Глава 15

Я и Кристина, не сговариваясь, бросились в палату. Сердце у меня неприятно екнуло. Кажется, мое врачебное чутье снова меня не подвело.

В палате Гераськин лежал на кровати, скорчившись, лицо его было землистого цвета, покрыто крупными каплями пота. Он тяжело, прерывисто дышал, издавая тихие стоны, и судорожно вцепился руками в простыню.

— Семен Петрович, что с вами? Где болит? — я склонился над ним, одновременно быстро оценивая его состояние. Кристина уже суетилась рядом, подключая монитор.

— Фырк, быстро внутрь! Докладывай! — мысленно скомандовал я своему невидимому помощнику.

Гераськин с трудом приоткрыл мутные глаза, пытаясь сфокусировать на мне взгляд.

— Гос… господин лекарь… — прохрипел он, и его губы скривились в гримасе боли. — Везде… Живот… горит… Плохо… очень…

Больше он ничего сказать не смог, только снова застонал, и его дыхание стало еще более частым и поверхностным. Было очевидно, что на мои вопрос у него не хватит сил ответить, да и времени на это у нас не было. Ситуация развивалась стремительно.

Пульс на лучевой артерии едва прощупывался, нитевидный, зашкаливал за сто двадцать ударов в минуту. Давление, как показал быстро подключенный Кристиной монитор, рухнуло до критических цифр. Кожа была холодной и липкой на ощупь. Шок во всей его неприглядной красе.

— Двуногий, там катастрофа! — раздался в голове панический вопль Фырка, который, видимо, уже успел провести свою экспресс-диагностику. — Шов на желудке, где его с кишкой сшивали, разошелся к чертовой матери! Дыра, как в моей норе! Оттуда все содержимое — и кровь, и желчь, и непереваренные остатки вчерашнего ужина — хлещет прямо в живот! Там уже целый тазик этой гадости набрался! Перитонит, мать его! И кровотечение неслабое!

Несостоятельность анастомоза. Как я и предполагал, читая его анализы. Только теперь это уже не подозрение, а самый настоящий форс-мажор, требующий немедленного вмешательства.

— Кристина, это несостоятельность гастроэнтероанастомоза с развитием перитонита и внутренним кровотечением! — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, хотя ситуация была критической. — Срочно второй широкий венозный доступ! Начинаем массивную инфузию кристаллоидов и коллоидов! Кислород через маску, максимальный поток! Готовь обезболивающие и антибиотики широкого спектра! И немедленно вызывай дежурного хирурга! Каждая минута на счету!

Кристина, хоть и была немного напугана, но действовала быстро и четко, как хорошо отлаженный механизм. Она тут же принялась выполнять мои указания, ее руки мелькали с поразительной скоростью.

Я и сам не стоял без дела.

Пока Кристина возилась с одной рукой пациента, я взял другую, пытаясь найти подходящую вену для второго катетера. Вены у Гераськина на фоне шока спрятались, стали тонкими и ломкими. Мои хирургические навыки тут пришлись как нельзя кстати, но даже с ними попасть в спавшуюся вену было непросто.

Одновременно я пытался хоть как-то стабилизировать его состояние магией. Мои силы подмастерья были невелики, особенно после напряженного дня, но сидеть сложа руки я не мог.

Я приложил ладонь к его груди, концентрируя свою скудную «Искру», пытаясь поддержать угасающее сердце, немного стабилизировать давление, снять хотя бы часть адской боли, которая искажала его лицо.

Это было все равно что пытаться удержать решетом воду. Энергия утекала, как песок сквозь пальцы, давая лишь мимолетное, едва заметное облегчение. Гераськин все так же стонал, его тело покрывалось холодным потом, а показатели на мониторе продолжали пугать.

Я быстро пропальпировал его живот. Твердый, как доска, резко болезненный при малейшем прикосновении. Классические симптомы раздражения брюшины. Перитонит во всей своей красе. Шансов у него без экстренной операции было немного.

Мой внутренний резерв «Искры» таял на глазах. Я чувствовал, как по лбу катятся крупные капли пота, а перед глазами начинают плясать цветные круги. Еще немного, и я просто отключусь.

