Определение мотива

Этот метод также привел и к определению мотива как периодически повторяющейся заинтересованности в целевом состоянии, основанной на естественном побуждении,– заинтересованности, которая придает энергию, задает определенное направление и определяет действия (избирает поведение). Объяснение ключевых терминов этого определения должно помочь прояснить и обобщить то, что психологам уже известно о человеческой мотивации и что изложено в данной книге. Термином мотивационная диспозиция преимущественно обозначается частое размышление о целевом состоянии – периодически повторяющаяся заинтересованность. Этот термин не относится к мимолетным мыслям, поскольку изредка, время от времени, такие мысли возникают едва ли не у каждого. Человек, который только что поел, иногда может подумать об отсутствии еды, но сказать, что человек имеет сильный мотив голода, можно только о том, кто думает об отсутствии еды часто, хотя при этом не испытывает голода. Точно так же сказать, что у человека ярко выражена потребность в достижениях, можно только о том, кто думает, что надо все делать хорошо даже тогда, когда отсутствует стимуляция для подобных действий.

То обстоятельство, что речь идет о заинтересованности в целевом состоянии, имеет важное последствие, которое проявляется в том, что средства достижения цели не входят в понятие «мотив». Целевое состояние может быть определено с точки зрения результатов некоторых действий, например сделать что-то лучше (для мотива достижения) или оказать влияние (для мотива власти), но конкретные действия, которые приводят к подобным результатам, не являются частью этого определения. Это важное ограничение, поскольку многие теоретики идентифицируют мотивы в терминах некоторых действий или поведенческих тенденций, которые их определяют. Например, психологи часто говорят об агрессивном драйве (о внутреннем импульсе к агрессии). Однако агрессия – это такая активность, которую человеческое общество держит под строгим контролем, так что рискованно пытаться оценивать силу потребности в агрессии или агрессивного драйва индивида на основании числа совершенных им актов агрессии. Лучше определять мотив, стоящий за актами агрессии, в терминах их предполагаемого эффекта, характеризуемого на основании мыслей о целевом состоянии, которые, как вытекает из исследований, могут быть более широко определены как «оказания влияния». В этом случае преднамеренное нанесение вреда кому-либо – а многие психологи именно так опредляют агрессию – превращается в один тип оказания влияния, а достижение более высокого статуса – в другой. Либо агрессию можно рассматривать как одно средство влияния, а аккумулирование престижа – как другое. Именно поэтому забота о том, чтобы оказывать влияние, определяется скорее как мотив власти, а не как мотив агрессии, ибо последний слишком узко определяет средства достижения этого влияния.

Целевые состояния, вовлеченные в мотивационную заинтересованность, преимущественно являются следствием естественных стимулов и базируются на них, что приводит к возникновению различных эмоций (по типу безусловных рефлексов). Главное теоретическое преимущество, которое дает базирование мотивов на естественных стимулах, заключается в том, что оно объясняет, почему должно быть относительно мало основных мотивационных систем, почему они оказывают такое заметное влияние на поведение и почему мотивы столь тесно связаны с эмоциональными состояниями. Без «привязки» основных мотивационных систем к чему-либо было бы трудно отличить чисто когнитивное желание («Я хочу знать, чем закончится эта история») от всепроникающих основных мотивационных систем. Мы можем думать о подобных когнитивных желаниях как о подцелях, служащих каким-то более значительным целям, например потребности в достижениях, которые, как было показано, склоняют людей к тому, чтобы попытаться закончить недоделанные задания (глава 7). Однако что делает такое целевое состояние, как желание сделать что-либо лучше (как в мотиве достижения), более фундаментальным или проникающим, чем любое простое когнитивное желание? Если это различие определяется не каким-либо естественным стимулом, значит, оно определяется каким-то другим, еще неоткрытым, фактором.

Подчеркивание важности естественных стимулов имеет и другое преимущество. Именно оно определяет феномен внутренней мотивации или присущей людям тенденции совершать действия, которые сами по себе приносят удовлетворение: свистеть, жевать жвачку, танцевать, бегать трусцой или играть с кубиком Рубика. Оно также помогает понять, как подобные действия могут служить основным мотивационным системам, в том числе потребности в достижениях или потребности во власти. Более того, возбуждение этих мотивационных систем становится препятствием для осуществления подобных действий, приносящих внутреннее удовлетворение (Deci, 1975). Следовательно, представляется более осмысленным считать, что эти действия управляются стимулами. Иными словами, естественные стимулы продолжают вызывать характеризующие их примитивные действия независимо от того, вовлечены ли они в основную мотивационную систему индивида. Так, жевание жвачки или забивание гвоздя молотком может – при соответствующих условиях – продолжать приносить удовлетворение независимо от того, вовлечены ли эти действия в основную мотивационную систему индивида или нет.

