ХI
Волков вернулся довольно быстро, сообщил о назначенной на завтра заупокойной литургии, предупредил, что утром заедет за великой княжной, забрал Софью Карловну и уехал.
Николая несколько нервировала эта ситуация. Никакой офицерской охраны еще не было. В лучшем случае она появится только завтра. Кроме того, ему было ясно, что полковник Кобылинский не тот человек, который может ее возглавлять. Получалось, что в настоящий момент можно было рассчитывать только на два нагана – свой и Андрея. Впрочем, пока больших проблем он не ожидал. На появление великой княжны в Омске вряд ли так быстро среагируют. Красные точно узнают о нем не завтра и не послезавтра. Быстрее всех могут сподобиться эсеры, которых в Омске как собак нерезаных. А это те еще гопники, привыкли бомбами швыряться направо и налево. Так что ухо нужно держать востро.
Едва они успели привести себя в порядок и перекусить, как в дверь постучали. На пороге стояла полноватая женщина лет пятидесяти с приятным круглым лицом.
– Купчиха первой гильдии Мария Александровна Шанина, – с достоинством поклонилась она. – Рада приветствовать ваше императорское высочество в Омске! Полковник Волков сообщил мне, что вы испытываете нужду в нарядах?
– Да, мадам. – Великая княжна развела руками. – Все, что у меня есть, на мне.
Шанина покачала головой и запустила в номер несколько девушек с коробками и мешками в руках. Началась примерка, в которой живое участие приняла вся женская половина компании, за исключением Теглевой, которая по-прежнему никак не реагировала на происходящее.
В процессе примерки выявилось расхождение во вкусах. На взгляд Маши, Шанина предлагала уж больно вычурные платья. Маша хотела гораздо скромнее и проще, ссылаясь на свой прошлый опыт.
– Вот что я вам скажу, ваше императорское высочество, – решительно возразила ей Шанина, – там вы были при родителях, царствие им небесное, и считались ребенком. Теперь же вы взрослая девушка, самостоятельная, с претензией на власть. Да, да, – повторила она, увидев, что Маша хочет протестовать, – и не спорьте. То-то весь Омск с утра гудит, что вас со дня на день провозгласят царицей Сибири! Значит, и одеваться надо соответственно. Скромно – согласна, без вызывающей роскоши – тоже, но все материалы должны быть дорогими и качественными. Платьев много не надо, два-три, а вот юбок и блузок нужно больше, чтобы можно было комбинировать. Пальто нужно, шубка – зима на носу. Сейчас мы подберем что-нибудь из готового, подобьем по фигуре, а основной гардероб нужно шить!
– Господи, Мария Александровна! – воскликнула Маша. – У меня денег нет!
Улыбка слетела с лица купчихи.
– Ваше императорское высочество, за кого вы меня принимаете? Я буду последней свиньей, если в ваших обстоятельствах потребую с вас плату! Для меня куда важнее ваше благоволение.
Николай смотрел на всю эту суету и думал о том, что способность к предпринимательству – это такой же талант, такой же дар от Бога, как и остальные умения. Надо соображать, понимать свою выгоду. Шанина ее понимала четко. Николай был уверен, что омская купчиха ни за что не возьмет с великой княжны денег, хотя набегала уже сумма немалая. Но для Шаниной куда важнее, что она становится фактически поставщиком «двора» ее императорского высочества. А там, чем черт не шутит, и величества.
Возня с нарядами закончилась поздним вечером. Попив чая из принесенного из ресторана самовара, стали укладываться. Катя разместилась в комнате с Машей, Лиза – с Шурой.
Маша так устала, что почти сразу стала засыпать. В этот момент, воровато оглядываясь, в их комнату проскользнул Николай. Наклонившись к ней, он поцеловал ее в висок и прошептал:
– Ты умница! Я горжусь тобой!
Маша улыбнулась и заснула.
Проснулась она внезапно, почувствовав чей-то взгляд на себе. У ее кровати на коленях стояла Александра Александровна Теглева и смотрела на нее.
– Шура, Шурочка! Что вы? Что случилось? – Маша приподняла голову.
Теглева потянулась к ней и прижалась лицом к ее лицу.
– Машенька, это ты? Это действительно ты? Ты… одна?
– Да, Шурочка, милая, это я, и я одна. И ничего не изменить. Видно, так было угодно Богу.
– Девочки, бедные мои девочки, – беззвучно плача, шептала женщина, прижимая к себе голову своего единственного уцелевшего ребенка.
