Во что, среди прочего, я не счел нужным посвящать Джо Моргана (поскольку это означало бы, что я и дальше намерен сам себе рыть яму): мне по временам не составляло труда придерживаться, с великолепно сбалансированным равнодушием, противоположных, или по меньшей мере противостоящих точек зрения на один и тот же факт. Если принять во внимание общую мою психическую ригидность, это у меня получалось, пожалуй, даже слишком легко. Так, мне казалось, что Доктор — шизик, но и умница тоже; что Джо блестящ и что он нелеп; что Ренни разом сильная и слабая; и что Джейкоб Хорнер — сова, павлин, хамелеон, осел и попугай, сбежавший из средневекового бестиария, — великан и в то же время карлик, полнота и вакуум, и восхищения достоин, и презрения. Если бы я попытался втолковать все это Джо, он бы тут же занес полученные данные в разряд доказательств того, что я попросту не существую: мне же казалось, что из данного обстоятельства с одинаковым успехом можно сделать как этот, так и прямо противоположный вывод. Я пускаюсь в объяснения с одной-единственной целью: сделать предельно ясным смысл слов, когда я говорю, что разом был шокирован и ни капли не был удивлен, что мне было противно и приятно, что ощутил я и возбуждение, и в то же время скуку, когда, на следующий вечер после описанного выше разговора, ко мне на квартиру явилась Ренни. Лекции в тот день я отчитал на славу, ловко жонглировал герундиями, частицами и инфинитивами, и собственное красноречие снабдило меня впрок полярными чувствами вины и полной при том беспечности в отношении дела Морганов.

— Мать моя женщина! — сказал я, когда ее увидел. — Давай, давай заходи! Тебя что, уже успели отлучить от церкви?

— Я сюда ехать не хотела, — коротко сказала Ренни. — Я вообще не хотела тебя больше видеть, Джейк.

— Вот оно как. Но люди-то, они ведь делают только то, что желают сделать.

— Джейк, это Джо меня заставил. Он мне сказал, чтобы я шла к тебе. Здесь, по сценарию, должна была взорваться бомба, но у меня в тот день настроение было не взрывоопасное.

— И за каким, прости за любопытство, чертом?

Ренни отыграла дебют недрогнувшей рукой, мрачновато и твердо, но вот теперь она запнулась и не смогла или не захотела ответить на мой вопрос.

— Он выгнал тебя из дому?

— Нет. Ты что, не понимаешь, зачем он меня сюда прислал? Пожалуйста, не заставляй меня объяснять! — На грани слез.

— Если честно, понятия не имею, Ренни. Мы должны переиграть сцену преступления на более внятный для анализа манер, так, что ли?

Что ж, на этом ее самоконтроль вышел весь; и она, понятное дело, принялась мотать головой. И так уж вышло, что Ренни показалась мне невероятно привлекательной. Просто до ужаса. Она явно многое пережила, перестрадала за последние несколько дней, и, как в случае с усталостью и силой, это придавало ей невыразимое очарование, свойственное порой глубоко страдающим женщинам. Во мне шевельнулось нежное, на любовь похожее чувство.

— Это все такой кошмар, я просто места себе не нахожу, — сказал я и положил ей руку на плечо. — Ты и представить себе не можешь, как я переживаю за Джо, и за тебя еще того сильней. Но по-моему, он пытается из всего из этого устроить какой-то балаган, тебе не кажется? Большей нелепости, чем прислать тебя сюда, и выдумать не выдумаешь. Это что, такой вид наказания?

— Никакой нелепости тут нет, это ты их всюду ищешь, — сказала Ренни со слезами в голосе, но очень убежденно. — Конечно, для тебя по-другому и быть не может, ты же никогда не принимал Джо всерьез.

— Да в чем дело-то, скажи ты мне, ради бога!

— Я не хотела тебя больше видеть, Джейк. И сказала об этом Джо. Он пересказал мне все, что ты ему тут наговорил вчера вечером, и сперва мне показалось, что ты все врал. Ты ведь, наверное, догадываешься, как я тебя ненавидела все это время, начиная с того момента, как ты ушел от меня утром; когда я рассказывала об этом Джо, я ничего не упустила — ни единой детали, — но только я во всем винила тебя.

— Ну и ладно. У меня все равно нет на этот счет своей точки зрения.

— Но я не могу тебя больше винить, — продолжила Ренни. — Это слишком просто и ничего не решает. У меня, должно быть, тоже нет своей точки зрения — и У Джо.

— Да иди ты!