— Держись, Семен Петрович, держись, — шептал я, из последних сил направляя остатки энергии в его измученное тело.

— Илья, тебе плохо? — Кристина, закончив с катетером, с тревогой посмотрела на мое бледное лицо. — Ты весь мокрый!

— Мана… почти на нуле, — с трудом выдавил я. — Не могу… его удержать…

И тут Кристина сделала то, чего я от нее никак не ожидал. Она быстро подошла ко мне, взяла мою руку и прижала ее к своей груди. Я почувствовал, как от нее ко мне потек теплый, живительный поток энергии. Не сильный, но достаточный, чтобы немного восстановить мои силы.

— Держи, — тихо сказала она. — Это все, что я могу. У нас, медсестер, Искра слабая, только на поддержание и небольшую подпитку хватает. Но тебе сейчас нужнее.

Я с благодарностью посмотрел на нее. Да уж, медсестры в этом мире, похоже, действительно не блистали боевыми или сложными целительскими заклинаниями, но вот так поделиться своей жизненной силой с тем, кто на передовой, — это они умели.

И это было очень ценно.

Приток свежей энергии позволил мне продержаться еще немного, продолжая свои отчаянные попытки стабилизировать Гераськина до прихода основной помощи.

— Да, Кристина, ты молодец, — я ободряюще кивнул ей, когда она ловко подключила вторую систему с раствором. — Теперь главное — продержаться до прихода хирургов.

Она посмотрела на меня с таким восхищением, будто я только что в одиночку остановил землетрясение.

— Илья, ты так уверенно всем командуешь! И твоя магия… как будто ты не адепт вовсе, — прошептала она.

Я только усмехнулся. Если бы она знала…

Через несколько минут, которые показались нам вечностью, в палату ввалился заспанный и явно недовольный дежурный хирург — мужчина лет сорока, с немного помятым лицом и значком Целителя второго класса на халате.

Я его раньше не видел. Скользнул взглядом по бейджику — Арсений Валерьевич Зубов.

— Что у вас тут стряслось, коллеги? — недовольно пробурчал хирург, зевая. — Опять адепты панику разводят на пустом месте?

Я быстро и четко доложил ему ситуацию: анамнез пациента, динамика его состояния за последние дни и мои подозрения по анализам, текущая клиническая картина, данные Фырка, которые я, естественно, преподнес как свои точные диагностические выводы, основанные на глубоком анализе и интуиции. Предварительный диагноз — несостоятельность анастомоза, перитонит, гиповолемический шок.

Зубов выслушал мой краткий доклад с плохо скрываемым скепсисом, но вид пациента его явно встревожил.

— Да, картина не из приятных, — пробормотал он, быстро оценивая показатели на мониторе и бледное, покрытое испариной лицо Гераськина. — Ну-ка, посмотрим, что тут у нас…

Он решительно положил руки на напряженный живот пациента, и я увидел, как вокруг его ладоней заплясали голубоватые искорки «Искры». Зубов явно пытался своей магией снять спазм, унять боль, возможно, даже «прощупать» источник проблемы. Он хмурился, что-то бормотал себе под нос, его лицо покрылось потом.

— Черт… не поддается… — прошипел он сквозь зубы, но рук не убирал, продолжая свои магические пассы. — Что за дрянь… Как будто стена…

Пока он колдовал, пытаясь пробиться сквозь защитные реакции организма пациента, я решил не терять времени.

— Арсений Валерьевич, — начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, но настойчиво, — я практически уверен, что это несостоятельность анастомоза. Анализы, которые я видел еще днем, уже указывали на скрытое кровотечение и нарастающее воспаление. А сейчас, судя по клинике шока и выраженному перитониту, произошел либо массивный прорыв содержимого в брюшную полость, либо усилилось кровотечение.

