– Мне очень жаль, – сказал врач Лазури. – Это исключительный случай. В принципе такое практически не встречается. Ничтожно малый процент младенцев…

– Не рассказывайте нам о процентах, – прервал его Патрик Грюнвальд, сжимая руку сидевшей рядом своей контрактной жены Мелиссы. – Просто скажите то, что собираетесь сказать.

– Мы не можем вживить ему основу персоналя. Его организм отвергает любое вмешательство, как будто его тело не желает мириться ни с чем механическим, – врач коснулся клавиатуры простого компьютера с проектором, и на экране за его спиной появилась двухмерная картинка, изображавшая в разрезе организм ребенка с обозначенными полями биомеханического доступа. – Мы пробовали простое контактное вживление и еще более простые наноинъекции. И каждый раз одно и то же. Можно лишь поставить порты доступа… но они ни к чему не будут вести.

– Но ведь часть зародышей персоналя должна быть передана в процессе оплодотворения… – начала Мелисса, но тут же замолчала, увидев, что врач кивает.

– Естественно, вы правы. Персонали созданы таким образом, чтобы наше вмешательство в их установку было минимальным. Они являются частью наших организмов и поэтому передаются уже с семенем отца, а позже, во время беременности, используют ресурсы, поставляемые персоналем матери. Так их задумывали. Но, насколько я помню, вы пользовались услугами Банка генов. Это несколько меняет дело…

– Мы не можем иметь детей, – сухо пояснил Патрик. – Я полностью бесплоден, так что мы решились на генотрансформацию моего семени.

– И, как я понимаю, вы воспользовались Банком, поскольку хотели, чтобы гены, которые примут участие в процессе, происходили от ваших предков? Чтобы с их помощью генотрансформировать ваше собственное семя? Но зачем было так далеко заходить? Не лучше ли было воспользоваться генами вашего отца или хотя бы деда? Разве так не проще?

– Искин Банка обнаружил зачатки генетического порока, приводящего к бесплодию, у всех моих ныне живущих предков, – неохотно ответил Грюнвальд. – Если бы мы использовали гены моего отца, то наш ребенок так или иначе стал бы бесплодным. То же самое случилось бы, если бы мы использовали мои клетки для хромосомного набора. Все мои предки, которых я знаю, лечились от бесплодия. Я не хотел оставлять моему ребенку такое… наследие. После проведения тщательных симуляций искин счел, что нужно как можно дальше отойти в прошлое.

– И как далеко вам удалось добраться? Минуту… – врач взглянул на экран компьютера, вызывая конфиденциальную документацию. – На протяжении около трехсот лет система продолжала показывать генетический изъян, – проговорил он то ли про себя, то ли обращаясь к Грюнвальдам. – После определенного числа поколений экстраполяция уже невозможна, так же как невозможно добраться до конкретного предка. По достижении определенной границы оказывается, что почти все мы так или иначе состоим в родстве…

– Да, но тогда все получилось, – вмешалась Мелисса. – Искин Банка генов обнаружил, что семя уже есть, – быстро добавила она, не обращая внимания на неприязненный взгляд мужа.

– Не понял? – удивился врач.

– Это был один из трех образцов семени из Музея человечества, – выпалила Мелисса Грюнвальд, не замечая нервного шипения Патрика. – В музее имелось чистое, ничем не испорченное семя предка Патрика, еще с той мифической Терры. Ну, знаете, колыбели человечества, уничтоженной первой во время Машинной войны.

– Но ведь не могли же вы…

– Могли, – оборвал его Патрик. – При наших связях… сами знаете, доктор.

Врач тактично промолчал. О связях Грюнвальдов он уже слышал раньше, но не ожидал, что у одного из ведущих политиков Лазури столь длинные руки.

– Для нас это было исключительно важно. Мы знали, что наша фамилия не случайна, – продолжал Патрик. – Это не навязанная спецификация, а то, что называлось во времена до Империи «родовым именем». Понимаете? Мои предки были родом именно оттуда – с Терры. Одно из немногочисленных сохранившихся исторических преданий касается как раз моей фамилии и связанной с ней некоей великой победы, зафиксированной в анналах Терры. Поэтому мы и решились взять то семя и приспособить его к моему организму.