— Он просто подавлен, совершенно подавлен. И я тоже. Но он не собирается уходить от решения проблемы или, скажем, принимать абы какое решение, чтобы залатать пробоину. Ты не представляешь, он как одержимый! Мне иногда казалось, что мы за эту неделю оба сойдем с ума. Просто пытка какая-то! Но Джо скорее даст разрезать себя на кусочки, а проблему подменять не станет. Поэтому я здесь.

— Почему?

Она повесила голову.

— Я сказала ему, что не смогу тебя больше видеть, неважно, виновен ты или нет. Он рассердился, сказал, что это мелодрама, что я ухожу от ответственности. Мне даже показалось, что он опять меня ударит! Но он, наоборот, успокоился — он даже занялся со мной любовью — и объяснил мне, что, если мы вообще собираемся из этой передряги выпутываться, надо быть предельно осторожными и не позволять себе выдумывать какие-то версии, которые помешают нам смотреть фактам в лицо. Самое лучшее, что мы можем сделать, это брать и брать факты приступом, чем чаще, тем лучше, и плевать на синяки и шишки. Он сказал, что на данный момент мы потерпели поражение, и единственный шанс хоть что-то спасти, это ни на минуту не оставлять проблему. Я сказала ему: еще несколько дней такой жизни, и я умру, а он говорит: я, может быть, тоже, но другого пути нет. Ты, наверное, и это находишь нелепым, ведь правда?

— Точка зрения отсутствует, — сказал я, имея в виду множественность точек зрения.

— Чего сейчас никак нельзя делать, считает он, так это терять тебя из виду или дать тебе потерять из виду нас. Поэтому он меня сюда и привез. Отказ видеться с тобой — уход от темы.

— Что ж, я чертовски рад тебя видеть, но, должен сказать, я всей душой за то, чтобы вообще не затрагивать тем, которые, с одной стороны, причиняют боль, а с другой — рождают вопросы без ответов. А ты — нет?

Она — да, вся как есть, это было видно невооруженным глазом.

— Нет, — решительно сказала она. — Я целиком согласна с Джо.

— Ну, чем тогда займемся? Поговорим о философии?

Голова из стороны в сторону.

— Джейк, Христа ради, скажи мне честно, что ты думаешь о Джо.

— Я честно придерживаюсь целого ряда мнений, — улыбнулся я.

— Каких, например?

— Ну, во-первых — не по силе ощущения, — он само благородство.

Ренни разом засмеялась и заплакала.

— Он благороден, смел, силен, больше, чем кто бы то ни было, кого я знаю. А его несчастья — это несчастья рассудка, интеллекта и цивилизованности, потому что он квинтэссенция всех этих вещей. И во всех Соединенных Штатах равного ему не найти. Я серьезно.

Ренни настолько растаяла, что, будь у меня такое желание, я мог бы обнять ее сейчас без малейшего с ее стороны протеста.

— Во-вторых, — сказал я, — он нелеп просто донельзя. Ничтожество. Клоун, софист и невежа. Самонадеянный, мелочный, нетерпимый, не без жестокости и даже, прости, не без глупости. Он пользуется логикой и детской этой игрой в честно-благородно и как дубинкой, и как щитом одновременно. А можно смотреть на него просто как на помешанного, на маньяка, который вбил себе в голову не первой свежести сказку насчет интеллекта, каковой в состоянии решить все проблемы.

— Но ты же прекрасно знаешь, что он мог бы тебе на это ответить!

— Конечно, он может отстаивать свои позиции и свой метод, только вот разрешить с его помощью и ко всеобщей радости данную конкретную проблему не в состоянии. Но все эти картинки существовать могут только вместе, потому что они — крайности. И последняя из моих точек зрения, которой я придерживаюсь ничуть не в ущерб двум первым: он и из того и из другого теста, всего понемногу, а по большей части он просто обычный такой, ничем не примечательный сукин сын, и место ему скорее не в трагедии, а в фарсе, и там он более забавен, нежели жалок. Этакий слегка отдающий гротеском персонаж, не слишком щедро наделенный очарованием или даже просто привлекательностью. Дурковат и ужасно наивен. Таков наш Джозеф во всей красе и славе. Не тот человек, которого стоило бы принимать всерьез по той простой причине, что даже и позицию свою он представляет отнюдь не блестяще и не слишком последовательно. Хочу только добавить, что все это я вполне отношу и к собственной персоне, и много чего еще к ней отношу сверх сказанного.

— Джейк, ты же знаешь, он мог бы ответить на все твои обвинения.

— Не сомневаюсь. Но красота конструкции в том, что, мог бы или не мог, не играет роли. Это ведь не обвинения, Ренни, — точки зрения. И самое главное, не вздумай возводить на меня напраслину: мне ведь нравится Джо, честное слово.