— Да погоди ты со своей несостоятельностью, адепт! — отмахнулся от меня Зубов, не прекращая своих магических манипуляций. Он явно не хотел признавать, что его магия не дает эффекта. — Может, это просто острый панкреонекроз так разыгрался… или тромбоз… Сейчас я его… сейчас…

Но живот Гераськина оставался таким же каменным, а показатели на мониторе не улучшались, скорее наоборот. Зубов все сильнее хмурился, его дыхание стало прерывистым от напряжения.

— Арсений Валерьевич, пожалуйста, поверьте мне! — я повысил голос, чувствуя, что мы теряем драгоценные минуты. — Каждая секунда промедления может стоить Семену Петровичу жизни! Если это действительно несостоятельность, а я в этом не сомневаюсь, то никакая консервативная или магическая терапия здесь не поможет! Нужна немедленная релапаротомия, санация брюшной полости и ушивание дефекта! Иначе мы его потеряем!

И тут, когда Зубов, кажется, уже был на грани того, чтобы признать свое бессилие, но все еще не решался на радикальные меры, в наш напряженный диалог неожиданно вмешалась Кристина.

Она подошла к Зубову, и ее голос, обычно такой мягкий и немного кокетливый, теперь звучал на удивление твердо и уверенно.

— Арсений Валерьевич, — начала она, глядя ему прямо в глаза, — я, конечно, всего лишь медсестра, и адепта Разумовского знаю только первый день, но… Поверьте, то, что он сделал сегодня утром с пациентом Петренко, — это было невероятно! Он, будучи адептом, поставил диагноз, который не смогли увидеть даже опытные целители, и этот диагноз подтвердился! А сейчас… сейчас, до вашего прихода, он один, практически на исходе своих магических сил, делал все возможное, чтобы стабилизировать Семена Петровича! Он действовал быстро, четко и очень грамотно, как настоящий, опытный лекарь! Пожалуйста, прислушайтесь к нему! Он точно знает, что говорит, даже если он всего лишь адепт! Нельзя терять время!

Зубов, тяжело дыша, наконец-то отнял руки от живота Гераськина. По его лицу градом катился пот.

— Черт! — выдохнул он, с отчаянием глядя на пациента, потом на меня, потом на Кристину. — Действительно. Не получается! Магия не берет. Как будто там… все очень плохо… Похоже, вы оба правы. Какая, к дьяволу, консервативная терапия! Срочно в операционную! Волкова, живо! Анестезиологов! Операционную сестру! Готовьте все для экстренной релапаротомии! А ты, Разумовский… — он с каким-то новым выражением посмотрел на меня, — молодец. Не испугался.

— Дошло наконец-то до этого барана в белом халате! — тут же ехидно прокомментировал Фырк у меня в голове. — А то так бы и колдовал над бедным мужиком, пока тот окончательно кони не двинул! Дурень!

Я мысленно с ним согласился и с облегчением выдохнул. Получилось! А Кристина просто умница!

Поднялась суета. Гераськина тут же экстренно повезли в операционную.

Я уже было собрался идти с ними — в конце концов, это я поставил диагноз, и я должен был присутствовать на операции, хотя бы в качестве ассистента. Но Зубов остановил меня у самого входа в операционный блок.

— Так, Разумовский, а вы остаетесь здесь, на отделении, — его голос был строгим, но в нем уже не было прежнего скепсиса. — Вы свою работу сделали, диагноз поставили, первую помощь оказали. Молодец. Но на эту операцию пойдет основная дежурная бригада. У вас, как у адепта, пока еще недостаточно официального опыта и допуска для таких серьезных вмешательств. Так что не обижайтесь. Оставайтесь здесь, присмотрите за остальными пациентами. Здесь тоже могут понадобиться ваши светлые мысли.

Я хотел было возразить, сказать, что мой опыт позволяет мне ассистировать на операциях любой сложности, но вовремя прикусил язык. Спорить сейчас было бесполезно.

Когда Гераськина экстренно укатили в операционную, я, проводив его сочувствующим взглядом, вернулся в ординаторскую. Кристина Волкова, все еще немного бледная после пережитого, но с блестящими от какого-то нового чувства глазами, смотрела на меня так, будто я только что воскресил ее любимого хомячка.