– Понятно. И тем не менее, согласившись на генотрансформацию, которая позволила вам воспользоваться столь… прошу прощения… старым семенем, вы пошли на определенный риск. Понимаю, что вы были вынуждены отвергнуть гены отца или дедов из-за имевшегося в них изъяна, но, хотя подобного рода… воскрешение наших предков, естественно, дело благородное и поддерживаемое Лазурью… – путался в словах врач, пытаясь затереть неприятное впечатление. – И все же семя, о котором мы говорим, было… в общем, полностью чистое и лишенное зародышей персоналя.

– То есть?

– Вы рассчитывали, что ассимилированное вами в процессе генотрансформации семя передаст часть ваших генов. Вы желали также передать таким образом зачатки своего персоналя. Вот тут-то мы и столкнулись с проблемой. Образец отверг все биомеханические элементы, более того, зародыш не получил ресурсов персоналя матери. Механическая попытка введения персоналя в новый организм также окончилась неудачей.

– Он недоразвитый… Во имя Ушедших, он недоразвитый… – расплакалась Мелисса. Патрик схватил ее за руку, но женщина не успокаивалась.

– Что-нибудь придумаем, – сказал он, но жена не хотела его слушать.

– Он никогда не воспользуется Потоком! Не полетит на корабле… не сможет ничего купить или продать… Он не сможет даже нам позвонить… Он недоразвитый, Пат! Не говори, будто ты этого не понимаешь!.. Мое бедное дитя…

– У вас прекрасный здоровый мальчик, – возразил врач. – Персональ – это далеко не все.

– Да вы шутите! – взорвалась Мелисса. – Как мой сын будет жить? Он не сможет даже получить нормальное образование!

– Есть замещающие средства…

– Какие еще средства… что вы несете… вы не представляете…

– Прошу прощения, – прервал ее врач, – но я попросил бы вас успокоиться. В отличие от других родителей, которых постигла такая судьба, у вас есть все возможности обеспечить ребенку нормальную жизнь. В конце концов бывает и намного хуже: лихорадка Шмидта, вирус Модзелевского, стазис-нейронизация, послеглубинная болезнь…

– Дорогая… – Патрик присел рядом со все еще плачущей женой. – Послушай, что говорит доктор. Мы справимся, вот увидишь. Может, Миртон никогда не сможет воспользоваться компьютером, никогда не войдет в Поток, никогда не будет пилотировать корабль. Но это вовсе не значит, что мы перестанем его любить.

– Похоже, наступил момент, когда придется это сказать. Это мой напастный корабль, – заявил Миртон. – Он в импринте со мной, даже если часть из вас в это не верит. Я не обязан перед вами объясняться – зато обязаны вы. Так что, может, вы мне все же объясните, почему, во имя гребаной Напасти, мы здесь?!

Они сидели в кают-компании «Ленточки» за столом в форме большой размазанной капли, уставившись на Миртона и в пустоту. Пинслип Вайз молчала, отводя взгляд. Хаба Тански слова капитана, похоже, застигли врасплох. Эрин Хакль смотрела Грюнвальду прямо в глаза. Доктор Гарпаго Джонс что-то бормотал себе под нос. Месье после выхода из стазиса все еще был без сознания, и они не были уверены, проснется ли он вообще. Пока что над ним трудился «АмбуМед».

Когда кастрированный искин воскресил Миртона из стазиса, тот пришел в ярость, поняв, куда зашвырнул их глубинный прыжок. «Ленточка» торчала в глазу циклона – в области пространства сектора 32С, к которой примерно раз в семь лазурных лет приближалась находившаяся неподалеку Преисподняя. Полететь дальше они, однако, не могли – корабль, похоже, был серьезно поврежден, и все указывало на то, что им не удастся прыгнуть, пока они не подзарядят реактор, и если поврежденные орудиями истребителя Джейниса антигравитоны не поддержат его во время прохода сквозь Глубину.

– Объясни мне, Вайз, – сухо проговорил Миртон. – Ты астролокатор на этом корабле. Объясни мне, почему мы находимся в гребаном Тестере, в обществе Флота Зеро стрипсов. Расскажи мне, каким чудом мы прыгнули в один из самых опасных секторов в окрестностях.

– Она… – начала Эрин, но Миртон жестом остановил ее.

– Не вмешивайся, Хакль. Я хочу услышать Вайз. Мой астролокатор сперва вскакивает со своего поста, бежит в трюм, где театрально падает в обморок, а потом мы оказываемся здесь. Сумеешь объяснить?

