Алый парус надежды

Московский район Раменки, в котором я живу с 1970 года, обязан своим названием деревне Раменки, существовавшей здесь с 1389 года. Окончательно её снесли только в 1979 году, когда строили Олимпийскую деревню. Но центральная улица деревни Раменки сохранилась в архитектуре современных Раменок по обе стороны Мичуринского проспекта. Это та часть нынешней улицы Раменки, которая в виде Т-образного перекрёстка примыкает к Мичуринскому проспекту. По другую сторону проспекта она протягивается между прудом и школой № 38 до самого оврага, по которому протекает речка Раменка, приток реки Сетунь, которая впадает в Москву-реку.

Школа № 38 была построена на территории бывшего колхозного сада. Когда-то эти сады принадлежали Новодевичьему и Донскому монастырям. В советское время здесь были созданы садоводческие колхозы, в которых выращивали яблоки, груши, вишню, смородину и землянику – собственно говоря, отсюда и название Мичуринский проспект. Так что прогуливать уроки было одно удовольствие.

В нашем классе училось немало ребят из деревни, и я, конечно, бывал у них дома. Приходя из девятиэтажек в деревню, ты как бы попадал в другой мир: во дворах пели петухи, ворчали свиньи, по улице разгуливали куры и утки. И всё это на фоне высотного здания Московского университета.

Лев Колодный в книге «Края Москвы» в 1985 году пишет: «Прежние Раменки остались только на старых планах и в памяти тех, кто в них жил. Стояла эта деревня на глинистых, но живописных землях, где пропахала рельеф речка Раменка, до сих пор не лишенная свободы и не упрятанная в трубу… Давно уже проложены на Юго-Западе асфальтовые полосы проспектов Вернадского и Мичуринского, но все строительство до недавних пор шло только по одной стороне проспектов, а между ними оставалась нетронутой протянувшаяся от университета на Ленинских горах и до границы города широкая полоса земли… Сюда после возведения высотного здания МГУ перевели городок строителей университета. Рядом с деревней Раменки, утопавшей в садах, они наскоро соорудили двухэтажные деревянные дома, столовую, танцплощадку и Дом культуры, получивший название “Высотник” (он существует и сегодня. – А.В.). <…>

И вот я снова там, где был городок строителей… Ни одного барака не сохранилось. По-прежнему белеет портик “Высотника”, украшенный в изобилии колоннами. Перешагнув клубный порог, попадаю в мир звуков и красок. В зале танцуют малыши, показывая, чему они научились за год в хореографическом кружке. На стенах горят яркими красками рисунки детей, а свежие объявления приглашают всех во всевозможные кружки – играть на гитаре и баяне, петь, танцевать, рисовать… Теперь ходят в “Высотник” жители соседних домов на Мичуринском проспекте. Наверное, “Высотник” останется единственным свидетелем прежних Раменок. Стоял он раньше во 2-х Раменках, о чем напоминает на фасаде соседнего дома старый уличный указатель: Раменки-2… <…>

За клубом еще продолжают жить сады, и белым цветом мая покрылись яблони; и огороды остались. Вдали высятся башни проспекта Вернадского, маячит выше всех шпиль университета. Отсюда видна только верхняя часть, а нижняя тонет за холмами, где видел когда-то курганы Иван Егорович Забелин, не раз посещавший эти края».

Примерно с 6-го класса моим лучшим школьным другом был Сергей Гребнев. Он жил в 8-квартирном доме во 2-х Раменках и считался «местным», или, как тогда говорили, «раменским». Он был невысокого роста, светловолосым и от природы очень гибким и мускулистым, поскольку ещё до нашего знакомства серьёзно занимался акробатикой. Неплохо зная местных бандитов, будучи и сам физически сильным и имея склонность все вопросы решать с помощью кулаков, Серёжка сильно отличался от местной шпаны в интеллектуальном плане. Он прекрасно успевал по физике и математике, разбирался в музыке, писал стихи и пьесы, хотя большую часть свободного времени отдавал спорту, прежде всего боксу и плаванию. С 6-го и до конца 10-го класса мы сидели с ним за одной партой, хотя в наших отношениях бывали периоды охлаждения.