Она ничего не сказала, только как-то особенно тепло улыбнулась, и в этой улыбке было столько всего — и благодарность, и восхищение, и, кажется, еще что-то, чего я пока не мог до конца понять. Я кивнул ей в ответ и прошел к своему временному рабочему месту за компьютером.

Фырк тут же материализовался на спинке кресла, всем своим видом изображая крайнюю степень возмущения.

— Ну, двуногий, ну ты даешь! — проскрипел он у меня в голове. — Я тут, можно сказать, жизнь этому Гераськину спас, точный диагноз поставил, а ты меня даже не похвалил! Ни одного доброго слова! А ведь если бы не я, вы бы до сих пор гадали, отчего у него живот болит! Неблагодарные!

Я мысленно усмехнулся. Кажется, мой пушистый компаньон ревновал меня к Кристине и ее восхищенным взглядам.

— Фырк, ты же знаешь, что твоя помощь неоценима, — постарался я его успокоить. — Без тебя я бы, конечно, заподозрил неладное по анализам, но поставить такой точный диагноз так быстро… это было бы невозможно. Так что ты — настоящий герой. Просто я не люблю разбрасываться громкими словами.

— Ну, если так… — Фырк немного смягчился, но все еще дулся. — Тогда в следующий раз требую официального признания моих заслуг! С занесением в личное дело и премией в виде двойной порции орешков!

— Договорились, — кивнул я. — А сейчас у меня к тебе серьезный разговор. Почему ты тогда, когда я тебя просил посмотреть Гераськина в первый раз, ничего не увидел? Ведь проблема уже была, судя по его состоянию.

Фырк как-то сразу сник. Его пушистый хвост поник, а ушки виновато прижались к голове.

— Я не знаю, двуногий, — пробормотал он, и в его голосе прозвучали незнакомые мне до этого нотки растерянности и… стыда? — Я смотрел… честно смотрел! Но ничего такого не увидел. Только обычные послеоперационные изменения, небольшой отек. А вот эту дырку в анастомозе… ее как будто не было! Или я просто ее не заметил.

Он выглядел таким расстроенным, что мне даже стало его немного жаль. Кажется, этот случай действительно выбил его из колеи. Он, видимо, привык считать себя непогрешимым диагностом, а тут — такой прокол.

— Может, я устал? — неуверенно предположил он. — Или моя чуйка дала сбой? Я не знаю, двуногий, правда, не знаю. Мне так стыдно…

И с этими словами он исчез. Просто растворился в воздухе, оставив меня в полном недоумении. Такого с ним еще не бывало. Он никогда не признавал своих ошибок, а только еще больше язвил и отшучивался.

А тут — такое самобичевание. Странно.

Я остался один в пустой ординаторской, размышляя над поведением Фырка. Мог ли он действительно не увидеть такую серьезную проблему из-за простой невнимательности? Вполне возможно.

В конце концов, он хоть и дух (или кто он там на самом деле), но не всевидящее око. И он тоже может ошибаться, как и все мы. А это значит, что слепо доверять его диагнозам нельзя. Его нужно контролировать, перепроверять, использовать его как очень точный, но все же вспомогательный инструмент. Не волшебную палочку, которая решает все проблемы одним махом, а скорее, глаза, которые видят то, что скрыто от меня, но которые нужно направлять и проверять.

И еще одна мысль не давала мне покоя. Фырк всегда производил впечатление очень старого, опытного и всезнающего существа. А тут — такая детская растерянность и обида. Как будто он не такой уж и опытный, как хочет казаться. Как будто он сам еще учится.

Интересная теория.

Остаток дежурства прошел на удивление спокойно. Никаких экстренных вызовов, никаких форс-мажоров. Я сделал еще один обход, проверил назначения, заполнил необходимые бумаги. Пациенты мирно спали, и даже Фырк больше не появлялся, видимо, переживая свою трагедию где-то в астрале.

Единственным развлечением для меня были периодические встречи с Кристиной Волковой на сестринском посту. Она, кажется, окончательно убедилась в моих экстраординарных способностях и теперь смотрела на меня с плохо скрываемым обожанием.

