Позади у них обоих уже было по два брака, и, вступая в третий, они старались не думать о прошлом, – только о настоящем и будущем. Не задавали друг другу лишних вопросов – что было, то сплыло, и насколько легче идти вперёд, не оборачиваясь. Пусть и с грузом воспоминаний, но ни с кем его не деля, а значит, и не множа; ведь, впуская кого-то в своё прошлое, мы обзаводимся лишним свидетелем и взваливаем на себя ещё одну зависимость. Как сказал кто-то из мудрецов: деля со спутником свою заплечную ношу, ты невольно сажаешь его на свои плечи.

Так продолжалось года два, а на третьем жизнь замедлилась, увязла в быту, и он захандрил. Да и дела у него шли всё хуже, конкуренты постепенно вытесняли его из бизнеса, и он уже подумывал о том, чтобы уйти на покой, – накопленного должно хватить до конца жизни. Однако инстинкт завоевателя толкал его вперёд, он пытался открыть для себя новые горизонты. Она видела его маету и метания, но не знала, чем помочь, как вдохнуть в него силы. Сама – скромный музейный работник, лектор, экскурсовод, в последнее время вне штата, по вызову.

Как-то на ночь они по обычаю читали в постели. Она стала пересказывать ему сюжет любовного романа, и вдруг он, думая о чём-то своём, перебил её и извиняющимся тоном спросил:

– Можешь рассказать реальную историю – как это было у тебя с первым мужем?

Она удивилась и чуть не задохнулась от возмущения. Никогда раньше он не вторгался так грубо на её территорию. Ответила резко:

– Странный вопрос! У каждого своя жизнь, свои тайны.

Потом смягчила тон:

– Всё-таки я по первой профессии археолог. Раскопки исторических слоёв на большой глубине таят опасность. Может всё обрушиться.

Он отвернулся, пробормотал:

– Значит, я не заслуживаю доверия…

Так они и заснули в размолвке. На рассвете, заметив, что он уже не спит, погладила по плечу:

– Не обижайся. Я знаю, о чём говорю. Лучше не поднимать со дна… Но если хочешь, могу рассказать…

И вдруг её озарило: жертва во имя спасения!

– Давай я сначала тебя обниму… Такой опыт не передаётся без участия… Иди сюда…

Давно он не переживал ничего подобного. С удвоенной остротой. Словно в нём было два человека, и встреча произошла сразу в двух временах.

На следующее утро вспомнился другой эпизод – и опять пронзительно: она и сама призналась, что опять взлетела до небес… Так и пошло: в десятом классе… на первом курсе… в экспедициях… с первым мужем… в промежутке… со вторым… Уходила накопившаяся усталость супружества, оно отбросило скучную приставку и снова стало упругим, «упружеством».

Так начались их путешествия во времени и пространстве. Жизнь превратилась в захватывающий спектакль, где декорации постоянно менялись. Её любовная память оказалась неистощимой и обогащалась всё новыми подробностями – неловкими, трогательными, бесстыдными, упоительными. Они бродили по местам, где она когда-то жила, встречалась, любила, выходила замуж… С удивительной цепкостью памяти, с музейной точностью она водила его по своему прошлому, испытывая небывалую остроту ощущений, как будто вино, настоявшееся во времени, с двойной силой кружило им голову. Это могли быть и просто объятия, поцелуи, ласки, но потом, возвращаясь домой, они доводили набросок сюжета до полного воплощения.

Тело – губка, которая впитывает время и пространство в свои поры. Где только они не побывали! В Измайлово и в Сокольниках, на Арбате и на Таганке… Она часто переезжала, и в разных уголках города жили её возлюбленные, а дачи были разбросаны по Подмосковью. Съездили и в Петербург, где она бывала с «нулевым» и с «полуторным» мужьями, – так она называла своих бывших, за которых не успела выйти замуж. Сначала бродили вдвоём по безнадёжно многолюдному Невскому, но уединение на глухой улочке у канала Грибоедова, в парадном старого дома, оказалось самым сладким, а в букинистическом магазине на Литейном, в дальнем отсеке нижнего этажа, – самым нервным и будоражащим.

Тело – колодец памяти, раскоп времени, в который они погружались всё глубже. Он уже перестал доискиваться истины, этой убогой замены желанию. Жена ему говорила: поедем туда, это было так – и нельзя было не верить её рукам, губам, голосу, всем живым свидетельствам, воплощением которых была она сама. Даже если она водила его по вымышленным местам – какая разница? Разве память – не часть воображения? Разве археология не строит из останков прошлого воображаемые дворцы?

