Глава 6
Как же приятно после всех берлинских приключений, просто стоять под прохладными (но не ледяными) струями воды в простом уличном душе. Несмотря на наступившую осень, погода в Подмосковье стояла на редкость тёплая. Можно сказать, даже жаркая, прямо настоящее бабье лето наступило. Солнце воду в баке умудрилось до комфортной температуры подогреть. Так что плескаться под освежающими струями воды на свежем воздухе — прямо в радость было.
Я припомнил своё счастливое советское детство и юность, когда удавалось съездить в пионерский лагерь. Так-то практически всё лето я с дедом на пасеке пропадал, но случались и иные светлые моменты, когда родителям удавалось взять заветную путевку и отправить меня «поправлять здоровье» в один из многочисленных пионерских лагерей, которыми славился Советский Союз.
Конечно, основная их масса не могла сравниться с пионерскими лагерями всесоюзного масштаба — такими как «Артек» и «Орлёнок», но и они тоже исправно выполняли свою основную функцию — обеспечить качественный летний отдых детям и подросткам СССР, оставляя приятные воспоминания на всю оставшуюся жизнь.
Мне тоже посчастливилось единожды съездить по путевке в «Орлёнок» и, так сказать, собственными глазами оценить разницу и размах, существующий между обычными местечковыми лагерями, находящимися на балансе какого-либо предприятия — «Портовик», «Гидрогеолог», «Энергетик» — их названия говорили сами за себя, и местами отдыха поистине всесоюзного масштаба.
Причём, в тот год я попал в юбилейную международную смену, и количество знаменитостей: писателей, композиторов, режиссеров, актёров, космонавтов, олимпийских чемпионов (кого там только не было) просто зашкаливало. Постоянные творческие встречи с этими замечательными людьми, известными не только в СССР, произвели на меня неизгладимое впечатление.
И это я молчу об обычных ребятах-иностранцах, с которыми мы общались вот так — запросто, что для подростка из союзной глубинки было просто немыслимым делом. Вот там-то мне и удалось немного отточить свои знания немецкого, пообщавшись с ребятами из ГДР.
И именно после этой поездки у меня появился интерес и к другим иностранным языкам. Да, в общем-то, и в выборе будущей профессии учителя Всероссийский пионерский лагерь «Орленок» оказался не на последнем месте. И заметьте, этот отдых был абсолютно бесплатным! Мои родители не потратили ни копейки! Хоть многие и хают канувший в Лету Советский Союз, но лозунг «все лучшее — детям» был вполне себе рабочим.
Я в этом не раз убеждался на собственном примере — бесплатный летний отдых в пионерских лагерях, бесплатные спортивные секции, всевозможные кружки по интересам в Домах пионеров, существующих не только в крупных городах, но и в небольших поселках. Советская власть, в отличие от клятых капиталистов, занималась детьми, вкладывая в них не только колоссальные средства, но и душу. Жаль, что со временем всё это похерилось и, скорее всего, не вернётся взад, оставшись лишь в моей памяти.
В общем, пока я плескался под ласковыми освежающими струями воды, меня унесло воспоминаниями куда-то далеко… Вот ведь какая удивительная штука — наша память, достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы вновь всколыхнуть давно уже подзабытые и припорошенные пылью эмоции, волнения и впечатления. А также, словно заново их пережить.
И это, я скажу вам как на духу — отличная разрядка. Мне вот просто даже легче дышать стало, зная, что всё, что мы сейчас делаем, не напрасно! Что у наших детей (а на деле у меня и моих родителей) будет прекрасное и счастливое детство. Страшно подумать, что случилось, если бы фашисты победили в этой войне. Нет, не бывать этому никогда! Все должно быть, как в той песне, звучавшей в моём детстве едва ли не из каждого «утюга»:
Все люди на большой планете
Должны всегда дружить.
Должны всегда смеяться дети
И в мирном мире жить!
Должны смеяться дети,
Должны смеяться дети,
Должны смеяться дети
И в мирном мире жить![1]
И это правильно — дети должны жить только в мирном мире! А иначе, это будет уже не мир, а настоящий кромешный ад. И я даже зубами буду грызть врага, если у меня не останется больше никаких сил, чтобы поскорее приблизить этот мирный мир! А иначе зачем вообще жить?