И каждый раз, когда я проходил мимо, она, как бы невзначай, облизывала свои пухлые губки и строила мне такие глазки, что у меня самого начинало немного зудеть… Ну в общем, вы поняли. Да уж, с этой девушкой скучать точно не придется.

Под утро, когда до конца моего показательного дежурства оставалось всего пара часов, мне все-таки удалось немного вздремнуть прямо в старом скрипучем кресле в ординаторской. Сказалась усталость от предыдущего суматошного дня и бессонной ночи с Вероникой, да и ночное происшествие с Гераськиным добавило адреналина, который теперь сменился приятной тяжестью во всем теле.

Проснулся я оттого, что затекла шея. С твердым намерением сделать последний перед сдачей смены обход, я вышел из ординаторской.

Обойдя палаты и убедившись, что все мои ночные подопечные мирно спят и не выказывают признаков беспокойства, я направился обратно в ординаторскую, чтобы сделать необходимые записи в журнале и подготовиться к приходу дневной смены.

И как раз на полпути, в длинном больничном коридоре, я увидел приближающуюся троицу моих коллег-хомяков. Они шли довольно бодро, о чем-то оживленно переговариваясь, и, завидев меня, кажется, даже немного ускорили шаг, явно стремясь первыми добраться до заветной двери ординаторской.

— О, смотри-ка, двуногий! — Фырк, как ни в чем не бывало, материализовался у меня на плече, сверкая своими наглыми синими глазищами. — А вот и наши труженики тыла пожаловали! Как на работу спешат, прямо любо-дорого посмотреть! Сразу видно — будущие светила медицины!

— С возвращением, Фырк, — я мысленно кивнул ему, но он, кажется, пропустил мое приветствие мимо ушей, увлекшись созерцанием хомяков.

Эти трое действительно почти бегом добрались до двери. Суслик-Фролов, как истинный джентльмен (или просто желая выслужиться перед Белочкой), распахнул перед ней дверь, пропустил ее вперед широким жестом, потом так же галантно пропустил Пончика-Величко.

Но когда в проем двинулся я, Суслик, который, видимо, решил, что его миссия выполнена, резко шагнул вперед, едва не снеся меня с ног. Еще немного, и я бы точно ему врезал, чисто инстинктивно. Да уж, с координацией у этого будущего светила были явные проблемы.

— И вам доброе утро, коллеги! — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более нейтрально, хотя так и подмывало съязвить что-нибудь по поводу их утренней резвости.

Они только что-то невнятно пробурчали в ответ, даже не посмотрев в мою сторону. Я про себя отметил, что их вчерашнее подобострастное восхищение куда-то испарилось. Теперь они вели себя как-то настороженно и даже немного враждебно.

— Ага, дошло до них наконец-то! — тут же прокомментировал Фырк. — Поняли, хомячки, что ты им не просто милый адепт-герой, а самый настоящий конкурент! И что из-за тебя кто-то из них может пролететь мимо теплого местечка в команде Шаповалова, как фанера над Парижем! Вот и надулись, как мыши на крупу!

Я мысленно с ним согласился.

Похоже, крысиные бега начались. Что ж, мне от этого, как говорится, ни горячо, ни холодно. Я за место в команде Шаповалова не цеплялся, мне главное было просто работать в хирургии и развиваться. А вот то, что эти трое теперь могут начать мне пакостить исподтишка, — это было уже неприятно. Лишь бы под ногами не путались и пациентам не вредили.

Я сел за компьютер, чтобы проверить истории болезней и дождаться Шаповалова. Нужно было официально сдать ему дежурство. Тут Белочка-Борисова, которая до этого с преувеличенным усердием листала какой-то медицинский журнал, вдруг подошла ко мне.

— Илья, — она постаралась, чтобы ее голос звучал как можно более невинно и заботливо.

— А ты чего домой не идешь? Смена же твоя уже закончилась. Устал, наверное?

Я пожал плечами.

— Да нет, не особо. Хочу дождаться Игоря Степановича, сдать ему дежурство, доложить о пациентах. Порядок должен быть.

Тут в разговор влез Суслик-Фролов.