Как специалист, она ему всё объясняла на профессиональном языке. Чередовались разные слои памяти. Была археология рук, ног, губ, плеч… У каждой страты была своя глубина залегания. Были страты с названиями «волосы», «колени», «бёдра». Это именовалось «стратиграфией» – наглядным и осязаемым прохождением через исторические слои. Обычная стратиграфия изучает срезы почвы и осадков, а они занимаются стратиграфией любви, развёрнутой во времени и в пространстве, которое она чувствовала особенно остро, как продолжение своего тела. Иногда, приближаясь к очередному заповедному месту, она брала его за руку, просила крепко обнять. Её возбуждение передавалось ему. Она шутила: как лозоходцы, мы по направлению виноградной лозы угадываем присутствие подземных источников.

Конечно, он ревновал, испытывал боль, когда воображал подробности. Но она делила с ним своё прошлое не столько словами, сколько жестами, прикосновениями, и боль растворялась в наслаждении, даже усиливала его. Это была странная распялка чувств, как если бы его одновременно ранили и врачевали – и само мучение оказывалось средством исцеления. Он ходил с нею по полям прежних поражений – и превращал их в победы. Хотя почему поражений? – то, что случалось у неё с другими, было подготовкой к их встрече, как бы трамплином, от которого они теперь отталкивались, чтобы парить друг в друге. Поначалу её прошлые влюблённости он воспринимал как измены ему: «не дождалась». Но оказывалось иначе: это она приносит на алтарь своё прошлое, передаёт ему ключи от него. Так она ему говорила – и он ей верил, знал: её тело мудрее, и с первых же дней их знакомства, при всей его мужской дерзости, оно всегда вело его за собой.

Её отношения с собственным телом были не диктатом, а разговором. Она прислушивалась к тому, чего хотят руки, губы. Она не отделяла себя от комнаты, от квартиры, от мест, где жила, переполнялась их атмосферой. И наполняла их собой, так что, казалось, они начинают вторить её жестам: гостиная подтанцовывала в такт её шагам, а кухня подпрыгивала в такт её рукам, расставляющим и собирающим тарелки. Что уж говорить о спальне… Тело – это империя, которая постепенно разрастается – и перерастает свои границы, охватывает внешнее пространство. Если мы записываем в тетрадь свои мысли и стираем их из памяти, значит теперь они живут здесь, в тетради, как в расширенной части мозга. Так и место: если мы пережили в нём волнение, желание, нежность, оно становится частью нас.

– Меня много, – говорила она то ли в шутку, то ли всерьёз, – ко мне добровольно присоединяются всё новые территории. Мы путешествуем по империи.

Её империя начиналась с маленького княжества губ. Ей казалось, что в отношениях с мальчиками нет ничего слаще и пронзительней, чем поцелуи. Потом к этой империи присоединилась шея, плечи, грудь… Эти открытия она совершала, конечно, не одна, а в сообществе открывателей. Они мнили себя колонизаторами, а на самом деле были верными слугами её империи, которая их усилиями всё разрасталась. Один открыл ей внутренние сгибы локтей, и их поглаживание могло повергнуть её в экстаз. Другой медленными поцелуями между лопаток открыл ей ещё одну заповедную область. Некоторые части империи, например ключицы, приходили в запустение, пока внимание нового мужа не возрождало их к жизни.

– Теперь, – говорила она ему, – пред тобой цветущая метрополия. А ещё в придачу «заморские территории», места отдалённые, но принадлежащие мне по праву прежних завоеваний.

Как-то она в шутку пожаловалась ему, что ей не хватает органов. Территория большая, а как ею управлять, если их можно пересчитать по пальцам? Вот если бы у неё были хвост и хобот, плавники, ласты, чтобы она могла вбирать в себя чувственное многообразие мира! А перепонки летучих мышей? А длинные гибкие хвосты у лемуров, покрытые густым мехом? Можно обзавидоваться! Представляешь, если бы мы могли переплетаться хоботами или хвостами?!

– А ещё, – шепнула она ему, словно доверяя тайну, – у них есть сперматофоры, пакетики, в которых они носят своё семя и перекладывают в тело подруги. Для надёжности сохранения будущего потомства.

– И только? – возмутился он. – Мне их жалко.

– Нет, настоящие брачные отношения у них тоже есть, – успокоила она его.

– Я люблю твои выдумки про животных, – сказал он и поцеловал её в живот.

Раньше он не подозревал в своей тихой музейщице такого максимализма и предположил, что это его скромный вклад в их совместную жизнь, на что она ответила загадочной улыбкой. Однажды призналась: да, при одном его приближении тёплая волна подымается по всему её телу, пенится и, как шампанское, взрывается пузырьками…

С каждым возлюбленным у неё возникало новое тело. Первый муж раскрыл в нём приемлющее начало, второй – требовательное, наступательное. С одним она упражняла своё послушание, с другим – искусство повелевать.

