XVIII
К концу октября в Омске заметно подморозило и выпал снег. Его было еще слишком мало, чтобы пересаживаться в сани, но уже достаточно, чтобы все вокруг стало светлее и наряднее.
Толпа у гостиницы рассосалась, вернее, ее просто ликвидировали. Маша пожаловалась Волкову на беспрерывный шум, и тот принял меры, при этом мало заботясь об удобствах горожан. Чернавинский проспект (он же Любинский проспект, как его чаще называли омичи) был перекрыт казачьими постами от Железного моста и самой гостиницы «Россия» до Гасфортовской улицы. Проехать мимо гостиницы теперь было нельзя. Для того чтобы попасть, например, с Дворцовой улицы к главному городскому базару, нужно было сразу после моста сворачивать на Вагинскую и ехать или идти в объезд. Перекрыт постами был и Санниковский проспект, как и весь квартал, прилегавший к гостинице «Россия». Оцепили казаки и сад «Аквариум». Пропускали жителей, приказчиков в магазины на Любинской, ну и вообще публику почище, явно не собиравшуюся глазеть на окна номера великой княжны. Если такие попытки и предпринимались, то их довольно жестко пресекали.
Город вообще как-то изменился за последние дни. В ожидании перемен, что ли. С улиц исчезли раздражавшие всех чехословацкие патрули. Даже охрану здания Государственного банка теперь несли солдаты Сибирской армии. Зато возросло количество казачьих разъездов, как говорили, особенно в ночные часы. Впрочем, наиболее все это было заметно в центре города.
Маша рвалась на улицу. Все последние дни она не выходила из гостиницы по причине отсутствия свободного времени и из-за нежелания стать объектом внимания толпы. Но после того как выпал снег, а улица под окнами ее номера очистилась от зевак, удержать ее в четырех стенах было невозможно.
Гулять пошли довольно большой компанией. Естественно, Машу сопровождали Катя и Николай, к ним присоединились поручик Шереметьевский и Шурочка Теглева. Уже в холле гостиницы решили с ними прогуляться Деллинсгаузен и Костя Попов. Так компанией и вышли на улицу.
При виде великой княжны вытянулись охранявшие вход четыре казака. Маша кивнула им, улыбнулась, сделала несколько шагов, а потом вдруг внезапно остановилась, прикусив губу и хмуря брови, о чем-то задумалась. Резко повернувшись, она подошла к казакам. Те снова вытянулись и вполне по-уставному «ели» ее глазами.
– Послушайте, – обратилась Маша к одному из казаков, – а ведь я вас знаю.
На этого казака Николай тоже обратил внимание, уж больно он своим внешним видом отличался от своих товарищей. Надо сказать, что казаки, патрулировавшие Любинскую, были одеты строго по форме, видимо, этого от них потребовало начальство. По морозной погоде все они были в шинелях и папахах. Казак, к которому подошла Маша, имел на погонах лычки урядника, а на рукаве – шевроны сверхсрочника, кажется, за четыре или пять лет сверхсрочной службы. Все остальное было таким же, как у других, разве что красные погоны Сибирского казачьего войска у него имели белую выпушку. Но вот папаха… Такой папахи Николай ни разу не видел, и, как он успел понять, просканировав память деда, тот тоже. А вот Маша, похоже, видела, так как смотрела именно на папаху. На трех казаках папахи были обыкновенные, сибирские, черные, слегка сужавшиеся кверху, с красным колпаком. На этом же казаке папаха была ниже, тоже черная, но цилиндрической формы, напоминавшая кубанку, со свисавшим сбоку красным башлыком. Вместо обычной овальной кокарды на ней красовалась восьмиконечная Андреевская звезда с надписью «За веру и верность».
– Я вас видела, – повторила Маша.
Обладатель этой не совсем обычной формы стоял, вытянувшись в струнку, и по его несколько обалдевшему от обращения на «вы» лицу было видно, что Маша права.
– Вы же из Сводно-казачьего? – спросила она. – Судя по форме.
– Так точно, ваше императорское высочество! – рявкнул казак. – Урядник Курганов, Сибирская полусотня третьей сводной сотни лейб-гвардии Сводного казачьего полка!
– Ну вот, – обрадовалась Маша, – а видела я вас в Могилеве осенью пятнадцатого года, даже беседовала с вами!
