XV
Утром, видимо, не спавшая всю ночь по этому поводу Катюха поинтересовалась у Маши, что такое давленая м***вошка. Маша не знала. Как выяснилось, не знали этого и Александра Александровна с Лизой.
– Надо будет у Кольши спросить, – задумчиво изрекла Катюха.
– Ага, и еще раз получить по башке! – усмехнулась Маша.
– Башка! Господи, Машенька, как ты говоришь? – возмутилась Теглева.
Вот кто не спал, так это она. Машины слова повергли ее в состояние полной ошарашенности. Ну ладно влюбленность, даже любовь! Маша еще так молода, и чувство это прекрасное. Но муж! Они обвенчаны! Это не укладывалось у женщины в голове. Маша – царская дочь, а он – сын крестьянина! Простой мужик! Как это возможно? Но, судя по всему, Машу это нисколько не беспокоит. Она пока только не хочет предавать сей факт огласке, в чем и взяла с нее слово. Могла и не брать! Чтобы она выдала кому-то тайну своей девочки? Да она лучше даст себя четвертовать! Главное, чтобы они сами не выдали. Уж больно плохо они скрывают свои чувства!
В номер заглянул Николай.
– У вас все в порядке?
– Николай Петрович, зайдите! – повелительным тоном произнесла Маша и тут же перешла на совершенно другой тон: – Как ваша голова, не болит?
Николай уже снял повязку, заменив ее пластырем, вкривь и вкось налепленным Андреем. Он вздохнул и покорно дал Маше ощупать свою голову. Прикосновение ее пальцев доставляло удовольствие, и ему хотелось, чтобы эта процедура длилась подольше. Затянувшийся уже до неприличия процесс осмотра прервала Катюха, дернувшая Николая за рукав.
– Кольша, а что такое давленая м***вошка?
С трудом сдерживая смех, он выскочил из номера в коридор, где нос к носу столкнулся с капитаном Деллинсгаузеном.
– Здравствуйте, Николай, – протянул тот руку и тут же вытянулся – вслед за Николаем в коридор выскочила великая княжна. Она, видимо, хотела что-то сказать молодому человеку, но, увидев капитана, делать этого не стала. Зато с милой улыбкой протянула Деллинсгаузену руку, к которой он поспешил приложиться.
– Николай Александрович, вот вы говорите, что не перестаете себя винить в том, что не сумели освободить нас. А другие и не пытались! Мне только здесь, в Омске стало известно, что в Екатеринбурге существовало офицерское подполье. На самом деле об этом ей рассказал Николай еще на заимке. Более того, в городе, оказывается, находилась Николаевская академия Генерального штаба, эвакуированная из Петрограда! Это около пятисот офицеров! Где они все были? Не знали? Это смешно! Даже в окрестных деревнях знали, что в городе находится царская семья. А уж в самом Екатеринбурге про дом Ипатьева не знали только дураки. С мая по июль было достаточно времени, чтобы подготовить наш побег, но увы… – Великая княжна горько усмехнулась. – Господа офицеры, видимо, были заняты чем-то другим.
– Значит, была реальная возможность вас освободить? – вздохнул Деллинсгаузен.
– А вы у него спросите, ему виднее, была или не была. – Великая княжна указала на Николая. – Он же нас охранял.
– То есть как? – опешил капитан.
– А вот так, – рассмеялась великая княжна, – и охрана нам сочувствовала! Во всяком случае, как минимум один человек оказал бы вам всяческое содействие. Оказали бы, Николай Петрович?
– Оказал бы, – сердито буркнул Николай, – только капитан Деллинсгаузен пришел, чтобы обсудить вопросы вашей безопасности, а не возможные варианты вашего несостоявшегося освобождения. И вообще, с точки зрения этой самой безопасности, вам не следует просто так, без разрешения, выскакивать в коридор!
Маша обиделась и поджала губы. Повисло неловкое молчание.