— Да брось ты, Разумовский! — он пытался выглядеть безмятежным. — Не нужно ему ничего сдавать! Адепты и подмастерья на дежурстве — это так, для галочки. Мы же просто учимся, помогаем по мелочи. Никто от нас официальных отчетов не требует.

— Да-да, — поддакнул Пончик-Величко, пытаясь изобразить на своем круглом лице сочувствие. — Ты же, наверное, всю ночь глаз не сомкнул! Устал, как собака! Спать тебе нужно, а не Шаповалова ждать! Он все равно позже всех приходит! Иди домой, отсыпайся!

— А вот это уже чистой воды провокация, двуногий! — тут же встрепенулся Фырк. — Хотят, чтобы ты свалил по-тихому, а они потом Шаповалову на тебя настучат, что ты дежурство бросил и пациентов без присмотра оставил! Вот же гаденыши мелкие! Я на своем веку много всяких интриганов повидал, но чтобы вот так, в открытую…

— Я и сам это прекрасно понимаю, Фырк, — мысленно остановил я его. — Субординация, отчетность, передача смены — это основы. А эти хомяки, похоже, решили сыграть со мной в нечестную игру. Ну что ж, посмотрим, кто кого.

Вслух же я сказал, мило улыбнувшись этой троице:

— Очень польщен вашей заботой, коллеги. Но я все-таки предпочитаю дождаться Игоря Степановича. У меня есть что ему рассказать о прошедшей ночи. Да и порядок есть порядок.

Хомяки тут же как-то скисли и потеряли ко мне всякий интерес. Кажется, они немного расстроились, что их хитроумный план не сработал. А я про себя только усмехнулся. Наивные!

И тут, как по заказу, в ординаторскую вихрем влетел сам Шаповалов. Вид у него был на удивление бодрый и даже какой-то довольный.

— Так, лабораторные животные! — рявкнул он на своих интернов, которые тут же подскочили со своих мест. — Какого черта вы здесь прохлаждаетесь⁈ Пациенты уже заждались ваших умных лиц и гениальных назначений! Это я все в кавычках сказал, если что, — он махнул, думая пальцами обеих рук в воздухе. — Марш по палатам, обход делать! Живо!

Хомяки пулей вылетели из ординаторской, едва не сбив друг друга с ног. Шаповалов проводил их насмешливым взглядом, потом повернулся ко мне.

— А, Разумовский! Еще здесь? Ну, как прошло твое первое боевое дежурство? Никто не умер по твоей вине?

Я встал.

— Доброе утро, Игорь Степанович. Дежурство прошло относительно спокойно. Если не считать одного экстренного случая. Пациенту Гераськину Семену Петровичу ночью стало резко хуже. Мной был поставлен предварительный диагноз: несостоятельность гастроэнтероанастомоза, перитонит. Он был экстренно взят в операционную дежурной бригадой под руководством Арсения Валерьевича Зубова. Насколько мне известно от коллег, диагноз подтвердился, операция прошла, и пациент сейчас находится в реанимации, состояние оценивается как стабильно тяжелое.

Шаповалов удивленно хмыкнул.

— Надо же! Прям-таки спас! — он как-то странно улыбнулся. — А ты, Разумовский, я смотрю, не теряешь времени даром и уже вовсю консультируешь наших дежурных хирургов? Ну что ж, герой, можешь идти домой. Заслужил. А подробности я и так уже знаю. Мне тут Волкова щас целую поэму напела о твоих невероятных диагностических способностях и о том, как ты там чуть ли не в одиночку пациента до операционной дотянул, пока все остальные репу чесали.

Я слегка удивился. Не ожидал такой осведомленности. И уж тем более такой положительной реакции.

— Так что, Разумовский, — Шаповалов подошел ко мне и неожиданно дружелюбно хлопнул по плечу, — иди домой, отсыпайся. Ты сегодня действительно молодец.

— Надо же! — присвистнул Фырк, когда мы с ним вышли из ординаторской. — «Молодец»! Да Шаповалов, похоже, тобой почти восхищается! Вот это поворот!