Я принимал душ последним и вышел только тогда, когда в баке, установленном на крыше закончилась вода. Эх, знали бы вы, как мне не хотелось выходить из этого уютного «убежища», но прятаться здесь вечно, увы, не получится…
Однако, даже за столь короткий промежуток времени, мне удалось привести в порядок свои мысли, взбодриться и сбросить жуткую усталость, навалившуюся на меня после схватки с немецким упырём. Не знаю, насколько велики его силы, но надеюсь, что в ближайшее время ему тоже придётся восстанавливаться. Такие чудовищные нагрузки бесследно не проходят. И у нас еще будет время подготовиться.
Мои соратники уже поджидали меня на улице, переодевшись в новенькую, еще необмятую форму, пропахшую нафталином, которую притащил со склада начхоз школы — дядя Федя, суровый и неулыбчивый сержант госбезопасности с колючим взглядом. Однако, спецом он оказался отличным, и с первой попытки умудрился подобрать всем по размеру не только форму, но и сапоги.
Форма досталась всем, кроме непомерно высокого Тома, не вписывающегося своим более чем двухметровым ростом в общепринятые рамки. Но одежда Бомбадила была нещадно испорчена кровью, а отстирать и высушить её не было времени. Но появляться в таком затрапезном виде перед светлы очи руководства страны… Сами понимаете, кому в этом случае прилетит.
Однако, начхоз школы проявил какие-то поистине невообразимые умения доставать необходимые вещи просто-таки из-под земли. Не прошло и получаса, как он притащил в беседку перевязанный бечёвкой бумажный сверток. Том тем временем дожидался начхоза в беседке в одном чистом исподнем.
Ввиду своей худобы натянуть на себя чистую рубаху и летние кальсоны ему не составило труда. Только смотрелись они на нем как рубашка с коротким рукавом, едва-едва достающая до пупка, а кальсоны превратились в натуральные бриджи. Начхоз с таинственным видом фокусника аккуратно размотал бечёвку и, спрятав её в карман, развернул сверток.
— Настоящий комиссарский френч! — произнес он, сунув в руки Тома куртку защитного цвета. — По–спецзаказу перед самой войной пошили… Да погиб товарищ комиссар, так и не дождавшись обновки. Тоже типа тебя был, чуть не три аршина[2] ростом… Его не стало, ну а обновку не ношену, выбросить рука не поднялась. А такого великана еще попробуй сыскать. А вот глядь — пригодилась! И сапоги туды же — нашлись! — И он поставил перед рыжим шотландцем превосходные яловые сапоги большого размера. — Повезло тебе, паря! Тоже не ношены! Как говорится — мух не сидел! Носи, хлопче, все равно больше никому не подойдут… — С этими словами начхоз удалился восвояси.
Как бы это не показалось странным, но принесённая начхозом одёжка, села на Бомбадила, как влитая. Включая и сапоги. Вот что значит глаз-алмаз! И никаких примерок не понадобилось! Том походит туда-сюда вокруг беседки, поприседал, даже станцевал что-то похожее на хайланд[3].
— Надо же, — изумленно произнес он, — этот костьюмчьик словно на менья пошитий! И совсьем нигдье не тереть и не давить! Этот ваш дядья Федья настоящий кудьесник, хоть никакой магический задаток я в нем не находить.
Взглянув на Тома, я едва не прыснул от смеха. Ну, вы сами представьте себе двухметрового комиссара-чекиста с будёновскими рыжими усами вразлёт и с такой же рыжей растрепанной бородой, которая после основательной стирки совершенно утратила всякое подобие формы. «Лук»[4], как выражались мои ученики, просто крышесностый. Даже круче, чем он до этого был.
Пока я освежался и приводил себя в порядок в ду̀ше, мои действующие целительские печати, наконец-то, окончательно починили моё истерзанное тело, избавив, ко всему прочему, и от кровоточащих глубоких царапин на лице. Что и бросилось в глаза моим боевым соратникам, когда я покинул душевой сарайчик.