– Я сумею, – внезапно вмешался Хаб. Пинслип искоса взглянула на него, но компьютерщик спокойно продолжал: – Это обычное глубинное смещение. «Ленточку» обстреляли, и у меня не было полного контроля над Сердцем. Что-то, похоже, пошло не так, и кастрированный искин изменил параметры прыжка.

– Мне спросить искина?

– Я это уже сделал, – ответил Тански, пожав худыми плечами. Пальцы его слегка подрагивали, перемещаясь в сторону кармана потертого комбинезона. Компьютерщику явно очень хотелось закурить. – Он утверждает, что корабль выполнил прыжок в соответствии с инструкцией, но даже при этом существует определенная вероятность прыжка в другую часть Выжженной Галактики, внесенную в реестры.

– И как велика эта вероятность?

– Достаточно невелика. Но я не имел полной власти над Сердцем. На этом корабле установлены артефакты Иных, полученные от элохимов. Пока я до конца не разберусь в системе…

– Не болтай глупости, Тански!

– Ладно, – компьютерщик развел руками. – Хочу лишь сказать, что это не только вина Вайз, – Хаб положил руки на стол и с грустью взглянул на свои пальцы, словно ища что-то между ними. – Весь этот… импринт, капитан, серьезно блокирует мне доступ к софту.

– Импринт никуда не денется, – поморщился Грюнвальд. – Будем считать, что я тебе верю. Есть что добавить, Вайз?

– Нет, – помедлив, ответила Пин. – Ничего.

– Что должен был означать твой уход с поста?

– Я плохо себя почувствовала. Прошу прощения, – бесстрастно произнесла она. – Больше такое не повторится.

– Ты побежала в трюм. Зачем?

– Мне было страшно.

– Капитан, да хватит вам ее допрашивать, – возмущенно бросила Хакль. – Лучше взгляните на это с другой стороны. Я сама с удовольствием всыпала бы ей как следует, но мы все еще живы. И мы добыли груз, который может стоить кучу юнитов. А остальные понятия не имеют, где мы.

– Гм… а это еще почему?

– Потому что только последний дурак прыгнул бы на Тестер.

Миртон со свистом втянул воздух и недовольно хмыкнул. Весь вид его команды – если он мог называть их своей командой – выражал полную апатию, словно их боевой дух остался где-то там, не перепрыгнув вместе с ними через Глубину. «Они ждут, что ты им поможешь, Грюнвальд, – неохотно подумал он. – А ты не помогаешь».

– Ладно, – наконец бросил он. – Ставлю задачу. Вайз: подробное сканирование сектора с отметкой возможных следующих точек для прыжка. Хакль: помогаешь Вайз и удерживаешь текущую позицию. Хаб: проверяешь системы и оцениваешь повреждения. Доктор: приводите в чувство Месье. Мне нужен механик, и немедленно. Я сам выйду наружу.

– Наружу?.. – не выдержал Гарпаго. – Там ведь…

– Кто-то же должен, – заявил Миртон. – Нужно своими глазами осмотреть повреждения корпуса и побыстрее починить, что удастся. Более серьезными вопросами займется Месье. Пинслип, – он повернулся к девушке, – каков риск наткнуться в этом регионе на Флот Зеро?

– Определенный риск есть, – помедлив, ответила она. – У стрипсов здесь свои проторенные пути, и они знают каждый спокойный участок сектора 32С. Время от времени они проверяют, не прилетел ли кто-нибудь. Когда-то у них бывало много гостей из-за погибших кораблей.

– Погибших?

– Тестер – один из секторов, которые были выжжены сильнее других. Здесь было много погибших кораблей, на которых имелись технологии Иных и Машин. Возможно, здесь шли сражения уже во время Ксеновойны, – бесстрастно произнесла Пинслип. – Сектор 32С находится недалеко от Прихожей Куртизанки. Это прекрасная стратегическая база.

– Прихожая Куртизанки? Глубинная дыра, ведущая в глубь Рукава Персея? – удивленно проговорил Хаб Тански. – Неплохо.

– Это наш пункт назначения, – решил Миртон. – Летим туда сразу же, как только нам удастся прыгнуть.

– Господин капитан… – внезапно простонал Гарпаго. – Рукав Персея… вы же знаете…

– Не сейчас, доктор, – прервал его Грюнвальд, и Джонс закрыл рот. – Вопросы есть?