– Так точно, – подтвердил урядник, улыбаясь, – разговаривать изволили.
Маша тоже улыбалась, довольная, что память ее не подвела. Что касается урядника Курганова, то он был удивлен и обрадован, что великая княжна спустя три года его вспомнила. А потом Маша его добила:
– Мартемьян Васильевич, кажется, да?
У казака задрожали губы. Вопреки уставу он трясущейся рукой стащил с головы папаху и, стоя с непокрытой головой, издал какой-то нечленораздельный звук.
– Вот! – сказала Маша, видимо, очень довольная своей памятью. – А папаху-то вы наденьте, холодно.
Она повернулась и пошла дальше, направляясь к часовне, стоявшей у самого моста. Николай, чуть задержавшийся, услышал, как отмерший урядник сказал своим товарищам:
– Братцы! Да что же это? Запомнили! С отчеством запомнили! Да что же это, братцы? Ведь три года прошло!
Он так и стоял, прижимая к груди свою лейб-гвардейскую папаху и затуманенными слезой глазами глядя вслед великой княжне.
«Да, – подумал Николай, – вот и еще один человек готов теперь пойти за ней куда угодно!»
Компания молодых людей остановилась недалеко от часовни. Вплотную к ней подойти было нельзя – она оказалась как бы по ту сторону охранявшейся казаками территории.
– А что это за часовня? – спросила великая княжна.
На этот вопрос никто не ответил – омичей среди присутствующих не было.
– Красивая, – сказала Маша.
– Это Серафимо-Алексеевская часовня, – раздался сзади мужской голос.
Позади компании стоял незаметно подошедший войсковой старшина Волков в компании молодой девушки, с любопытством и одновременно со смущением смотревшей на них.
– Здравствуйте, Вячеслав Иванович! – обрадовалась великая княжна. – Мы вот вашими заботами на прогулку выбрались. Погода чудесная!
– Здравия желаю, Мария Николаевна! – отдал честь Волков. – Рад, что угодил вам. Вот, позвольте представить вам мою дочь. Замучила меня: мол, познакомь с великой княжной да познакомь с великой княжной! И так с утра до вечера.
Девушка, на вид лет шестнадцати-семнадцати, стала пунцовой и дернула отца за рукав шинели.
– Папа, что вы говорите такое!
Маша расхохоталась. Настроение ее улучшалось с каждой минутой.
– Как тебя зовут? – спросила она, схватив девушку за руки.
– Мария, – смущенно прошептала та.
– Прекрасно! Значит, тоже Маша?
– Нет, Маруся!
– Еще лучше! Путаться не будем! Подружимся, правда? – Маша обняла девушку и расцеловала в красные от мороза и смущения щеки.
Смеясь, она стала представлять ей свою компанию. Николай смотрел на хорошенькую, круглолицую, яркую Марусю и думал: «Вот ты какая, Мария Волкова, будущая русская поэтесса с трагической судьбой, пережившая Ледяной поход колчаковской армии, смерть родителей, голод, нищету, гибель ребенка, эмиграцию, но сумевшая сохранить в себе трепетную любовь к Родине, к Сибири, к казачеству».
Николай наморщил лоб, силясь вспомнить строчки ее стихов из сборника «Песни родине», изданного в Харбине в 1936 году, случайно прочитанные им в Интернете и поразившие его. Стихов, совершенно неизвестных в России.
Тебе – Великая, Жестокая, Родная,
Всегда любимая с далеких детских лет,
Я песни верности и горести слагаю
И шлю, как дар, как дочерний привет!
Нет нужды в том, что Ты сошла с дороги:
Пора придет – Ты путь найдешь прямой,
И лик прекрасный Твой, загадочный и строгий,
С улыбкой склонится, быть может, надо мной.
Девушка немного удивленно смотрела на молодого мужчину, не отрывавшего от нее взгляда. Маша же сразу поняла, что Николай что-то вспомнил, что-то, связанное с Марусей Волковой. А у Николая комком сдавило горло.
Пусть – нищета, пусть все кругом – не наше,
Пусть коротка, непрочна жизни нить, —
Я пью безропотно мне посланную чашу,
Благодаря за счастье РУССКОЙ быть!