Многое изменилось, когда в 1973 году, в 9-м классе, к нам пришёл Валя Юмашев. Я уже рассказывал, что с Валей мы сразу сблизились. Тем более, что мы с Серёжкой Гребневым сидели в правом ряду за второй партой, а Валя Юмашев с Витюшкой Лукьянцевым перед нами за первой. Буквально с первых дней Валя стал приглашать меня в Переделкино, где его мама была секретаршей и экономкой у Лидии Чуковской. Как раз в это время там постоянно жил Солженицын.

Валя мне сразу объяснил, что нужно забыть про улицу и начинать общаться с избранным обществом. В подтверждение этого он познакомил меня со знаменитым писателем Вениамином Кавериным, романом которого «Два капитана» я зачитывался в детстве. Мы стали захаживать на передачу «Ровесники» на Всесоюзном радио, записались на крожок журналистики во Дврце пионеров на Ленинских горах. Но окончательные перемены в моём мировоззрении произошли, когда завучем и учителем географии к нам пришёл Олег Всеволодович Лишин, один из крупнейших теоретиков коммунарского движения. Вплоть до окончания школы он был для нас настоящим гуру.

Однажды на большой перемене к нам подошёл наш одноклассник Юрик Леонтьев и сказал, что его только что остановил новый завуч и предложил подобрать толковых ребят для серьёзного дела под лозунгом «трое вышли из леса в гороховых плащах». Была осень, и уже в конце недели мы отправились в поход в Лесной Городок, где остановились в пионерском лагере. Причём среди нас были не только одноклассники, но и кое-кто из местных, покинувших школу после 8-го класса. Мы взяли с собой водки и всю ночь куралесили, гарланя песни под гитару.

На следующий день Лишин и его жена Аркадия Константиновна, которая была учительницей истории, усадили нас на лесной поляне в круг и предложили каждому по очереди высказаться. Мы, конечно, стали наперебой кричать, что всё хорошо, какие клёвые игры и конкурсы были накануне и как нам понравились новые песни, особенно Кукина и Окуджавы. Но вот слово дошло до детей Лишиных – сына Коли и дочерей Тани и Ани. Кстати сказать, с ними был ещё огромный дог. Все вместе они жили в маленьком подсобном помещении при школе. Бросались в глаза и необычные для туристических походов атрибуты их одежды – будёновки и красные галстуки.

Лишины прямо заявили, что парни выпили и вели себя недостойно. Все потупили глаза. И тут заговорил Олег Всеволодович. Он сказал, что на наших глазах идёт борьба двух идеологий – комсомольской и микрорайоновской. Всё вокруг погружается в пучину индивидуализма, потребительства и мещанства. Причина этого в том, что забыты традиции комсомольцев 1920-х годов. Поэтому нужно сделать выбор, на чьей мы стороне и хотим ли мы стать достойными людьми.

Тут же был создан коммунарский клуб «Дозор». Он состоял из пятёрок во главе с комиссарами. Все члены «Дозора» вместо школьной носили полувоенную форму, будёновки, комсомольские значки и красные галстуки. Чтобы купить кимоно для занятий самбо, мы до уроков работали на почте. После уроков проводились различные мероприятия, которые у коммунаров назывались делами. Очень часто мы выезжали в Подмосковье, а весной отправились в Петрозаводск, который являлся одним из центров коммунарского движения.

Меня выбрали главным редактором дозоровской стенгазеты «Комсомолия». В редакцию вошли также Серёжка Гребнев и Валя Юмашев. За оформление газеты отвечала Валина мама, которую звали Фаина.

Олег Всеволодович Лишин был хорошо известен в московских писательских кругах и часто приглашал на наши мероприятия интересных людей, так или иначе имеющих отношение к педагогике. Однажды он познакомил меня и Валю с сотрудником «Комсомольской правды», как нам тогда сказали – редактором популярнейшей среди школьников странички «Алый Парус» Валерием Хилтуненом. Меня поразило то, что Валера, несмотря на свой культовый статус, был низенького роста, довольно невзрачный на вид и всего на несколько лет старше нас. Валя после школы так и остался работать у него в «Комсомолке», затем возглавил отдел писем в «Огоньке» и сыграл немалую роль в судьбе провинциального партийного функционера Бориса Ельцина, став его ближайшим советником, а потом и главой администрации президента.