– У меня есть, – сказала Хакль. – К сожалению, слов «не сейчас, доктор» мне недостаточно. Что случилось в Рукаве Персея, капитан?

– Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать, – отрезал Миртон. – Старые дела.

– Связанные с предыдущим кораблем?

– Хакль, – холодно произнес Грюнвальд, – считай, что твоего вопроса я не слышал. Не стоит напоминать мне о прошлом и о том… случае. Я все больше замечаю, что проблемы с доверием не у меня, а у вас, как моей команды. Советую над этим подумать.

– Я не собиралась…

– И потому не будем больше об этом. Все, – объявил Миртон, глядя Эрин прямо в глаза, но первый пилот не отводила взгляд. В конце концов он сам направился к выходу из кают-компании. – Приступаем. Разойтись.

Кто-кто, а Тански вовсе не собирался исполнять данное ему поручение.

Естественно, он рад был снова добраться до Сердца и с еще большим воодушевлением попытаться вызвать окрестный Поток, после чего взломать передаваемые по нему данные стрипсов и поживиться информацией. Кто знает, может, он сразу наткнется на документы, связанные с импринтом? Не с помощью ли него стрипсы соединяются со своими кораблями? Однако он решил, что на это у него еще будет время. Вряд ли они скоро отсюда улетят.

Куда больше его интересовал трюм.

«А принцесса Хакль не так проста, как кажется, – с некоторым удовлетворением подумал он. – И дело даже не в том ее вопросе». Однако заявление о куче юнитов подействовало на его воображение – хотя его интересовали не кредитные единицы Альянса как таковые, а то, как он мог бы использовать сам факт нахождения на борту «Ленточки» не поддающегося оценке груза. К какому покупателю мягко подтолкнуть Миртона? Альянсу? Стрипсам? Научному клану? А может… Он улыбнулся про себя, обдумывая вариант, который раньше вряд ли пришел бы ему в голову. Вот в чем вопрос. Полетят ли мушки туда, куда укажет им паук? Поверят ли они ему? Это было самое главное. И от одного этого его пробирала дрожь, а сердце билось сильнее.

Идя по коридору в сторону ведшей на нижнюю палубу лесенки, Хаб достал палочку с неоникотином и щелкнул зажигалкой. Перепрограммированные механизмы «Ленточки» не среагировали на небольшую неожиданную струйку дыма. Сунув цигарку в рот, он спустился вниз, быстро направляясь в сторону машинного отделения, реактора и грузового люка. Шаги его отдавались эхом по металлическому полу корабля.

Увы, вход оказался заперт.

– Что, решил, что больно крут, капитан? – прошипел Тански, стуча по клавиатуре возле гидравлической двери. – Заблокировал это говно? Не верю.

Когда этот сукин сын успел? Сразу, как только выскочил из стазиса? И как он это сделал? У Хаба в персонале имелись аварийные коды для всех входов, к тому же большинство из них он разблокировал. Генодатчики должны были реагировать на него так же, как и на Миртона, – может, за исключением капитанской каюты. Неужели этот умник осмелился загадить импринтом и его территорию? Потому что не хотел, чтобы кто-то увидел то чудо, которое они вытащили с «призрака»? На которое у него все равно не было никаких прав?

«Чтоб тебя Напасть задрала, приятель. Мне ты указывать точно не будешь…»

Хаб отошел от двери. Окутанное неоникотином сердце тяжело стучало, но персональ уже работал, вбрасывая в кровь кислород с эндорфинами и профилактически отслеживая состояние внезапно набухших вен.

«Не хватало мне еще средневекового инфаркта или инсульта, – подумал он. – И все из-за кого? Из-за какого-то надменного… Ладно, – решил он. – Ладно. Главное – спокойствие. Груз может подождать. Поток – вот что важнее всего. – Тански затянулся дымом, позволяя канцерогенному туману наполнить легкие. – Скачиваем данные, анализируем. Только и всего. Спокойно. Спокойно».

Медленно, не спеша, Хаб направился в сторону Сердца.

Пинслип Вайз ощущала холод. Сразу после выхода из стазиса она его не замечала – тогда у нее хватало других дел. Но, передав серию координат Эрин, она вдруг обнаружила, что руки ее покрылись гусиной кожей. Она не обращала на это внимания до тех пор, пока «Ленточка» не оказалась в глазу того адского циклона, где кораблю уже ничто не угрожало.