— Ты так свысока о нем говоришь.

Я рассмеялся.

— Еще одно из моих мнений: я по большинству параметров куда ниже Джо, но при этом, по большинству же параметров, много выше. А теперь скажи мне прямо: что было у Джо на уме, когда он отправлял тебя ко мне?

— Нам пришлось признать, что, хотя именно ты все и закрутил, я могла бы не позволить тебе влиять на меня, если бы сама не хотела оказаться под твоим влиянием. Ты воспользовался моей слабостью, такой уж был момент, но ведь ты же меня не насиловал. Я не могу отрицать правоту Джо, когда он говорит: если ты оказалась с ним в конце концов в постели, значит, по большому счету, ты этого хотела, и не важно, что сейчас тебя воротит от одной даже мысли… Он спросил, как бы я отреагировала три недели назад, если бы он тогда предложил мне с тобой переспать, и мне пришлось сказать: «Я не знаю». Тогда он спросил, а как бы я отреагировала на то же предложение сейчас, и я сказала ему, что меня это пугает и противно. А он сказал, что подобных реакций нам следует опасаться, потому что они замутняют виденье проблемы. Мы должны быть максимально честными по отношению к тем вещам, в которые верим, и не смешивать их с тем, во что, как нам кажется, сейчас надежней или безопасней верить, и действовать мы должны исключительно в соответствии с истинными нашими постулатами, чтобы всегда знать, на чем мы стоим. И скорее всего — Джо так сказал, — я верю, что спать с другими мужчинами, или по крайней мере с тобой, правильно, хочу я это признавать или не хочу, раз уж я все равно так сделала.

— Матерь божья!

— Джейк… он послал меня сюда сделать это еще раз.

— Но ведь ты же с ним не согласна, правда?

Конечно, она была не согласна, как и с необходимостью ни в коем случае не уходить от темы, но уже заставила себя согласиться с ним в этом, а значит, и во всем остальном. Она помолчала чуть-чуть, потом ответила:

— Мне это совсем не нравится, Джейк! Во мне просто все переворачивается, как подумаю… Но это как с моим отношением к тебе. Никто не должен мне указывать. Джейк, я совсем потерялась! Я не такая сильная, как Джо, и даже не такая, как ты. Я не настолько сильная, чтобы со всем этим сладить!

Такие дела. Мне пришло на ум, что выбранная Джо позиция, хотя она и строилась против всякой логики (единственная измена Рении, ясное дело, отнюдь не обязательно означала принципиальную приемлемость для нее секса на стороне, будь то в принципе или в моем конкретном исполнении; в лучшем случае отсюда можно было сделать вывод, что ей захотелось этого по крайней мере один раз), давала мне шанс достать Ренни до самого донышка — при желании. Было большое такое искушение закруглить разговор и сказать: «Ну что ж, голубушка, вот тебе койка»; но я в тот день не был настроен мучить женщин вообще и Ренни в частности.

— Так ты хочешь спать со мной или не хочешь? — спросил я.

— Нет! Чего я точно не хочу, так это еще раз оказаться с тобой в постели!

— Джо просто чокнулся. Послушай, а он у нас часом не извращенец?

— Валяй, выдумывай. И не нужно будет напрягаться, чтобы его понять.

— Нет, мне положительно нравится твоя логика, — рассмеялся я. — Кто бы и что бы про него ни сказал, она все сведет на нет. Вот это самое и еще та твоя идея, мол, он настолько силен, что может себе позволить быть даже карикатурой на самого себя, — с такими оборонительными сооружениями ни до кого не доберешься.

— Но в его случае и то и другое верно, — очень настойчиво.

— Во сколько он за тобой заедет?

— Мы решили, что после ты сам отвезешь меня домой, — бойко сказала Ренни.

— После того как мы оба кончим?

— Перестань, пожалуйста!

— Ну что, тогда поехали? В смысле, домой?

Она посмотрела на меня в полной растерянности.

— Он же не будет тебе всякий раз учинять допрос с медосмотром, или как? — ухмыльнулся я. — Да и проверить ничего не сможет. Все, что тебе нужно сделать, это поклясться скаутской присягой, что мы честно исполнили свой долг.

Вот здесь-то она впервые по-настоящему разглядела дилемму, перед которой оказалась: или ей придется лечь со мной в постель, чего ей не хотелось, или соврать Джо, чего ей также совсем не хотелось; третья альтернатива-утвердить свою собственную позицию, просто-напросто отказавшись следовать в русле его большой политики, — была ей, очевидно, не по силам.

— Господи! А что бы ты сделал на моем месте, Джейк?

