Иногда Крис думает, что все дело в еде, а дом и семья – это так, дело наживное.

Он работает для того, чтобы на столе была еда. По утрам Белл готовит завтрак, когда дети встают, а через час после этого собирает им обеды в школу. Когда он приходит домой с работы, к шести часам еда уже готова. В доме всегда пахнет едой. Или выпечкой. Белл почти ничего не досталось после несчастного случая с родителями – ее отец был трезв, всегда трезв, но шоссе было скользким от ледяного дождя, – но она унаследовала талант своей матери к выпечке. Пекла кукурузный хлеб. Банановый хлеб. Торты и пироги.

Заняла третье место на прошлогодней окружной ярмарке с черничным пирогом.

Сегодня это снова кукурузный хлеб. Он чувствует его запах, витающий поверх теплого душка тушеного мясом, как только переступает порог. Он обожает кукурузный хлеб Белл.

Брайан развалился на диване и смотрит какой-то старый фильм с Клинтом Иствудом на плоском экране с диагональю сорок два дюйма. Крис вынимает обойму из пистолета и протягивает ее Брайану.

– Одного патрона недостает, – говорит он.

– Я слышал. Во что ты стрелял, пап?

– Увидишь.

Брайан еще минуту смотрел фильм – Иствуд готовит побег из тюрьмы, – затем прошел к шкафу, достал коробку с патронами, вставил новый патрон в обойму и возвратил ее отцу. Тот вставил обойму на место, поставил пистолет на предохранитель и засунул его обратно в карман джинсов. Затем пошел на кухню. Там, на столе – кукурузный хлеб. Он не знает, как Пегги и Дорогуша устояли, ведь хлеб прямо перед ними. Пег помогает сестре сложить какую-то мозаику. Крис даже не пытается сопротивляться соблазну. Он берет кусок хлеба и откусывает. Хлеб теплый и очень вкусный.

– Ты испортишь аппетит, – говорит Белл, помешивая подливку в тушеном мясе.

– Ни за что, – говорит он.

– Это ты сейчас так говоришь.

– Я в этом уверен.

Он видит, как она опять бросает взгляд на его палец, на коричневую марлю и тампон на кончике пальца. Он уже обсудил это с ней и детьми и практически ничего им не сказал. Произошел небольшой несчастный случай с моим новым проектом. Ничего особенного. К счастью, никого не было рядом, чтобы увидеть этот чертов палец, когда он его перевязывал. В конце концов, они женщины. Он бы не удивился, если бы одна из них упала в обморок.

Завтра он посетит дока Ричардсона. Тот поставит ему прививку от столбняка, или от бешенства, или от хрен знает чего. Одному Богу известно, что там у нее во рту.

Он доел кукурузный хлеб и облизал здоровые пальцы.

– Ну, что ж... Спуститесь со мной в погреб?

– Опять? – стонет Пегги.

– Опять во время ужина? – спрашивает жена.

– Поставь мясо на медленный огонь. Тебе надо это увидеть.

Она смотрит на него мгновение, затем вздыхает, вытирает руки кухонным полотенцем и одаривает его легкой, терпеливой улыбкой.

– Давайте, девочки. Делайте, как говорит отец.

Они все собрались внизу. Стоят у подножия лестницы. Пегги и Дорогуша держатся за руки. Брайан стоит с разинутым ртом. Он спустился первым – и он потрясен.

Когда они пересекали лужайку, он спросил:

– Что там у тебя, папа? Горный лев?

Конечно, он шутил, и Крис ухмылкой дал ему понять, что оценил юмор.

– Намного интереснее, чем горный лев, сынок, – сказал он.

И вот теперь Брайан стоит рядом с ним.

Отец прав. Это гораздо интереснее, чем любая кошка.

Брайан видит...

...первую полуобнаженную женщину в жизни. В его реакции есть что-то еще, потому что Брайан – неоднозначный молодой человек, но это первая реакция, и она – первобытная. Его глаза едва могут оторваться от ее груди, чтобы рассмотреть все остальное – лицо в крови и спутанные волосы. Тот факт, что она прикована и беспомощна, ничуть не ускользнул от его внимания. Как и ее формы. Но он никогда не видел груди Пег, а грудь своей матери он не помнит. Он чувствует, как бьется сердце. Чувствует дрожь.

И Пегги видит...

...женщину, прикованную к стене. Кто-то причинил ей боль, и этот кто-то – вероятно, ее отец. Ее жестоко избили. Ее рот окровавлен, а из уха течет кровь. Ей приходит в голову вопрос, как эта женщина дошла до такого состояния. Она крупная и сильная, и должна была сопротивляться. Пег поражает неподвижность и настороженность женщины, но женщина также пугает ее. Ее пугает ее запах. Ее пугает ее грязь. Что сделал отец? Что это за безумие? И как она, Пег, может продолжать жить в этом поганом доме?

Белл ощущает...

...фальшь, порочность. В ее исполинских формах и в необузданности, слишком явной и считываемой так же легко, как ее мать считывала судьбу по линиям рук на вечеринках; в ее смраде и увечьях Белл видит воплощение того, чем не должна быть ни одна женщина, ни один человек. Крис Клик – агностик, и он лишь делает вид, что верит в высшие силы. А вот Белл – верующая, и это существо перед ней кажется сущим дьявольским отродьем; и она испытывает почти сладостное волнение от страха, что оно вырвется на свободу, несмотря на оковы. Она чувствует, как контроль ускользает прямо сейчас, когда она стоит здесь, и ее охватывает такая глубокая печаль за Криса, за себя, за своих близких и за все их нынешнее существование, что она еле-еле сдерживает слезы. Но вместо этого ее сердце наполняется горечью. Горечью ко всему, что грядет.

И Дорогуша... Дарлин... видит...

...леди из книжки с картинками, из сказки, где леди заперты в башнях, или им дают ядовитые яблоки, или как в том фильме, где леди привязана к двум столбам в ожидании огромной обезьяны. Это странные сказки. От них сперва хочется плакать, но конец всегда хороший, и леди спускается с башни, принц будит ее, и обезьяна умирает. Вот только смерть обезьяны – это ведь тоже очень грустно. А здешняя леди пахнет как обезьяна, или как, по ее мнению, должна пахнуть обезьяна, если бы она когда-нибудь ее увидела. От этой дамы у нее чешется нос.

И Женщина видит...