Пустая область была не очень велика, но спокойна – сложные траектории многих движущихся тел, остовы погибших кораблей и сверкающие разрядами облака пыли и газа обходили эти места стороной вследствие накладывающихся друг на друга гравитационных взаимодействий. Пин знала, что подобные спокойные точки соединены между собой замысловатой путаницей перекрещивающихся полетных коридоров, и теоретически можно было добраться с их помощью до границ системы, отмеченных локационными буями. Но даже тогда это было непросто – Вселенная, отдельные солнечные системы и вращающиеся внутри них небесные тела, как и вся Выжженная Галактика, пребывали в постоянном движении.

«Займись делом, Вайз, – решила она. – Так будет лучше всего».

Но у нее никак не получалось. Воспоминание о том, что она видела в грузовом люке, возвращалось к ней словно бумеранг. Она помнила, как протерла ладонью покрытое серебристой пылью стекло, как коснулась мерцающей материи «призрака», а потом…

«Может, я ошиблась? Слишком переволновалась из-за того, что сказал тогда Арсид? Что-то во мне переклинило, и все. Остальное – просто нервы и следствие того, что я не приняла нейродопаминел. Я собиралась его принять, но на что-то отвлеклась. Сейчас приму его, и все закончится».

Но она знала, что на самом деле ничего не закончится. Все отчетливее ощущая холод, она краем глаза замечала тонкие морозные нити, тянувшиеся по полу и оседавшие на частях оборудования. И все это лишь усилилось, когда они только приблизились к тому «призраку».

Что есть Глубина? Никто точно этого не знал. Лишь Машины могли преодолеть ее в сознании, но они все равно были не в состоянии логично ответить на вопрос, что они там видели. Во время полета не работал ни один регистратор – корабль был словно мертв, заморожен в небытии. «Ленточка» помнила Глубину. Пин, как и каждый член команды, имела доступ к регистрационным данным корабля. «Черная лента», прыгун, затерявшийся на много лет в Глубине, корабль-призрак. Хотя именно ей как раз ничего не нужно было проверять в реестре – она знала об этом с первого дня. «Это не Арсид, хотя я и считала, будто это снова он со своими штучками, – подумала она. – Это заражение Глубиной. Одержимость ею. И никто вовсе не говорил, что эта одержимость из прошлого – она вполне может быть и из будущего. Глубина не знает понятия времени. Как иначе был бы возможен прыжок быстрее скорости света?

Этот прыгун до сих пор мертв. Он – «призрак», которым ему лишь предстоит стать. И я это вижу. Вижу отблеск Глубины».

Выслушав Миртона, Пинслип, словно автомат, вернулась к навигационной консоли, до этого зайдя к себе в каюту и приняв порцию разноцветных таблеток. Она приступила к расчетам, ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая. Ее окружал холод, и у нее было странное ощущение, что он останется навсегда.

По крайней мере, пока они не избавятся от того, что лежало в трюме.

Имелось несколько способов проверить состояние корабля, не выходя наружу. Увы, сейчас их всех оказывалось недостаточно.

Первый способ заключался в обычном сканировании, проведенном кастрированным искином. Этим, естественно, мог заняться Хаб Тански с уровня Сердца. Вторым способом был импринт – Грюнвальд сразу же им воспользовался, но почти тотчас же прервал контакт. У него болел весь бок, и до того сильно, что он мог точно представить себе разрыв корпуса. Пока все не выяснится, он больше не собирался прибегать к помощи импринта без обезболивающих средств.

Третий способ применил сам искин, запустив «домового» – небольшую парящую вокруг корабля камеру, являвшуюся частью стандартного оборудования прыгуна. Таких камер у них было несколько, но, хотя «домовые» могли приблизиться к поврежденному месту, влететь в разрыв они были не в состоянии – вернее, теоретически это было возможно, но возникали сложности с их управлением из-за электрических разрядов на поврежденных энергетических трубах.