– Николай Александрович, – Маша преувеличенно ласково обратилась к Деллинсгаузену, – не буду вам мешать, обсудите вопросы моей охраны с господином Мезенцевым. Я ему всецело доверяю, хотя порой он бывает несносен!
Хлопнув дверью, она скрылась в номере, и мужчины остались одни.
– Где ваши офицеры? – поинтересовался Николай.
– Внизу, в холле.
– Тогда пойдемте. Не будем терять времени.
В холле их ожидали двенадцать офицеров в званиях от поручика до капитана. Николай объяснил им, какой он видит Машину охрану. В общем-то, ничего особо оригинального в его идеях с точки зрения XХI века не было. Но не для начала XX. Окружившие его офицеры внимательно слушали. Николай предложил разделиться на несколько постов по два человека – на площадке второго этажа, на промежуточной площадке и в холле. Еще двое – на улице, остальные – в резерве.
– Зачем пост на улице? – спросил один из офицеров. – Там же казаков полно.
Действительно, на улице перед гостиницей появился казачий разъезд. Видимо, кто-то доложил полковнику Волкову о вчерашних событиях.
Деллинсгаузен понял немой вопрос Николая.
– Это я позвонил Волкову. В общем-то, я и по службе должен был это сделать: он комендант города и обо всех происшествиях должен знать. Он так ругался, – усмехнулся капитан.
– От казаков в таком вопросе толку мало, – сказал Николай, – станичники лямку тянут. Для них это такой же пост, как и любой другой. Вы, господа, другое дело. Вы охраняете конкретную особу и примерно предполагаете, кто может умышлять против великой княжны, а значит, будете глазами отслеживать любую подозрительную личность уже на входе в гостиницу. На улице же будет необходимо работать всем – два-три человека и я в ближнем окружении, по возможности прикрывая великую княжну собой. Остальные составляют круг большего диаметра и ведут наблюдение по секторам. На любую угрозу реагировать немедленно и самостоятельно, не дожидаясь команды.
– Это что же, – спросил кто-то из офицеров, – сразу стрелять?
– Если вы увидели обнаженное оружие – стрелять! Без сантиментов, сразу на поражение!
– Я слышал, – сказал Деллинсгаузен, – вы стреляете с двух рук. Не покажете?
– Я вообще хочу где-нибудь пострелять, – ответил Николай, – оружие надо пристрелять, да и потренироваться будет не лишним. Отдача у кольта оказалась куда сильнее, чем у браунинга. Вот я вчера шестью выстрелами и положил только троих!
– А вы кровожадный! – засмеялись офицеры.
– Пострелять есть где, – сказал Деллинсгаузен, – за городом, в районе войсковых лагерей есть стрельбище. Да и тир есть. Это еще ближе, рядом со вторым концлагерем.
– Концлагерем? – переспросил Николай.
– Ну да! В нем немцев пленных держат, как и австрийцев. А в первом красногвардейцы местные сидят с лета. Так что выбирайте время, съездим и постреляем.
В номер Николай поднимался вполне удовлетворенный беседой. Офицеры, чья попытка спасти царя окончилась неудачей, теперь считали своим долгом защищать его дочь от всех напастей.
«Они мотивированы, – думал Николай, – а значит, будут землю рыть. Да и вполне вменяемые все, слушали внимательно и заинтересованно».
Зайдя в Машин номер, он спокойно уселся на диван.
«М-да, телевизора точно не хватает».
Девушки вместе с Александрой Александровной и Лизой, сидя у стола, листали журналы мод, принесенные Шаниной.
«Женщины, – подумал Николай, – тут мир рушится, а они все о тряпках. И Маша туда же! Три месяца прошло с ипатьевского расстрела, а она журнальчики французские листает. Раскраснелась вся! Будущая императрица! А впрочем, пусть листает! Нужны же ей положительные эмоции! Или все время слезы лить? Она же девчонка совсем, а сколько всего на нее в последние дни, с твоей, между прочим, подачи, навалилось. Мне тоже, кстати, не стоит болтаться без дела, надо пистолет почистить и схемку сбруи для шорника набросать».