— Послал бы его к чертовой матери! — бодро сказал я. — Во-первых, я бы сюда не поехал. Но раз уж я здесь оказался, я бы на твоем месте, ни секунды не поколебавшись, наврал бы ему с три короба. И побольше кровавых деталей. Скажи, что мы пять раз душили друг друга в объятиях и еще два раза совершили грех содомский. Он сам напросился. Голову даю на отсечение, что больше он тебя ко мне не пошлет, если ты, конечно, распишешь ему небо звездами. Это же старый фокус — избавиться от дурного закона, доведя его до абсурда.

Ренни куснула костяшку кулака и коротко мотнула головой.

— Я не смогу ему солгать. И лечь с тобой в постель — тоже не смогу.

— Тогда пошли его к черту.

— Ты просто не понимаешь, как это все на него повлияло, Джейк. Он не сумасшедший; я даже и невротиком его назвать не могу. Мне кажется, он думает сейчас более ясно и напряженно, чем когда-либо. Но для него это вопрос жизни и смерти. Для нас обоих. Это наш самый серьезный кризис.

— Что он сделает, если ты скажешь, что не можешь с ним согласиться в одном-единственном данном конкретном случае?

— Что угодно. Он может просто встать и уйти — навсегда, а может застрелиться или перестрелять нас всех. Я даже могу себе представить, как он везет меня обратно к тебе, сразу же, и сам приходит вместе со мной, чтобы убедиться…

— Чтобы убедиться, что ты проделаешь все то, что должна хотеть проделать? Ренни, это же смешно!

— Он подумает, что я окончательно его предала. Сдалась и опустила руки.

— Господи ты боже мой, ну пойдем тогда в постель. Если уж ты не можешь притвориться, что принимаешь его всерьез, давай и в самом деле примем его всерьез. Я тебе гарантирую, что больше он тебя сюда посылать не станет. — Я встал. — Давай-ка, милая моя: ты сможешь пересказать ему все то, что я нарисовал тебе раньше, и говорить будешь чистую правду. Закатим старине Джо урок с наглядной демонстрацией материала.

— Да как ты и думать-то об этом можешь? — закричала Ренни. Честно говоря, чувства у меня — впрочем, как обычно — были самые разноречивые. Ренни переживала классический конфликт между тем, чего тебе хочется, и тем, что ты считаешь должным, — вернее, между нежеланием дальнейших супружеских измен и нежеланием врать Джо Моргану; в моем же конфликте оба варианта, во-первых, были для меня вполне приемлемы, а во-вторых, мне разом хотелось и того и другого. Я был бы рад навсегда отделаться от всякого дальнейшего участия в этой истории, разрушившей нестандартные отношения между Морганами (каковыми отношениями, кстати говоря, я был готов восхищаться, но примерить их всерьез на себя, при моей-то смене настроений — нет уж, увольте), и в то же время в данном случае я был готов помочь Джо: потому, что обещал свою помощь, а также потому, что одна добрая доза этого лекарства должна была заставить его выписать другой рецепт. Кроме того, хотя по временам я ничего не имею против толики садизма в сексе, у меня был не тот настрой, чтобы устраивать Ренни пытку, а постель для нее была бы сейчас пыткой; но при этом, как я и сказал уже раньше, меня к ней тянуло, и тянуло всерьез. Чувство вины — так уж вышло, хотя в его уместности я до сих пор ничуть не сомневался — куда-то подевалось в суматохе, вызванной мелодраматическим жестом Джо. Я был слишком удивлен и заинтригован развитием событий, чтобы вспоминать лишний раз о своей виновности.

— Я не стану занимать позиций, — твердо сказал я. — Я тоже ухожу от темы, но только через задницу. Что бы ты ни сделала, я — за.

— Я не могу в постель! — взвыла Ренни.

— Тогда поехали домой.

— Я не могу\ Пожалуйста, ну пожалуйста, Джейк, спусти меня с лестницы или изнасилуй! Я ничего не могу сделать сама!

— А я не собираюсь принимать за тебя решения, — сказал я. И это тоже, наверное, был своего рода садизм, зато все по-честному; я и в самом деле не смог бы от всей души сделать ни того, ни другого, а вполдуши лучше сидеть тихо, нежели делать драматические жесты. Ренни, скорчившись на стуле, заливалась слезами полных две минуты; ей было по-настоящему плохо.

Твою мать, а сколько всяких иных путей можно было придумать. Очень может быть, подумал я, что в конечном счете Морганы погибнут просто от недостатка воображения. Я глянул на Лаокоона: гримаса была отстраненной и безо всяких намеков.