XIX
После завтрака бледная и решительная Маша попросила Николая зайти к ней.
– Коля, я решилась! Надо действовать, но сначала нам нужно все обсудить и наметить дальнейшие шаги. Я решилась, но не знаю, до конца не поняла, как мне надо брать власть.
Николай молча смотрел на нее. Маша сильно изменилась, стала бледнее, черты лица стали чуть жестче. Это была уже не беззаботная царевна, обитательница Царского Села, а серьезно повзрослевший человек, который должен был объявить о самом важном в своей жизни решении. Но как это сделать, он и сам не знал. И спросить не у кого. Хотя, впрочем…
– Поедем к отцу Сильвестру!
Маша остановилась посреди комнаты и посмотрела на него.
– К отцу Сильвестру?
– Да! Он единственный знает о нас, обо мне. Только он может подсказать что-то дельное. К тому же он не рядовой приходской священник, а архиепископ. Лицо не последнее в церковной иерархии.
Николай попросил Шереметьевского подогнать к гостинице коляску с закрытым верхом. Вышли через черный ход и спустя несколько минут были уже возле архиерейского дома.
Архиепископ Омский и Павлоградский Сильвестр внимательно рассматривал молодую пару, сидевшую напротив. Девушка была ему понятна. Он, конечно, не был ясновидящим, но великая княжна была его современницей, и ее поступки он мог предполагать. В известной степени, конечно. Сидевший рядом с ней молодой мужчина вызывал куда больший интерес. Он был человеком из другого времени, и это было видно по его глазам. Спокойный взгляд уверенного в себе человека, без подобострастия и пиетета перед церковной особой такого ранга. Архиепископу внезапно пришла в голову мысль, что гость и в Бога-то, наверное, не верит. Или верит в куда меньшей степени, чем его спутница.
Отец Сильвестр еще раз провел по ним взглядом и подумал: «А ведь они пара! Действительно пара, перед Богом и людьми! Две половинки! Воистину неисповедимы пути Господни!»
Архиепископ вздохнул и, прерывая затянувшееся молчание, молвил:
– Что привело вас ко мне, дети мои?
– Ваше преосвященство! – Маша стала быстро и сбивчиво объяснять архиепископу свои сомнения и мучения, но тот быстро прервал ее:
– Подожди, дочь моя, я вижу, ты в смятении и растерянности. Пусть говорит твой спутник. Выскажитесь вы, Николай! Так, кажется, вас зовут.
Николай так близко смог рассмотреть архиепископа впервые. Темноволосый, с проседью, окладистая борода, густые брови, довольно грозное выражение лица. Но это скорее от природы, чем от характера. Хотя характер у него тоже ого-ого! Внимательный взгляд умных, проницательных глаз. И стрелки перевел ловко с Маши на него.
– Да, ваше преосвященство, – Николай согласно кивнул головой и продолжил: – Нам нужен ваш совет. Нам, точнее великой княжне, нужно принимать решение о том, в каком качестве она хочет видеть себя в дальнейшем. В силу отсутствия политического опыта ей это сделать трудно, а я не могу ей что-либо посоветовать в силу недостаточного знания реалий этого времени.
– Скажите, Николай, – задумчиво произнес архиепископ, – ведь это вы отговорили Марию Николаевну вести жизнь простой крестьянки?
– Да, я! – ответил Николай.
– Почему? Ведь для вас, лично для вас, это было бы даже лучше. Жили бы спокойно в деревне, выправили бы новые документы. И искать бы ее никто не стал! А сейчас вы даже не можете вести нормальную семейную жизнь. И сколько продлится такое положение, Бог весть!
– Я считал и считаю, что в силу своего статуса, полученного при рождении, Маша, – он споткнулся и поправился, – Мария Николаевна может оказать немалое влияние на ход событий. Немалое, если не решающее. Учитывая ее ум, прекрасную память, умение общаться с людьми и влиять на них. За последние дни моя уверенность только укрепилась.
– Я полагаю, что во многом успехом своих многочисленных встреч, о которых я информирован, ее императорское высочество обязано вам.
– Отнюдь, – возразил Николай, – как раз тут мое влияние было минимальным. Я мог дать только предварительную информацию о некоторых личностях. Да и ту только, которую помнил. Мое послезнание, на которое вы намекаете, тут не работало, поскольку в моей истории подобная ситуация не возникала. Мария Николаевна погибла со всей семьей, правителем России стал адмирал Колчак, и все пошло по совершенно иному пути.
