Глава 3
Наша древняя «карета», подвывая сиреной и трясясь так, что, казалось, вот-вот развалится на запчасти, неслась по направлению к Княжеской улице. Сергеич гнал как на пожар, объезжая редкие автомобили.
Григорий, сидя рядом со мной в пропахшем медикаментами кузове, решил провести инструктаж. Его похмельное благодушие, похоже, начало уступать место привычной ворчливости, смешанной с каким-то подобострастным трепетом.
— Так, Разумовский, слушай сюда внимательно, — начал он, понизив голос до заговорщицкого шепота. — Княжеская улица — это тебе не трущобы из которых ты вылез. Там живут люди… — он сделал многозначительную паузу, — … серьезные. Аристократы, купцы первой гильдии, маги! Понял?
Я кивнул. И без него это прекрасно знал. Но насчет трущоб он конечно погорячился. На самом деле если верить воспоминаниям Ильи, детский дом точно трущобами назвать нельзя.
— Так вот, — продолжил Григорий, тыча в меня пальцем, — если ты там опять начнешь свои фокусы выкидывать, умничать и лезть, куда не просят, я тебе такое устрою, что мало не покажется! Я сделаю все, чтобы тебя уволили к чертовой матери! А так как ты у нас на испытательном сроке, то вылетишь отсюда пробкой, даже пикнуть не успеешь! Ясно излагаю?
— Яснее некуда, Григорий, — спокойно ответил я. — Только вот если под угрозой будет чья-то жизнь, я буду вмешиваться. Независимо от того, аристократ это или простой рабочий. Уж извини, такая у меня работа. И принципы.
Григорий только фыркнул и отвернулся к окну, бурча что-то про «слишком правильных» и «непуганых идиотов». Ну да, конечно, лучше стоять и смотреть, как человек умирает, зато субординацию соблюсти. Гениально.
Через несколько минут мы уже въезжали на ту самую Княжескую. Она конечно на фоне остального города производила впечатление. Широкие, идеально вымощенные улицы, вдоль которых тянулись высокие кованые заборы, скрывающие красивые особняки утопаюшие в зелени.
Наша развалюха на фоне этих хором смотрелась как блоха на бальном платье принцессы.
— Пятый номер… вот он, — пробормотал Сергеич, останавливая машину у массивных ворот, украшенных каким-то хитросплетенным гербом с грифонами и единорогами.
Ворота тут же бесшумно разъехались в стороны, пропуская нас во внутренний двор двухэтажного изящного особняка построенного в этаком псевдоантичном стиле, который как я знал был излюбленным стилем здешнего дворянства. Нас уже ждал дворецкий в ливрее, с таким каменным лицом, будто он каждый день принимает у себя бригады скорой помощи.
Внутри особняк выглядел не хуже чем снаружи.
Мраморные полы, высокие потолки с лепниной, картины в золоченых рамах, антикварная мебель… Нас провели в просторную гостиную, где нас уже ждали хозяева.
Отец — хмурый, подтянутый мужчина лет пятидесяти, с властным взглядом и в дорогом домашнем халате, судя по всему, барон какой-нибудь, если не граф. Мать — элегантная, но очень взволнованная дама, то и дело прикладывающая к губам кружевной платочек и тихо покашливающая.
— Ваше благородие, — Григорий тут же согнулся в подобострастном поклоне, обращаясь к хозяину дома. — Чем можем служить? Где больной?
Он явно взял шефство на себя, всем своим видом показывая, кто тут главный целитель, а кто так, на подхвате. Я скромно встал чуть позади, внимательно наблюдая за сценой.
— Я барон фон Штернберг, — коротко ответил мужчина. — проблема с нашим вторым сыном.
— Да-да, Филипп… он в своей комнате, — взволнованно продолжила баронесса и снова закашлявшись. — Пойдемте, я покажу.
Мы прошли по длинному коридору, увешанному портретами суровых предков, и вошли в просторную комнату, обставленную с той же показной роскошью.
На огромной кровати с балдахином, раскинув руки, лежал молодой парень лет двадцати. Бледный, с синяками под глазами, он смотрел в потолок широко открытыми, совершенно неподвижными глазами. Не моргал. Дыхание было поверхностным, едва заметным.
