Глава 2

Мать Сеньки, услышав мой вердикт о госпитализации, удивленно вскинула брови. На ее лице отразилась целая гамма чувств: от испуга до легкого раздражения.

— Господин лекарь, — осторожно произнесла она. — Вы, конечно, мужа моего спасли, спасибо вам огромное, от всего сердца! Но вы уж палку-то не перегибайте. Какая госпитализация? Ему же лучше! Он почти не кашляет уже!

Тут же, как черт из табакерки, в разговор встрял Григорий, который, видимо, только и ждал момента, чтобы снова блеснуть своим авторитетом.

— Да вы его не слушайте, женщина! — махнул он рукой в мою сторону. — Он всего лишь адепт! Что он там понимать может? «Стекляшка» — она и есть «стекляшка». Пик прошел, значит, скоро совсем на поправку пойдет. А этот вам сейчас наговорит!

Сенька, услышав страшное слово «больница», тут же подскочил, как ошпаренный, и с криком «Не хочу в больницу! Не пойду!» пулей вылетел из комнаты и снова скрылся в коридоре.

Ну вот, приехали.

Эх, как же плохо не иметь авторитета! Будь я сейчас в своем старом теле, в своем привычном статусе ведущего хирурга, одно мое слово — и все бы уже строились в очередь на обследование.

А тут… адепт.

Сразу вспоминается старая поговорка: «без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек». Только тут вместо бумажки — ранг в Гильдии Целителей. Но ничего, у меня есть кое-что посильнее рангов — знания и опыт. А еще я неплохо научился влиять на людей, когда это действительно необходимо. Иногда, конечно, приходится прибегать к не самым стандартным методам.

— Понимаю ваши сомнения, — я мягко обратился к родителям, игнорируя пыхтящего Григория. — И Сеньку вашего понимаю, никто в больницу не хочет. Но послушайте меня внимательно. У «Стеклянной лихорадки» есть характерные признаки. Один из них — лазурная сыпь на коже. Вы сами сказали, что у Сеньки ее почти не было. Это уже настораживает. Второе — кашель. Он у него не «стеклянный», не тот, что описывают при этой болезни. Он глухой, с хрипами. Это тоже нетипично. Я не пугаю вас, но лучше перестраховаться и провести полное обследование легких.

Про свой «Сонар» я, разумеется, умолчал. В этом мире о таких способностях у простого адепта никто знать не должен, а то вместо благодарности можно и неприятностей себе нажить. Незачем пока никому об этом знать.

Григорий снова взорвался. Его терпение, видимо, лопнуло окончательно.

— Да что ты себе позволяешь, Разумовский⁈ — заорал он, забыв про мое имя. — Адепту не положено ставить диагнозы и тем более спорить со старшими по рангу! Ты должен знать свое место и помалкивать, когда говорят целители! Я — Целитель третьего класса! И ты будешь делать то, что я скажу!

— Жизнь этого мальчика, Григорий, куда важнее всех твоих рангов и моего места, — спокойно, но твердо ответил я. — И если есть хоть малейший шанс, что я прав, мы обязаны его проверить.

Тут в разговор неожиданно вмешался отец Сеньки, Василий, тот самый, которого я вытащил с того света. Он, хоть и выглядел еще бледным и уставшим, смотрел на меня с явным доверием.

— Господин лекарь, — обратился он ко мне, проигнорировав Григория. — Мы вам очень благодарны. И мы обязательно сходим в поликлинику. Проверим Сеньку. Только не сегодня, ладно? Я что-то так вымотался после всего этого… нужно прийти в себя, отдохнуть. А завтра-послезавтра обязательно сходим.

Григорий победно хмыкнул и смерил меня торжествующим взглядом. Мол, видишь, никто тебя слушать не собирается. Я лишь пожал плечами и вышел в коридор. Спорить дальше было бесполезно.

Я слишком хорошо знал людей. Эти мне не верят. Или верят, но очень слабо, где-то на уровне «а вдруг». Они уже решили для себя, что их ребенок почти выздоровел, и, скорее всего, ни в какую поликлинику они в ближайшее время не пойдут.

Человек по своей природе ленив и склонен к оптимизму, даже если он необоснован. Не действует, пока тот самый жареный петух в одно известное место не клюнет. А ждать, пока он клюнет Сеньку, у меня не было ни времени, ни желания.

Я нашел мальчика в его комнате. Он сидел на кровати, обняв плюшевого медведя, и испуганно смотрел на меня.

— Привет, Сенька, — я присел на корточки рядом. — Ты не бойся. Я тебя не в больницу пришел забирать. Просто хотел угостить.