Четвертый способ предполагал использование закрепленных на корпусе внешних камер, но, по несчастливой случайности, часть их оказалась уничтожена. С точки зрения механика, наиболее действенным являлся пятый способ – воспользоваться эмиттерами частиц, которые могли бомбардировать корпус нанитами, передававшими данные о повреждениях искину. К сожалению, таким образом можно было определить лишь топографию и глубину разрыва. Некоторые корабли Альянса якобы обладали возможностью ремонта с помощью нанитов, но забытая технология Старой Империи все еще считалась ненадежной диковинкой. Мир наверняка стал бы лучше, если бы можно было «напечатать» соответствующий фрагмент оборудования с помощью нанитов, однако наниты были достаточно рискованной технологией. Человечество помнило о нанитовом вирусе, распространенном Машинами на первом этапе сражений. Ущерб оказался настолько велик, что между нанитами и Машинами, по сути, не делалось особой разницы.

Оставался шестой способ – выход наружу, а делать это у Грюнвальда особого желания не было. На борту своего прыгуна он был как у себя дома, но за его пределами оказывался в пустоте, один на один с ревущей громадой Вселенной. Вне корабля он был смертен.

Скафандр для выхода в космос не имел ничего общего с многофункциональным, обвешанным инструментами скафандром механика. Миртон, может, и хотел приободрить команду, но вовсе не был уверен, что ему удастся хоть что-то починить. В боку все еще отдавались воспоминания о сильной боли – импринт не лгал. Их ждали верфи. Главное – чтобы они смогли прыгнуть и оказаться в Прихожей Куртизанки, а потом в цивилизованных системах Рукава Персея, которые с радостью заплатят любую цену за доисторическую технологию Машин.

«Кто знает, – утешал он себя. – Может, удастся окупить и корабль?» Напасть, может, он даже купит себе полноценный фрегат… а может, и нечто большее. Сколько может стоить их добыча? И успеют ли они ее продать, прежде чем их поджарят?

Миртон плыл рядом с корпусом корабля, пристегиваясь очередными фрагментами троса, словно терпеливый альпинист, и впервые жалея, что размеры «Ленточки» столь велики. Он решил воспользоваться одним из ближайших служебных люков, поддерживая постоянный контакт с наблюдавшей за его прогулкой Эрин Хакль, но ему предстояло пройти не по плоской поверхности, а по корпусу, усеянному трубчатыми витками глубинного привода, дисками генератора магнитного поля и болтами антигравитонов. За его спиной и по бокам, совсем близко, разыгрывалась немая канонада красок, дрожащих молниеподобных нитей и сталкивающихся друг с другом бесформенных глыб угля, железа, никеля и пироксена.

Настоящий ад.

– Хакль, данные, – сказал он в спрятанный в шлеме скафандра микрофон.

– Еще десять метров, – послушно, но холодно ответила она, наверняка все еще помня об испытанном ею в кают-компании унижении. – Все время прямо.

– Хорошо, – впереди уже виднелась линия разрыва. – Сейчас дойду.

Он двинулся быстрее, время от времени выстреливая очередной фрагмент троса и помогая себе реактивными соплами с газом. Разрыв, похоже, проходил через большую часть нижней палубы, по правому борту, захватывая среднюю палубу. Добравшись туда за полминуты, Миртон замер, глядя на чудовищные разрушения.

Теперь он уже знал – им не прыгнуть. Теоретически можно было совершить прыжок даже при серьезном повреждении внешних частей привода, но «Ленточку» в буквальном смысле распахало.

Опутанные трубами фрагменты глубинного привода были разворочены, в дыру виднелась часть открытого грузового отсека, в котором, насколько он помнил, хранились несчастные белковые лишайники. Антигравитоны трещали разрядами так, что к ним страшно было подойти. И виной тому был вовсе не тот наемник – да, он попал в корабль, но остальное довершил прыжок.

Дело обстояло весьма скверно.

Месье мог что-то склепать на скорую руку, и кто знает, может, даже при включенном магнитном поле они сумели бы набрать скорость выше половины световой. Но прыгнуть они не смогут, а если даже и смогут, то не выйдут из Глубины. «Это конец, – понял Миртон. – Теперь без верфей не обойтись».

– Я возвращаюсь, Хакль, – сказал он в микрофон, стараясь, чтобы голос его не выдал. – Вызови доктора Гарпаго и Хаба на нижнюю палубу. Буду их там ждать.

– Принято.

– Конец связи.