— Вот, господин лекарь, — всхлипнула баронесса. — Он с утра пришел из клуба… или где он там был… и вот, заснул. А потом мы зашли, а он… он не реагирует! Пульс вроде есть, я щупала, но глаза… он не моргает!
Григорий с важным видом подошел к кровати и принялся осматривать пациента. Пощупал пульс, приподнял веко, посветил в зрачок своим фонариком. Все это с таким видом, будто он тут единственный спаситель и вершитель судеб.
Я же про себя тихо злился. Мне и без его показательных выступлений было все понятно. Картина маслом: перебрал вчера парень с какой-нибудь местной дрянью, «Эфирным Рассветом» или «Лунным Порошком» — тут уж фантазия у местных алхимиков-наркобаронов работала на полную катушку.
Названия красивые, а суть одна — отрава, вызывающая кратковременную эйфорию, а потом вот такие отходняки. Такие вот золотые мальчики только отвлекают скорую от действительно важных дел. Пока мы тут вынуждены нянчиться с богатеньким наркоманом, где-то там, в обычном районе, может быть, действительно умирает человек, которому наша помощь нужна как воздух.
Обидно, досадно, но работа есть работа.
Пока Григорий продолжал свой осмотр, я заметил, что баронесса снова закашлялась, на этот раз сильнее, прижимая платок к губам. Кашель был сухой, какой-то надсадный, очень знакомый.
— Простите, ваше благородие, — обратился я к ней как можно деликатнее. — А вы сами как себя чувствуете? Этот кашель… не «Стеклянная лихорадка» случайно? Уж очень характерный.
Она удивленно посмотрела на меня.
— Ох, да, молодой человек… она самая, будь неладна, — вздохнула баронесса. — Но я уже на поправку иду, слава богу. Пик прошел. А так-то намучилась, скажу я вам! Целую неделю как в аду провела — слабость жуткая, температура под сорок, ничего не помогало. И запахи пропали, и вкус еды не чувствовала… ужас! Это вот дети, говорят, ее легко переносят, часто болеют, но быстро выздоравливают. А мы, взрослые, если уж подхватим, то редко, да метко. Хорошо хоть все позади…
Она снова закашлялась, и я невольно отметил про себя, что кашель характерный, но явно остаточный.
Тем временем Григорий, закончил свои манипуляции с Филиппом. Парень на кровати дернулся, застонал и сел, испуганно озираясь по сторонам. Вид у него был, прямо скажем, не очень. Бледный, с безумными глазами, он качался из стороны в сторону и не мог связать и двух слов, бормоча что-то нечленораздельное.
Отец, барон, увидев сына в таком состоянии, побагровел от гнева.
— Опять! Опять ты за свое, щенок! — прорычал он, сжимая кулаки. — Опять нажрался этой дряни! Я тебя!..
— Ну что ты, дорогой, успокойся, — тут же запричитала баронесса, бросаясь к мужу. — Возраст у него такой… переходный… все пройдет…
Ага, пройдет. Вместе с печенью и остатками мозгов, если вовремя не остановится.
Филипп, попытавшись встать, снова рухнул на кровать как подкошенный и затих, опять уставившись в потолок неподвижным взглядом.
— Так, — деловито произнес Григорий. — Состояние нестабильное. Интоксикация неясной этиологии, возможно, психотропными веществами. Нужна госпитализация для детоксикации и наблюдения.
Родители переглянулись в смятении. Видимо, перспектива отправить свое чадо в больницу, да еще и с таким диагнозом, их не слишком радовала. Огласка, скандал… Аристократы этого не любят.
Решение Григория госпитализировать Филиппа и меня, честно говоря, внутренне возмутило.
Ну да, перебрал парень с какой-то дрянью, получил интоксикацию. Но состояние его уже стабилизировалось, угрозы жизни не было. Зачем занимать койко-место в больнице, где оно может понадобиться кому-то действительно тяжелому? Непонятно.
Можно же было просто провести детоксикационную терапию на дому — поставить капельницу с гепатопротекторами, форсировать диурез, чтобы побыстрее вывести эту гадость из организма.
Ну, может, еще сорбенты какие-нибудь дать. И все, через пару часов был бы как огурчик, не считая головной боли и чувства глубокого раскаяния. А так — целая история с госпитализацией, анализами, наблюдением… Лишняя суета и трата ресурсов.