Русская дворянка Александра Александровна Теглева семнадцать лет проработала няней и гувернанткой царских детей. Не имея семьи и своих собственных детей, 34-летняя женщина любила их как родных и, узнав об их смерти, едва не тронулась умом. Появление Маши вырвало ее разум из мрака.
– Машенька, ты ведь меня не прогонишь?
– Господи, Шура, почему я должна вас прогнать?
– Теперь ты взрослая, и няня тебе не нужна.
– Шура, вы же знаете, что для меня, для всех нас вы были больше чем няня! Вы были членом семьи! И я буду счастлива, если вы останетесь рядом со мной, вы – родной и близкий человек!
– Я всегда буду с тобой, Машенька, до последнего дыхания!
Утром приехал полковник Волков. Впрочем, еще раньше появилась Шанина с траурным платьем и элегантным темно-серым пальто для Маши. На голову Маша захотела надеть черный платок. Тут начались споры. Все, включая и ожившую Шурочку Теглеву, считали, что волосы нужно убрать под платок полностью, дабы не была видна седая прядь. Николай, до сих пор молчавший и не участвовавший в спорах, вдруг высказался против, заявив, что лучше сдвинуть платок чуть назад. Он подумал, что вид седых волос на голове молодой девушки способен вызвать сострадание окружающих. Великая княжна, несмотря на протесты остальных, сделала так, как он сказал. Николай не заметил, как Теглева при этом внимательно посмотрела на него.
Площадь перед Успенским кафедральным собором Омска задолго до литургии была забита до отказа. Было много военных, офицеров, казаков, в толпе были представители всех сословий, включая крестьян и мастеровых. Небольшая территория вокруг собора была оцеплена казаками.
Когда великая княжна вышла из автомобиля и пошла к собору, по толпе пронесся общий вздох – так хороша она была, так пронзительно хороша, несмотря на траур.
– Красота-то какая, – буквально охнула толпа. – Господи, головка-то седая! Натерпелась, бедная!
В толпе заплакали женщины, мужчины, приветствуя великую княжну, потянули с голов шапки.
В храме было уже довольно тесно. В первых рядах присутствовало все военное командование, было много каких-то незнакомых Николаю, явно высокопоставленных гражданских. Толпа расступалась перед великой княжной, пропуская ее вперед. У аналоя стоял архиепископ Сильвестр и внимательно смотрел на царевну. Похоже, он ждал именно ее.
Великая княжна поцеловала пастырю руку и негромко сказала:
– Ваше преосвященство, исповедуйте, ибо грешна я…
Великая княжна исповедовалась долго. Архиепископ что-то спрашивал у нее, она отвечала. Маша отдала Николаю пальто и осталась в черном платье и черном «вдовьем» платке. В храме было так тихо, что было слышно потрескивание горящих свечей. Наконец отец Сильвестр наложил на ее голову конец епитрахили и прочел молитву. Великая княжна поцеловала крест и Евангелие и отступила от аналоя.
Отец Сильвестр быстрым взглядом провел по лицам собравшихся. Он остановил взгляд на Николае, несколько секунд внимательно смотрел на него, а затем подошел и осенил крестным знамением.
Богослужение началось. Во время ектеньи дьякон провозгласил:
– Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Божиих Николая, Александры, Ольги, Татианы, Анастасии и Алексея, и о еже проститися им всякому прегрешению вольному и невольному… Господи, помилуй. Яко да Господь учинит души их, идеже праведнии упокояются… Господи, помилуй. Милости Божия, Царства Небеснаго и оставления грехов их у Христа, Безсмертнаго Царя и Бога нашего, просим… Господи, помилуй.
Маша встала на колени, и ее плечи затряслись от рыданий.
По завершении богослужения архиепископ вышел на амвон.
– Братья и сестры, – произнес он, – к вам обращаюсь я, друзья мои!
У Николая пот выступил на лбу. Он вспомнил такие же слова, произнесенные другим человеком, в другое время и по другому поводу. Впрочем, тот человек тоже имел отношение к церкви.
Это была не проповедь в обычном ее виде. Даже совсем не проповедь. Это была вполне светская по форме речь, в которой отец Сильвестр в неожиданно резкой, во всяком случае по мнению Николая, форме поведал присутствующим, что он думает о всем этом омском террариуме под названием Всероссийское временное правительство. Обвинил министров и генералов в бездействии, офицеров – в праздности и разврате. Сопровождалось это, разумеется, соответствующими цитатами из Святого Писания.