Доктор Гарпаго Джонс узнал о вызове в соединенном с его кабинетом туалете. Он нервно вскочил, тихо ругая дефективную биологию человеческого организма, и помчался в душевую, где сполоснул руки и лицо, глядя на себя в зеркало. Вид у него был такой, словно сейчас с ним случится сердечный приступ. Открыв шкафчик, он на долю секунды с тоской задержал взгляд на стоявшей на полке бутылочке с когнитиком.

«Дурные новости, – подумал он. – Дурные новости. Дурные, дурные, дурные!»

Мысленно вздохнув, он закрыл шкафчик и еще раз взглянул на себя – старое, изрытое морщинами лицо, аккуратно подстриженные седые волосы с остатками черных нитей, безупречный, как всегда, комбинезон. Гарпаго машинально провел рукой по ткани в поисках невидимых пылинок. «Только это мне и осталось – чувство собственного достоинства. Что бы это ни значило», – констатировал он, направляясь к выходу в коридор средней палубы.

«Мне нельзя сдаваться, – убеждал он себя, стараясь, чтобы шаги его звучали сильно и решительно, хотя и чувствовал, что они скорее напоминают топотание больной птицы. – Капитан все еще жив. Все еще есть шанс. Я не могу сдаться. Все будет хорошо. Но Прихожая… ведь он же знает, кто там будет! Весь напастный Рукав им заражен… Нет-нет… это наверняка просто остановка… всего лишь остановка перед следующим прыжком».

В голове его сменяли друг друга успокаивающие мысли, прерываемые негромким карканьем приближающейся беды. «Я стар и немощен, – жалел он самого себя. – Да пошло оно все к Напасти!» Словно наперекор собственному бессилию, он отважно подошел к лестнице и съехал вниз, словно средневековый пожарный доимперских времен, больно ударившись пяткой. От боли и едва сдерживаемого страха у него вырвался невольный стон.

И еще ко всему этот механик! Что будет, если он не выживет? «АмбуМед» постоянно показывал сотрясение мозга. Неужели гематома? Операция, прерванная стазисом и глубинным прыжком! Мозг – не суп, чтобы размешивать его как попало. А этот человек – возможно, единственное их спасение!

«Не важно, не важно, не сейчас. Как бы самому не сдохнуть…»

Он уже видел Миртона – кажется, это был Миртон, – стоящего в коридоре нижней палубы, прямо возле дверей одного из трюмов. Доктор Гарпаго Джонс ускорил шаг, стараясь не ковылять, но это было не так-то просто. И этот скользкий компьютерщик с лысой башкой… он тоже был там, бесцеремонно куря свою дрянь. Почему капитан не…

«Потом, потом, – обругал он себя. – Не сейчас. Я так с ума сойду».

– Доктор Гарпаго, – приветствовал его Грюнвальд.

– Здравствуйте, капитан.

– Пойдемте, – Миртон повернулся к гидравлической двери и, не став вводить код, разблокировал ее с помощью генодатчика. – Нужно взглянуть, насколько ценна наша добыча.

Дверь издала некое подобие тихого вздоха и ушла вверх. Какое-то мгновение они видели лишь царившую в трюме темноту, озарившуюся затем быстро зажигающимися лампочками. Часть из них тихо потрескивала – видимо, даже эта часть корабля пострадала, приняв на себя энергетический удар от разрушения правого борта прыгуна.

– Вот оно… – спокойно произнес Хаб Тански, показывая на лежащий на полу белый гроб. Доктор Гарпаго кивнул, ожидая действий капитана. Грюнвальд быстро шагнул вперед и присел рядом с выглядевшим уже вполне материальным грузом, из которого испарились остатки призрачной структуры.

– Именно на это пришла посмотреть Вайз? – уточнил Джонс. Миртон кивнул, глядя на выгравированные на белой поверхности непонятные символы. – Что там?

– Сейчас увидим, – ответил капитан, дотрагиваясь до бока контейнера. – Тански? Есть мысли?

– Похоже на человека, – заметил Хаб, освещая стекло в верхней части гроба, которое кто-то протер рукой. – Может, анабиозная камера? Черты лица не разобрать, но я рискнул бы утверждать, что…

Что-то щелкнуло. Все машинально попятились.

– Господин капитан, – простонал Джонс, но было уже поздно. Контейнер открывался, пробуждаясь к жизни. В нем зажглись лампочки, и изнутри пошел холодный туманный пар, похожий на спецэффект какого-то старого плоскофильма. Тански закашлялся, разгоняя ладонью быстро оседающую ледяную мглу.