Он встал, прихватил со столика, стоявшего у двери, газету и как ни в чем не бывало уселся за стол. Все четыре женщины уставились на него.
– Ты че уселся-то? – спросила Катюха.
– Ниче, – ответил Николай, выкладывая на стол оба пистолета.
– Ступай к себе в номер, че расселся-то!
Николай ласково посмотрел на Катюху.
– Чегой-то ты расхорохорилася, сестрица? – поинтересовался он. – Думаш, ты при великой княжне, так на старшего брата гавкать можешь? Взрослая стала? Думаш, я тебе подол не задеру да вицей не отбуцкаю?
Катюха ойкнула и не стала возражать. Николай строго поднял вверх палец.
– Я при великой княжне телохранитель, – заявил он, обращаясь уже ко всем женщинам, с интересом наблюдавшим за его диалогом с сестрой, – а телохранитель, он кто? Правильно, хранитель тела. То есть где тело, там и хранитель. Тело у нас где? Здесь. Стало быть, и я здесь.
Маша, не выдержав, уронила голову на руки и затряслась от смеха. Уже не обращая на них внимания, Николай извлек магазин, выкинул патрон из ствола и начал разбирать пистолет.
«Жаль, мануала нет», – подумал он.
Часа через два в номер заглянул Деллинсгаузен и попросил Николая выйти в коридор.
– Николай, я хочу посоветоваться. В охрану великой княжны просится этот однорукий поручик, Попов. Просится очень настойчиво. Что вы думаете по этому поводу?
– Берите, – ответил Николай, – иначе покоя он вам не даст. Будет крутиться все время рядом. В первую ночь здесь, в гостинице, я выглянул в коридор, а он сидит на полу, в руке – наган.
– Вот как? – удивился Деллинсгаузен.
– Да, такое дело, – усмехнулся Николай. – Я тогда прогонять его не стал. Подумал, что лишний ствол не помешает, а через него живого в номер к великой княжне точно никто не пройдет. Ну а вчера если бы не он, мы бы с вами не разговаривали, да и охранять уже было бы некого.
– Что же, хорошо. Правда, мне показалось, что он как-то чрезмерно предан великой княжне, экзальтированно как-то, свою жизнь ни в грош не ставит. Нет, мы все готовы отдать жизнь за ее высочество, но здесь какой-то фатализм, что ли. Жизнь мне не принадлежит и все такое…
Николай вздохнул.
– Тут такая история, душераздирающая. В общем, со слов Марии Николаевны я знаю, что Попов лечился в одном из царскосельских лазаретов. Ему ампутировали руку, и на операции ассистировала сама государыня императрица. А потом стало известно, что его невеста от него отказалась. Написала ему письмо: мол, калека ей не нужен и все такое.
– Тварь, – процедил сквозь зубы Деллинсгаузен.
– Именно, – подтвердил Николай. – Это известие страшно разгневало государыню. Она сама навестила поручика и пыталась его успокоить, но это помогло мало – Попов не хотел жить. Тогда она поручила его младшим княжнам – Марии и Анастасии. И им удалось как-то расшевелить его и вернуть к жизни. Мария Николаевна считает, что он просто влюбился в Анастасию. Понятно, что это было чисто платоническое чувство, но оно помогло ему выкарабкаться из депрессии.
– Теперь понятно. – Деллинсгаузен тяжело вздохнул. – Что же, возьмем его, тем более поручик хорошо стреляет. Знаете, Николай, революции можно быть благодарными за то, что она четко показала, высветила, как прожектором, людей чести и подлецов. Вот скажите, я слышал, что когда вы прятали ее высочество в тайге, об этом знала вся ваша деревня…
– Да, – кивнул Николай, – все знали.
– И не выдали вас красным! Получается, что простые мужики явили свое понятие чести, в то время как многие титулованные особы, кичащиеся своим происхождением, оказались мерзавцами!