— А как это у вас получилось, Товарищ Чума? — Первым проявил неподдельный интерес профессор Трефилов, проведя ладонью по собственному лицу, тоже основательно пострадавшему во время противостояния с упырём.
— Это работа целительского конструкта, — пояснил я.
— Тоже та самая пресловутая магия? — живо поинтересовался учёный.
Думается мне, им двигал не только шкурный интерес собственного оздоровления, а страсть настоящего ученого ко всему новому и неизведанному. Стоит лишь вспомнить, сколько нападок так называемых деятелей от науки он пережил, когда представлял коллегам собственное изобретение, не укладывающееся ни в одни научные рамки.
Так что поверить в магию ему будет куда проще, чем некоторым замшелым академикам и докторам наук, надевшим непроницаемые шоры[5] и не видящем ничего вокруг. Да, похоже, он в неё уже поверил — вон, как глазки загорелись. Я неожиданно подумал, что если и его привлечь к совместной работе по разработке совершенно неизвестных магических конструктов со мной и Глафирой, то из нас получится неплохая команда. И мы вполне можем внести свежую струю в это замшелое магическое болото, в котором уже давно забыли, как это вообще — изобретать что-то новенькое.
— Да, Бажен Вячеславович, это именно магия! — Я подошел к профессору, и быстро изобразил в воздухе перед его лицом простенький целительский конструкт.
На большее мне не хватило бы сил. Это была не наша с Глафирой разработка, а целительское заклинание, почерпнутое мной из веды. Именно на её основе (и еще нескольких подобных печатей) мы и начинали свои исследования. И я могу сказать без ложной скромности — у нас получилось!
Но даже такой малости должно было хватить профессору, чтобы залечить глубокие царапины на его лице и немного взбодрить его уже немолодой организм. Так и произошло — раны на коже затянулись практически мгновенно. Да и внешне старик весьма посвежел, словно сбросил с плеч пару-тройку лет.
— Прямо волшебство какое-то! — пораженно воскликнул Трефилов, ощупывая лицо пальцами и не находя саднящих царапин. — И голова болеть перестала!
— Так и есть, Бажен Вячеславович — это волшебство, — с самым серьёзным выражением лица подтвердил я. — Правда, совсем маленькое… Для большего мне нужно серьёзно готовится — сейчас я совсем не в форме…
— А скажите, товарищ Чума… — осторожно произнес профессор, сильно волнуясь, — а это ваше… волшебство… можно изучить?
— Что вы имеете ввиду? — переспросил я. — Научиться, чтобы применять? Или ваш интерес сугубо фундаментальный?
— Научиться применять такое чудо, конечно, здорово… — ответил Бажен Вячеславович. — Я не откажусь, если вы согласитесь меня научить… колдовать… чародеить… волховать… Я, к сожалению, не знаю, как это правильно это называется… Я ведь смогу освоить эту науку, товарищ Чума? — с надеждой спросил он, пристально глядя мне в глаза. — Я слышал, как бригадефюрер СС Виллигут говорил профессору Хорсту, что у меня есть какой-то дар, — не дождавшись моего ответа, выпалил он.
— Несомненно сможете, Бажен Вячеславович! — заверил я учёного. — У вас действительно есть дар — старый эсэсовец вам не соврал.
— Спасибо! — облегченно выдохнул Трефилов, как будто от этого зависела его дальнейшая судьба. Хотя, на мой взгляд, это действительно было так. — И не буду скрывать, что фундаментальный аспект магии меня привлекает еще больше! Я хочу знать, как она работает! — Возбужденно заявил профессор. — Вы же понимаете, насколько может облегчиться жизнь, если мы заставим её работать на благо обычных людей?
— Понимаю, Бажен Вячеславович, — произнёс я, положив Трефилову руку на плечо. — Как только мы уладим все назревшие проблемы, мы с вами обязательно плотно пообщаемся на эту тему. Мне кажется, я знаю, что вам предложить.
