22. СРЕДНЯЯ АЗИЯ:
ПЛАЦДАРМ США В СЕРДЦЕ ЕВРАЗИИ ПРИ ПОДДЕРЖКЕ ИСЛАМИСТОВ
Игорь Панкратенко, кандидат исторических наук, советник по Средней Азии и Ближнему Востоку Института внешнеполитических исследований и инициатив(Россия)

Прежде всего уточним термины: Средняя Азия или Центральная Азия? Автор является сторонником формулировки «Средняя Азия и Казахстан», или же для краткости — «Средняя Азия». Термин «Центральная Азия» был введен в 1992 году Соединенными Штатами отнюдь не праздным образом: переименование региона вкладывает и новую геополитическую реальность, как и в случае Большого Ближнего Востока. С точки зрения Запада, введение понятия «Центральная Азия» означало установление контроля над регионом и вытеснение из него России. Среднеазиатские государства примкнули к американскому понятию в желании утвердить свой суверенитет, что достаточно парадоксально, а СМИ мгновенно и бездумно начали его тиражировать, чтобы все было как в «цивилизованном» мире.

Посетивший в 1992 году регион американский сенатор Алан Кренстон (Alan Cranston) рекомендовал: «США не должны игнорировать Центральную Азию. Вашингтон заинтересован в том, чтобы избежать хаоса в этом регионе, который со временем должен приобрести важное значение». В 1990-е годы существенных ресурсов на Среднюю Азию США не тратили, но постепенно разворачивали работу на перспективу. Планировщики в Белом доме уже формулировали стратегию Вашингтона в регионе, среди элементов которой экс-директор Отдела евразийских отношений в Совете безопасности США, впоследствии директор по международной политической стратегии нефтяной компании «Эксон мобил» Розмари Форсайт (Rosemarie Forsythe) выделяла в начале 2000-х годов следующие задачи:

— способствовать ослаблению влияния Содружества независимых государств и России;

— осуществлять экономическое проникновение США в добычу и экспорт нефти в целях укрепления американского присутствия в регионе;

— вовлекать центральноазиатские государства в рыночные отношения для максимального извлечения выгод от неравноценного обмена готовой продукции на сырьевые товары;

— добиваться диверсификации источников снабжения Запада нефтью и сокращения в перспективе зависимости от энергоресурсов Персидского залива;

— осуществлять увязку экономических планов с конъюнктурой региональной политики, предусматривавшей «сдерживание» Ирана как лидера радикальной исламской революции и поощрение Турции в качестве проводника западных интересов.

Заодно были сформулированы и официальные требования к новой среднеазиатской политической элите (неофициальные формулируются жестче): «Тщательно продуманное участие Запада — необходимое условие для изменения траекторий развития государств в Центральной Азии. Но самого по себе этого участия недостаточно. Внешний мир может обеспечить прямые инвестиции, техническую помощь, займы и дотации, но требуется стремление к реформам в самих государствах региона, как мы это видели в Киргизии. Оно должно исходить от населения, согласного терпеть неурядицы, связанные с политическими и экономическими изменениями. И, что еще важнее, оно должно быть у лидеров, готовых соблюдать сроки пребывания у власти, определенные конституцией, проводить свободные и честные выборы — даже если предвыборные опросы показывают, что их ждет проигрыш, — и оставить свой пост в случае поражения».

Разумеется, заявленным требованиям не отвечал ни один из лидеров постсоветских государств Средней Азии, политический «культур-мультур» постсоветских элит был совершенно иной. Но при всей разности биографий их объединяло стремление стать «партнером Запада», опереться наегосилудля получения гарантий сохранения власти и доступа к его финансовой помощи.

Каждый из президентов среднеазиатских республик стремился обеспечить своей стране уникальную роль в глазах Запада. Аскар Акаев обещал превратить Киргизию в «Швейцарию Центральной Азии»; Нурсултан Назарбаев заявлял, что Казахстан станет мостом между Европой и Азией; Сапармурат Ниязов пытался придать Туркмении новый международный статус; Ислам Каримов стремился сделать Узбекистан ценным военным партнером Запада. Весьма ограниченный выбор был только у Эмомали Рахмонова из-за гражданской войны в Таджикистане и ее последствий, но и он вскоре нашел выход, начав позиционировать Душанбе как главный форпост противостояния «Талибану». Естественно, при этом каждый центральноазиатский лидер полагал, что расширение международных связей сделает его первым по значимости партнером Запада в регионе, а следовательно, обеспечит гарантии сохранения личной власти.

В 1990-е годы основные силы США были брошены на освоение геополитического наследства СССР в Европе, на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии. Поэтому на тот период времени Средняя Азия была «поручена» региональному партнеру Вашингтона — Турции, служившей рычагом опосредованного влияния на среднеазиатские правительства. Как член НАТО и светское, но вместе с тем исламское государство, Анкара должна была стать в глазах постсоветских среднеазиатских элит моделью успешного развития, примером для подражания. США поощряли создание совместных турецкосреднеазиатских предприятий, зачастую закрывая глаза на то, что Анкара для повышения своего авторитета порой выдавала иностранную помощь США за собственную.

Однако с самого начала эта идея не нашла поддержки у региональных лидеров, считавших, что сотрудничество с Турцией — это суррогат, не способный заменить прямую финансово-экономическую помощь Запада. Недовольны были и агрессивные американские круги, считавшие политическую линию Вашингтона на среднеазиатском направлении излишне робкой; у них был готов свой, альтернативный план экспансии в регионе. Стратегическая ценность Центральной Азии получила совершенно иное значение после террористических актов 11 сентября и начала войны в Афганистане.