И если не войду под сень Твою, Родная,
Не устояв в болезни и в борьбе, —
Умру, за то судьбу благословляя,
Что петь могла Тебе и о Тебе!
Катюха незаметно (как ей показалось) толкнула брата в бок. Такое его внимание к незнакомой девушке становилось неприличным. Уже и Волков несколько сердито на него поглядывал.
Николай встряхнулся и развел руками:
– Прошу прощения! Немного задумался.
– Вы не против, Мария Николаевна, если я оставлю дочь в вашей компании? – поинтересовался Волков. – В Омске у нее особо и друзей-то нет, до семнадцатого года они с матерью в Петрограде жили.
– Конечно, оставляйте, Вячеслав Иванович! Я буду только рада. Ты ведь Омск знаешь? – обернулась великая княжна к Марусе.
– В общем знаю.
– А про эту часовню расскажешь?
– Конечно, Мария Николаевна!
– Брось, – нахмурилась великая княжна, – здесь все свои! А для своих я Маша или Мари! Этикет только на людях, хорошо?
– Хорошо, – согласилась Маруся.
– Так что о часовне?
– Серафимо-Алексеевская часовня построена в девятьсот седьмом году, – как заправский гид затараторила Маруся, – в ознаменование появления на свет наследника-цесаревича Алексея.
Глаза девушки вдруг наполнились ужасом, и она замолчала.
– Понятно, – вздохнула великая княжна, – а Серафим – это, должно быть, Серафим Саровский.
Маша зябко повела плечами. Хорошее настроение куда-то пропало.
– Ну а где здесь погулять-то можно? – не глядя ни на кого, спросила она.
– Да вот же, сад «Эрмитаж»!
Сад оказался маленький, к тому же еще застроенный какими-то павильонами и частично занятый зданием синематографа.
– Раньше был огромный Любинский сад, – виновато поглядывая на великую княжну, говорила Маруся, – но его застроили.
– Где он был?
– Да вот на том месте, где гостиница «Россия» стоит. Весь квартал занимал.
– А почему Любинский? И проспект называют Любинским, хотя он Чернавинский?
– Это городская легенда! Название связано с именем жены генерал-губернатора Западной Сибири Густава Христиановича Гасфорда. Ее звали Любовь Федоровна, и было ей всего двадцать два года. Вот якобы по ее настоянию и разбили возле крепости сад. Бедная женщина спустя год умерла от чахотки, а сад стали называть Любиной рощей, а потом – Любинским сквером. Еще позже появился проспект – Чернавинский, верно, но из-за Любинского сквера и его стали называть Любинским. В конце прошлого века сквер вырубили и застроили. Сад «Эрмитаж» – это все, что от него осталось.
– Когда это было-то? – поинтересовалась Александра Александровна Теглева.
– В середине прошлого века.
«Да, – подумал Николай, – память человеческая – весьма странная субстанция. Давно уже нет Чернавинского проспекта, есть идущая чуть ли не через весь город улица Ленина, съевшая заодно Атамановскую и Дворцовую улицы, но и в Омске двадцать первого века кусок улицы Ленина между Омью и драмтеатром по-прежнему называют Любинской. Увековечила себя Люба Гасфорд!»
А Маше стало грустно. Ей было жалко молодую жену губернатора, которая была ровесницей ее старших сестер. Подумав о них, Маша прикусила губу, глаза набухли от слез.
Заметив ее состояние, Шурочка взяла Марусю под руку и придержала ее.
– Отстанем немного, пусть походит одна.
Великая княжна шла чуть впереди притихшей компании, то сбивая свежевыпавший снег с веток рукой в перчатке, то поддевая его носком ботинка. Было хорошо вот так вот идти и ни о чем не думать. Никто ей не мешал. Вот только было бы совсем хорошо, если бы под руку ее вел Николай. Маша вздохнула.
Ее внимание привлекла перебранка на другом конце сада. Похоже, казаки не хотели кого-то в него пускать. Подойдя поближе, Маша увидела двух мужчин: одного в штатском пальто и котелке, другого – в шинели и фуражке, но почему-то без погон. Штатского она сразу узнала, это был Пепеляев.
«Ну вот и погуляли», – подумала она и, помахав рукой, крикнула:
– Пропустите этих господ!