Я после школы окончил МГУ, затем Иняз, но всегда считал себя коммунаром. Вале я прямо сказал, что он изменил нашим идеалам. Ведь мы всегда отстаивали комсомольскую линию против микрорайоновского криминала, а именно он захлестнул улицы российских городов в 1990-е годы. И Валя как «советник по культуре» приложил к этому руку.

Когда в 2014 году в результате Крымской весны страна стала выходить из мещанской спячки, и всё вокруг задышало молодостью и духом неповиновения диктату Запада, мне сразу вспомнился наш клуб «Дозор». К сожалению, Олега Всеволодовича Лишина уже не было в живых. Но мы наладили связь с Таней Лишиной, его дочерью. Ну и, конечно, я попробовал отыскать Валеру Хилтунена. Благодаря соцсетям это оказалось не так уж сложно, хотя наша встреча произошла лишь спустя несколько лет, на презентации моей книги «Ода контрразведке». Но я твёрдо решил однажды написать об истории коммунарского движения, и такой разговор у нас с Валерой состоялся.

– Валера, недавно исполнилось 60 лет твоего журналистского стажа, и по этому показателю ты скоро станешь старейшим журналистом на планете. Тебе приходилось встречаться со многими известными людьми, такими как Вольф Мессинг, Лев Термен, Василий Сухомлинский, академик Раушенбах и многими другими. С 1971 и по 1994 год ты был заместителем редактора отдела учащейся молодёжи «Комсомольской правды», выпускавшего знаменитую страничку для старшеклассников «Алый Парус». Расскажи, как тебе это удалось, ведь в 1971 году тебе было всего двадцать лет.

– Заниматься журналистикой я начал с 12 лет. Тогда я жил в Петрозаводске, который отличался от всех других городов СССР своей аурой. Дело в том, что Маннергейм выслал туда две тысячи представителей финской интеллигенции. Он устроил жуткий белый террор, на порядок страшнее красного. Мой дед Мартын, который был большевиком и подпольщиком, намекал мне, что Ленин предлагал ему убить Маннергейма. Но по какой-то причине сделать это не удалось. Дед родился в 1896 году в Финляндии, хотя наш род происходит из Шотландии. В 1526 году король Густав I своей грамотой даровал шотландским наёмникам особые привилегии и отправил их сторожить Кемь, где они перемешались с лапландцами. Дед был соратником Отто Куусинена, даже дружил с ним. В 1946 году Сталин снова направил деда в составе группы коммунистов в Финляндию. Они вошли в блок с социал-демократами, образовав Демократический союз народа Финляндии, который был широко представлен в финском парламенте во главе с Херттой Куусинен – дочерью Отто Куусинена. Дед был ректором высшей партийной школы при ЦК Компартии Финляндии, и у нас не было проблем с поездками за рубеж. Поэтому у меня с детства не было никакого комплекса перед Западом. Джинсы, жвачка, кока-кола – всё это у меня было уже в 1956 году в Петрозаводске. В годы Карело-Финской ССР сюда направлялись лучшие кадры. В Петрозаводске были четыре театра, университет, огромная Академия наук – поэтому позднее именно отсюда, как, например, из Тюмени и ещё некоторых городов, черпались наиболее честные и преданные люди для топовых национальных проектов.

– В том числе и Юрий Владимирович Андропов. Хотя, конечно, после 1956 года началось засилье выходцев из Киева.

– У нас в Останкино, где селились прибывшие в Москву цэковские кадры, одно время говорили только на украинском языке. Сюда же из Финляндии приехал мой отец Рудольф Мартынович Хилтунен и поступил на только что открывшийся в МГУ факультет журналистики. В начале 1950-х годов он проходил практику в «Московском комсомольце», после окончания МГУ работал ответственным секретарём в «Ленинской правде» – органе ЦК Компартии Карело-Финской ССР, а затем Карельского обкома КПСС, стоял у истоков Агентства печати «Новости». В Петрозаводске мы жили в элитном доме, в котором жили многие партийные руководители Карелии, в том числе первый секретарь Карельского областного комитета КПСС в 1958–1984 годах Иван Ильич Сенькин. Чуть подальше до своего отъезда в Москву жил Юрий Владимирович Андропов. В школе я сразу включился в пионерскую работу, меня избрали в совет дружины имени Дзержинского. И в первых числах декабря 1962 года на совете дружины кто-то сказал: «А вы знаете, ведь жива ещё жена Дзержинского Софья Сигизмундовна. 4 декабря ей исполняется 80 лет. Хорошо бы её поздравить как-то необычно». На что я сразу предложил: «Давайте я съезжу к ней и поздравлю. Отвезу ей карельскую ёлочку и поздравительные письма». У меня не было почему-то и тени сомнения, что так можно сделать. Я сел на поезд и приехал в Москву. Сам нашёл адрес Дзержинских. А они жили уже не в Кремле, а на Комсомольском проспекте, в сдвоенной квартире. До звонка я не дотянулся, поэтому просто постучал в дверь, а потом стал бить по ней ногами. И вдруг внутри такой голос: «Феликс, открой, там кто-то к нам рвётся!» Я, конечно, был поражён, поскольку Феликс Эдмундович уже давно умер. Тут открывается дверь, и внук Феликс говорит: «Бабушка, тут никого нет! Наверное, ветер гудит». А я был очень маленького роста, и он меня просто не увидел. Меня это возмутило, и я закричал на весь подъезд: «Как это никого нет! Мы, пионеры дружины имени Дзержинского, поздравляем Софью Сигизмундовну с днём рождения и с Новым годом!» Он так посмотрел на меня с удивлением, но провёл в квартиру. Бабушка напоила меня чаем с вареньем и погладила по голове – это я точно помню. Она гладила меня, а мне казалось, что мне передают эстафету.

– Точнее сказать, она тебя благословила.

– Да, Софья Сигизмундовна Дзержинская. После этого я начал основательно изучать историю семьи Дзержинских, и уже тогда понял, что Феликс Эдмундович был очень непростым человеком. Попутно возникла фамилии Бокия, организовавшего экспедицию в Лапландию для поисков остатков древней цивилизации…

– Может быть и ты её представитель.

– Я тоже там бродил в поисках Шамбалы. Но финны не произносят буквы «ш», «б» и «в». То есть Шамбалы в нашем понимании там нет. И мне потом говорили в окружении Ванги, что Шамбала – это не конкретное место, а такой туннель для общения. Во всяком случае, в 1962 году я возвращался из Москвы окрылённый успехом. По итогам поездки обо мне вышла статья в финской газете, потом меня от пионеров Карелии послали на Неделю дружбы в Эстонию. По возвращении на вокзале какая-то девушка с микрофоном задавала мне вопросы, я что-то говорил. Видимо, она была в восторге, потому что пригласила меня на радио. И уже с декабря 1963 года, в 12 лет, я вёл еженедельную программу на карельском радио. В 1964 году про меня сняли документальный фильм, потом был «Артек», после него «Орлёнок». 13 октября 1965 года в 13.15 Женя Давыдов собрал двенадцать толковых ребят и учредил коммунарский клуб «Товарищ», который стал младшим братом «Алого Паруса», с 1963 года выходившего в «Комсомольской правде». Первым коммунарским документом, который мне выдали, была справка для въезда в погранзону, подписанная Давыдовым. В ней говорилось, что «предъявитель сего Хилтунен Валерий, 14 лет, направляется для организации лагеря труда и отдыха коммунарского клуба “Товарищ” в сопровождении двоих: Колобова Александра, 14 лет, и Зайцевой Раи, 14 лет». Бумага была с печатью, и мы предъявляли её пограничникам. В 1968 году я увидел объявление о всесоюзном конкурсе, трое победителей которого будут без экзаменов зачислены на журфаки нескольких университетов. Всего было пять тысяч триста участников. Но мне удалось дойти с приключениями до финала, и я был зачислен на отделение радиожурналистики журфака МГУ. И уже оттуда попал в «Алый Парус». Вначале стажёром, а уже через девять месяцев корреспондентом, что тоже является рекордом.

– Валера, ты сказал, что был направлен Давыдовым, которого я кстати тоже знал по «Веснянке-74», для организации лагеря труда и отдыха. Звучит немного странно. Обычно считается, что работа не отдых, а отдых не работа. С чем связана идея такого лагеря?

– Идея связана с Полянским. Однажды на свадьбе его дочери побывал Хрущёв, после чего Никита все знания о молодёжи черпал у Полянского. А Полянский предложил создать российский «Артек», поскольку всесоюзный пионерский лагерь «Артек» вместе с Крымом отъехал на Украину.

Здесь автор должен сделать некоторые пояснения. В 1959 году было принято решение о строительстве нового пионерского лагеря в Краснодарском крае, в Туапсе. Он получил название «Орлёнок» в честь знаменитой песни:

В 1962 году по инициативе «Комсомольской правды» здесь прошёл Первый Всесоюзный сбор юных коммунаров. В основу новой методики воспитания, которая обкатывалась в «Орлёнке», была положена «методика коллективно-творческого воспитания», обобщавшая опыт трудовых коммун. Её отличали коллективное планирование, коллективное исполнение и коллективная оценка сделанного. Всякий индивидуализм изгонялся. Термин «коммуна» указывал на идейно-методическую приверженность нового движения опыту макаренковской коммуны.

Детская трудовая коммуна имени Феликса Эдмундовича Дзержинского была образована 29 декабря 1927 года в пригороде Харькова на добровольные отчисления чекистов из своей зарплаты. Благодаря покровительству председателя ГПУ Украины (1923–1931), заместителя председателя ОГПУ (1931–1934), наркома внутренних дел УССР (1934–1937) Всеволода Аполлоновича Балицкого педагог Антон Семёнович Макаренко успешно занимался здесь перевоспитанием недавних воров и беспризорников. За пять лет коммуна превратилась в мощное учебно-воспитательное учреждение, воспитанники которого не просто учились, но и работали на построенных ими же заводах электроинструментов и фотоаппаратов ФЭД:

Коллективное воспитание строилось на принципе параллельного педагогического действия. Суть его заключалась в том, что педагоги работали не с личностью конкретного подростка, а с коллективом, группой, и индивидуальное воздействие на каждого происходило именно через группу. То есть воспитание строилось по принципу «от коллектива – к личности», а не наоборот. При этом Макаренко допускал наказание и принуждение, считая их необходимыми методами воспитания.

«Я позволил себе выставить несомненное для меня утверждение, – писал он в “Педагогической поэме”, – что пока не создан коллектив и органы коллектива, пока нет традиций и не воспитаны первичные трудовые и бытовые навыки, воспитатель имеет право и должен не отказываться от принуждения. Я утверждал также, что нельзя основывать всё воспитание на интересе, что воспитание чувства долга часто становится в противоречие с интересом ребёнка, в особенности так, как он его понимает. Я требовал воспитания закалённого, крепкого человека, могущего проделывать и неприятную работу, и скучную работу, если она вызывается интересами коллектива».

– Идеи Макаренко, – продолжает Валерий Хилтунен, – позднее подхватил Игорь Петрович Иванов, создатель методики «КТД» (коллективных творческих дел) или «коллективного творческого воспитания». В 1959 году в Ленинграде он основал Коммуну юных фрунзенцев (КЮФ) – школу районного актива старшеклассников. На Первый Всесоюзный сбор юных коммунаров в 1962 году «Комсомолка» в лице Симона Соловейчика вытащила вожатыми трёх «старших друзей» из КЮФ и несколько школьников-«кюфовцев». С этого момента появился официальный термин «коммунарское движение», которое из «Орлёнка» стало быстро распространяться по всей стране и вскоре охватило десятки тысяч последователей. Однако сегодня, трезво оглядываясь на прошлое, я могу с уверенностью сказать, что у коммунарства был ещё один учитель – это Богданов.

– Валера, скажи, пожалуйста, а в чём, по твоему мнению, связь Богданова с коммунарством? Может быть, в его системном взгляде на природу и общество, согласно которому любой элемент приобретает новое качество и раскрывается только во взаимосвязи с другими элементами, а система (коллектив) всегда больше простой суммы своих составных частей?

– Основные свои идеи Богданов изложил в фундаментальном труде «Тектология: Всеобщая организационная наука». Текст его очень сложен для восприятия, но многое можно понять из его романа-утопии о Марсе «Красная звезда» 1908 года и романа «Инженер Мэнни» 1912 года. Ленину он говорил: «Ты знаешь, не успев воспитать новое поколение людей, способных быть комиссарами духа, тебе придётся прибегнуть к уже заплесневелым, отчасти заржавелым, но ещё работающим механизмам государственного управления, основанного на иерархии, и ты зальёшь страну кровью». Сам Богданов хотел воспитать две тысячи специалистов по человеческому менталитету. Он хотел создать людей с интенцией на креатив, подготовить их духовно к восприятию нового общественного устройства. Ленин торопился, он говорил, что нам некогда заниматься всей этой вашей поповщиной. А такие люди, как Богданов, Куусинен, Коллонтай, Базаров, Луначарский, Горький, они пытались примирить ментальность и религию с коммунизмом. И они смотрели, как выяснилось, намного дальше, чем Ленин. Ведь и Сталин был во многом религиозным человеком. Есть даже версия, что Сталина благословили старцы на то, чтобы он возродил церковную историю. Даже Александра Коллонтай не побоялась в 1946 году приехать на похороны обновленческого митрополита Введенского.

– Очевидное сходство идей социалистического и христианского мировоззрений, нашедшее своё выражение в «богостроительстве», получило своё развитие в работах Каприйской школы, в которую входили Богданов, Красин, Горький, Луначарский, Покровский и другие, и группы «Вперёд», к которой, помимо каприйцев, принадлежал Вячеслав Рудольфович Менжинский, будущий председатель ОГПУ, поддержавший создание трудовой коммуны Макаренко. Однако эти идеи были категорически отвергнуты Лениным, который разгромил сборник «Очерки философии коллективизма», изданный в 1909 году Луначарским, Богдановым, Базаровым и Горьким. Но мне лично рассказывал секретарь Луначарского, с которым мы дружили, что уже в 1922 году Ленин говорил, имея в виду Богданова, что «Сашка прав». Ленин ведь закрыл Каприйскую школу и увёл всех слушателей, которых Богданов хотел подготовить как ментальных людей, в Лонжюмо – а там, помимо Ленина, были и Зиновьев (Овсей-Гершон Аронович Радомысльский), и Каменев (Лев Розенфельд), и Рязанов (Давид-Симха Зельман-Берович Гольдендах), и Ледер (Файнштейн), и Владимиров (Шейнфинкель), и Инесса Арманд, и бундовцы. Они готовили подпольщиков и боевиков. Это тоже нужно, но Богданов смотрел дальше, что будет потом. А потом понадобился креатив, творчество, готовность к сознательному труду.

– Валера, мы, наверное, достаточно подробно коснулись философских основ коммунарства. Давай теперь поговорим о наших современниках.

– Идеи Богданова восприняли в ОГПУ и доверили их реализацию, с одной стороны, Антону Макаренко – который, кстати, был эсером, но при этом ненавидел окружающее украинское население – а, с другой стороны, Станиславу Шацкому, который был выходцем из смоленских дворян, учился в Московском университете и Московской консерватории, был солистом оперной группы Большого театра. Образцом для себя он считал школу Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне, где учащиеся много внимания уделяли труду. Свою педагогическую деятельность Шацкий начал в 1905 году среди детей и подростков рабочих окраин Москвы, в 1911 году основал летнюю детскую колонию «Бодрая жизнь» на территории Обнинска. Основой жизни в колонии был физический труд: приготовление пищи, самообслуживание, благоустройство, работа на огороде, в саду, в поле, на скотном дворе. Свободное время отводилось играм, чтению, беседам, постановкам спектаклей, занятиям музыкой, пению. По предложению Луначарского с 1919 до 1932 года Шацкий руководил первой опытной станцией по народному образованию Наркомата просвещения. Сельское отделение станции в Калужской губернии включало 13 школ первой ступени, школу второй ступени и четыре детских сада. Задачи методического центра отделения выполняла колония «Бодрая жизнь». Городское отделение станции в Москве объединяло детский сад и школы первой и второй ступени. Шацкий сделал вывод, что физический труд оказывает организующее влияние на жизнь детского коллектива, первым выдвинул идею детского самоуправления. Отношения между педагогами и детьми понимались им как отношения между старшими и младшими товарищами. Большое значение придавалось воспитанию у детей чувства товарищества, солидарности, коллективизма. К сожалению, Шацкий скоропостижно умер в Москве 30 ноября 1934 года.

– Макаренко тоже скоропостижно умер 1 апреля 1939 года от сердечного приступа в вагоне подмосковной электрички. Кстати, всего через месяц после смерти Надежды Константиновны Крупской, которая его очень не любила. Зато Крупская и Аллилуева были в восторге от Шацкого. Но к моменту смерти Макаренко уже не было никого из них, так же как не было ни Богданова, ни Красина, ни Дзержинского, ни Менжинского, ни Горького, ни Луначарского. После этого коммунарская деятельность стала сходить на нет. И возродилась уже только в конце 1950-х годов.

– Шацкий и Макаренко, к сожалению, так и не состыковались. А ведь они, каждый по-своему, воплотили в жизнь идеи Маркса, создали из каторжан и беспризорников подлинных производителей. Коммуна имени Дзержинского зарабатывала миллион рублей, из которых половину забирал Харьков. Но и этого хватало для полного самообеспечения и оставалось на развитие. Численность коммуны с 60 поднялась до 600 человек и выше. У Макаренко были проекты поселения из расчёта на 100 тыс. человек. Но главное, что у них не происходило того отчуждения, о котором писал Маркс. Они по-прежнему чувствовали себя миссионерами, не скатываясь в силу успеха на позиции потребительства. Только Макаренко смог найти эту грань, разгадать психологию коллектива. Все остальные попытки воспитать из человека иной формации коммуниста провалились. Тем более, когда за дело берётся государство. Сразу возникает элита, привилегии, спецпайки, в погоне за которыми наверх лезут приспособленцы, потребители. Это и привело к развалу Советского Союза.

– За исключением белорусских коммунистов во главе с Машеровым, которые, опираясь на свой партизанский опыт, создали подлинно передовой народный социализм. И за это их не любили брежневские партократы. Потому что те им не кланялись.

– Как раз про это говорил Богданов, что один человек, вооружённый ментальностью, может поднимать и сёла, и города, и целые республики. Также как на фронте один политрук мог поднять за собой людей и решить исход боя. Вот вам и роль личности в истории. Командир строит иерархию под себя, командует, отдаёт приказы. А нужен человек, способный увлечь коллектив своим примером.

– Вот давай, Валера, поговорим о тех, кто попытался возродить опыт Макаренко.

– Для Иванова главной сложностью оказалось обоснование детского труда. Советские ревизионисты по недоумию его полностью вычеркнули. Но ведь Маркс не случайно писал в 16-м томе, что, несмотря на все ужасы нынешней эксплуатации детского труда, я категорически настаиваю, что люди будущего с девяти лет будут участвовать в общественном производстве. Когда в 1977 году обсуждали проект новой Конституции, наибольший интерес вызвала 42-я статья «Граждане СССР имеют право на охрану здоровья». В ней говорилось о запрещении детского труда. Я послал Брежневу пятьсот писем, под разными фамилиями, и она была принята в следующей редакции: «запрещение детского труда, не связанного с обучением и трудовым воспитанием». То есть мы спасли идею Макаренко. Но это началось раньше, и начал это Сима Соловейчик. Он нашёл Сухомлинского. Я ездил к Сухомлинскому, мы были друзьями. Но он всё внимание уделял умственному труду, эстетике воспитания, разработал программу «воспитания красотой». На самом деле так воспитывать нельзя. Сухомлинский был нужен Соловейчику, чтобы что-то противопоставить Макаренко. В итоге Соловейчик полностью разошёлся с Ивановым, который считал Симу диверсантом. Но и у Иванова, который во многом опирался на Макаренко, не было экономической основы. Главной формой коммуны и коммунарского движения для него стал сбор. К концу первого дня люди раскрывались, начинали создавать креатив. Эти первые «огоньки» готовились по шесть часов. Там важно всё: и как сидишь, и каким локтем касаешься соседа, и какая тональность музыки. Всё было рассчитано по минутам. Например, на второй день в 12.15 возникает проседание коллективного поля, потому что люди устают. Поэтому все идут в бассейн или поют песни на крыше. Там даже скорость смены ролей играет роль. Но некоторые пошли дальше. Например, в Горловке и в Туле. Там был свой завод, где выпускали парашюты. Или, например, собирали грибы и сбивали все цены на рынке.