– А что было между двумя первыми мужьями?

– Я была как раскалённый металл и искала, чью бы форму принять.

– А между вторым и мной?

– Это было время кокона. Я не знала, кто из меня вылупится. Я была для себя тайной.

– Я её разгадал?

– Нет, скорее сберёг. Каждый раскрывал во мне «свою» женщину, а теперь они все твои, выходят к тебе из прошлого.

– Но какая ты со мной, именно со мной? – допытывался он.

– С тобой я чувствую себя круглой. Не сплошной, а с выемкой внутри. Как спасательный круг. – Она смеялась, но он чувствовал, что это всерьёз, что он в самом деле ищет спасения в этом круге.

Однажды она привела его в уже знакомое место.

– Помнишь? – сказала она. – Это уже наше с тобой прошлое. Первые дни…

Он вспомнил, как это всё у них началось. Они были знакомы давно, но виделись случайно и редко, он ей как-то позвонил расспросить, как музейного специалиста, о выставке «Тело в разных культурах», которая произвела на него сильное впечатление. Она с таким блеском ему всё объяснила про роль тела в культуре, что он предложил ей ещё раз сходить туда вместе. И стал неотступно думать о ней…

Встретились у входа в выставочный зал, дружески обнялись.

– Давно не виделись, – весело сказала она.

– Да, – пробормотал он, – соскучился… Кажется, я вас люблю.

Она отстранилась и озабоченно посмотрела на него, как будто он признался ей в болезни, поделился диагнозом. Он улыбнулся жалкой, потерянной улыбкой и добавил:

– Вдруг сейчас я это понял.

Она поцеловала его в щёку и вызвала «скорую помощь» – такси. Привезла его в пустовавшую квартиру подруги, и с тех пор они уже были неразлучны. И всегда под всеми пластами отношений он чувствовал на самой глубине эту любовь-жалость, которая тогда бросила её к нему. Конечно, они пришли и к этому выставочному залу, куда в тот раз так и не попали, постояли на тех ступеньках, с которых ринулись к такси… Теперь они стали ходить по собственным следам. И опять в нем было два человека, и воссоединение с собой усиливало остроту переживаний.

…Наконец время сделало полный круг. Им уже некуда было возвращаться, только в здесь и сейчас. Как-то на ночь они, по обычаю, читали в постели. Она прочитала вслух:

– «В закате уже не оставалось тепла», – задумалась и отложила книгу. – Ну что, археолог? Кажется, мы получили всё, чего желали. Ты забрался во все уголки моего прошлого. Собрал все цветы удовольствий. Повсюду оставил свои следы. Победитель времени. Покоритель жизненных вершин. У меня не осталось воспоминаний, которых я бы не разделила с тобой – и словом, и делом. Теперь ты уже не только мой третий муж, но и вечный любовник, на все времена. Что будем делать дальше?

Он нерешительно начал:

– У нас ещё в запасе целая жизнь – моя. Непочатый край. И кое-чем, щадя твои чувства, я готов поделиться.

– Нет, не хочу. Ткань прошлого всё-таки непригодна для жизни. Либо она разрушается от вторжения, либо, напротив, всё разрушает собой… А у мужчин память особая, не девичья, и не дай бог в ней что-то задеть – можно всё обрушить. Мужчина на иврите – «захар», «помнящий». Вообще когда копают до нижнего слоя, который называется «горизонтом», есть риск обвала. Тогда горизонта больше нет, он погребён. Если так, нам останется только расстаться и строить жизнь заново. Потому что любовь – это всё-таки не раскопки, а созидание.

Он долго молчал и вдруг выпалил:

– Поедем на Мадагаскар!

– Почему?

– Героиня моей любимой книги, в минуту тоски, когда вокруг неё начинают обсуждать, в каком месте дешевле живётся, произносит по слогам волшебное слово: Ма-да-гас-кар. И ей становится легче. На остров она так и не попала, это было в позапрошлом веке. А мы попадём. Там с нами ещё никогда ничего не случалось. А теперь мы сами там случимся. Среди баобабов и орхидей…

Она мечтательно прикрыла глаза.

– Да и твои любимые лемуры – они ведь только там и обитают! Покормим, поиграем, погладим их длинные пушистые хвосты… Только смотри не влюбись! А то он ещё принесёт тебе свой пакетик… Ничего, я усыновлю лемурчиков.

Она засмеялась:

– Ладно, до Мадагаскара я не буду с тобой разводиться.

Среди ночи они проснулись и без памяти любили друг друга. Без той памяти, которая поглотила последний год их жизни и наконец отпустила.