Я достал из кармана конфету — обычную карамельку, которую всегда носил с собой для таких случаев. Дети их любят.

— Это тебе, — протянул я ему. — За то, что я тебя немного напугал разговорами про больницу.

Сенька опасливо взял конфету, но глаза его чуть потеплели. Я потрепал его по волосам и вышел.

В подъезде я глубоко выдохнул, прислонившись к холодной стене. Ну, если не такими методами действовать, то какими? Убеждением тут точно не возьмешь. Придется применять «план Б». Все на благо людей, как говорится. Иногда даже против их воли.

Григорий, наконец, закончил с протоколом выезда и вышел из квартиры. Хозяева принялись рассыпаться в благодарностях. Василий, увидев меня, тоже подошел и еще раз пожал мне руку.

— Спасибо тебе, Илья, — сказал он уже более уверенно. — Ты уж извини, если что не так. Мы обязательно сходим с Сенькой к лекарю, проверим легкие. Вот только немного в себя придем.

Жена его тоже что-то лепетала про благодарность и ближайшее будущее. Я лишь криво улыбнулся и еще раз настойчиво попросил их не затягивать с обследованием. Они горячо заверили, что все сделают «буквально на днях». Ага, как же.

Мы с Григорием начали спускаться по лестнице. Он тут же принялся читать мне очередную нотацию.

— Вот видишь, Разумовский, — бубнил он. — Не нужно людей заставлять лечиться. Они сами знают, чего хотят, а чего нет. Твое дело — первую помощь оказать, а дальше пусть сами решают. А ты лезешь со своими диагнозами, пугаешь народ…

Я его почти не слушал. Все мои мысли были заняты другим.

Когда же она подействует? Я специально немного замедлил ход, пропуская Григория вперед. Мы уже были на первом этаже. Григорий толкнул входную дверь и вышел на улицу. Я же сделал вид, что у меня развязался шнурок, и наклонился, чтобы его завязать. Про себя чертыхнулся: «Может, слишком маленькую дозу дал? Оно ведь не могло не сработать!»

Я ведь той самой «заряженной» мазью, что давал Софье Николаевне, незаметно мазнул и по руке Сеньки, когда давал ему конфету. Только зарядил её негативными частицами на этот раз. Совсем капельку, чтобы вызвать легкое, но заметное ухудшение симптомов того, что они принимали за «Стеклянную лихорадку».

Легкий спазм бронхов, усиление кашля — ничего опасного, но достаточно, чтобы напугать родителей и заставить их действовать немедленно. Жестоко? Возможно. Но жизнь ребенка дороже ложного спокойствия.

И тут мои расчеты оправдались. Входная дверь с грохотом распахнулась, и в подъезд влетел Григорий. Глаза у него были вытаращены, лицо перекошено от испуга.

— Разумовский! Быстро наверх! — заорал он, не помня себя. — Мальчику… Сеньке… ему совсем плохо стало! Задыхается!

И он, не дожидаясь меня, понесся по лестнице наверх, перепрыгивая через ступеньки.

Я усмехнулся. План сработал. Я не спешил. Спокойно завязал шнурок и медленно пошел следом.

Я-то знал, что ничего по-настоящему страшного с Сенькой не произошло. Просто небольшой, контролируемый «толчок» в нужном направлении. Иногда, чтобы спасти человека, его нужно сначала как следует напугать.

Медицина, она такая — многогранная.

Мы буквально вломились в приемное отделение детской больницы, громыхая каталкой с бледным, тяжело дышащим Сенькой. Григорий, отпихнув меня в сторону, тут же принялся тараторить, обращаясь к выскочившей навстречу медсестре:

— Мальчик, восемь лет, Ветров Арсений Васильевич! Острое ухудшение на фоне предполагаемой «Стеклянной лихорадки»! Цианоз кожных покровов, дыхание затруднено, тахипноэ до тридцати в минуту, сатурация, предположительно, низкая! В пути проведена симптоматическая терапия, эфирная поддержка минимальная, так как адепт… — тут он покосился на меня, — … не обладает достаточной мощностью для полноценного вмешательства! Требуется срочный осмотр и, возможно, реанимационные мероприятия!

Он сыпал профильными терминами, как из рога изобилия, явно пытаясь произвести впечатление на персонал. Я лишь хмыкнул про себя. «Эфирная поддержка минимальная», как же. Если бы не моя минимальная поддержка, еще неизвестно, довезли бы мы Сеньку вообще.

Каталку тут же подхватили две шустрые дежурные медсестры в накрахмаленных халатах. Одна ловко подключила к пальцу Сеньки аналог пульсоксиметр, вторая уже готовила кислородную маску.