Архиепископ внимательно смотрел на него и после некоторой паузы сказал:
– Я бы хотел понять, что вы за человек, Николай. В чем суть ваших поступков, почему вы стремитесь сделать именно так, а не иначе? В чем ваша личная корысть? Не найдя ответы на свои вопросы, я ничего не смогу вам подсказать.
– В чем личная корысть? – задумчиво переспросил Николай. – Понимаете, я дитя империи. Как вам это объяснить? Когда я умер там, в той своей жизни, мне исполнилось шестьдесят лет. Зрелый возраст, не так ли? Так вот, значительную часть, половину своей жизни я прожил в империи. Ведь большевики, победив, стали строить и построили свою империю – Советский Союз. Да, на обломках старой, да, разрушив все, что можно было разрушить. Да, с абсолютно новой идеологией, на других принципах, с другими правилами, но построили. А потом постепенно стала возвращаться и атрибутика той, старой Российской империи. В армию вернулись погоны и аксельбанты, появились ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского. Народные комиссариаты вновь стали министерствами. И многое другое.
Я с детства гордился своей страной. Гордился тем, что именно в ней впервые победила социалистическая революция, что моя страна построила сотни и тысячи заводов и фабрик, победила в страшной войне с едва ли не всей Европой, поднимала целину, первой запустила человека в космос, перекрывала реки, строила каналы, дороги и города. Да, одни ее ненавидели, другие любили, но боялись и уважали все! Я до сих пор помню строки гимна:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый могучий Советский Союз!
Я был сыном своей страны. Я с гордостью носил на лацкане школьного пиджака октябрятскую звездочку, а затем – пионерский значок. И не прятал пионерский галстук в карман после уроков. Комсомольский билет сменился партийным. Я верил, понимаете, искренне верил, что жизнь станет лучше, что имеющиеся трудности будут преодолены.
А империя тем временем уже гнила. Разумеется, с головы. А потом рухнула, рассыпалась как карточный домик. Обошлось, правда, без большой крови, но кое-где постреляли. Сначала даже была эйфория: свобода после коммунистического «рая», единая Европа, общечеловеческие ценности и все такое. А потом выяснилось, что Россия – не империя никому не нужна, ее как бы нет, на нее все плевать хотели. Хотели и плевали! Эйфория сменилась жгучим чувством унижения и стыда. Стыда перед многими поколениями русских людей, своим потом и кровью создававших империю. Это «синдром великой державы», так успокаивали нас западные «друзья», это пройдет. Не прошло, потому что все мы были детьми империи и тосковали по ней. И по той, которую потеряли в семнадцатом, и по той, которая перестала существовать в девяносто первом. Рухнула империя, и вместе с ней у многих рухнула жизнь, семья. У меня – тоже.
Николай вдруг заволновался, подумав, что заговорил не о том, не о личном сейчас шла речь. Он замотал головой.
– Нет, это все ерунда, это не главное. Не в этом дело! Есть такая наука – демография. Так вот, ученые подсчитали, что если бы не катаклизмы, обрушившиеся на Россию в первой половине двадцатого века – две революции, две мировые войны, Гражданская война, голод, разруха, эпидемии, эмиграция, политические репрессии и прочее, – ее население к концу столетия было бы больше на сто тринадцать миллионов человек. Здесь, конечно, учтены не только непосредственные потери, но и косвенные демографические потери. То есть учтены и дети, которые не родились, потому что погибли их возможные родители, и дети этих детей.
Николай замолчал, испугавшись эффекта от своих слов. Маша беззвучно плакала, сжав руками виски. Архиепископ, задыхаясь, рвал ворот. Наконец, вздохнув со всхлипом, глядя на Николая полными боли глазами, он произнес:
– Сколько?
– Сто тринадцать миллионов, – повторил Николай. – Цена безответственности одних и жажды власти других.
Он тяжело вздохнул.