Маша стояла возле большого куста и щелбанчиками сбивала с его веток снег, искоса поглядывая на мужчин, быстро подходивших к ней.
«Пепеляев, кажется, не в правительстве, – вспоминала она то, что рассказывал Николай, – скорее наоборот – сторонник диктатуры. В правительство вошел только при Колчаке. В девятнадцатом году стал председателем, ничем особым, как, впрочем, и они все, себя не проявил. Но Колчака не оставил, был с ним до конца. И расстреляли их вместе. Что же, верность? Да, верность в наше время дорогого стоит. Интересно, а кто второй? Брат? Коля говорил, что младший брат Пепеляева был генералом, едва ли не самым успешным в Сибирской армии. Похоже, брат, а почему без погон?»
Мужчины подошли, один поклонился, другой щелкнул каблуками сапог и козырнул.
– Здравствуйте, ваше императорское высочество! – сказал старший Пепеляев.
– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – ответила великая княжна.
Она продолжала щелкать пальцами по веткам и смотрела на собеседников чуть наклонив голову. Большие синие глаза, длинные ресницы, раскрасневшиеся от мороза щеки – она была невероятно хороша. У Анатолия Пепеляева даже дыхание перехватило. Между тем сама Маша была заинтересована другим – Николай, прежде находившийся у нее за спиной вместе со всей компанией, теперь сместился вперед и, выйдя на заснеженный газон, стоял сбоку от нее, шагах в десяти. Этого его перемещения она не понимала, в отличие от того же Деллинсгаузена. Тот сразу сообразил, что, увидев приближающихся к великой княжне неизвестных, Николай ушел в сторону, чтобы она не закрывала ему сектор стрельбы.
«Молодец! – подумал Деллинсгаузен. – Он работает. Даже на прогулке он продолжает работать. Молодец!»
– Чем обязана вашему посещению? – наконец поинтересовалась великая княжна у братьев Пепеляевых.
– Я несколько раз собирался нанести вам визит, но сделать это было затруднительно. Меня каждый раз останавливала ваша охрана. То вы кого-то принимаете, то отдыхаете, то что-нибудь еще. В отличие от посещавших вас господ, я не занимаю никаких постов, и мне трудно рассчитывать…
– Полноте, Виктор Николаевич, – перебила словоизлияние старшего Пепеляева великая княжна, – я не делала никаких различий. Меня посещали и купцы, и мужики, целая делегация беженцев. График был плотный, действительно, вот, первый раз на воздух вырвалась. Но вы ведь и вправду не занимаете никаких постов?
– Да, ваше императорское…
– Мария Николаевна!
– Да, Мария Николаевна! Я только член Восточного отдела ЦК партии кадетов. Но, собственно, я представлялся вам тогда, возле собора, после службы, если вы помните.
– Помню.
– Я, собственно, – Пепеляев заволновался, – я бы хотел представить вам своего брата.
– А сам он не может представиться? – с усмешкой поинтересовалась великая княжна.
– Капитан Пепеляев, – снова щелкнул каблуками младший Пепеляев, – Анатолий Николаевич.
– Капитан? – удивилась великая княжна. – Мне говорили, что вы генерал.
– Как и другие офицеры Сибирской армии, я отказался от чинов, присвоенных Временным правительством и Директорией. Последний мой чин в императорской армии – капитан.
– Позвольте, но вы же командир Средне-Сибирского корпуса?
– Так точно! Первого Средне-Сибирского армейского корпуса.
– И капитан?
– Так получается, – развел руками Пепеляев.
Великая княжна оглядела его офицерскую шинель с бело-зеленым шевроном на рукаве и такого же цвета кокардой на фуражке.
– Почему у вас нет погон? – спросила она.
– Это форма Сибирской армии, – ответил Пепеляев, – ее ввел еще прежний министр, Гришин-Алмазов.
– Это было политическое решение, – включился в разговор старший брат, – вы ведь знаете, сколько всяких инсинуаций было по поводу погон. Ну, золотопогонники там и всякое такое! Весной восемнадцатого всех заставляли снять погоны.
– Да, знаю, – ответила великая княжна, – от отца тоже требовали, чтобы он снял погоны. Он отказался. Его заставили только в Екатеринбурге.
У младшего Пепеляева дернулась щека.