Отец Филиппа, барон, тоже, похоже, не горел желанием терять свое драгоценное время из-за очередного загула оболтуса-сына. Тем более второго. Значит есть первый — наследник. Он стоял с каменным лицом, лишь изредка бросая на отпрыска гневные взгляды.
Видно было, что ему вся эта ситуация поперек горла. Мать же, наоборот, вся извелась. Она то прикладывала платок к глазам, то всплескивала руками, то пыталась поправить подушку под головой своего несчастного дитятки.
— Ах, Филечка, ну что же ты так! — причитала она. — Вдруг ему хуже станет? Господин лекарь, вы уверены, что нужно в больницу? Может, дома ему лучше помогут? Мы вызовем лучших лекарей. У Афанасия в контактах даже магистр первого класса есть. Он поможет но из Владимира только через пару дней может приехать.
Магистр первого класса это восьмой ранг в местной иерархии Гильдии Целителей. Недурные у них связи, конечно.
Григорий тут же проявил просто чудеса сверхзаботы и участия.
— Ваше благородие, — обратился он к баронессе с самым сочувствующим видом, на какой был способен. — Состояние вашего сына, хоть и стабилизировалось, но требует тщательного наблюдения. Последствия приема неизвестных веществ могут быть непредсказуемы. Лучше перестраховаться и провести несколько дней под присмотром квалифицированных специалистов. В больнице ему обеспечат полный покой и необходимую терапию.
Я едва сдержал усмешку. Ну, Григорий, ну, артист! Сразу стало понятно, к чему он клонит. Стандартная схема: напугать богатых клиентов, настоять на ненужной госпитализации, а потом, как бы невзначай, получить от них щедрые чаевые за проявленную заботу и спасение наследника.
Стерпеть такое я не мог. Это уже не медицина, а какой-то базарный развод.
— Ваше благородие, — я шагнул вперед, обращаясь к барону, который выглядел самым здравомыслящим в этой компании. — Позвольте вмешаться. Действительно, ваш сын принял пока нам неизвестное вещество, вызвавшее интоксикацию. Но сейчас его состояние не требует экстренной госпитализации. Достаточно будет провести инфузионную терапию на дому, чтобы снять симптомы и ускорить выведение токсинов. Я могу поставить ему капельницу прямо сейчас.
Григорий аж задохнулся от возмущения. Лицо его пошло пятнами.
— Да ты… да как ты смеешь, адепт⁈ — прошипел он, но повысить голос не решился — все-таки аристократы рядом. — Я старший, и я принимаю решения!
— Решения должны быть обоснованными и направленными на благо пациента, а не на что-то другое, — спокойно парировал я. — И если можно обойтись без госпитализации, сохранив койко-место для того, кому оно действительно необходимо, то так и нужно поступить.
Барон внимательно посмотрел сначала на меня, потом на Григория, потом снова на меня.
— Вы уверены, молодой человек, что капельницы будет достаточно? — спросил он.
— Абсолютно, ваше благородие, — твердо ответил я. — Я проконтролирую его состояние.
Григорий злобно пыхтел, как перегретый самовар, но устраивать скандал при аристократах он явно не собирался. Молча, сверкая глазами, он отошел в сторону.
Ну и плевать. Снова выпьет и с похмелья будет благодушным. Моя совесть дороже.
Я быстро подготовил все необходимое и поставил Филиппу капельницу с раствором, который должен был хорошенько промыть его печень и почки. Минут через двадцать парень окончательно пришел в себя. Бледность еще оставалась, но взгляд стал осмысленным, и он даже смог ответить на пару моих вопросов. Отец, барон, заметно повеселел.
— Ну, спасибо тебе, лекарь! — он крепко пожал мне руку. — Выручил. А то я уж думал, опять эта канитель с больницами начнется.
Мать тоже рассыпалась в благодарностях, то и дело промокая глаза платочком. Григорий же стоял в углу, мрачнее тучи, и злобно сверлил меня взглядом.
Когда я снял капельницу и дал последние рекомендации, барон широким жестом достал из кармана халата пачку перетянутых купюр.