Из недр приемного покоя, шурша халатом, вынырнул дежурный врач — невысокий, плотный мужчина с усталыми, но внимательными глазами. Он бросил короткий взгляд на Сеньку, на нас, на показания прибора, который уже пищал, показывая не самые радужные цифры, и отрывисто скомандовал:

— В смотровую, быстро! Анализы, эфирограмму легких, готовьте все для интубации на всякий случай!

Мальчика тут же укатили вглубь отделения, вместе с матерью, которая испуганно семенила рядом, не отпуская его ручку.

Григорий, оставшись со мной и отцом с братом Сеньки в опустевшем коридоре, принялся сокрушенно качать головой.

— Вот ведь напасть! Ничего не понимаю! — бормотал он, вытирая пот со лба. — Только что пацан на ногах стоял, почти здоровый, и вот тебе на — так резко плохо стало! Что за зараза такая, эта «стекляшка»… косит и косит…

Я повернулся к испуганным до смерти Василию и его старшему сыну, который выглядел ненамного лучше отца.

— Не переживайте так, — постарался я их успокоить, хотя у самого на душе скребли кошки. — Сенька в надежных руках, здесь хорошие специалисты. Вон там, видите, диванчики? Можете там подождать, как только что-то будет известно, вам сразу сообщат.

Они кивнули, благодаря, и поплелись в указанном направлении, поддерживая друг друга.

Про себя я думал, что с мальчиком, по крайней мере, в данный конкретный момент, ничего фатального не случилось. Перед тем как его укатили, я успел еще раз быстро просканировать его своим «Сонаром».

Мазь, которую я ему так удачно подсунул, сработала именно так, как я и рассчитывал. Она не усугубила его основное, гораздо более страшное заболевание, а лишь вызвала временное обострение симптомов, похожих на приступ «Стеклянной лихорадки» — легкий спазм бронхов, учащенное дыхание.

Это, по сути, был искусственно вызванный сигнал тревоги, который должен был заставить врачей обратить на него более пристальное внимание и провести углубленное обследование.

И это хорошо.

Теперь они просто обязаны обнаружить ту гадость, что пряталась в его легких. Главное, чтобы не списали все на «осложнение стекляшки». Но я надеялся на лучшее. Все должно быть в порядке. Должно.

В коридоре приемного отделения мы нос к носу столкнулись со старшим врачом смены. Это был Фёдор Максимович Волков, в ранге Мастер-Целитель. Мужчина внушительный, лет пятидесяти пяти, с густыми седыми бровями, суровым, но проницательным взглядом и такой аурой спокойной уверенности, что рядом с ним даже Григорий как-то съеживался.

Григорий, однако, не упустил возможности выслужиться и одновременно наябедничать.

— Фёдор Максимович! — подобострастно начал он, едва Волков на него взглянул. — Разрешите доложить! Только что бригада триста двенадцать доставила сложного пациента! Мальчика, восемь лет, тяжелое течение «Стеклянной лихорадки», удалось стабилизировать в пути! И это все в одной квартире, приехали на вызов — мужчину током ударило, так мы его буквально с того света вытащили! Я там применил протокол экстренной эфирной реанимации…

Он еще пару минут расписывал свои героические деяния, не забыв упомянуть, что адепт Разумовский, то есть я, ему, конечно, помогал, как мог, но в целом больше мешался под ногами и, что самое возмутительное, «совершенно не соблюдает субординацию, спорит со старшими по рангу и вообще ведет себя неподобающим образом для своего начального уровня!» Последние слова он произнес с особым нажимом, искоса поглядывая на меня.

Вот же козел.

Фёдор Максимович слушал эту тираду с каменным лицом, лишь изредка кивая. Он был человеком суровым, это чувствовалось сразу, но в его глазах светился живой ум и какая-то внутренняя мудрость, свойственная людям, многое повидавшим на своем веку.

Сплетни и подковерные интриги его, похоже, интересовали мало. Когда Григорий наконец выдохся, Волков перевел свой тяжелый взгляд на меня.

— Разумовский, — его голос был спокойным, но таким, что невольно хотелось вытянуться по струнке. — Поясните слова вашего… коллеги. Что там у вас за разногласия по поводу субординации и помощи пациентам?

Я внутренне усмехнулся. «Коллеги». Звучало почти как издевательство в данной ситуации.