– Вот и вся моя корысть. Я хочу попытаться что-то изменить. История России может пойти по-другому. Знаете, ваше преосвященство, я не очень верующий человек, но я верю, что Господь не просто так перенес мою душу в тело моего деда. Ни время, ни место не случайны! И спас я любимую женщину не только для себя, но и для того, что она должна совершить. Я не знаю, как еще мне объяснить вам…
– Не надо, – тихо сказал отец Сильвестр и неожиданно сжал руку Николая в своей руке. – Я верю вам. Ваши помыслы чисты, а боль искренна. Вы хотите изменить ход истории к лучшему.
– Да, я убежден, что тот вариант истории, который пережила Россия в двадцатом веке, не является единственно возможным. Прежнюю Россию не вернуть, но можно построить новую, основанную на более справедливых принципах, избежав при этом кровавых революционных методов. Можно остановить Гражданскую войну или хотя бы сократить ее продолжительность. Сейчас конец восемнадцатого года, положение отнюдь не критическое, большевики еще не стали абсолютными властителями умов. Нужна альтернатива! И это может быть только монархия! Только ее, только самодержавие можно противопоставить диктатуре пролетариата!
– Есть мнение, что народ устал от монархии, – возразил архиепископ.
– Народ устал не от монархии, а от слабого монарха! Прости, Маша, но это так… – Николай посмотрел на великую княжну. Та только кивнула головой.
– Вера в доброго, а по сути – сильного царя, – продолжил Николай, – будет сильна в народе и спустя сто лет. Когда люди через голову местных органов власти обращаются с жалобами непосредственно к главе государства – это менталитет! Вот приедет барин, барин нас рассудит!
– Вы хотите противопоставить большевистскому вождю равнозначного лидера и считаете, что им может стать Мария Николаевна?
– Да!
– Почему?
– Потому что более никто из Романовых для этой роли не годится. Извините меня за цинизм, но она молода, красива, умна, обладает достаточно решительным характером, наконец, она никак не замешана в различных злоупотреблениях, которые вменяют в вину многим членам императорской фамилии. Она чудом избежала смерти! В глазах многих она, простите меня за богохульство, почти святая!
– Да, – задумчиво произнес архиепископ, глядя на залившуюся краской великую княжну, – ореол мученичества, да.
Он помолчал, не сводя с нее взгляда.
– А вы, Мария Николаевна, готовы взять на себя такую ношу?
– Готова, – тихо ответила Маша, – но мне очень страшно. Если бы не Коля, если бы его не было рядом…
– Ну, не боятся только дураки, – усмехнулся отец Сильвестр, – что же касается Николая, то я надеюсь, что он и далее будет подле вас.
Архиепископ надолго задумался, устремив взгляд в окно.
– Вы заявили, Мария Николаевна, что не признаете отречения государя, так?
– Так.
– Тогда в чем ваши сомнения? Трон пустовать не может! Король умер, да здравствует король!
– Мы думали о чем-то вроде престолоблюстителя или регента, во всяком случае, до завершения Гражданской войны. Тогда можно было бы созвать Земский собор…
– Какой Земский собор, какой престолоблюститель? – удивился отец Сильвестр. – Престолоблюститель – это у нас, у церкви. Престолоблюститель патриаршего престола называется. До тех пор, пока не изберут нового патриарха, так сказать, исполняющий обязанности. Земский собор собирают при смене династии. Вот когда избирали нового царя в начале семнадцатого века, собирался Земский собор. Что же касается регента, то при пустом троне какой регент? Регентом была, например, царевна Софья при малолетних государях Иване и Петре, должна была стать Екатерина Великая при Павле, но не стала, предпочла царствовать сама.
– Так что же нам делать? – растерянно произнесла Маша.
– Давайте разбираться, дети мои, – вздохнул архиепископ и строго взглянул на Машу, – только без слез.
– Хорошо, – прошептала она.
– Наследник-цесаревич Алексей Николаевич, царство ему небесное, был бы жив, унаследовал бы отцу своему государю императору Николаю Александровичу, царство ему небесное, без всяких там Земских соборов, верно?
Великая княжна утвердительно кивнула головой.
– По причине смерти цесаревича наследником становится великий князь Михаил Александрович, о судьбе которого мне ничего не известно.
Архиепископ вопросительно посмотрел на Николая.
– Расстрелян в Перми еще в июне.
– Да, – вздохнул отец Сильвестр и перекрестился, – крепко взялись большевики за Романовых. Ну а следующий у нас кто?
– Великий князь Кирилл Владимирович, – ответила Маша.
– Это который женат на своей кузине?