Использование слова заинтересованность в определении мотива непосредственно связано с тем, что мотивы лучше всего измеряются представленностью интересов в ассоциативном мышлении и воображении. Связь этого определения с измерениями важна, потому что без нее оно не представляло бы значительного шага вперед по сравнению с прежними определениями, предложенными Макдугаллом, Кеттеллом, Фрейдом или Маслоу. Термин заинтересованность используется потому, что он не предполагает сознательного стремления к цели, которое является частью многих определений мотива, поскольку все эмпирические исследования мотивов, идентифицированных с помощью кодирования ассоциативного мышления (ассоциативных мыслей), свидетельствуют о том, что мотивы не обязательно являются частью сознательного «Я-образа» индивида. Так нашло свое подтверждение еще одно предвидение Фрейда, а именно что некоторые важные мотивы – бессознательные. Однако не все люди не осознают силы своих основных мотивационных систем, как временами казалось Фрейду. Некоторые осознают ее, а некоторые – нет. Это вывод, который может быть сделан на основании того эмпирического факта, что сознательная ценность, приписываемая достижению, аффилиации и власти, несущественно коррелирует с потребностью в достижениях, в аффилиации и во власти, измеренных на основании кодирования (расшифровки) ассоциативного мышления. Поэтому важно различать ценности, являющиеся частью «Я-образа», и мотивы, которые таковыми не являются. Представления о том, что важно в жизни вообще или для самих людей, оказывают сильное влияние на то, что они решают делать, но в схеме, предъявленной здесь, эти представления есть детерминанты поведения, преимущественно не зависящие от мотивационных систем. Следовательно, во многих ситуациях, особенно тогда, когда альтернативы понимаются когнитивно, выбор определяется в основном ценностями, и мотивы играют незначительную роль в определении того, как именно люди поступают в подобных ситуациях (см. главу 13).

Сознательный выбор и действия зависят от ценностей, навыков и возможностей, именно поэтому так трудно оценить силу мотива на основании того, что люди говорят и делают. Отвечая на вопросы анкеты, они могут снова и снова повторять, что стремятся к достижениям, но это происходит потому, что вопросы недвусмысленно «выуживают» ценность, которой, с их точки зрения и с точки зрения их культуры, являются достижения. Это не является доказательством того, что они имеют текущую (периодически повторяющуюся) заинтересованность в целевом состоянии делать разные вещи лучше. Или другой пример: люди могут сердечно приветствовать гостей, собравшихся на вечеринку, но это вовсе не значит, что у них высокая потребность в аффилиации. Подобное поведение может быть результатом социальных норм, диктующих хозяевам определенное поведение в таких ситуациях, а также того, что они считают себя гостеприимными людьми. Но даже если людям и присуща ярко выраженная потребность в аффилиации, они могут быть не в состоянии проявить аффилиативное поведение по отношению к вышестоящим, потому что усвоенные ими социальные нормы говорят им о том, что они не могут быть аффилиативными по отношению к этим людям.

Таким образом, мотивационные заинтересованности (заботы, интересы) лучше всего оценивать по содержанию ассоциативного мышления, когда влияние ценностей, навыков и возможностей менее заметно. Разумеется, технически можно оценивать силу мотивационной заинтересованности по ее воздействию на поведение, если это воздействие относительно свободно от влияния ценностей, навыков и возможностей или если влияние этих детерминантов поведения контролируется или стандартизируется. Типичным примером является «эскизный» индекс, предложенный Аронсоном (Aronson, 1958) и описанный в главе 7. Люди с ярко выраженной потребностью в достижениях машинально чертят или рисуют иначе, чем те, кому эта потребность присуща в незначительной степени. Поскольку отсутствуют осознанные ценности, влияющие на то, как люди машинально чертят или рисуют, поскольку это занятие не требует никаких специальных навыков и поскольку ситуационнные влияния незначительны, валидность «эскизного» индекса потребности в достижениях достаточна высока. Иными словами, на него преимущественно влияют не какие-либо другие детерминанты поведения, а мотивационные заботы. Аналогичным образом, как показано в главе 8, мы можем попытаться разработать индекс силы мотива власти человека, исходя из ее поведенческих коррелятов, каковыми, например, для мужчин являются частота, с которой они ввязываются в споры, участие в спортивных соревнованиях, пристрастие к спиртному и накопление материальных ценностей. Подобные попытки предпринимались, но их ценность ограниченна, поскольку последствия (проявления) мотива власти весьма зависят от пола, возраста, уровня развития (зрелости) и социальной принадлежности.

Единственные мотивационные заинтересованности, которые могут быть выявлены с достаточной приемлемой валидностью,– это мотивационные заинтересованности, которые включают негативные стимулы. Например, такой мотив избегания, как боязнь неудачи, может быть достаточно адекватно измерен с помощью Опросника страха перед тестированием (Test Anxiety questionnaire), хотя даже и в этом случае прямая оценка озабоченности неудачей по содержанию ассоциативного мышления представляется несколько более валидной (глава 10). Объяснение большей валидности оценок такого мотива избегания, как боязнь неудачи, основанных на самоотчетах, может быть связано с тем, что источник негативной стимуляции часто находится вне индивида, в отличие от такой позитивной стимуляции, как стремление работать лучше или оказывать влияние (ее можно наблюдать лишь изнутри). Иными словами, боязнь неудачи развивается вследствие угроз, исходящих от таких «внешних авторитетов», как учителя или родители, которых люди могут без труда идентифицировать. Более того, нет серьезных препятствий, мешающих сознаться в своем страхе перед тестом, во всяком случае в студенческой среде они практически отсутствуют, так что осознанные ответы могут отражать мотив избегания с приемлемой точностью. Напротив, ценности могут мешать признать боязнь слабости или боязнь успеха, так что будущим исследователям еще предстоит ответить на вопрос, можно ли измерения, основанные на самоотчетах, заменить более прямыми измерениями мотивов избегания по содержанию ассоциативного мышления.