— Фёдор Максимович, — начал я так же спокойно, глядя старшему врачу прямо в глаза. — Разногласий как таковых нет. Есть лишь мое твердое убеждение, что жизнь и здоровье пациента всегда должны стоять на первом месте, независимо от рангов, усталости или личных амбиций. На предыдущем вызове, когда мужчина получил удар током, ситуация была критической. Фельдшер Григорий Сычев, безусловно, старался помочь, но его действия, на мой взгляд, были не совсем адекватны ситуации и могли привести к потере драгоценного времени. Поэтому я позволил себе вмешаться и применил те методы реанимации, которые считал наиболее эффективными в тот момент. Результат вы знаете — мужчина жив.

Волков молча слушал, его взгляд не отрывался от моего лица. Я чувствовал, как он буквально сканирует меня, оценивая каждое слово, каждую интонацию.

— То есть, вы считаете, что были правы, вмешиваясь в действия старшего по рангу и настаивая на своем диагнозе, будучи всего лишь адептом? — уточнил он без тени укоризны, скорее с исследовательским интересом.

— Я считаю, что был прав, борясь за жизнь пациента всеми доступными мне способами, Фёдор Максимович, — твердо ответил я. — Если бы я ошибся, я был бы готов нести за это полную ответственность. Но я был уверен в своих действиях и своих наблюдениях.

Старший врач еще мгновение смотрел на меня, потом едва заметно кивнул.

— Ясно. Свободны. Разберемся позже, если потребуется.

Его ответы меня более чем устроили. По крайней мере, он выслушал, а не отмахнулся, как это сделал бы какой-нибудь менее мудрый начальник.

Григорий, оставшийся без ожидаемой поддержки, только злобно пыхтел себе под нос, но возразить Волкову не посмел. К счастью для моих ушей, наша смена как раз подошла к концу.

Процедура закрытия была довольно нудной, но необходимой. Сначала мы сдали остатки сильнодействующих препаратов и пустые ампулы дежурной медсестре на подстанции, которая все тщательно пересчитала и занесла в специальный журнал.

Затем Григорий, как старший, заполнил еще несколько бумаг — отчет о проделанной работе, заявку на пополнение укладки, расписался в журнале приема-сдачи дежурства. Я в этом процессе участвовал постольку-поскольку — подавал ему нужные бланки, сверял номера пломб на ящиках, да и просто стоял рядом, чтобы он не чувствовал себя совсем одиноким в этом бумажном море.

Теоретически, адепт должен был помогать во всем, но Григорий, все еще дуясь на меня, предпочитал большую часть делать сам, лишь изредка бросая в мою сторону короткие, не терпящие возражений команды. Наконец, когда последняя подпись была поставлена, и ключ от нашей «кареты» лег на стол дежурного механика, мы были свободны, как ветер в поле. Ну, или как два выжатых лимона.

Я вышел с подстанции, ощущая дикий голод. День выдался тот еще. По пути домой завернул в свою любимую шаурмичную. Небольшой ларек, затерявшийся в одном из проходных дворов, но шаурму там делали — пальчики оближешь!

Хозяин, колоритный армянин по имени Ашот, был мне уже почти как родной. Мы с ним познакомились еще в первые дни моей «новой жизни» в Муроме, когда я гуляя по городу, набрел на его заведение.

— О, Илюха, дорогой, проходи! — радостно приветствовал он меня, сверкая золотым зубом. — Как смена? Опять мир спасал?

— Да так, Ашот-джан, помаленьку, — усмехнулся я. — Как обычно, то пожар, то наводнение. Сделай мне, пожалуйста, двойную, с острым соусом. И побольше мяса, ты же знаешь.

Ашот понимающе подмигнул и принялся священнодействовать над вертелом с ароматным, шипящим мясом. Он всегда клал мне порцию побольше, чем остальным, говорил, что «лекарь должен хорошо кушать, чтобы силы были людей лечить».

Приятно, когда тебя ценят, пусть даже и за стойкость к его фирменному острому соусу. Через пять минут я уже шел по улице, с наслаждением вгрызаясь в сочную, горячую шаурму. Божественно!

Дома меня встретила моя единственная сожительница — наглая, рыжая кошка по имени Морковка, которую я подобрал на улице пару недель назад. Она тут же принялась тереться о мои ноги, требуя свою порцию внимания и, разумеется, еды.

Квартирка у меня была, прямо скажем, не ахти. Старая, с обшарпанными стенами, практически голая. Из мебели — только кровать, стол, стул да старый шкаф, чудом доживший до наших дней. Увы с моими финансами вариантов иных пока не было.

Когда я ощутил себя Ильей Разумовским, студентом первого курса Владимирского медицинского института, то понял, что судьба или кто там еще решивший перенести меня не была благосклонной.