Отец Сильвестр сказал, что гибель царской семьи – это страшная плата, взятая Господом за грехи человеческие, и одновременно сигнал всем православным о необходимости сплочения в борьбе со слугами антихристовыми. Бог взял – Бог дал, заявил он. Чудесное спасение великой княжны Марии, такой же чистой и непорочной в помыслах своих (пожалуй, только Николай отметил этот интересный поворот в его речи, так как не сомневался, что Маша на исповеди сдала их с потрохами), как Пресвятая Дева, – это шанс к спасению. Архиепископ прямо призвал отринуть все противоречия, позабыть споры и сплотиться всем вокруг великой княжны.
Признаться, Николая удивило столь быстрое и решительное принятие архиепископом стороны великой княжны. Видимо, межпартийные дрязги его сильно достали. Возможно, он уже вчера пообщался с Болдыревым и Колчаком. Да и исповедь, наверное, повлияла. В любом случае все это шло на пользу Маше. Теперь за ее спиной во всем своем величии вставал православный крест.
Кажется, это понимали и собравшиеся на площади люди. Из толпы раздавались приветственные крики и здравицы в ее честь. Прямо на паперти ей представились еще несколько высших офицеров, министров и чиновников, включая атаманов Красильникова и Анненкова, сразу заявивших, что их отряды находятся в ее полном распоряжении. Расшаркался и приложился к ручке городской голова. Из гражданских особенно запомнились Михайлов и Пепеляев. Из состава Временного Всероссийского правительства демонстративно отсутствовали только правые эсеры во главе с его председателем Авксентьевым.
В свойственной ей манере общения Маша нашла возможность сказать несколько слов каждому из подходивших к ней. Ее спокойная и скромная манера держаться, осанка, красота и молодость заставляли окружающих любоваться ею. Возбуждение же толпы постепенно переходило в неистовство. Какой-то гимназист, взобравшись на фонарный столб и сорвав с головы фуражку, в исступленном восторге крикнул:
– Да здравствует царица Сибири!
Понимая, что если толпа надавит, то тонкая цепочка казаков не выдержит, Николай шагнул к великой княжне и негромко произнес:
– Мария Николаевна, нам пора!
Маша хотела было что-то возразить, но, встретив жесткий взгляд Николая, кивнула головой и послушно пошла вслед за ним к автомобилю. С площади пришлось выбираться, окружив машину плотным кольцом верховых казаков.
Александра Александровна Теглева в храм пробилась с трудом. Как-то прошмыгнула мышкой, втерлась вдоль стенки и, найдя какую-то приступку, залезла на нее. С этого места ей было хорошо видно, как великая княжна исповедовалась, как молилась, а когда Маша встала на колени, Александра Александровна заплакала. Потом, на улице, она с гордостью смотрела, как Маша, ее Машенька, здоровается с генералами и чиновниками. Как подает им руку для поцелуя, как всегда низко, заставляя мужчин практически кланяться ей.
– Так им и надо, – шептала Александра Александровна, – все предатели, пусть кланяются теперь моей девочке.
Еще вчера находившаяся на грани помешательства женщина сейчас откровенно любовалась Машей. Та любовь, которую она прежде делила на четырех сестер, теперь сосредоточилась на одной, стала смыслом ее жизни.
Вот Николай что-то сказал Маше, и та пошла за ним к автомобилю. Толпа начала медленно расходиться.
«Он интересный человек, – подумала Александра Александровна, – что необычно для простого рабочего. И Маша его слушается. Надо будет сойтись с ним поближе».
Когда она вернулась в гостиничный номер, Маша ела.
– Проголодалась, бедная, – сказала Александра Александровна и тут же ахнула: – Машенька, тебе же попоститься надо бы!
– Не надо, – жуя, ответила Маша, – я от всех видов постов освобождена.
– Как это? – удивилась Теглева.
– От поста освобождаются дети, больные, беременные женщины и солдаты во время боевых действий.
– Маша, – Теглева всплеснула руками, – не пугай меня!
Великая княжна засмеялась.
– Это совсем не то, что вы подумали! Я веду боевые действия! Николай так сказал, и он прав.
«Опять Николай», – отметила Теглева.
В дверь номера проскользнула раскрасневшаяся Катюха с корзинкой в руках. В собор она не ходила, зато уже успела обойти весь базар.