— Вот, молодой человек, примите за труды, — он протянул мне несколько крупных купюр. Сумма была, прямо скажем, внушительная. На эти деньги я мог бы, наверное, месяц безбедно жить и даже Морковку свою баловать красной рыбкой.
Но я отрицательно покачал головой.
— Благодарю вас, ваше благородие, но я не могу это принять. Это моя работа, и я сделал то, что должен был.
Хотелось добавить: «Даже не смотря на то, что он наркоман», но я сдержался. Барон удивленно посмотрел на меня, потом на его лице промелькнуло что-то вроде уважения.
— Что ж, как знаете, — он убрал кошелек и вместо этого протянул глянцевую визитку, которую я тут же не глядя сунул в карман. — Но если что — обращайтесь. Мое имя — барон фон Штернберг. И я не забываю тех, кто оказал мне услугу.
А вот Григорий, услышав мой отказ от таких щедрых чаевых, кажется, возненавидел меня еще больше. В его глазах плескалась такая лютая злоба, что мне даже стало немного не по себе. Ну, теперь он точно мне этого не простит. Лишил его такого куша!
Мы с Григорием вышли из особняка. Он всю дорогу до машины молчал, лишь тяжело сопел, но у самой кареты резко остановился.
— Тьфу ты, — хлопнул себя по лбу Григорий, когда мы уже садились в машину, — фонендоскоп свой там забыл! Сейчас, мигом!
Он развернулся и снова скрылся в дверях особняка. Я пожал плечами. Бывает.
Через пару минут он вернулся, на удивление, какой-то довольный, даже насвистывал что-то себе под нос. Я сразу понял, что что-то тут не так, но что именно — сообразить не мог. Неужели все-таки умудрился «на чай» получить, пока за фонендоскопом ходил? Хитрец.
Мы снова окунулись в рутину скорой помощи. Уже в обычных рабочих районах. Вызовы шли один за другим, но ничего сверхъестественного. То бабушка с давлением, то ребенок с температурой, то пьяный мужик, упавший и разбивший лоб.
Обычная работа фельдшера, только с поправкой на местный колорит и иногда проскакивающие магические примочки. Приезжаем, быстро оцениваем ситуацию, оказываем первую помощь.
Григорий — своими стандартными методами, я — своими, стараясь особо не светиться, но и не допуская откровенной халтуры. Если надо — везем в больницу. Скучновато, конечно, после тех американских горок, что были у меня в прошлой жизни, но зато есть время подумать и понаблюдать.
После десятка вызовов мы остановились перекусить.
Когда я только устроился на работу в скорую помощь, меня ждал приятный сюрприз этого мира. Оказывается, бригадам скорой помощи здесь выдавали полноценный сухпаек!
Да не какой-нибудь там завалящий бутерброд с чаем, а очень даже приличный набор. В картонной коробке с гербом Гильдии Целителей обычно лежали: кусок запеченного мяса — курица или говядина с гарниром из тушеных овощей, несколько вареных яиц, ломоть свежего хлеба, яблоко или груша, плитка темного шоколада и коробка с компотом из сухофруктов или травяным чаем.
Иногда даже попадался небольшой кусок сыра или вяленая рыба. Я, как человек, неравнодушный к хорошей еде (в прошлой жизни у меня даже хобби было — кулинария, я обожал экспериментировать на кухне), был просто в восторге!
В моем старом мире ни врачи, ни уж тем более фельдшеры скорой о таком даже мечтать не могли. Там — в лучшем случае чай с печеньками в ординаторской, если повезет. Ну или шаурму на ходу. А тут — такая забота! Причем еда была на удивление вкусной и сытной.
Григорий уплетал свой паек за обе щеки, не забывая при этом ворчать на начальство, которое «могло бы и побольше мяса класть». А я наслаждался каждым куском, думая о том, что хоть в чем-то этот мир оказался лучше предыдущего. Ну если не считать магии, конечно.
После сытного обеда из гильдейского сухпайка, который я с удовольствием умял, размышляя о том, что неплохо было бы раздобыть рецепт той самой запеченной курицы, наша работа продолжилась.
Череда вызовов тянулась, как бесконечная жвачка: то у кого-то давление подскочило после ссоры с соседом, то ребенок разбил коленку, но выл так, что маме показалось это перелом, то очередной любитель горячительных напитков решил проверить на прочность свою голову, встретившись с асфальтом.