– Да. Государь простил его.
– Ничего у него не выйдет. То, что покойный государь его простил, важно, конечно, но недостаточно. Церковь его брак не признала и не признает. Это противу всех правил!
– Значит, права на престол он теряет? – спросил Николай. – К тому же он уехал за границу.
– Тем более, – согласно кивнул архиепископ. – И он теряет, и его дети.
– Следующие – его братья, – сказала Маша, – Борис, потом Андрей. Но где они, я не знаю.
– Если мне не изменяет память, где-то на Северном Кавказе, с матерью и любовницами. Но точно не помню. Сидят и не высовываются. Нескольких великих князей расстреляли в Петрограде, это я помню точно, но кого именно, не скажу. Тем не менее их еще осталось много как грязи… Николаевичи, Константиновичи разные…
– Эк вы их непочтительно, – усмехнулся архиепископ, – сразу чувствуется, что не нашего времени вы человек. Осторожней надо быть.
– Стараюсь, – буркнул Николай.
– А в общем вы правы. Императорская семья большая, и мужчин, имеющих права на престол, немало. Только вот где они? Кто-то в руках большевиков, с них спросу нет, но кто-то уже покинул Россию, кто-то остался, но никак себя не проявляет. Одно дело после февраля – чего ж было протестовать против того, что сами и сотворили. Но после большевистского-то переворота прошел уже год, и я не слышал, чтобы хоть кто-то из членов императорского дома воззвал к народу, призвал к борьбе с большевиками, поучаствовал в ней! Вам что-нибудь известно?
– Я точно знаю, что в настоящий момент в Крыму находятся вдовствующая императрица Мария Федоровна с дочерями, великие князья Николай Николаевич, Петр Николаевич и Александр Михайлович.
– И что?
– И ничего. Немцы предложили Николаю Николаевичу российский престол в обмен на подписание Брест-Литовского договора. Он отказался.
– Ну, тут он прав!
– Конечно, но в остальном – полная безынициативность! Что же касается Марии Федоровны, то она заявила о своем отказе в участии в политической деятельности. Мол, Романовы не должны участвовать в Гражданской войне!
– Интересная точка зрения, – усмехнулся архиепископ, – нагадили – и в кусты! Извините, Мария Николаевна, к вам это, разумеется, не относится. К единственной, пожалуй.
Архиепископ задумался, нахмурив брови, а затем, разведя руками, произнес:
– Мне кажется, что полное самоустранение членов императорской семьи мужского пола от участия в политической жизни России если и не лишает их права претендовать на престол, то дает такое право и женщинам, в частности Марии Николаевне как единственной уцелевшей наследнице последнего императора.
– Но ведь они смогут впоследствии оспорить мое решение, – возразила великая княжна.
– Могут, – согласился архиепископ, – юридически могут. И тут уже многое будет зависеть от тебя, дочь моя, от той поддержки, которую ты сможешь получить у народа. Если народ не захочет, то и свергнуть тебя никто не сможет.
– Вашими бы устами… – вздохнула Маша.
– При чем здесь мои уста? Это объективная реальность, которой вы следуете уже сейчас. Я внимательно слежу за твоими действиями, дочь моя. Да-да, не удивляйтесь! И осведомители у меня есть, и многие из тех, с кем ты общалась в последнее время, идут ко мне исповедоваться. Скажите, встречи преимущественно с военными – это случайность или вы так планировали?
– Планировали, – ответил Николай. – Первую скрипку в Омске, да и вообще в Сибири, сейчас играют военные. Гражданская администрация, та же Директория, власть имеет чисто формально, до тех пор, пока ей позволяют ее иметь.
– Верно подмечено, – усмехнулся отец Сильвестр, – и действуете вы правильно. А вот объясните мне, почему сейчас для вас столь необходима поддержка офицерства и казачества, а остальными можно и пренебречь?