Термин «заинтересованность» также означает, что мотив – понятие более общее, чем намерение. Намерение по определению более конкретно и ограничено во времени. Так, Фрейд открыл неосознанные намерения, которые ведут к забыванию некоего имени или к сновидению о том, что индивид не может устроить званый обед. Однако эти намерения «состояли на службе» у более общих мотивационных забот. Напротив, осознанные намерения есть продукты не только мотивов, но и таких детерминантов поведения, как ценность, придаваемая людьми совершению того или иного действия или их оценке возможности его совершения.

Оценки мотивационной заинтересованности, сделанные на основании кодировки (расшифровки) ассоциативного мышления, доказали, что они удовлетворяют большей части требований, предъявляемых к надежным методам измерений. При экспериментальном возбуждении мотивационных состояний они чувствительны к известным различиям между последними. Они свидетельствуют о различиях в силе мотивов более определенно, чем оценки через поведение, которые более подвержены влиянию таких немотивационных детерминантов, как ценности, навыки и возможности. Они валидны в том смысле, что удовлетворяют требованиям функционального определения мотива, согласно которому мотив придает энергию, задает определенное направление и определяет действия (избирает поведение). Это значит, что люди, получившие высокие оценки при одном из таких измерений мотива, например мотива аффилиации, ведут себя так, как если бы этот мотив был у них ярко выражен. Их поведение может быть названо более аффилиативным: они чаще совершают аффилиативные акты, с большей готовностью улавливают аффилиативные признаки в окружающей обстановке и быстрее усваивают аффилиативные связи. Как следует из литературных данных, другие известные способы измерения мотивационных диспозиций не удовлетворяют требованиям улавливать разницу между людьми, более и менее мотивированными в данной конкретной области.

Основная трудность, связанная с измерениями силы мотива по содержанию ассоциативного мышления, заключалась в их якобы недостаточной надежности. Оценки мотива, которые люди получали в первый раз, как правило, не очень хорошо согласовывались с оценками, которые они получали во второй раз; оценки, полученные с помощью одной совокупности историй, не очень хорошо согласовывались с оценками, полученными с помощью другой группы, даже когда все истории относились к одному и тому же случаю. С точки зрения психометрии внутренняя согласованность и ретестовая надежность этих методов измерения были столь низкими, что многие психологи чувствовали, что их нельзя принимать всерьез.

Каким на самом деле может быть уровень потребности в достижениях индивида, если два измерения силы этой потребности значительно разнятся между собой? Два недавних достижения, одно – теоретическое, а другое – практическое, позволяют предположить, что эти измерения значительно более надежны, чем принято думать. Оба достижения базируются на том, что спонтанно выраженная мысль, так сказать, «проявляет тенденцию к истощению», и более вероятно, что затем будут выражены другие мысли. Если человек сначала рассказывает историю, связанную с достижениями, его следующая история вряд ли будет связана с достижениями. Следовательно, количества образов достижений, выраженных в двух случаях, мало согласуются между собой.

Аткинсон и Бёрч создали теоретическую модель, подвергающую сомнению распространенное мнение о том, что отклонения в оценках отражают «ошибку» в определении истинной оценки, и показывающую, что может быть согласованность в уровнях потребности в достижениях, определенных через значительные промежутки времени, хотя и существует несогласованность между последовательными определениями, что на самом деле было предсказано их теорией и поэтому не может рассматриваться как «ошибка» (см. главу 6) (Atkinson & Birch, 1978). На практическом уровне Винтер и Стюарт показали, что ретестовая надежность значительно возрастает, если склонность испытуемых к креативности и к варьированию типов рассказываемых историй разрушается за счет того, что, в зависимости от их желания в данный момент, им разрешают рассказывать ту же самую или другую историю (Winter & Stewart, 1977). В этих условиях стабильность оценок силы мотива, полученных на основании расшифровки ассоциативного мышления, удовлетворительная. Теперь, когда в доказательстве надежности этих измерений достигнут значительный прогресс, изучение других мотивационных систем должно пойти значительно быстрее.

Тем не менее на ассоциативные измерения силы мотива оказывают заметное влияние ситуационные факторы, сдерживающие спонтанность, с которой человек думает и пишет. Если испытуемые ощущают угрозу или тревожность, их мыслительные процессы утрачивают спонтанность, и полученные на основе этих процессов оценки мотива перестают быть валидными. Ланди разработал метод обсчета историй, который учитывает степень их спонтанности, что дает исследователю возможность определить, валидны ли оценки мотива, сделанные на их основе (см. главу 6; Lundy, 1981a).