– Человек, – прошептал Миртон. – Молодой мужчина, двадцать с чем-то лазурных лет.

– Нет, – возразил Хаб, склоняясь над лежащим и доставая пластинку своего персоналя. – Это Машина.

– Как…

– Минуту… тут видно довольно много символов машинного языка.

– Где?

– Везде вокруг этой, за неимением другого названия, «постели». Соответствующая символика наверняка есть и на самом теле, но я пока ее не вижу.

– Не может быть, – прошептал Гарпаго. – Он выглядит совсем как человек!

– Нет, – снова возразил склонившийся над телом Хаб. – Вовсе нет. Это старая ошибка Машин. Он слишком… как бы это сказать? Слишком красив. Побочный эффект создания полностью пропорционального экземпляра при идеальной состыковке каждого генетического элемента. Это идеал, к которому стремится природа. Такого не добиться даже посредством генотрансформации. Перед нами настоящий мистер Вселенная, господа.

– Уверен? – спросил Грюнвальд.

– Кроме того, у него на лице пленка или нечто в этом роде. Не могу себе представить, чтобы людей запечатывали в пленку, – заметил Тански. – Это также означает, что данный экземпляр никогда не приводился в действие. Момент… – компьютерщик взглянул на соединенный с Сердцем модуль персоналя. – Искин корабля утверждает, что, вероятно, можно запустить нашего приятеля, сняв пленку и нажав на определенную часть обнаженного лица. Логичное, изящное решение. О, великолепно, уже есть и название.

– Да вы шутите… – прохрипел Гарпаго.

– Нет, все просто. В конце концов, это старый машинный язык, без всякого шифрования. Он доступен каждому в Потоке – склонения, символы, ряд из нулей и единиц. На нем до сих пор основывается часть современного программного обеспечения. Так что машина имеет обозначение… Автономно-Репрограммная Система-Индивидуум класса D. Предполагаю, что класс D – обычный машинный разряд, – Хаб с явным удовольствием спрятал карточку персоналя. – Знаете про деление на разряды? – Все молчали, так что он продолжил: – Первый разряд для машин с уровнем насекомых, второй – зверей, а третий уже почти с человеческим. Нынешнее производство машин основано именно на кастрированных «тройках» – если кто-то решится обзавестись чем-то таким, за что в некоторых отсталых системах его могут линчевать, – он откашлялся. – Предполагая, что А означает единицу, В – двойку и С – тройку, тут мы имеем четверку. Предлагаю ее не включать – по интеллекту она равна нам, а может, даже и превосходит. Машинный риск в чистом виде, некастрированный искин, облеченный в тело. Бомба с часовым механизмом.

– А что значит «автономно-репрограммная»? – вмешался Миртон. Хаб пожал плечами.

– То самое, что вы думаете. Это самая совершенная форма Машины – автономная, поскольку она полностью независима от навязанного программного обеспечения или управления извне, и репрограммная, поскольку ее искусственный интеллект предполагает обучение и изменение, даже установку собственного софта. Исключительно опасная чертовщина.

– Сколько она может стоить? – после некоторой паузы спросил Грюнвальд. Он не сводил взгляда с Машины, не в силах поверить, что на борту у него оказался забытый легендарный демон.

– Оценить вряд ли удастся, – сказал Тански. – Но наверняка немало. В соответствии с уголовным кодексом Альянса, это также смертный приговор для любого ее обладателя.

– Господин капитан… – еле слышно начал доктор, но Миртон его не слушал. Выдвинув микрофон, он нажал кнопку вызова.

– Хакль, слышишь меня?

– Да, капитан.

– Немедленно начинай передачу, – велел он, чувствуя, как с каждым словом его охватывает странный ледяной холод. – Во всех диапазонах. Наша локализация, сигнатура и так далее. Поймай Флот Зеро. Они должны к нам прилететь, причем вприпрыжку.

– Но…

– Скажи им, что у нас есть кое-что на продажу. Нечто невероятно ценное. Пусть возьмут с собой набитые юнитами чипы и спасательный корабль вместе с командой их прославленных кибермехаников. Когда все закончится, мы должны быть чисты как стеклышко. Поняла?

– Так точно.

– Приступай. Я возвращаюсь в стазис-навигаторскую. Конец связи, – он выключил микрофон.

В наступившей тишине слышалось лишь тяжелое дыхание Джонса.