– Пока пренебречь, – поправил архиепископа Николай, – а остальное все просто; я думаю, вы это отлично знаете. Рабочего класса в Сибири и на Дальнем Востоке практически нет, так, крохи. Крестьянство – зажиточные старожилы, народ степенный, обстоятельный, религиозный и патриархальный, одно слово – чалдоны. Резких телодвижений они не любят, в том числе и смену власти. Большевики им по барабану – земля у них есть. Главное, их не трогать. Вот и выходит, что наиболее активная часть населения – это бежавшее от большевиков и выступившее против них офицерство и казачество, еще более зажиточная, чем старожилы, часть населения Сибири, которая законно опасается за свои привилегии и землю. Наиболее проблемная часть населения – переселенцы-новоселы, особенно последней волны, приехавшие в шестнадцатом-семнадцатом годах и не получившие никакой земли. Вот они-то – питательная среда для большевистской пропаганды, за них еще надо будет бороться.
– Как?
– Для начала хотя бы восстановив процесс выделения им наделов и выплат хоть каких-то подъемных на обустройство. Они приехали сюда, за тысячи верст, за землей, многие готовы ждать, но их тревожит неопределенность. Если же добрая императрица начнет, хотя бы начнет, давать землю и заниматься их проблемами, то они – наши! Русский народ достаточно инерционен, я уже говорил про веру в доброго царя. Зайдите в любую избу, и вы увидите портреты членов императорской фамилии, и это спустя почти два года после отречения.
– А у тебя я не видела… – Маша повернулась к Николаю.
– Ну, дорогая моя, у нас полгода была советская власть с далеко не самыми адекватными ее представителями во главе. Я думаю, ты на этих особей насмотрелась. Вот и поснимали фотографии со стен от греха. А в сундуке у мамы на крышке наклеены фотографии Александра Третьего и Марии Федоровны, по-моему, сразу после коронации. Твою бабушку моя мама особо привечала, говорила, что они с ней одного поля ягоды.
– Как это? – изумилась Маша.
– Маленькие обе, не заметила?
– Точно, Пелагея Кузьминична ростом совсем как бабушка! – рассмеялась Маша.
Архиепископ молча улыбался в бороду, наблюдая за молодыми людьми и в особенности за великой княжной. Смех делал ее совершенно очаровательной.
«Проста, естественна, – думал он, – а это нравится людям!»
– Вот мама и говорила, – продолжил Николай, – мол, росточку маленького, а каких мужиков огромадных приручили.
– Да, действительно, Петр Иванович ростом с дедушку, только в плечах поуже! – снова засмеялась Маша, а потом, вновь став серьезной, обратилась к архиепископу: – Ваше преосвященство, мне, наверное, нужно будет провозгласить манифест?
– Конечно, – согласился тот, – моя библиотека в вашем распоряжении. Здесь много всего, в том числе и все манифесты российских монархов. Вы только поясните мне, что дальше-то намерены делать? Как я понимаю, Николай, ход Гражданской войны вам известен?
– Известен, не в деталях, но основные события помню хорошо. Но ведь это не главное, и вам как священнослужителю это должно быть известно.
– Вот как? Что же главное?
– Главное – это борьба за умы. Можно одержать военную победу уже этой зимой, во всяком случае, на Уральском фронте для такой победы создадутся все предпосылки, но ей будет грош цена, если нам не удастся оторвать от большевиков народ, в первую очередь – крестьянство. Знаете, английский генерал Нокс, который находится сейчас в Омске, в девятнадцатом году сказал, точнее скажет… или уже не скажет… – Николай запутался и, мотнув головой, закончил: – В общем, в моей истории он сказал: «Можно разбить миллионную армию красных. Но если сто пятьдесят миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бессмысленно помогать белым». Вот за умы этих-то ста пятидесяти миллионов надо бороться. Сумеем предложить им альтернативу, и войны никакой не нужно будет. Она потеряет смысл.
– А что вы видите в качестве альтернативы? Какую политическую программу вы считаете возможным противопоставить популизму большевиков?
«Силен поп, слова-то какие знает, популизм», – подумал Николай и ответил:
– Популизм придется бить популизмом.
– Это как же? – удивился отец Сильвестр.
– Это значит, что в качестве идеологической и политической программы нам необходимо принять программу большевиков. Практически на сто процентов!
– Вы это серьезно? – Архиепископ изумленно смотрел на Николая.
– Абсолютно! Предложите что-нибудь лучше!
Архиепископ надолго задумался.
– Какая-то истина в ваших словах есть, – сказал он наконец, – а кроме того, с вами трудно спорить, так как вы знаете, из-за чего белые проиграли в вашей истории.
– Вот именно, – улыбнулся Николай, – и не спорьте.
