Женщина-юрист. Мы сидим в холле отеля «Националь». Она даёт мне консультацию о разводе, о финансовых расчётах. Её сухая, юридически отточенная речь плавно льётся из полных, чуть подкрашенных губ.

После разговора по существу дела и отдавая должное личной симпатии, она немного рассказала о себе. Дочь-студентка живёт в Голландии. А сама она – под Москвой, в Красногорске. Занимается верховой ездой. И предложила, чтобы в следующий раз для обсуждения наших дел я приехал к ней в Красногорск.

Верховая езда… Я вспомнил картину Карла Брюллова «Всадница» у нас в прихожей – единственное украшение нашей маленькой квартирки. В детстве там висела, пригорюнившись, васнецовская Алёнушка, а когда я стал подростком, мои родители решили придать больше весёлости и красочности нашей скромной обстановке. В том легко возбудимом возрасте «Всадница» воспитала меня, сформировала образ конской удали и женской стати. Девушка стройно восседает на разгорячённом вороном скакуне. Он встаёт на дыбы, рвёт удила, фыркает, ржёт, бешено вращает глазами – а она, покачиваясь на нём своим гибким станом, уверенно натягивает поводья. У неё чистое овальное лицо, как у ангела или Мадонны, и туго завитые золотые локоны. От недавней быстрой езды у неё ещё развевается платье, а вуаль, приколотая к шляпе, взлетает в воздух. «Ангел движения» – так называли эту всадницу искусствоведы. И это вихревое движение вот-вот перенесётся на окружающий мир. Деревья накренились от ветра, по небу тревожно бегут облака, сейчас грянет гроза…

Тогда, в пору отроческих туманов, я не мог вообразить, что увижу когда-нибудь настоящую всадницу, что нарядные женщины на лихих скакунах ещё встречаются в этом мире. Правда, там была совсем юная девушка, чуть старше меня. А теперь мы оба выросли и по-прежнему ровесники. И встретимся уже не на картине… Я представил эту стройную женщину, разгорячённую верховой ездой.

Через неделю я приехал к ней в Красногорск. В кабинете поговорили о моём деле, уже как будто решённом, – оставались только мелкие частности. Она провела меня по гостиной, увешанной фотографиями. Вот она сама верхом на белом жеребце, в шлеме и сапогах, с маленьким хлыстиком в руке. А здесь она стоит рядом с вороным, сняв шлем, рассыпав густые волосы по плечам, – и, улыбаясь, похлопывает его по спине. А вот даёт ему кусок сахара и треплет по морде.

– Кажется, я родилась в седле, – сказала она. – Хотя открыла это для себя не так давно.

Я спросил, есть ли у неё постоянный скакун или их принято менять.

– Есть и постоянный, но и менять во время тренировок тоже не вредно. Всё зависит от условий, от трассы, от вида состязания. – И она усмехнулась.

– А это что?

Среди фотографий висела репродукция древней мозаики с мифологическим сюжетом: кентавры, но с женскими торсами.

– Это кентавриды. Второй век. Все знают кентавров, а то, что среди них были и женщины, мало кому известно. – На мгновение в её голосе послышалась суровая нотка юриста, возмущённого половой дискриминацией. – О них писали Овидий и Шекспир: «Ниже пояса они кентавры, а выше – сплошь женщины».

Я залюбовался: удивительная гармоническая соотнесённость между округлыми формами груди и крупа у этих кентаврид, по контрасту с плоско обрубленным торсом мужских сородичей.

Она приглашает меня за стол, расставляет вино и закуски. Я предлагаю тост за верховую езду. Вообще за всё, что возносит нас выше. Мы подходим друг к другу, чокаемся, медленно пьём из высоких бокалов… И долго целуемся влажными губами, как будто всё ещё продолжая пить вино. Она слегка откидывается, выгибая талию, я прижимаю её к себе, опускаюсь на ковёр… Крепко меня оседлав, она пускается вскачь. Всё быстрее и упорнее. Наездница разгоняется, как перед прыжком через пропасть. Раздаётся пронзительный крик – несколько раз она пружинисто подскакивает, отдаваясь замирающим толчкам, а потом выпрямляется и бессильно падает на меня, распластавшись всем телом. Разбрасывает руки поверх моих плеч – и, продолжая чуть-чуть дрожать, лежит покорная, упокоенная. Прижимается губами к моим и тихо, благодарно целует, чуть касаясь горячим языком, – уже не гордость, а само смирение…

Потом хриплым шёпотом предлагает:

– Теперь ты наездник!