– От плод их познаете их! Так, кажется, у Матфея, – сказал Николай.
– Воистину, – согласился капитан и задал, видимо, мучивший его вопрос: – Каким образом получилось так, что вы охраняли семью государя?
– Обыкновенно… – Николай пожал плечами. – Сформировали у нас на заводе рабочий отряд красной гвардии, и мы охраняли. Осуществляли внешнюю охрану. Я же говорил вам, что не дворянин. Я рабочий!
– И вы бы действительно помогли нам?
– Думаю, да. И не один я. Уже к концу июня многие из моих товарищей считали, что государю и всем остальным надо бежать. Так что если бы вы вышли на кого-то из нас, то вам, скорее всего, помогли бы.
– М-да… – Деллинсгаузен потер лоб. – И каким образом?
– Да просто все. Я, например, знал примерное расположение комнат, где находилась царская семья, их окна были закрашены белилами. Мария Николаевна это впоследствии подтвердила. Нас внутрь дома не пускали, но с бойцами внутренней охраны мы хоть и немного, но общались, знали, что они располагаются и на первом, и на втором этажах. Ночью в саду часовых не было, проникнуть в него я бы вам помог. Атаковать нужно было сразу через парадное первого этажа, по наружной лестнице из сада на второй этаж.
– Почему?
– Потому что при малейшем шуме на первом этаже царскую семью тут же перебили бы.
– Понятно, дальше.
Деллинсгаузен был бледен и предельно серьезен. Николай же был спокоен и говорил об освобождении царской семьи как о давно продуманном и выстраданном плане.
– Одновременной атакой уничтожить охрану. Желательно холодным оружием.
– Что же, резать? – спросил Деллинсгаузен, у него дернулась щека.
– Да, – жестко ответил Николай, его лицо исказилось. – Я бы резал. Желательно было бы избежать выстрелов, хотя как свидетель расстрела я знаю, что револьверные выстрелы были слышны не слишком далеко. Но это из полуподвала без окон, а как со второго этажа, например, не знаю. В любом случае внутреннюю охрану нужно было убивать без жалости.
– Но при этом мог пострадать кто-либо из царственных узников.
– Мог, но это было бы неизбежное зло. Но все это не главное.
– Что же главное?
– То, чему вы наверняка не уделили бы особого внимания. Путь отхода. Действуя самостоятельно, вы наверняка задействовали бы автомобиль или два и прорывались бы из города. И погорели бы на этом. На этом бы вас и накрыли, с необратимыми последствиями.
– А ваше мнение?
– Уходить по воде.
– То есть как?
– А так! Из дома вниз по Вознесенскому переулку на пруд, на Исеть. На веслах часа за три можно было с гарантией уйти за пределы города и Верх-Исетского поселка. А там все! Там бы я вас увел лесом так, что никто бы не нашел. Я там каждую тропку знаю!
Помолчали.
– Знаете, Николай, – торжественно произнес Деллинсгаузен, – я, зная, что вы сделали для великой княжны, с самого начала относился к вам с уважением. Выслушав вас сейчас, я могу только вдвойне сожалеть, что мы не добрались до Екатеринбурга в июле. У нас бы все получилось! Делать с вами одно дело – это… честь для меня! Вашу руку!
Он стиснул руку Николая в крепком рукопожатии.
– А для меня честь, – ответил Николай, – делать одно дело с настоящим русским офицером. Знаете, один мой сослуживец по полку говорил, что офицеры делятся на две категории – офицеров и офицерье.
– Справедливо, – усмехнулся Деллинсгаузен.
Николай, естественно, не стал рассказывать капитану, что эту абсолютно верную мысль высказал один из офицеров военной кафедры в институте – майор Калашник, пользовавшийся безграничным уважением у студентов как раз по той причине, что принадлежал к первой категории.