– Снедаете? А я вот вам пирожков принесла! Вкусные!
– Дай попробовать! – Маша потянулась к корзинке.
– Маша! Неужели ты будешь есть эту гадость? – возмутилась Александра Александровна.
– Чего это гадость? – обиделась Катюха. – Я сама выбирала.
– Вкусные, – подтвердила Маша и обратилась к Теглевой: – Шурочка, неужели вы думаете, что на лесную заимку нам доставляли еду из ресторана? Сначала – каша и бульон, свар, а когда я стала поправляться, – щи, сухарница, груздянка. Шура вы знаете, что такое груздянка?
– Нет, конечно!
– Это такой вкуснющий суп из груздей с перловкой. Опять же уха. Коля такую уху делал, язык можно проглотить! А еще он охотился! Бульон из косули… Знаете как вкусно? А шаньги? Шура, вы не представляете себе, как Катя делает шаньги!
Александра Александровна улыбалась, слушая не на шутку разгорячившуюся княжну.
«А ведь она была счастлива там, в этом лесу, – подумала Теглева, – счастлива, несмотря ни на что!»
– А еще, – Маша сделала круглые глаза, – Катя учила меня косить! Траву косить, представляете? И у меня даже что-то начало получаться!
Катя прыснула.
– А Катюха у нас така домоводка, така ладна домоводка! Тока шебутная, ли че! – вдруг выдала Маша.
Катя уставилась на нее широко раскрытыми глазами, а потом обе девушки бросились друг другу на шею и начали хохотать.
Отдышавшись, Маша сказала:
– А еще я в сарафане ходила. И в лаптях. Мне Коля такие лапоточки сплел, заглядение. Такие легкие и мягкие!
«Опять Коля», – подумала Александра Александровна.
Скрипнула дверь, вошел Николай. И Александра Александровна увидела, как сразу посветлело Машино лицо, как залучились ее глаза.
– Что тут у вас? Хохот на лестнице слышно!
– Это Маша по-нашему заговорила! По-уральски! – ответила Катюха и тут же спохватилась: – Ой, простите, Мария Николаевна!
– Брось! – Маша махнула рукой. – При Шуре можно!
– Мария Николаевна! – Николай склонился в полупоклоне. – Поговорить бы надо. По поводу организации службы безопасности, приватно.
– Пожалуйста, Николай Петрович.
Маша, картинно поджав губы, с преувеличенно строгим лицом проследовала в свою спальню. Николай шагнул следом.
Все подметила Александра Александровна, и не слишком талантливую игру двух актеров, и быстрый лукавый взгляд, брошенный Катей вслед брату и великой княжне. И догадка пришла сразу, простая и естественная: «Да ведь они любят друг друга!»
Как только за ними закрылась дверь, Николай обнял Машу сзади и стал целовать ее в шею и волосы, вдыхая их запах. Новый запах, к которому предстояло еще привыкнуть. Запах не хвои и сена, а тонкий, чарующий аромат дорогих духов, к которому примешивался запах ладана.
– Ну что, Машуня, сдала нас архиепископу? – спросил Николай.
– А как иначе? – ответила она. – Врать на исповеди?
– И про меня рассказала?
– И про тебя.
– Ты теперь только другим попам не исповедуйся, ладно?
– Фу, попам! Мужичье! – фыркнула Маша. – Другим не буду, я попросила отца Сильвестра быть моим духовником.
– Ну, хоть это хорошо! А вообще ты у меня умница, все правильно делала. И держалась хорошо.
– Вот и поцелуй меня!
– Шиш тебе! Заведемся и не остановимся! Терпи! Тебе нужно быть готовой! Я думаю, уже завтра начнутся визиты с целью выяснения твоих планов, а может быть, и с целью подтолкнуть тебя к каким-то решениям. Я думаю, что вчера ты поспешила сообщить о своем желании возглавить Белое движение. Такое твое намерение не всех обрадует. А впрочем, – Николай махнул рукой, – фиг с ними. Главное – слушай, задавай побольше вопросов, получай как можно больше информации. И меньше распространяйся о своих планах, так, намекай только.
За дверью вдруг стало шумно.
– Кто-то пришел, – тоскливо сказала Маша, отстраняясь от него, – надо выходить.