Послушно встаёт передо мной, опираясь на локти и колени. Я целую её лопатки, перебираю губами каждую косточку, каждый мускул на её выгнутой спине… Ритм ускоряется, становится всё жарче, мы мчимся всё более высокими прыжками, она всё сильнее подбрасывает меня. Кажется, вокруг нас тревожно мечутся от ветра деревья и облака, слышится гул, как перед грозой. Но разве можно это уподобить обычной скачке с препятствиями? Мы мчимся не в скучную даль земли, а в заповедную колыбель древних вод, в источник жизни, в зияние первобытия…

Я люблю её и взнузданной и усталой, упрямой и покорной, я восхищаюсь всадницей, которая гордо меня объезжала, но ещё больше я люблю понурую лошадку, которая отдала мне всю свою резвость, скаковой размах…

Через час мы просыпаемся. Она заглядывает мне в глаза, откидывается, смеётся.

– Ну что, одинокий? Кто теперь тебя, бедного, пожалеет? – И поворачивает меня к себе, утыкает моё лицо в свою грудь, раздвигает мне губы, как будто по-матерински утоляя голод.

Мы и в самом деле сейчас как рождённые заново. Опустошённые, почти бестелесные. И я понимаю, что без этой наездницы, без этой бури и натиска, без искусства взнуздания и объездки я не могу представить себе дальнейшую жизнь.

– Хочешь, я научу тебя верховой езде? – теперь у неё звучный голос, то звенящий, то глубокий, грудной. – Ты ещё сильнее будешь желать меня…

– Сильнее я уже не могу.

Она вскакивает:

– Всадник нуждается в подкреплении!..

Впервые она предстаёт передо мной во весь рост полностью обнажённой. Как она круто очерчена – воплощённая идея женщины! Накидывает на себя кофточку, не застёгивая её, и легко, плавно, чуть покачиваясь и как будто взмывая, словно ангел движения, начинает ходить по дому, накрывать на стол…

…Я так и не овладел искусством верховой езды – улетал в другие края. А моя удалая всадница зимой поскользнулась на ужасном московском гололёде и сломала шейку бедра, что навсегда увело её из благородного спорта. И моё разводное дело тогда не состоялось по множеству разных причин, лишь одной из которых была допущенная ею маленькая юридическая ошибка…

Она переехала к дочери в Голландию, где мне однажды довелось повидаться с нею – в маленьком очаровательном городке. Бродили вместе по главному музею, среди классических полотен, на которых гарцевали властительные всадники и пленительные всадницы и яростно били копытами их гордые скакуны. Искусство одержимо образом верховой езды – не потому ли, что это самое прекрасное в человеческом теле: подхватывающий снизу и выше головы несущий порыв? Наша безумная скачка – среди самых вдохновенных моих воспоминаний. Чего я только не пережил за тот день! Не только наслаждение, но и гордость всадника, и покорность наездницы, и упругость седла, и восторг скорости, и потерю себя, и новое самоутверждение! Ангел движения поднимает нас над собой, открывает путь к наивысшему. Чистейшая форма энергии, подаренная нам жизнью. С чем сравнить этот пыл, этот неистовый огонь, вдруг вспыхивающий из трухи и опилок повседневности? Ни на что не похожее чувство – любовь кентавра к своей кентавриде: недаром мифы повествуют об особо нежных брачных союзах между ними… Если бы наша жизнь сложилась иначе!.. Но я всё равно люблю эту женщину, с которой мы пытались достичь невозможного, падали в пропасть и взмывали ввысь – в моих ушах ещё свистит ветер от той небывалой езды…

Было холодно, и мы долго стояли на чугунном мостике над одним из бесчисленных каналов, уткнувшись лицами друг в друга и согревая своим дыханием.