В общем, рутина, от которой Григорий к концу рабочего дня откровенно скис. Его похмельное благодушие окончательно испарилось, уступив место вселенской усталости и желанию поскорее закончить эту тягомотину. К этому надо добавить что на улице стояла середина июля, и стояла жаркая погода.
И вот, когда до конца смены оставалось всего ничего, поступил очередной вызов. «Молодая женщина, температура, кашель», — равнодушно сообщил диспетчер. Григорий тяжело вздохнул, потер переносицу и выдал:
— Слышь, Разумовский, сгоняй один, а? Что-то меня совсем вымотало, сил нет. Да там, небось, опять какая-нибудь простуда. Справишься сам, не маленький. А я тут, в машине посижу, дух переведу.
Я мысленно закатил глаза так, что чуть не увидел собственный мозг.
Ну, Григорий, ну, даешь!
Открывался он мне все больше и больше, и, увы, не с самой лучшей своей стороны. Хотя, с другой стороны, может, оно и неплохо. По крайней мере, под ногами мешаться не будет со своими «ценными» указаниями и вечным ворчанием. Проще будет сосредоточиться.
Дом оказался типичной многоэтажкой на окраине, девятый этаж, лифт как назло сломан — отличная разминка для уставших ног. Дверь в квартиру мне открыла сама больная.
Приятная на вид девушка лет двадцати пяти, шатенка с большими карими глазами, в простом домашнем халатике и тапочках с помпонами. Однако даже под этим бесформенным одеянием мой наметанный взгляд хирурга (а там, знаете ли, не надо было «Сонаром» обладать, чтобы оценить по достоинству) сумел оценить весьма аппетитные формы.
Да уж, пациенты сегодня попадались один другого краше. То аристократы с замашками, то вот такие милые создания.
— Ой, господин лекарь, проходите, пожалуйста! — девушка кокетливо улыбнулась, пропуская меня в небольшую, но очень уютную однокомнатную квартирку. — Меня Лика Фонарева зовут. А вас?
— Илья Разумовский, — представился я. — Можно просто Илья.
— Очень приятно, Илья, — она стрельнула в меня глазками. — А вы такой молодой… и уже господин лекарь!
— Ну, пока еще не совсем лекарь, — усмехнулся я. — Всего лишь адепт. Практикант, если хотите.
— Ой, да какая разница! — беззаботно махнула она рукой, и ее интерес, кажется, ничуть не угас. — Главное, чтобы помогли! А то у меня тут… — она картинно закашлялась, прикрыв рот изящной ладошкой.
Я приступил к осмотру. Так, для проформы, без применения «Сонара». Послушал легкие фонендоскопом, померил температуру. Картина была классической: температура под тридцать восемь, горло красное, кашель сухой, но не «стеклянный».
Все симптомы указывали на начинающуюся «Стеклянную лихорадку» или обычное ОРВИ.
— Да ничего у меня серьезного, Илюш, — щебетала тем временем Лика. — Просто простудилась, наверное. Мне бы больничный, а то у нас шеф — зверь! Если на работу не выйду, точно уволит. Я в ресторане на пристани работаю. Сейчас самый сезон, покупателей полно…
Она еще что-то рассказывала про своего шефа и неблагодарную работу, а я попросил ее повернуться спиной. Нужно было проверить наличие тех самых лазурных пятен. И точно, на лопатках, едва заметные, но все же присутствовали несколько бледных, переливающихся кристалликов. Ну, теперь диагноз был почти стопроцентным — «Стеклянная лихорадка» в начальной стадии.
Однако ее кашель мне все равно не нравился. Было в нем что-то… неправильное. Какая-то глубина, которой не должно быть при обычном течении стекляшки на этой стадии. Я решил подстраховаться и включил «Сонар».
Несколько минут концентрации, и мой внутренний экран высветил картину ее легких. И точно!
Помимо общих признаков начинающегося воспаления, характерных для стекляшки, в нижней доле правого легкого я увидел небольшое, но очень неприятное потемнение. Не такое агрессивное, как у Сеньки, но явно патологическое. Поражение только-только начиналось, но если его запустить…
В общем, нужна была срочная госпитализация и более тщательное обследование.