Если коротко Илья Разумовский, в теле которого я очутился, был сиротой. Воспитанником детского дома, который сам сумел поступить в медицинский институт по бесплатной государственной квоте для таких сирот как он. То есть приходилось полагаться только на собственные силы.

Да, несмотря на то, что я оказался в России, все вокруг одновременно было знакомым и незнакомым. Особенно тот факт что она избегнув революций, осталось империей с императором и прочими прилагающимися к этому прелестями.

Я насыпал Морковке корма, и устало опустился на стул. Пока кошка с аппетитом хрустела, я раздумывал о своем незавидном положении.

После окончания института меня отправили в Муром. Ну куда еще могут распределить студента-бесплатника. В провинциальный городишко с одной городской больницей и одной станцией «Скорой помощи» при ней.

И что в итоге? То что и следовало ожидать! Адепт. Низшая ступень. Нищенская зарплата, которой едва хватает на еду и оплату этой клетушки. Никакого авторитета. А ведь мне нужно расти. Нужно как можно скорее стать хотя бы Целителем Третьего Класса. И не на скорой, где от меня, по большому счету, мало что зависит, а в нормальной больнице.

В терапии, для начала. А в идеале — в хирургии.

Там, с моими знаниями и руками, которые, я надеялся, скоро восстановят былую чувствительность и точность даже в этом теле, я смогу принести гораздо больше пользы. Да и «Сонар» мой там будет как нельзя кстати.

Я доел свою шаурму, запил ее остатками вчерашнего чая и, проводив тоскливым взглядом очередного таракана, гордо марширующего по стене, повалился спать. Утро вечера мудренее.

На следующий день я пришел на работу чуть раньше обычного. Переоделся в чистый, хоть и казенный, медицинский костюм. Скоро опять начнется суматоха вызовов, вечная гонка со временем и болезнями.

Когда я вышел из тесной раздевалки, то почти сразу наткнулся на Григория. Мой вчерашний оппонент и, по совместительству, старший по бригаде, выглядел на удивление… благодушно. Он даже попытался изобразить нечто вроде приветливой улыбки, что на его вечно нахмуренном лице смотрелось довольно комично, как если бы бульдог решил подмигнуть.

— А, Разумовский, уже здесь! — прогудел он неожиданно громко и весело. — Ну что, готов к новым подвигам? Сегодня, чует мое сердце, денек будет жаркий!

Я удивленно моргнул. Неужели вчерашняя выволочка от Волкова и мое явное превосходство в ситуации с Сенькой так на него подействовали? Или он просто решил сменить тактику и задобрить потенциально опасного конкурента?

Но приглядевшись повнимательнее, я заметил пару характерных признаков, которые многое объясняли. Слегка припухшее лицо, чуть покрасневшие белки глаз, едва уловимый, но все же присутствующий в его дыхании тонкий аромат чего-то, весьма напоминающего вчерашнюю перебродившую настойку на травах, которую так любили некоторые наши фельдшеры для снятия стресса.

Ну, все ясно.

Григорий просто с хорошего такого похмелья. Видимо, вчера после смены он славно принимал на грудь, отмечая то ли свое героическое спасение Василия, то ли просто окончание тяжелого дня. А похмельный человек, как известно, часто бывает либо не в меру агрессивен, либо, наоборот, необычайно добродушен и склонен к всепрощению. Сегодня нам достался второй вариант. Что ж, это даже к лучшему.

Мы приняли смену, проверили укладку в нашей старой, дребезжащей карете, и Сергеич, наш бессменный водитель, вывел машину на улицы города. Григорий продолжал сыпать какими-то неуклюжими шутками и даже попытался расспросить меня о моих «успехах в учебе», видимо, окончательно забыв о вчерашних баталиях.

Я односложно отвечал, стараясь не развивать тему, и думал о том, что эта его показная веселость может быстро улетучиться, как только похмельный синдром даст о себе знать по-настоящему.

Не прошло и получаса нашего дежурства, как эфирный коммуникатор в кабине ожил и голосом диспетчера сообщил:

— Триста двенадцать, вызов! Улица Княжеская, особняк номер пять. Потеря сознания, предположительно, молодой мужчина. Срочно!

Княжеская улица!

Это самый элитный район Мурома. Здесь проживали богатые купцы и влиятельные маги. Ну и конечно же градоначальник граф Юсупов. В общем все немногочисленные аристократические семьи провинциального города собрались в одном месте.

Что ж, похоже, скучать нам сегодня действительно не придется. Григорий тут же посерьезнел, его похмельную веселость как рукой сняло.

— Сергеич, понял? Княжеская, пять! Гони туда, да побыстрее!