Пришло сразу много народу. Полковник Волков привез баронессу фон Буксгевден и купчиху Шанину с нарядами. Появился и Пьер Жильяр, очень обрадованный выздоровлением Александры Александровны, к которой он был явно неравнодушен. Начались охи, ахи, примерки и все такое, что сопровождает женскую возню с нарядами. Маша осталась довольна и тут же попросила Шанину позаботиться о Кате, у которой с собой был минимум одежды.
Купчиха придирчиво осмотрела Катю.
– М-да, нарядик так себе…
И это про лучшую Катюхину пару!
– Как одевать? Зажиточной горожанкой? – поинтересовалась Шанина.
– Нет, – не согласилась великая княжна, – как дворянку!
У Катюхи загорелись щеки.
– Стоит ли? – заметила Шанина. – Одеть-то можно, но ведь все это нужно уметь носить. Я думаю, что одеваться ей нужно в вашем стиле: прямые скромные платья, прямые юбки, блузки. Возможно, костюм. Только вот каблучки на туфельках можно и подлиннее – рост у нее пониже вашего. Нужно пальто или полупальто, ну и шубку, разумеется, у нас Сибирь, а не Европа! О шляпках тоже будем думать весной.
– И никаких корсетов! – воскликнула Маша.
– А как же, – засмеялась Шанина, – в Европе корсеты уже не носят! Моветон-с!
– И мне бы переодеться, – заметил Николай, – а то я сегодня как-то не очень вписывался.
– Да, молодой человек, – согласилась Шанина, – вы действительно выглядели белой вороной в вашем бушлате и сапожищах. У меня даже кто-то спросил: как это мастеровой среди генералов затесался?
Шанина предложила Николаю полувоенный, а точнее даже военный костюм: офицерский китель без погон под портупею, галифе, сапоги – офицерские, конечно. И не в одном комплекте, разумеется. Посоветовала и хорошего шорника, у которого эту самую портупею можно было заказать. На холодную погоду Николай выбрал бекешу, она меньше сковывала движения. Шанина доверительно сообщила, что скоро начнет поступать помощь от союзников, в том числе и обмундирование. Поступят и американские парки, легкие и теплые.
– Это куртка такая длинная, – пояснила купчиха.
Что такое парка, Николай знал и сделал в памяти зарубку. В ней будет легче и удобнее зимой, чем в бекеше.
По комнатам разбрелись незадолго до полуночи. Маше не спалось, она вспоминала литургию, заново переживала свои ощущения от, в сущности, первого в своей жизни самостоятельного общения с таким большим количеством народа. Раньше всегда с ней были либо папа, либо мама с сестрами. Точнее, это она была при них. Ощущения были новыми и подлежали осмыслению, как и то, что она сказала, как сказала, как шла, как стояла. Что нужно было делать, а что – нет. Помощи от Николая в этом вопросе ждать не приходилось. Помогал опыт участия в подобных мероприятиях, не в качестве центральной фигуры, конечно, но все-таки…
Не спала и Катя, она ворочалась и тяжело вздыхала.
– Ты чего вздыхаешь? – поинтересовалась Маша.
Катя села на кровати, обняв свои колени.
– Маша, а че ты хочешь, чтобы я одевалась как дворянка?
– Ну не в сарафане же тебе ходить!
– Сарафан я и в деревне не слишком носила, но в барском платье… Боязно как-то!
– В барском, – фыркнула Маша. – Забудь. Ты теперь при мне и должна соответствовать. Ты теперь сама барыня!
– Да ладно, – хихикнула Катюха, – барыня!
Маша повернулась на бок и оперлась на локоть.
– Катюха, я тебя графиней сделаю!
До Кати вдруг дошло, что Маша не шутит.
– За что?
– За все!
– А Кольшу?
– А Колю – графом!
– Машка, по че? – ахнула Катюха. – Ты че, сбрендила?
– Сбрендила не сбрендила, а сделаю! И вообще, ты повежливей с будущей императрицей! Я тебе еще припомню, как ты меня в бане вениками дубасила! Вот велю выпороть!
– Графиню? – ехидно спросила Катюха.
– Я тебя до того выпорю!
– Не, ты не выпорешь, ты хорошая!
Катюха откинулась на подушку и задумалась. По-любому выходило, что если она станет графиней, то Андрей точно попросит ее руки. Девушка хихикнула и подумала, что она его еще помучает. Или не помучает. Ведь он ей тоже очень-очень нравится, так чего же мучить? Вздохнув, она натянула одеяло до носа.
«Видела бы маманя, как я сплю тута в барских постелях», – была последняя мысль, посетившая ее.