— Лика, — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, но настойчиво. — Боюсь, одним больничным тут не обойтись. Вам нужно в больницу. И как можно скорее.
Девушка тут же надула губки.
— Ну вот, и вы туда же! — обиженно протянула она. — Я же говорю, ничего страшного! Пару дней отлежусь, чай с малиной попью — и как огурчик буду! А из-за больницы меня точно уволят!
— Лика, поймите, это не простуда, — я терпеливо объяснял. — Это «Стеклянная лихорадка», и у вас, похоже, начинается осложнение на легкие. Если не начать лечение сейчас, потом может быть гораздо хуже. Поверьте мне.
Мне пришлось потратить еще минут десять, убеждая ее в серьезности ситуации. В ход пошли и страшилки про возможные последствия, и обещания, что в больнице ее быстро поставят на ноги. В конце концов, она, хоть и с неохотой, но согласилась.
Мы спустились к карете.
Григорий сидел на сиденье с закрытыми глазами и, кажется, дремал. Когда я открыл дверь, чтобы помочь Лике сесть в кузов, в нос ударил характерный запах. Нет, не медикаментов. А чего-то покрепче.
Тот самый аромат перебродившей настойки, который я уже улавливал у него утром, только теперь он был гораздо сильнее. Это меня сильно насторожило. Одно дело — прийти на смену с легким похмельем, и совсем другое — принимать на грудь прямо во время дежурства.
Пока Григорий не видел, я незаметно поднес руку к его нагрудному карману и активировал «Сонар». Так и есть.
В кармане, помимо каких-то бумажек, четко светилась небольшая плоская фляжка, наполовину пустая. И рядом с ней — пачка ассигнаций от барона.
Ну, Григорий, ну, удружил!
Только вот доказать, что деньги эти принадлежат барону фон Штернбергу, а не были, скажем, его личными сбережениями, которые он просто носит с собой, было практически невозможно. Да и фляжку он мог выкинуть в любой момент.
Мы приехали в нашу Центральную Городскую Больницу — которая представляла собой целый медицинский городок, где располагались все отделения, от приемного покоя и реанимации до узкоспециализированных клиник.
Лику быстро передали на руки дежурным врачам, которые, услышав про «Стеклянную лихорадку» с подозрением на осложнения, тут же засуетились. Григорий, который к этому времени немного протрезвел или просто сделал вид, отправился сдавать смену, так как наше дежурство уже подходило к концу.
А я остался в коридоре, раздумывая, как поступить.
С одной стороны, пьянство на работе, особенно на такой ответственной, как скорая помощь, — это недопустимо. В прошлой жизни я за такое увольнял врачей на раз-два, без всяких сантиментов. Потому что цена их ошибки, их заторможенной реакции или неверного решения могла стоить человеку жизни.
И тут соблазн пойти и доложить обо всем Фёдору Максимовичу Волкову, своему непосредственному руководителю, был очень велик. С другой стороны, Григорий, хоть и раздолбай, но все-таки мой напарник. Дилемма, однако. Но чаша весов все же склонялась к тому, чтобы рассказать. Безопасность пациентов превыше всего. Я уже решил было пойти искать кабинет Волкова, чтобы поделиться своими опасениями…
Но тут меня кто-то окликнул. Я обернулся и с удивлением узнал в подбежавшей ко мне женщине мать Сеньки. Вид у нее был совершенно потерянный, глаза заплаканные.
— Господин лекарь! Илья! — она схватила меня за руку. — Слава богу, вы еще здесь!
— Что случилось? — я сразу напрягся. — Как Сенька? Я думал вас уже выписали давно!
— Ему плохо, Илья! Очень плохо! — она почти плакала. — Его только что осматривали, какие-то анализы брали… А лекари… они ничего не могут понять! Говорят, не похоже на «стекляшку», а что — не знают! Он все время кашляет, задыхается… Илья, миленький, пойдите к ним, скажите им! Скажите, что вы тогда у Сеньки увидели, в квартире! Может, это поможет! Пожалуйста!
Я нахмурился. Это было очень странно. От той мази, что я ему дал, такого сильного и продолжительного эффекта быть не должно. Она должна была вызвать лишь кратковременное обострение, чтобы привлечь внимание, а не такое вот резкое ухудшение.
Что-то здесь было не так. Совсем не так.