– Тем более, – продолжил архиепископ, – что вы знаете и как выполнить все те невыполнимые обещания, которые надавали народу большевики.
– С этим сложнее, но в общих чертах представляю. В любом случае способы выполнения их не будут такими же радикальными, как у большевиков. Травить крестьян газами мы не будем!
– Вот как, дошло и до такого?
– Да, и до многого другого. Сами понимаете, землю-то взять было неоткуда, вот и пришлось большевикам снижать численность крестьян, чтобы освободить землицу.
– Боюсь, что ваши идеи многим не понравятся. Сибирским мужикам, впрочем, это все равно, офицерам и казакам можно напомнить о присяге и посоветовать не лезть в политику, а вот интеллигенция раскричится не на шутку! С ними что будете делать?
– Совсем отмороженных – сажать, а остальным винтовку в руки – и в окопы! Нечего за мужицкими спинами отсиживаться и в них же плевать! Тоже мне, мозг нации! Вот скажите мне, ваше преосвященство, вот вы – служитель церкви, а церковь демократична по своей сути. Нет?
– В известном смысле, да! Все мы равны перед Богом!
– Вот именно, а перед законом – нет! В церкви, во всяком случае, стать архиепископом или даже патриархом может любой священнослужитель, и его происхождение не имеет значения.
– Имеет, предпочтение отдается наследующим сан.
– Согласен, но ваш отец был простым приходским священником, отец патриарха Тихона – тоже, отец и дед Иоанна Кронштадтского были дьячками, а его мать – крестьянкой. Так почему же простому человеку отказано в праве стать генералом, министром, губернатором и так далее? Дайте ему возможность получить образование, и мы Ломоносовых, Суворовых и Столыпиных будем вагонами отгружать! К вящей славе России!
– Ну да! Ну да! – Отец Сильвестр в задумчивости барабанил пальцами по столу, поглядывая на великую княжну, внимательно слушавшую своего спутника. – Но все-таки недовольство будет!
– Тут мы надеемся на вас!
– На меня?
– На церковь! В плане разъяснения широким массам нашей политической программы.
– Не многого ли хотите, молодой человек? – усмехнулся архиепископ. – Если вы примете программу большевиков, то землю церкви не вернете, но просите поддержки?
– Альтернатива – большевики! Они не только землю отнимут!
– Да уж, – вздохнул отец Сильвестр, – насмотрелись уже.
– То ли еще будет, – усмехнулся Николай. – По-настоящему большевики развернутся только после победы в Гражданской войне.
– Вот как?
– Именно. Ну сами посудите, человеку нужно во что-то верить. Вот и веру в Бога будут весьма агрессивно заменять верой в коммунизм. Ключевое слово здесь – заменять. Сан священника станет смертным приговором.
Архиепископ смертельно побледнел.
– Да, пожалуй, я соглашусь с вами, что при таких условиях потеря земли не самое страшное.
Он помолчал, как бы переваривая сказанное Николаем, а затем, положив свою широкую ладонь на стол, сказал:
– Хорошо, с идеологией понятно, а что с войной? Без нее-то все равно никуда не деться!
– Единственный возможный вариант – скоротечная кампания зимой с целью разгрома Восточного фронта красных и выхода к Волге. Длительную войну ресурсы Сибири просто не потянут, даже с помощью союзников.
– Смело! Разгром Восточного фронта, ни много ни мало…
– Да, именно так! Только сокрушительное поражение вкупе с пропагандой нашей политической программы заставит задуматься мужиков, одетых в красноармейские шинели, над вопросом «За что воюем?». А это уже почти победа! Ну а кроме того, после такого разгрома станет возможным поиск контактов среди прагматичных и патриотически настроенных большевистских лидеров.
– С целью?
– С целью достижения какого-то консенсуса, ведь программы-то идентичны, и прекращения войны. Но это дело будущего.
– Да, размах у вас! – Архиепископ несколько минут сидел молча, поглаживая свою окладистую бороду, хмуря брови и шевеля губами. – А знаете, что-то во всем этом есть! Ведь может получиться! Может! Прежней России, конечно, уже не будет, да и не надо! Будет что-то свежее, новое. Даже интересно стало! Что же, я с вами, дети мои! Мария Николаевна, как я уже говорил, моя библиотека в вашем распоряжении.
Архиепископ встал, давая понять, что аудиенция завершена.