– Я слышала, – великая княжна повернулась к старшему брату, – вы противник Директории.
– Да, Мария Николаевна, я считаю, что так называемой диктатуре пролетариата большевиков необходимо противопоставить нашу белую диктатуру.
– В каком виде?
– В любом!
– То есть если произойдет реставрация самодержавия, вы – конституционный демократ – ее поддержите?
– Я, право, не знаю… – растерялся от столь прямого вопроса Пепеляев.
– Говорите прямо, – улыбнулась великая княжна, – у нас ведь приватная беседа. Я ведь тоже не занимаю никаких постов. Пока…
У Пепеляева дернулся кадык. Он сглотнул и решился ответить.
– Я против самодержавия, так как считаю, что очень много зависит от личных качеств и способностей монарха. К сожалению, не каждый монарх способен управлять государством, – он увлеченно рубил воздух рукой, – тем более таким сложным, как Россия. Это с очевидностью показало последнее царствование! Государь оказался неспособен… Что такое?
Он обернулся к брату, толкнувшему его локтем в бок. Анатолий испуганно смотрел на него круглыми глазами. И тут до Виктора Николаевича дошло, что он сейчас говорит не просто о последнем царе, а об отце этой девочки, недавно жестоко убитом у нее на глазах. Виктор Николаевич охнул и схватился за сердце.
– Простите, Мария Николаевна! Ради бога, простите! Не хотел вас обидеть!
Великая княжна молча и грустно смотрела на обоих мужчин.
– Ничего, я уже привыкла. Его только ленивый не ругает. – Она закусила нижнюю губу, пытаясь сдержать внезапно подступившие слезы.
– Мы, наверное, пойдем, – вздохнул старший Пепеляев, – не сложился разговор.
Несмотря на действительно неудачно начавшуюся беседу, оба брата понравились великой княжне. И огорчение их было искренним.
– Вы ступайте, Виктор Николаевич, – сказала она, – мы с вами еще встретимся и поговорим обо всем. Хорошо? А вас, Анатолий Николаевич, я попрошу остаться, у меня есть к вам несколько вопросов.
Старший Пепеляев раскланялся и быстро пошел к выходу из сада.
«Ай-ай-ай, как нехорошо получилось! Вот ляпнул сдуру! Но, кажется, не обиделась. Или обиделась, но виду не подала. Ох! Значит, самодержавие? Будет у нас императрица? Или просто почву прощупывает? А ведь она справится! Точно справится! И Михайлов так считает! Хорошо, что я Толю с собой привел. Великая княжна молода и собирать вокруг себя будет молодежь. Вот, уже компанией прогуливаются. Кто там был? Деллинсгаузен, точно! А еще девушка какая-то, молоденькая совсем, а личико знакомое. Так это же дочка полковника Волкова! Ну точно! Ах, хитрый казак! Молодец, сообразил дочку пристроить, ввести в ближний круг. Тех, кто был рядом в трудные минуты, обычно потом не забывают, во всяком случае, эта точно не забудет! Получится ли у Толи зацепиться? Он вояка, простоват. А впрочем, может, это и хорошо! Молодежь любит искренность и простоту».
Анатолий Пепеляев, придерживая рукой шашку, медленно шел рядом с великой княжной. А та искоса бросала взгляды на офицера, как бы изучая его. Открытое, довольно привлекательное лицо, сильная фигура. Младший Пепеляев почти идеально подходил под определение «сибиряк». Наконец великая княжна прервала затянувшееся молчание.
– Скажите, Анатолий Николаевич, а вы тоже кадет?
– Нет, я скорее областник.
– То есть вы за независимость Сибири? А как вы представляете себе эту независимость, особенно в настоящих условиях?
– Если честно, то плохо представляю.
– Вот и я ее не представляю. Огромная территория, около восьми миллионов населения, несколько крупных городов, практически полное отсутствие промышленности и, по сути, единственная транспортная нитка, которая и объединяет эту территорию. Сибирь без России просто не сможет существовать!
Пепеляев не стал возражать. Идея независимости Сибири уже давно казалась ему химерой. Опять некоторое время они шли молча.
– Анатолий Николаевич, ведь вы с фронта приехали? – спросила наконец великая княжна.
– Да.
