палец вверх и исчез. Дверь за ним закрылась.
Система связи снова чирикнула, напоминая о новом сообщении или сообщениях. Элви не стала открывать очередь входящих. Она разрешила себе дрейфовать несколько минут, ощущая, как в груди и животе расцветает что-то большее, чем усталость. Она выключила свет, подтянула себя в коридор и поплыла по нему. По пути встретилась группа сотрудников, и все ей кивнули. Всё было как во сне.
Фаиз был в их каюте. Он оторвал взгляд от ручного терминала, и какая-то колкость или замечание так и не сорвались с его губ. Элви почистила зубы, умылась, переоделась в свежую одежду, чтобы лечь спать. Муж наблюдал за ней, стараясь делать вид, что не смотрит. Он понял — что-то изменилось, хоть и не знал, что именно. Она была здесь, рядом с ним.
— Ты... э-э-э... милая, всё в порядке? — спросил он, когда она пристегивалась на ночь.
— Да.
Когда она закрыла глаза, ощущение в груди и животе усилилось и затопило ее целиком. Наконец, Элви узнала его. Она хотела, чтобы это было облегчение, но это было другое.
Ее тело говорило, что она только что смотрела в лицо смерти. Это был страх.
Войти с помощью соц. сетей: