IX
Николаю не спалось, несмотря на накопившуюся за день усталость. В купе было темно, постукивали колеса на стыках, вагон мягко покачивался. Маша спала, положив голову ему на колени. На противоположной полке внизу устроилась Катюха, а на верхней спал Андрей. Николай усмехнулся. Встреча с другом детства оказалась сколь неожиданной, столь и полезной, причем во всех отношениях. И свидетелем стал, и на поезд посадил. Правда, при этом превратился в дезертира.
На вокзале пришлось понервничать. Штабс-капитан Александр Шереметьевский узнал Машу сразу, да и немудрено: фотографии членов царской семьи висели у него на стене в кабинете. Сначала пришлось уговаривать его никуда не звонить и никому не докладывать. В конце концов, Маша в буквальном смысле топнула ножкой. Только после этого штабс-капитан угомонился и начал отвечать на вопросы. На поезд он мог посадить без проблем, но вот дальше…
– Вас в Тюмени ссадят, – безапелляционно заявил он, – там будет первая проверка документов, которых у вас, считайте, нет. Тебе, – он ткнул пальцем в Николая, – свою бумажку лучше вообще не показывать. Сличат со списком тех, кто в розыске, и все. Поведут под белые рученьки.
– Что же делать?
Штабс-капитан задумался, а потом выдал такое! Он предложил составить документ, в соответствии с которым поручик Шереметьевский сопровождает в Омск арестованного преступника и двух свидетелей. На возражение Андрея, что на этом «документе» нужна подпись начальства, его старший брат заявил, что подпись можно подделать.
– Лучше всего подпись Гайды. Все патрули на дороге – чехословаки, они его подпись знают и в детали влезать не будут, – заявил он.
– Нас расстреляют, – схватился за голову Андрей.
– Кто? – поинтересовался брат. – Я вас посажу в купе, в вагон второго класса. Закроетесь и будете сидеть до самого Омска. Чуть что – тычь в нос бумагу: мол, приказ. Только я подпись подделать не смогу. Образец есть, где-то валялась тут пара бумаг с подписью генерала, но сам не смогу. Таланта нет.
– Давайте образец и составляйте приказ, – велела Маша.
Пока штабс-капитан одним пальцем печатал приказ, Маша тренировалась, а затем на глазах изумленных офицеров мастерски подделала подпись – не отличишь от настоящей! Николай молча потешался: для Андрея и его брата это был разрыв шаблона – великая княжна, подделывающая подпись.
Потом штабс-капитан посадил их в желтый вагон, в котором было тепло и даже светили электрические лампочки. Когда поезд тронулся, проводник принес им кипятку в стаканах.
– Только вот чая нету, – развел он руками.
Чай был у Катюхи в узле, из которого она извлекала сало, домашнюю колбасу, яйца, хлеб, соленые огурчики и, конечно же, курицу.
«Как все это знакомо…» У Николая даже тепло стало на душе. Он потащил из кармана бушлата фляжку с самогоном.
– По чуть-чуть, – сказал он Маше, – надо же отметить. Свадьба все-таки!
Выпили все, после чего разговор оживился. Несколько расслабившийся Андрей попросил рассказать о том, как все произошло. Николай и рассказал, опустив, разумеется, ряд подробностей. Катюха, сидевшая рядом с Андреем, тоже бойко вставляла в повествование свои пять копеек. Андрей только ахал и хватался за голову. Впрочем, угомонились быстро – усталость взяла свое.
Но к Николаю сон не шел. Не спал и Андрей. Лежа на верхней полке, он вполглаза смотрел вниз. Там, внизу, укрывшись бушлатом, спала августейшая особа, чудом спасшаяся великая княжна, царская дочь, единственная уцелевшая дочь последнего русского императора. Спала, уютно положив голову на колени своему мужу, другу его детства и побратиму, крестьянскому сыну Кольше Мезенцеву.
«Воистину неисповедимы пути Господни! – подумал Андрей. – Кто бы раньше сказал, в жизни бы не поверил. Царевна и солдат, как в сказке! С ума сойти можно!»
До Омска добрались без происшествий. Подпись генерала Гайды оказывала на офицеров и солдат Чехословацкого корпуса магическое действие. И немудрено, двадцатишестилетний офицер, за год из капитанов ставший генералом, был легендой для чехословацких легионеров.
Мир для их маленькой компании ограничился размерами купе. Молодые люди развлекались как могли, но для Николая и Маши основным развлечением стало наблюдение за тем, как Катюха охмуряет Андрея. Душевная простота девушки не позволяла делать это с каким-то умыслом, все было абсолютно искренне и невинно, Андрей ей просто нравился. И за два дня пути она таки добилась своего: поручик если и не влюбился, то всерьез увлекся сестрой Николая.
В Омск приехали рано утром. Было еще совсем темно. Вокзал был забит солдатами Чехословацкого корпуса. Оказалось, у них здесь один из штабов. На офицера, проверявшего у них документы, подпись Гайды оказала такое же магическое действие, как и на остальных. Он и объяснил, что теперь им нужно пересесть на другой поезд, пригородный, который, собственно, и доставит их в город.
Слушая его, Николай все пытался взять в толк почему Транссиб прошел в трех верстах от города? Что помешало ближе? Впрочем, изменить что-либо все равно было нельзя, и им пришлось три часа ползти до так называемого городского вокзала в набитом битком пригородном поезде.
В деревянном и невзрачном, во всяком случае по сравнению с основным, здании городского вокзала у них опять проверили документы. И опять обошлось. Вернув им бумаги, офицер даже помог им найти на привокзальной площади извозчика.
– Вам надо в штаб Сибирской армии, – сказал он.
«Правильно, именно туда нам и надо», – подумал Николай.
Большинство пассажиров поезда составляли беженцы, правдами и неправдами старавшиеся выбраться из Центральной России, или просто России, как здесь часто говорили, подчеркивая этим некую обособленность Сибири. Сейчас вся эта толпа колыхалась у маленького здания городского вокзала, растерянно рассматривая огромную площадь, ограниченную с одной стороны многочисленными тупиковыми путями, плотно заставленными теплушками и пассажирскими вагонами, над которыми вились дымки – в них жили люди, а с другой – гигантским зданием серого цвета.
– Это что же такое? – поинтересовалась Маша.
– Энто, барышня, – охотно откликнулся извозчик, – значица, правление Омской железной дороги, вот!
Николай Петрович пять лет прожил в Омске в 1970-х, когда учился в институте. Он вертел головой, узнавая и одновременно не узнавая город. В огромном сером здании в то время находился Омский институт инженеров железнодорожного транспорта, и, пардон, это был чуть ли не центр города, а сейчас – окраина.
Они уже ехали по Атамановской улице, как сообщил им словоохотливый извозчик.
«Ага, – подумал Николай, – это которая улица Ленина. Да, мало похоже, посносили многое».
Здание Кадетского корпуса он узнал сразу, его было просто трудно не узнать. А вот площадь напротив, с Никольским Казачьим собором посередине, показалась ему очень большой. Впрочем, он быстро сообразил, что к 70-м годам ее подсократили, построив здание филармонии, которого сейчас, разумеется, не было.
– Извольте видеть – Свято-Никольский Казачий собор, – продолжал свою экскурсию извозчик, – значица, главный храм Сибирского казачьего войска. Тю, дура! – прикрикнул он на прянувшую было в сторону лошадь. – Автомобилев не видала?
Обгоняя пролетку, проехал большой автомобиль. Мелькнуло бородатое лицо, красные отвороты на генеральской шинели.
«Это же Болдырев!» – подумал Николай и крикнул извозчику:
– Давай за машиной!
– Чего? – не понял тот.
– Да за автомобилем езжай! – поправился Николай.
Ехать пришлось недолго. Едва пролетка миновала какой-то сад за высоким забором, извозчик остановился со словами:
– Все, далее нельзя! Вот он, вашбродь, штаб Сибирской армии, в генерал-губернаторском дворце.
«Ага, музей имени Врубеля, – подумал Николай, – бывали, знаем».
Автомобиль между тем свернул направо и остановился перед входом в двухэтажное здание с башенкой и флагштоком на крыше. Дорогу же пролетке заступили вооруженные солдаты.
Генерал-лейтенант Болдырев с утра пребывал в мрачном расположении духа. Все шло как-то наперекосяк. Ежедневные заседания Директории, сиречь Временного Всероссийского правительства, оборачивались пустопорожней болтовней. Рассматривались какие-то второстепенные малозначащие дела. Погрязнув в этой болтовне, он еще ни разу не был на фронте, не общался с командирами боевых частей. Командовать отсюда, из Омска, было невозможно, да и как командовать, если помимо него, Главнокомандующего вооруженными силами Директории, здесь, в Омске, находились еще военный министр и командующий Сибирской армией? То, что эти два поста занимал один человек – Иванов-Ринов, – мало что меняло. Тем более что еще он был и войсковым атаманом Сибирского казачьего войска, и за ним стояла немалая реальная сила. В то же время генералов и офицеров скопилось в городе столько, что хватило бы на несколько дивизий. Многие из них отнюдь не уклонялись от фронта, они просто не знали, что им делать, а командование не знало, что делать с ними.
Тыловые структуры пухли как на дрожжах. Фактически же основу гарнизона составляли чехи. А тут еще и англичане прибыли. И Колчак. Принесла нелегкая адмирала. Все запуталось еще больше. Колчака, который толком сам еще не определился, оставаться ему в Сибири или ехать дальше, на Дон, к Деникину, поддерживали многие, проча его в диктаторы. О необходимости диктатуры все чаще задумывался и сам Болдырев, но при этом себя в этой роли он не видел – не тот характер. Но лидер нужен, лидер, способный объединить всех и всех устроить. Ну или, во всяком случае, большинство!
Генерал поежился. Даже солнечное утро не радовало его. Тем более что предстояла встреча с Колчаком, Ивановым-Риновым и несколькими высшими офицерами армии. Предстоял разговор как раз о том, как быть дальше. Как выкручиваться из этого клубка противоречий.
Краем глаза Болдырев скользнул по извозчичьей пролетке, которую обогнал автомобиль. Четверо пассажиров, сидевших в ней, выглядели довольно любопытно: молодой офицер, рабочий (судя по одежде) и две девушки, по виду мещанки. Генералу показалось, что одного из них, а именно рабочего, он видел раньше. Но мало ли.
Перед подъездом штаба толпилось несколько офицеров, занятых разговором с генералом Радолом Гайдой. Чех перешел на русскую службу и сейчас командовал Екатеринбургской группой войск. Но возрастом он был ненамного старше окружавших его молодых офицеров, а значит, и общие темы имелись. Болдырев поморщился: Гайда явно приехал с Колчаком, под чье влияние он попал еще во Владивостоке.
«Будут давить», – подумал он, доставая папиросу.
Строго говоря, курить на улице не полагалось – моветон. Но очень хотелось.
«Ничего, мне можно», – подумал генерал, прикуривая от протянутой кем-то из офицеров зажигалки.
Поприветствовав офицеров и пожав руку Гайде, Болдырев направился к подъезду.
– Ваше превосходительство! Василий Георгиевич! – услышал он чей-то крик.
Болдырев обернулся. Кричал тот самый рабочий из пролетки. Его спутники стояли рядом с ним на углу Дворцового проспекта. Ближе им не давали подойти часовые. И тут генерал узнал кричавшего, это был Мезенцев, солдат его полка. И отличный солдат, между прочим. Но времени не было, его уже ждали.
Однако же что-то остановило Болдырева, внезапно как-то странно засосало под ложечкой, и предчувствие каких-то важных новостей охватило его. Не просто так появился здесь Мезенцев, живший, как это помнил генерал, на Урале. Да он вообще, насколько помнил Болдырев, лучший солдат полковой команды разведчиков, ничего не делал просто так.
– Пропустите их, – крикнул он.
Подойдя, Мезенцев вытянулся по стойке смирно.
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
Вытянулся и подошедший вместе с ним молодой поручик. Девушки скромно пристроились сзади. Они были хорошенькими. Нет, одна, отметил про себя генерал, был хорошенькая, даже очень, а другая – просто красавица. С синими глазами, не голубыми, а именно синими. И большими. И еще он обратил внимание, что девушки ведут себя по-разному. Одна потупилась под взглядами окруживших их офицеров, было видно, что она не привыкла к такому вниманию мужчин. Другая же вела себя так, как будто всю жизнь была окружена этим вниманием.
– Здравствуй, Мезенцев! – улыбнулся Болдырев, протягивая солдату руку, которую тот с почтением пожал. – Сразу тебя узнал. Что случилось, кавалер? И откуда такая представительная делегация?
– Ваше превосходительство, имею сообщить особо секретные сведения государственной важности! Как раньше говорили: слово и дело!
Улыбка слетела с лица. Болдырев молча смотрел на Николая. Он слишком хорошо знал своего солдата и понимал, что уралец не шутит.
– Поручик, вы тоже по этому делу? И барышни?
– Так точно, ваше превосходительство! – вытянулся Шереметьевский.
– Тогда пойдем, – бросил генерал и, не ответив на недоуменный взгляд Гайды, направился к подъезду.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Болдырев обернулся и опять отметил разницу в поведении девушек. Одна поднималась по такой лестнице едва ли не впервые в жизни, глядя под ноги и поминутно спотыкаясь. Другая, не глядя, цокала каблучками по чугунным ступенькам, придерживая платье спереди двумя пальчиками. Но главное – спина, спина ее была абсолютно прямая. От рождения так ходить не будешь, так учат ходить, и не один год!
«Она не мещанка, – подумал Болдырев, – она дворянка, без сомнения, причем знатная. Манеры привиты с детства. И я ее где-то видел».
Поднявшись на второй этаж, он повернул направо в приемную, сбросил на руки адъютанта шинель и прошел дальше, в бывшую столовую, сейчас оборудованную как комната для совещаний. Посередине стоял круглый стол со стульями, а вдоль стен – несколько диванов. На них и разместились ожидавшие Болдырева офицеры. Колчак в черной адмиральской форме стоял у окна.
– Прошу прощения, господа. Непредвиденное обстоятельство задержало. Да вот и оно. – Он обернулся к входящей вслед за Гайдой компании. – Прошу любить и жаловать – мой солдат, сослуживец по Полтавскому полку. Говорит, что имеет важное секретное сообщение государственной важности. Я его хорошо знаю, он не врет. У него два креста, между прочим.
– Три, – поправил Николай генерала.
– Вот как? Тем более. Значит, ты у нас унтер-офицер?
– Бывший.
– А почему не в армии? – спросил щуплый генерал с большими холеными усами.
«Кажется, это Дитерихс», – подумал Николай и ответил, не вдаваясь в подробности:
– Так получилось.
– Господа, мы теряем время. – Колчак подошел к Мезенцеву. – Если у вашего солдата, Василий Георгиевич, есть что сказать, пусть говорит.
– Говори, Мезенцев, не стесняйся, – сказал Болдырев, – тут более чем представительная компания для ознакомления с секретными сведениями. Вот, изволишь ли видеть, генерал Иванов-Ринов, командующий Сибирской армией, генерал Дитерихс, начальник штаба Западного фронта, полковник Сахаров, начальник моего штаба, генерал Гайда, командующий Екатеринбургской группой войск, вице-адмирал Колчак и контр-адмирал Тимирев. Так что говори, мы тебя слушаем.
Николай кивнул и молча сделал шаг в сторону. Маша вышла вперед, медленно развязывая серый деревенский пуховой платок.
– Собственно говоря, господа, секретное сообщение – это я.
С этими словами она стащила платок, открывая глазам присутствующих свою стриженую голову. Волосы за три месяца отросли сантиметров на шесть, но, от природы мягкие и вьющиеся, легко поддавались причесыванию. Сейчас же они были растрепаны, и Маша больше походила бы на взъерошенного мальчишку, если бы не ее красивая шея с гордо посаженной головой.
Теперь все взгляды устремились на нее. Мужчины, забыв о секретах, растерянно рассматривали Машу. Гайда так и вовсе приоткрыл рот. Николай обратил внимание, как побледнел и подался вперед Тимирев, как хмурится Дитерихс.
Маша обвела глазами присутствующих.
– Дело в том, господа, что я – великая княжна Мария Николаевна.
«Гоголь, – подумал Николай, – немая сцена! К нам едет ревизор!»
Первым опомнился Сахаров.
– Мадемуазель, – он закашлялся, – вы сделали очень серьезное заявление. Но есть ли у вас какие-либо документы, подтверждающие ваши слова?
– Нет, – спокойно ответила Маша, – какие у меня могут быть документы, если меня вынули из могилы?
– Ты же служил на «Штандарте»… – Колчак повернулся к Тимиреву.
– Да, но давно, – растерянно ответил тот. – Великой княжне тогда было одиннадцать лет. Похожа, не спорю, но я не могу утверждать наверное. Тем более эта прическа!
– А я вас помню, Сергей Николаевич, – улыбнулась Маша, – вы были, кажется, старшим офицером. Помните, как «Штандарт» сел на мель в финских шхерах? Мне было девять лет, но я все запомнила – еще бы, настоящее кораблекрушение! Все суетились, бегали туда-сюда, а вы так ругались… – Маша, видимо, вспомнив те события, широко улыбнулась. – А потом вы перевезли меня, Анастасию и мама на «Элекен». Как давно это было. – Она опять улыбнулась, но уже совсем печально.
Тимирев из бледного стал пунцовым и полез за носовым платком.
– Господа, – сказал Дитерихс, – никто из нас не может ничего утверждать наверное. Извините, мадемуазель, но с членами семьи государя мы в основном знакомы только по фотографиям. Опознать вас может только человек, видевший вас относительно недавно, но это требует времени.
– Я не тороплюсь, – спокойно сказала Маша, – только, может быть, вы предложите мне и моим спутникам сесть?
– Да, конечно, – спохватился Иванов-Ринов, – садитесь, барышни, и вы, господа.
– Все это хорошо, – немного раздраженно сказал Колчак, – но где мы будем искать людей, способных подтвердить слова этой милой девушки, действительно похожей на великую княжну Марию? Насколько я знаю, самозванки уже были?
– Да, была одна барышня, которая выдавала себя за великую княжну Анастасию. Но ее быстро разоблачили.
Маша горько усмехнулась. В комнате было довольно жарко, и она стала одну за другой расстегивать пуговицы суконного жакета, последняя никак не поддавалась.
– Катюша, помоги! – обернулась она к Кате.
Та, быстро вскочив с дивана, помогла великой княжне снять жакет, а затем и большой платок под ним. Маша осталась в своей синей парочке, которая очень шла ей. Заодно Катюха несколькими быстрыми движениями навела на Машиной голове относительный порядок.
Генерал-лейтенант Болдырев молча наблюдал за девушкой. Нет, он не узнал ее, так как никогда не видел. Разве что издали, в Могилеве, и на фото, причем либо в шляпке, либо с волосами. Но он знал Мезенцева, знал, что уралец ничего не делает зря. Да и вообще, он как-то сразу поверил, что перед ним – великая княжна. Каким образом она здесь оказалась и знает ли она ответ на главный вопрос, он не ведал. Но он уже твердо понимал, что с этой минуты все изменится. Появление великой княжны в Омске могло в корне изменить всю политическую ситуацию. Впрочем, это во многом зависело от самой княжны.
Болдырев вздохнул и достал папиросу.
– Господа, право же, – воскликнула Маша, – здесь уже топор можно вешать! У меня волосы неделю табаком пахнуть будут.
Последний аргумент оказал решающее воздействие. Курившие погасили папиросы, а Тимирев приоткрыл окно.
– Господа, – проговорил полковник Сахаров, – я, кажется, знаю выход из нашей щекотливой ситуации.
– И? – Иванов-Ринов вопросительно посмотрел на него.
– В канцелярии штаба работает офицер, который много рассказывал о своем лечении в одном из царскосельских лазаретов два или три года назад. О том, как за ранеными ухаживали государыня и великие княжны.
– А, это полковник Жеймо! – воскликнул Иванов-Ринов.
– Владимир Клементьевич? – спросила Маша.
«Опять немая сцена, – подумал Николай, – ну откуда самозванка может знать имя и отчество офицера, о присутствии которого в штабе она не знала».
Сахаров покашлял и добавил:
– Кроме того, в номерах «Европа» проживает полковник Кобылинский с супругой, недавно приехавший из Тобольска.
– Евгений Степанович тоже здесь! – ахнула Маша. – И Клавдия Михайловна!
Колчак побледнел, Тимирев дрожащими руками начал застегивать верхние пуговицы своего морского кителя. В комнате стало очень тихо. Напряжение как будто повисло в воздухе. Вызванный адъютант бросился искать полковника Жеймо. В «Европу» послали еще одного офицера.
Суета в комнате для совещаний не осталась незамеченной в здании штаба. За закрытыми дверями комнаты уже собиралась толпа.
Дверь распахнулась. Вошел круглолицый полноватый пожилой полковник. Черные усы его, вероятно подкрашенные, контрастировали с седой головой. Он вытянулся и, глядя на Болдырева, доложил:
– Полковник Жеймо по вашему… Ох! – Он схватился за сердце и, забыв о субординации, обратился уже к сидевшей на стуле девушке: – Ваше… Ваше… Не может быть! Ваше императорское высочество?
– Здравствуйте, дорогой Владимир Клементьевич! Очень рада вас видеть живым и здоровым!
– Вашими заботами, ваше императорское высочество! Но как вы здесь? А остальные? Великие княжны? Государь, государыня?
Маша продолжала улыбаться кончиками рта, той своей чарующей улыбкой, но в голосе ее было столько боли, что она ощущалась присутствовавшими физически.
– Они все убиты, дорогой Владимир Клементьевич! Их расстреляли, спаслась только я.
Общий вздох ужаса прошелестел по комнате и приемной, где уже яблоку негде было упасть. По лицу Жеймо потекли слезы. Между тем генерал Болдырев, сдерживая волнение, обратился к нему:
– Полковник, вы убеждены, что перед вами великая княжна?
– Да, конечно! Впрочем, эти волосы! Такой я великую княжну не видел! Не знаю… Но нет, а голос, а глаза? Где же ваши волосы, ваше императорское высочество?
– У меня была рана на голове, и волосы пришлось обстричь.
– Боже мой, боже мой! – Полковник встал на одно колено и прижался губами к Машиной руке.
– Пустите, ну, пустите же, господа! – Кто-то пытался протиснуться к дверям.
Наконец это ему удалось, и Болдырев узнал поручика Попова, еще одного своего сослуживца по 30-му Полтавскому полку. Правда, служили они в разное время, но, когда ставший инвалидом поручик (у него не было руки) обратился к нему за помощью, Болдырев, естественно, помог и пристроил его при штабе, благо уцелела правая рука и заниматься делопроизводством офицер мог. Но сейчас его было не узнать – Попова трясло. Увидев великую княжну, поручик бросился к ее ногам.
– Ваше императорское высочество! Мария Николаевна!
– Господи! – Маша вскочила. – Попов, Костя! Вы!
– Я, я! Вы узнали меня! Я ведь вам жизнью обязан, вам и Анастасии Николаевне! Если бы не вы, не ваши доброта и участие, я бы застрелился! – Он с какой-то иррациональной надеждой смотрел на нее. – Неужели все?
– Оставьте надежды, милый Костя, никого нет в живых.
– И Анастасии Николаевны?
– И ее тоже.
Поручик зарыдал, опустившись на пол и уткнувшись великой княжне в колени. Это было страшно. Взрослый мужчина плакал как ребенок, всхлипывая и подвывая. Маша одной рукой прижимала его голову к своим коленям, а другой гладила по голове. По ее щекам тоже текли слезы.
Не выдержав, закрыл лицо руками и заплакал Дитерихс. Колчак, белый как мел, молча стоял, шаря руками по столу. Тимирев отвернулся к окну, его плечи тряслись. Плакали и многие офицеры в приемной.
Внезапно Маша вытянула руку к двери:
– Евгений Степанович!
На стоявшем в дверях офицере не было лица, его губы тряслись.
– Мария Николаевна! Боже мой! – Он бросился к ней, стал целовать ей руки.
– Дорогой мой Евгений Степанович! Как нам не хватало вас в Екатеринбурге! Папа вспоминал вас все время, вспоминал те беседы, которые вы вели. Он ведь почитал вас как своего последнего друга!
Кобылинский зарыдал.
– А сейчас я думаю, что хорошо, что вас оставили в Тобольске, иначе бы расстреляли вместе с нами. – Маша поцеловала офицера в лоб.
Кобылинский сделал шаг назад и, обведя всех полными слез глазами, срывающимся голосом произнес:
– Господа! Вне всякого сомнения, перед нами – ее императорское высочество великая княжна Мария Николаевна!
