У неё на всё был какой-то особый взгляд, чуть сбоку. Когда они гуляли по городу, она время от времени останавливалась и делала шаг в сторону, чтобы в иной, смещённой перспективе увидеть улицу и дома. А в парке она любила переходить от аллеи к аллее наискосок, по траве. Ему очень по душе были такие отступления от прямых линий. И он воображал, какой она будет, когда они наконец останутся наедине, сколько всего нежданно-радостного она внесёт в кутерьму первой близости.

Между ними ещё ничего не было, кроме совместных прогулок и нарастающей, как снежный ком, потребности общения. Встречи должны были ненадолго прекратиться – он уезжал в заграничную командировку.

– Что вам привезти?

– Что-нибудь из слоновой кости. Пусть хоть муху, но из настоящей.

– Потрясающая идея! Все люди обожают делать из мухи слона. А вы хотите, наоборот, из слона сделать муху. Насколько легче жилось бы на этом свете! Мушиный рай!..

Оказалось, что слоновая кость повсюду в большом дефиците, торговля ею запрещена. Он обошёл почти все антикварные лавки в большом городе. Каким-то чудом на окраине, в захудалой лавчонке, ему удалось найти фигурку из слоновой кости, изображавшую мамонта. «Как странно! – подумал он. – Это как если бы из человеческого зуба смастерили фигурку обезьяны».

Они встретились в уютном кафе на набережной. Сухое вино, крепкий кофе, запах речной свежести. Он рассказал ей о своих приключениях, о колониальных лавках, о тщетных поисках – и вдруг вытащил из внутреннего кармана эту фигурку, развернул, объяснил: это мамонт, сделанный из слона. Она не поверила своим глазам, долго её рассматривала, ощупывала, сжимала между ладоней, как будто вбирала в себя. Мамонт поражал своими круто загнутыми, дугообразными бивнями, а то, что они сделаны из слоновой кости, удостоверялось приложенным сертификатом с печатью мастерской.

– Слон в ходе эволюции вытеснил мамонта из биосреды, а теперь, ценой своего бивня, вводит его в арт-среду, – придумал он замысловатое объяснение такой трансформации близкородственных существ.

– Это вдохновляет! – сказала она. – Так причудливо, почти чудо!

И долго молчала – только глаза сияли удивлением и благодарностью. Потом стали обсуждать, кто кого здесь обозначает: мамонт слона или слон мамонта.

– Это двойной знак: по сходству и по принадлежности, – сообразил он. – Би-бивень.

– Так оно и бывает. – Она показала в окно. – Вон Колумб на шхуне изображает Петра Первого. Или Пётр Первый изображает Колумба? Как правильно? И то и другое.

На другом берегу, за Колумбом—Петром, простирался парк искусств Музеон. Они перешли туда по Крымскому мосту. На середине реки ему вдруг показалось, что мост слегка раскачивается от ветра, и он взял её за руку.

…По зелёным лужайкам были разбросаны скульптуры. Они бродили среди деревьев и изваяний. Там стояли вожди, учёные, лисы, зайчики, музыканты, крестьянки, красавцы и уродцы, знаменитые и безвестные. Они прошли мимо двух джентльменов, сидевших рядом на скамейке с длинными чубуками, – Альберт Эйнштейн и Нильс Бор молча продолжали свой спор, кто кого перекурит. Бегемотообразный Ломоносов, в камзоле и чулках, в одной руке книжечка, другая простерта вперед в попытке кого-то убедить. Лермонтов в юнкерской тужурке присел на скамью и устремил в даль юношески мечтательный взор. За спиной поэта широко разбежалась тенистая лужайка. Посетителей почти не было в этот будний день.

Она первой двинулась вперёд по траве. Подошла к высокому тополю, прислонилась спиной, завела назад руки. Он медленно подошёл и обнял её вместе с деревом, и они стали расти вместе, втроём, уже нераздельно, врастая друг в друга. Обнимая её, он смотрел через её плечо на листья и облака и лепил из её плоти, как из первозданной глины, причудливые облачные формы, а она становилась всё мягче и податливее в его руках. Редкие зрители, огибавшие по асфальту эту отдалённую лужайку, наблюдали под деревом ещё одну статую, почти неподвижную, в процессе медленного ваяния. Кто-то даже подошёл поближе, решив, что это музейный перформанс, но тут же удалился. Статуэтка мамонта лежала в её сумочке, перекинутой через плечо, она опустила её на траву, и уже ничто не мешало им быть самостоятельным произведением паркового искусства.

Так они простояли больше часа, почти не двигаясь, но прижимаясь друг к другу, вылепляя осязательное чудо из двуединой плоти. Казалось, что с этой силой упругости, которая вбирала и выталкивала их друг из друга, можно играть бесконечно, наслаждаясь полнотой творческих сил. Она как бы обвивала его вокруг себя и дерева, и когда он ненадолго замирал, продолжала это круговое движение, словно сама лепила себя его руками. Галатея создавала своего Пигмалиона. Никогда ещё, даже в самые заветные и пронзительные минуты, он не испытывал такой чувственной радости, как в этом медленном, почти неподвижном танце с нею вокруг дерева.

Потом этот огонь, их сплавивший, стал постепенно угасать, и от вечереющей реки повеяло запахом свежести и прохлады. Когда они отошли, он обернулся и сказал:

– Теперь здесь стоит ещё одна статуя, не видимая никому, кроме нас.

Она помахала ей рукой.

Они брели вдоль реки, и он уже знал, что впереди их ждёт квартира, ключ от которой лежит в той же сумочке, что и его подарок.

– Ты помнишь миф о Пигмалионе? – спросила она. – Знаешь, из какого материала он создал свою Галатею?

– Из мрамора?

– Нет, из слоновой кости. Из бивня… похоже на то, как Ева была создана из ребра Адама… Слон – воплощение мудрости, памяти и долголетия. Его бивень – сила жизни. Поэтому статуя ожила.

– Так вот почему ты задала мне такую задачу! Я почти отчаялся.

– Мне и мушки было бы достаточно. А ты привёз целого мамонта…

Прижавшись друг к другу, они ещё постояли над рекой, чувствуя, как она течёт через них, – и пошли с ней дальше в одном направлении.