– В коммунарстве важно ещё и то, что помимо практических дел каждый был обязан рассказать о них, написать что-то в газету, т. е. попробовать себя в роли комиссара.

– При этом в конце сбора комиссарский отряд показывал перспективу, движение вперёд, как бы всё надо было сделать. Поэтому комиссары, которые были постарше, пользовались огромным авторитетом. Таким в Петрозаводске был Евгений Давыдов.

– Я тоже его знал лично, он был журналистом.

– Такие люди были и в других городах. Например, Гамаюнов в Горловке. Они не давали угаснуть этому ощущению праздника, чувству товарищества, своей полезности общему делу, с которым пионеры и комсомольцы разлетались из «Орлёнка» и погружались в унылые будни. Это был прорыв в будущее, осуществление человеческой мечты о счастье. Отсюда и Тимур с его командой, и стахановское движение, и выход в космос, и богостроительство. Потому что у Бога нет другой руки, кроме твоей.

– Какова при этом роль «Комсомолки»?

– «Комсомолку» делали коммунары. Потому что, за исключением первых лиц, которых присылали сверху, все были коммунарами. А это была ежедневная газета с самым большим в мире тиражом, который к 1990 году составлял 22 миллиона 370 тысяч экземпляров. Это была даже не газета. Это была община, почти коммуна. Человек триста. Страничка «Алый Парус» была придумана Симой Соловейчиком как коммунарская стенгазета. Сима придумал три вещи. Он предложил фрунзенскую коммуну КЮФ в качестве модели коммунарского движения, «Орлёнок» в качестве кузницы комиссаров и «Алый Парус» как печатный орган коммунаров.

– С позиций сегодняшнего дня, когда обшество столкнулось с серьёзным вызовом, и оказалось, что у него достаточно скреп, чтобы не дать себя в обиду: считаешь ли ты, что коммунарство стало одной из таких скреп?

– Безусловно стало. Как мы подсчитали с Симой Соловейчиком, через коммунарские клубы прошло 500 тыс. человек. Всё наиболее светлое в комсомоле шло от коммунарства. А потом у коммунаров стали подрастать дети, за ними внуки. И эти методики работают. Я это вижу по своим внукам и правнукам.

– Можно ли коммунарское движение возродить в полном объёме?

– Можно. Для этого нужно провести определённые социологические исследования, как это сделал Иванов. Он выявил наиболее подходящий возраст и нашёл модель в виде сбора. Кроме того, нужен лагерь для подготовки комиссаров. «Орлёнок» погубили в 1965 году. Был донос в КГБ, конкретно на Гамаюнова в Горловке, что создаётся подпольная альтернатива комсомолу. Из ЦК ВЛКСМ прислали комиссию во главе с заместителем председателя центрального совета Всесоюзной пионерской организации Юрием Афанасьевым, который с 1972 по 1981 год был проректором по учебной работе Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ, при этом почему-то дважды ездил на стажировку в Сорбонну, в 1983 году стал членом редколлегии журнала «Коммунист», в 1986-м – ректором Московского историко-архивного института и одним из «прорабов перестройки», в 1990 году вышел из КПСС, в 2005 году открыто выступил против Владимира Владимировича Путина. Вот при участии этого Афанасьева всех уволили и разогнали. Архивы «Орлёнка» едва успели спрятать в гараже.

Вот такая история. И мы с Валерием Хилтуненом, стоящим у истоков коммунарского движения, надеемся, что этот опыт не канет в Лету и будет востребован грядущими поколениями строителей нового мира.