Через пару часов, когда утренняя суматоха в отделении немного улеглась, Алина Борисова, Максим Фролов и Семен Величко снова собрались в ординаторской. Игорь Степанович Шаповалов сидел за своим компьютером, углубившись в изучение сложной истории болезни.

Хомяки уже успели сделать обход, выполнить назначения и теперь занимались текущей бумажной работой, исподтишка бросая друг на друга многозначительные взгляды.

Наконец, Алина, самая смелая из троицы, решилась. Она незаметно псыкнула Фролову и Величко, показывая им глазами, чтобы они ее поддержали, и подошла к столу Шаповалова.

— Игорь Степанович, — начала она как можно более вкрадчивым голосом. — А вы это всерьез насчет адепта Разумовского? Вы действительно хотите оставить его у себя в команде?

Шаповалов оторвался от монитора и удивленно посмотрел на нее.

— А что тебя смущает, Борисова? — он усмехнулся. — Боишься конкуренции? Правильно боишься. Этот Разумовский, хоть и адепт, а соображает получше некоторых моих опытных ординаторов. И диагнозы, в отличие от вас троих, ставит правильные. Да еще и такие, что не каждый Мастер-Целитель с первого раза разгадает.

— Но он же всего лишь адепт! — тут же подхватил Фролов, подскакивая со своего места. — У него же практически нет опыта! Он же… он же ничего толком не знает! И не умеет!

— Ошибаешься, Фролов, — Шаповалов снова усмехнулся, но на этот раз как-то очень неприятно. — Похоже, этот адепт знает и умеет побольше вашего. Какая разница, какой у человека ранг, если он реально лечит людей и спасает им жизни⁈ Мне, если честно, глубоко плевать на все эти ваши гильдейские цацки и звания! Мне важен результат! А результат у Разумовского, как мы все сегодня убедились, просто блестящий! К тому же, — он сделал многозначительную паузу, — до меня тут дошли слухи со скорой, что наш Разумовский после того случая с Ветровым уже по уровню «Искры» тянет на полноценного Подмастерья. Просто официально еще не оформился. Так что вопрос его формального ранга — это, я думаю, дело ближайшего времени и некоторой бюрократической возни в Гильдии.

— Но ведь без официальной сдачи экзаменов в Гильдии его ранг дальше расти не будет! — не унимался Величко, которому очень не хотелось уступать свое место какому-то выскочке. — Это же доказанный факт! Так что ему в любом случае придется все сдавать, как положено!

— Ой, Величко, не умничай, а? — Шаповалов махнул на него рукой. — Сам-то в адептах два года проходил, пока на Подмастерье не сподобился! А этот, глядишь, через пару месяцев уже Целителем станет!

Алина Борисова, однако, сдаваться не собиралась.

— Игорь Степанович, — она снова приняла самый невинный вид. — А раз уж Разумовский теперь, можно сказать, почти член вашей команды, ему ведь нужно будет устроить настоящее хирургическое посвящение? Такое же, как вы нам устраивали, когда мы только пришли? Чтобы он, так сказать, почувствовал всю прелесть нашей профессии?

— Точно! — тут же подхватил Фролов, которому эта идея явно пришлась по вкусу. — И даже пожестче, чем нам! Раз уж он такой весь из себя умный и талантливый! Пусть докажет, что он не только диагнозы ставить умеет, но и руки у него из правильного места растут!

Шаповалов медленно обернулся к своей троице. Несколько секунд он молча разглядывал их хитрые физиономии, потом его губы медленно растянулись в очень нехорошей ухмылке. Он откинулся на спинку кресла и расхохотался. Громко, от души, так что хомяки даже немного испугались.

— Посвящение, говорите? — он вытер выступившие от смеха слезы. — Да еще и пожестче? Ха! А это мысль! Это мы очень даже любим! Это мы с превеликим удовольствием устроим! Пусть наш «гений» Разумовский почувствует на своей шкуре, что такое настоящая хирургия! А то ишь, расслабился тут у нас, диагнозы ставит, начальству нравится… Непорядок! Ну что ж, хомячки мои, готовьтесь! У нас намечается очень веселое посвящение!