Уже спустившись в холл, Деллинсгаузен подумал о какой-то странности в отношении Николая. Вроде все было нормально, но что-то зацепило его внимание во время их разговора. Капитан задумался и вспомнил, что краем сознания отметил сказанные Николаем слова «платоническое чувство», «депрессия», а еще раньше – «диаметр». Для простого рабочего телохранитель великой княжны был слишком эрудирован. Деллинсгаузен, конечно, знал, что такое самообразование, но когда у молодого человека было время им заниматься?
Капитан также отметил, что у великой княжны и Николая особые отношения, но это как раз его не слишком удивило. А вот эрудиция и язык… От пришедшей ему в голову мысли о языке Деллинсгаузен даже остановился как вкопанный. Когда он заглядывал в номер к великой княжне, то краем уха услышал слова Николая, но это был совсем не тот язык, на котором он разговаривал с ним. Все это показалось капитану в высшей мере странным.
«Надо будет присмотреться к нему повнимательнее», – подумал он.
Надо сказать, что в это же время подобные мысли одолевали и Александру Александровну Теглеву. После ошеломившего ее известия о тайном венчании Маши и Николая она придирчиво и пристрастно присматривалась к нему. Еще бы, не король, не принц, не герцог, а крестьянский сын, мастеровой, и ему досталась ее девочка, ее Машенька. Грубый мужик, как он кричал на нее! Справедливости ради, правда, недурен собой, мужественен, и френч офицерский сидит на нем, как будто он его всю жизнь носил. И о безопасности Маши заботится!
Она подумала о том, что вчера Николай опять спас Машу, но при этом вину за сложившуюся ситуацию она возлагала на него, инстинктивно обеляя великую княжну. Странностей же в поведении Николая она видела немало, пожалуй, даже больше, чем Деллинсгаузен. Вот и сейчас Маша попросила его зайти к ней в комнату. Зачем? Ну понятно зачем. Конечно, они страдают оттого, что не могут быть вместе, а тут подходящий момент – Лиза с Катей пошли на базар, в гостиной осталась одна она.
Немного стыдясь (но любопытство взяло верх), Александра Александровна подошла к двери, из-за которой можно было расслышать голоса.
– Коля, а ты жестокий! – сказала Маша.
– Почему? – Николай даже испугался. – Когда это я дал тебе основание так думать? И вообще, чего это вдруг?
– Зачем ты убил того человека?
– Какого?
– Ну, того, которого ты сбил с ног вчера.
– А, этого. А что же, я должен был его по головке погладить?
– Но он же был уже не опасен!
– Ты уверена? Абсолютно уверена?
Маша задумалась, смешно сморщив носик.
– Ну, абсолютно, наверное, нет.
– Тогда и разговору нет. Выяснять же этот вопрос не было времени. В такой ситуации оставлять у себя за спиной живого врага – верх неосмотрительности.
– Но ведь к нам уже шел Попов!
– По-моему, ты узнала его, только когда он нас окликнул, – возразил Николай, – а это было чуть позже. Все, о чем ты говоришь, это не жестокость, а осознанная необходимость. Жестоко убивать человека без какой-либо причины. В данном случае налицо была стопроцентная самооборона. К тому же ты хоть знаешь, кого защищаешь? Сколько у него на руках крови? Это же был уголовник! Скольких он до этого ограбил, убил, изнасиловал, ты знаешь? Их надо уничтожать как бешеных собак! В городе вакханалия какая-то творится, даже в центре! Стреляют каждой ночью, не слышала?
Маша молчала.
– И вообще, – продолжил Николай, – уж коли ты завела разговор о вчерашнем, я хочу повторить то, что уже говорил. В части твоей безопасности будь любезна выполнять мои указания! Скажу идти – идешь, бежать – бежишь, скажу прыгать – прыгаешь!
– Как это – прыгать?
– Молча! На одной ножке!
Маша понимала, что Николай прав, но сдаваться без боя все-таки не хотела.
– Коля, ты Катю ударил! Как можно?
– Еще дешево отделалась! Мама ее за такое просто выпорола бы!
– Как можно пороть семнадцатилетнюю девушку? – возмутилась Маша.