– Вы можете рассказать мне поподробнее, какова обстановка на фронте? Я спрашивала у Василия Георгиевича, но он отделался общими фразами. Меня не интересуют подробности. Во всяком случае, пока не интересуют. В военном деле я мало что смыслю, но тем не менее. Скажите, мы отступаем?
– Отступаем.
– Василий Георгиевич считает, что наступил или же наступает некий баланс сил, когда ни мы, ни красные уже не можем наступать. Так ли это?
– Кх-гм, – Пепеляев закашлялся, – генерал Болдырев, видимо, не очень представляет себе положение дел. Баланс? Ну да, баланс есть: мы отступаем, красные наступают. Вот и весь баланс.
– Как же так?
– Да все просто, Мария Николаевна, их элементарно больше. На прорывы, фланговые охваты они пока не способны, а выдавливать наши войска на восток могут.
– Когда же прекратится отступление?
– Когда морозы ударят.
Великая княжна остановилась и удивленно посмотрела на собеседника.
– А как это связано?
– Обыкновенно, – усмехнулся Пепеляев, – все греться пойдут. С обмундированием у красных примерно так же, как и у нас – одно рванье. Издали и не отличишь! Особенно без погон. Вот и разойдутся все по домам да избам. И мы, и они.
– А фронт?
– Так ведь сплошной линии фронта нет. Ни у красных, ни тем более у нас сил таких нет, чтобы ее удерживать. Боевые действия идут вдоль дорог, главным образом железных, от одного населенного пункта к другому.
– Но ведь ваш корпус не отступает?
– А вот у нас действительно баланс. Перед фронтом корпуса красных войск очень мало. Они все что можно бросили против Ижевска и Воткинска.
– Вы и хотите этим воспользоваться?
– Откуда вы знаете?
– Василий Георгиевич сказал.
Пепеляев недовольно засопел.
«Вот ведь баба, – подумал он о главнокомандующем, – а ведь боевой генерал. Язык как помело».
Заметив его недовольное молчание, великая княжна улыбнулась.
– Не бойтесь, я не предам!
– Я и не сомневаюсь, но есть же какие-то нормы, необходимые к исполнению всеми. Секретно так секретно! Чего болтать-то? – желчно высказался капитан.
Генерала Болдырева он не любил. Вот уже почти два месяца Директория в Омске, а командующий на фронте ни разу не был. Какой от него прок? Если бы он хотя бы в тылу разобрался, а так ни то ни се. Не по Сеньке шапка!
Пепеляев посмотрел на великую княжну, продолжавшую вопросительно смотреть на него в ожидании ответа. Внезапно его охватило чувство уважения к этой девочке.
«Вот ведь, пытается же в чем-то разобраться! Интересуется!» – подумал он и ответил:
– Восстание оттянуло на себя много войск, сложилась выгодная обстановка для контрудара.
– А помочь ижевцам не получится? Василий Георгиевич считает, что нет.
– Что же, тут я с ним согласен.
– Почему? У вас же целый корпус!
– Видите ли, в чем дело, Мария Николаевна, корпус-то во многом еще только на бумаге. Скажем так, по людям – где-то на две трети, а по боевой готовности – наполовину. Мы сейчас активно получаем пополнение в виде маршевых рот из новобранцев и распределяем их по дивизиям и полкам. Но ведь их еще надо обучить! Скажем, здесь, в Омске, или еще где-то они прошли только первичную подготовку. В основном – строевую. Все это планируется завершить к пятнадцатому-двадцатому ноября. Но столько времени Ижевск вряд ли продержится.
– Я слышала, что у вас есть какая-то штурмовая бригада?
– Есть. Причем в основном укомплектованная офицерами, воюющими еще с лета. Но опять-таки бригада только на бумаге. Был батальон, который и развертываем в бригаду. Но дело идет медленно, потому что не хотим разбавлять основной состав мобилизованными, берем только добровольцев. А их мало!
– Господи, получается, вся армия только на бумаге! А почему мало добровольцев?
– Ну, фронтовики особо не рвутся, натерпелись. Да и мы к ним относимся с осторожностью – с ними в семнадцатом агитаторы здорово поработали, мозги набекрень. Ну а представители сословий, не попавших под мобилизацию, добровольно идти воевать не спешат – в тылу спокойнее!