— Спасибо вам, товарищ Чума! — проникновенно поблагодарил меня профессор. — Что может быть интересней, чем открывать неизвестные доселе тайны? — риторически и с некоей долей пафоса произнёс пожилой профессор. — Жаль только, что наша жизнь коротка… А в мире так много неизвестного… — И он даже носом зашмыгал от накативших внезапно чувств.
После лечения и задушевного разговора с Трефиловым я подлечил еще и деда — проделал над ним ту же операцию по устранению царапин на лице. Полюбовавшись на собственную работу (хоть собственный косметический салон открывай), я нашел взглядом Бомбадила, ведь и его лицо тоже было основательно попорчено всякой летающей дрянью.
Но рыжий ведьмак справился самостоятельно, видимо, у него в закромах имелась подобная целительская печать. Что ж, отлично — и мне легче. Оглядев взглядом своих немногочисленных «товарищей по несчастью», я довольно кивнул — теперь со стороны мы выглядели не каким-то непонятным сбродом, который то ли кошки драли, то ли собаки гоняли. Теперь мы выглядели командой новобранцев в новенькой необмятой форме НКВД с «пустыми» петлицами.
Хотя на моем старике и, как это не покажется странным, Бомбадиле, новая форма сидела, как влитая, хоть и была с чужого плеча (это я о рыжем ведьмаке, если что). Взглянуть на себя со стороны я не мог, а вот на пожилом профессоре форма сидела натурально, как на корове седло. Да и военная выправка оставляла желать лучшего — её не было совершенно.
Но, все-равно, выглядел Бажен Вячеславович намного лучше, чем в своей запыленной и порванной пижаме в полоску. В ней он откровенно смахивал на городского сумасшедшего. Почему на городского? Да потому что, где вы сыщете пижаму в деревне? В лучшем случае — майку-алкоголичку, либо просто одно исподнее.
Я убедился, что наша маленькая команда одета как положено и находится в добром здравии, повел всех на поиски кабинета начальника школы, в котором нас должен был дожидаться Фитин. Мою «руководящую роль» в этом процессе никто оспаривать не стал, только дедуля время от времени подсказывал куда идти. Так-то, он в этом заведении целый год проторчал.
Искать начальника управления внешней разведки не пришлось — он нервно курил возле парадного входа в учебный корпус. Фитин придирчиво меня осмотрел, одобрительно кивнул, переводя взгляд на идущего рядом дедулю.
— Не понял… — протянул товарищ старший майор, взгляд которого перебегал с одного лица на другое. — Вы же все подраненные были? — И он провел ладонью перед своим лицом. — Такие раны так быстро не затягиваются…
— У нас, у женщин, свои секреты, — усмехнувшись, произнёс я, чем еще больше запутал Павла Михайловича, который даже головой тряхнул.
— Каких женщин? — выдохнул он в явном недоумении.
— Не бери в голову, товарищ старший майор госбезопасности — это я пошутил! — Я решил не накалять больше обстановку неуместными смехуё… шуточками. — А царапины я вылечил.
— Ты и это умеешь?
— Я еще и вышивать могу, и на машинке тоже[6]… — Вновь не удержался я.
— Всё, товарищи, давайте серьёзно! — Фитин сумел удержать себя в руках, чем повысил свой рейтинг в моих глазах. — С вами хочет пообщаться товарищ Сталин… лично…
[1] «Детство — это я и ты». Слова М. Пляцковского Музыка Ю. Чичкова
[2] Старорусская единица измерения длины. 1 аршин = ⅓ сажени = 4 четверти = 16 вершков = 28 дюймов = 0,7112 м (длина руки от кончиков пальцев до плеча).
[3] Хайланд — один из видов традиционного шотландского танца. Танец строится в основном на прыжках на высоких полупальцах и работе ног; корпус держится всегда прямо; руки участвуют мало и в основном находятся в одной из немногочисленных позиций.
[4] Слово «лук» на молодёжном сленге означает всего лишь «внешний вид» или «образ».
[5] Шоры — твёрдые пластинки у уздечки на уровне глаз, не дающие возможности лошади глядеть по сторонам.
[6] Цитата кота Матроскина из м/ф «Простоквашино».