– Матери все можно! А применительно к Катюхе еще и нужно! А то ветра много в голове!
– А меня чего не ударил? – Маша показала ему язык.
– Жалко стало, да и запал пропал. Надо будет – ударю!
– Коля, а что такое давленая м***вошка?
Николай не выдержал и заржал в голос, пытаясь обнять Машу.
– Это военная тайна!
Маша фыркнула и, обиженно высвободившись из его рук, отвернулась.
– Вот опять ржешь как конь!
Но Николай и не думал отступать. Он обнял ее сзади и прижался лицом к волосам. Зарыться в них не получалось – они хоть и отросли с июля, но всего лишь прикрывали шею.
– Господи, – прошептал он, – когда же отрастут твои волосы?
– Зачем это? – удивилась Маша. – Я буду короткую прическу носить, как в шестнадцатом году.
– Не надо! Пожалуйста, не надо! – воскликнул он. – У тебя же роскошные волосы! Я так мечтаю перебирать их руками, зарываться в них лицом.
– Коля, но это неудобно! Их надо постоянно расчесывать!
– Катюха расчешет, и Лиза! – Николай начал целовать ее в шею.
– Коля, не надо! – Маша с усилием вновь высвободилась из его рук. – Ты же сам говорил, что заведемся и не сможем остановиться!
– Там Шурочка на страже!
– То, что Шура все знает, не освобождает нас от элементарных норм приличия. Коля, я так не могу, наспех, походя! Я безумно тебя люблю, но так…
– Не надо, моя девочка, – Николай целовал ее лицо, глаза, – не переживай, я не буду. Я больше не буду.
– Ты лучше скажи, что мне делать дальше?
– Надо еще подержать паузу, дать возможность всем, кто этого хочет, проявить себя.
– Что значит «кто этого хочет»?
– Надо выявить круг твоей поддержки. Круг людей, на которых ты сможешь опереться в дальнейшем. Уже очевидно, что тебя поддержат Болдырев, Колчак и Гайда. У тебя должна быть, кажется, встреча с казаками?
– Да, думаю, завтра.
– Это важно! Казачество – это мощная сила! Если они выступят в твою поддержку, то успех обеспечен. Хорошо бы еще пообщаться с кем-нибудь из молодых генералов, пользующихся популярностью в войсках.
– Что же, мне опираться на одних военных? А правительство?
– Оно ничего не решает. Реальной власти у него нет. В основном это болтуны-революционеры, дельных людей там кот наплакал. Сейчас достаточно будет военных – офицеров и казаков. Потом, когда ты возьмешь власть, акцент надо будет смещать на крестьян и рабочих. Здесь, в Сибири, прежде всего на крестьян! Поддержка старожильческого населения решит все. А если удастся хотя бы начать решать проблемы переселенцев и новоселов, то это позволит избежать партизанщины и иметь крепкий тыл.
– Да, – Маша улыбнулась, – придется стать крестьянской императрицей.
– В стране, где больше восьмидесяти процентов населения – крестьяне, это нормально. Нет?
– Наверное, ты прав. Но надо будет ломать психологию людей, ведь не все это поймут.
– Конечно! Тебе нужно будет действовать на разрыв шаблона! Вызывать когнитивный диссонанс.
– Когтивный что? – изумилась Маша.
– Когнитивный диссонанс, – повторил Николай. – Это когда в сознании человека сталкиваются конфликтующие представления, идеи, эмоции. Как бы тебе это объяснить на доходчивом примере? А, вот, пожалуйста! Все же на поверхности! Царская дочь – жена крестьянского сына! Это не просто диссонанс, это целый диссонансище! Ладно там Катюха и Андрей, они помоложе, подемократичнее, а вот как у бедной Александры Александровны при этом известии крыша не поехала, ей-богу, не знаю!
– Какая крыша?