– Как это не попавшие сословия? – удивилась великая княжна.
– А вы не знаете? – Пепеляев развел руками. – Мобилизация-то проводилась по закону еще имперскому. Вот и забрили в солдаты только крестьян да мастеровых. Остальные – дворяне, мещане да купечество – только добровольно!
– Но это же неправильно!
– А вот тут я с вами полностью согласен! Если для войны с германцами эта прибавка была несущественной, то сейчас лишние пятнадцать-двадцать тысяч солдат нам бы не помешали. Причем солдат образованных, что важно! А так сидят они в тылу и помогают своим папенькам воровать. Нас же в России хлебом не корми, только дай сформировать какой-нибудь комитет или комиссию. О Земгоре что-нибудь слышали?
– Слышала, но что-то совсем в общих чертах. Говорили, воруют много, ругали их. А впрочем, я тогда не слишком этим интересовалась.
Тут Маша покривила душой – о Земгоре ей подробно рассказывал Николай. Но ей хотелось узнать мнение Пепеляева.
– Я не знаю, кому пришла в голову мысль отдать снабжение армии в частные руки. Но государь, извините, Мария Николаевна, за прямоту, сию вредительскую глупость утвердил. Земгор – это главный по снабжению армии комитет. Сами себе раздавали заказы, сами их срывали, сами себе руки грели. Солдаты сидели в окопах голодные, ни снарядов, ни патронов, зато продажи драгоценностей, мехов и других предметов роскоши в шестнадцатом году превысили самые сытые довоенные годы! Ну и заодно и империю расшатывали. Чуть ли не половина руководства Земгора вошла в первый состав Временного правительства! Не удивляйтесь, откуда я это знаю, Виктор много рассказывал. Он же в то время в Думе сидел, все на его глазах происходило, да и с его участием. Потом спохватился, да было уже поздно! А здесь, в Омске, он встретил нескольких своих знакомцев из Земгора. Они, оказывается, и тут устроились по специальности – снабжением армии занимаются!
Пепеляев зло пнул ногой ком снега и замолчал. Молча они прошли по аллее до противоположного конца сада, потом повернули обратно.
– Эх, – вздохнул Пепеляев, – если бы нашелся кто-то, у кого хватило бы решительности разворотить всю эту навозную кучу! Армия бы его на руках носила!
– Скажите, Анатолий Николаевич, как вы относитесь к монархии?
– Неважно, Мария Николаевна.
– То есть?
– Полагаю, что монархическое правление себя изжило и неприемлемо. Разве что в виде конституционной монархии. Сами посудите, Российской и Австро-Венгерской империй больше нет, на очереди Германская и Османская. И это уже не за горами!
– А как же особый путь России?
– Вот только это и вызывает у меня сомнения. Вера в доброго царя у нас впитывается с молоком матери!
Великая княжна сделала два быстрых шага и, обогнав собеседника, остановилась перед ним. Два больших синих глаза смотрели на Пепеляева в упор.
– Скажите честно, что вы будете делать, если я возьму на себя смелость и стану этим добрым царем, ну или царицей. – Великая княжна сбилась, но продолжила: – Если я разворошу эту, как вы выразились, навозную кучу, и не только эту? Что вы сделаете?
– Вы? – внезапно осипшим голосом переспросил Пепеляев. – Вы это серьезно? Об этом все только и говорят, но я…
– Я, – перебила его великая княжна. – И это серьезно! Я, Мария Романова, собираюсь объявить о своих правах на престол! И это очень серьезно! Но одна, без поддержки таких людей, как вы, я ничего не смогу сделать!
Пепеляев молча смотрел ей в глаза.
– Знаете, Мария Николаевна, за последние полтора года я впервые вижу человека, который по доброй воле и без принуждения, не ища каких-либо личных выгод, хочет взвалить на себя ответственность за происходящее. Впервые… – Он помолчал, как будто ища подходящие слова. – Я присягну вам на верность не раздумывая, ваше императорское величество!
– А как же ваши взгляды? – не отступала великая княжна, сделав вид, что не заметила его сознательную оговорку в титуле.
– Да бог с ними, со взглядами. Россия важнее!
– Спасибо, Анатолий Николаевич, – улыбнулась великая княжна, – я в вас не ошиблась!