– Ну, в смысле – голова. Поехала крыша – это сошла с ума! Как-то так. Когнитивный диссонанс могут вызвать как частные явления, так и общеполитические, государственного масштаба. Например, Брестский мир для большинства россиян стал когнитивным диссонансом.
– Ты сам называл этот мир похабным.
– Это его Ленин так называл, но, как говорится, назвался груздем – полезай в кузов. Без мира за большевиками никто бы не пошел.
– И ты считаешь, что я своими действиями должна вызывать этот самый диссонанс?
– Ну, это не самоцель, конечно, но иногда бывает полезно. Нестандартные действия нельзя заранее просчитать, их никто не ждет. В первую очередь – враг.
– А друзья? Если они не поймут?
– От друзей, от своих сторонников надо добиваться веры. Ты, надеюсь, знаешь кто такая Жанна д’Арк?
– Представь себе, – улыбнулась Маша.
– Так вот, в одноименном фильме, у нас там, – Николай махнул рукой, как бы поясняя, где «там», – обращаясь к войскам, она произносит такие слова: «Все, кто верит в меня, – за мной!» И все! А уж она-то нестандартных поступков совершила ой как много! Да что говорить, для своего времени она сама была когнитивным диссонансом!
Маша задумалась. В последнее время в состоянии задумчивости она стала покусывать нижнюю губу. Причем делала эта так трогательно, что у Николая перехватывало дыхание от нежности. И вообще, с этими своими еще не отросшими волосами и почти мальчишеской прической она была какая-то беззащитная, что ли. И опять в голову Николая пришли мысли о том, прав ли он, втягивая любимую во всю эту политическую кутерьму.
– Коля, – прервала его размышления Маша, – ты говорил, что не большевик?
– Да, сочувствовал, даже подумывал о вступлении, но за лето как-то остыл. А что?
– А если я невзначай так, между прочим, сообщу кому-нибудь, что ты – большевик?
– Зачем? – удивился Николай.
– Когнитивный диссонанс! – рассмеялась Маша.
– Браво, Киса! Что значит школа!
– Какая киса? – смех сменился удивлением. – Опять что-то вспомнил?
– Не бери в голову! А что, можно попробовать, этакая проверка на вшивость. Действительно диссонанс: большевик спас великую княжну и охраняет ее! Неплохо! Я же говорил, что ты умница!
Следующее, что услышала Александра Александровна, был звук поцелуя. Слышала она, правда, не все – Николай и Маша говорили то громче, то тише. Но и того, что услышала, хватило, чтобы ввергнуть ее в ког… ког… В общем, в этот самый диссонанс.
Она еще не отошла от шока, испытанного при известии о замужестве Маши, а теперь к этому добавилось еще известие, что Николай – большевик. С ума сойти можно! Но даже не это было главное. Простой рабочий обсуждал с великой княжной вопросы государственной политики, рассуждал о том, как ей вести себя в той или иной ситуации. Александра Александровна отказывалась что-либо понимать!
То, что Маша «плавала» в этих вопросах, ее не удивляло. Откуда ей было набраться опыта-то? Машины попытки объяснить некоторые свои знания беседами с отцом Александра Александровна встречала со скрытой усмешкой. На кого-то они производили впечатление, но только не на нее, делившую с царской семьей арест и в Царском Селе, и в Тобольске. Никаких особых бесед на политические темы покойный государь со своими дочерьми не вел.
Конечно, Маша многое могла узнать за то время, что провела в лесу, но при условии, что беседы с ней вел опытный политик или как минимум человек образованный и сведущий в этих вопросах. Ни тем ни другим, по ее разумению, Николай не был. Тем более она была потрясена и растеряна последним услышанным (а определения «подслушанным» она старательно в мыслях избегала) разговором. Она должна знать, чем живет ее девочка, и вовремя помочь.
То, что все это только во благо Маши и ради нее, успокаивало ее совесть. Но примирение с совестью не давало ответа на главный вопрос: кто такой Николай? То, что он не тот человек, за которого себя выдает, становилось для Александры Александровны все более очевидным.