Разумеется, лидеры постсоветской Средней Азии стремились присоединиться к усилиям Америки по изгнанию талибов, поскольку это избавило бы их от внешней угрозы, значение которой они на переговорах с Западом в собственных интересах всегда преувеличивали. Впрочем, логика такого преувеличения была, с точки зрения среднеазиатских элит, вполне обоснованной: прямое военное сотрудничество с Соединенными Штатами могло бы трансформироваться в гарантии безопасности со стороны Вашингтона для их собственных все менее популярных режимов.

С полного согласия среднеазиатских политических элит регион стал жизненно важной составляющей Северной распределительной сети (СРС), используемой НАТО для транспортировки практически всех нелетальных, а также некоторых летальных грузов в Афганистан.

Вашингтон быстро нашел общий язык с существующей правящей элитой — независимо от того, как он оценивал ее успехи в построении демократии. Эти проблемы ушли с повестки дня: требовалось решать гораздо более конкретные вопросы, и «авторитаризм» среднеазиатских лидеров служил подспорьем в делах, от которых у западного обывателя случился бы шок.

Узбекистан с момента провозглашения независимости был зоной повышенного внимания для Ричарда Чейни, отдельной фигуры в американском истеблишменте. Компания Halliburton, которой он руководил с 1995 по 2000 год, с 1997-го активно занималась эксплуатацией нефтяных месторождений на пространствах постсоветской Средней Азии, а прибирать эти месторождения к рукам начала гораздо раньше. В 1998 году, выступая с речью перед нефтепромышленниками, Р. Чейни заявил: «Я не припоминаю случая, когда так внезапно какой-либо регион мог превратиться в зону огромного стратегического значения, какой сегодня стал Каспийский бассейн».

Теракты 11 сентября и выбор в качестве первой цели Афганистана, предоставили возможность команде неоконсерваторов Р. Чейни и Д. Рамсфелда, опираясь на единомышленников в ЦРУ и Пентагоне, приступить к реализации проекта «Новый американский век» (Project for the New American Century, PNAC), в соответствии с которым в постсоветской Средней Азии планировалось разместить военные части и специальные формирования: официально — для предотвращения террористических угроз, а в действительности — для обеспечения контроля над регионом и создания в нем рычагов управления политической ситуацией, отдельных элементов «глубинного государства», механизмы которого уже успешно действовали в Европе, Турции, Египте и других странах.

Этот план, разрабатывавшийся с 1992 года, предусматривал, по словам полковника в запасе Эндрю Басевича (Andrew Basevich), критикующего военные авантюры США, «глобальную и перманентную американскую гегемонию». Еще до избрания Джорджа Буша в президенты Верховным судом США в декабре 2000 года Ричард Чейни прилагал все усилия, чтобы обеспечить подписантам плана PNAC доступ к ключевым постам в Белом доме, Государственном департаменте и Министерстве обороны. В число лиц, подписавших план, входили Ричард Эрмитедж, Джон Болтон и Ричард Перл — весомые фигуры в американских политических раскладах.

В реальности проникновение ЦРУ в Афганистан началось за несколько лет до событий 11 сентября. Плотные контакты между ЦРУ и узбекскими спецслужбами были установлены в 1997–1998 годах, и первоначально их целью являлось установление оперативной связи с Северным альянсом через Ташкент, а после взрывов бомб у посольств США в Дар-эс-Саламе (Танзания) и Найроби (Кении) в 1998 году спецслужбы США и Узбекистана начали проведение совместных операций против талибов и их союзников из Исламского движения Узбекистана (ИДУ). Иными словами, Пентагон и ЦРУ начали активно действовать в Узбекистане за четыре года до подписания в октябре 2001 года межгосударственного соглашения Дональдом Рамсфелдом и президентом Исламом Каримовым.

Соглашению 2001 года о размещении первой и самой крупной на территории постсоветских стран американской военной базы Карши-Ханабад, или К-2, предшествовало предварительное соглашение Узбекистана о сотрудничестве с ЦРУ, которое было заключено в 1999-м. Активным организатором, продавившим это соглашение и в Вашингтоне, и в Ташкенте, был старший офицер ЦРУ Ричард Бли (Richard Blee), в свое время глава резидентуры ЦРУ в Афганистане, который остается главным фигурантом в истории о «секретном американо-узбекском альянсе». 11 сентября 2001 спецподразделения Армии США уже находились на территории Узбекистана, на военной базе К-2. А спустя десять дней, за две недели до формального военного соглашения между ВС США и узбекскими военными, ЦРУ уже направило на базу Карши-Ханабад свои подразделения. Для «фактории» ЦРУ в Узбекистане главной задачей было закрепление на территории страны, создание элементов «глубинного государства» и его боевых отрядов, на роль которых планировалось Исламское движение Узбекистана (ИДУ).

Здесь нужно напомнить, что принятый в 1980-х годах директором ЦРУ Уильямом Кейси ряд решений по ведению тайных операций в Афганистане касался не только этой страны. Разработкой этих решений занимались не столько бюрократические структуры Лэнгли, сколько директора саудовской разведки — сначала Камаль Адам, а затем и принц Турки бен Фейсал. Среди этих решений нужно выделить два: во-первых, создание своеобразного «иностранного легиона», предназначенного для оказания помощи афганским моджахедам, иными словами — создание сети поддержки, которую мы знаем сегодня под именем «Аль-Каиды»; во-вторых, активное агентурное проникновение на территорию советской Средней Азии, вербовка «на будущее» граждан среднеазиатских республик.

Именно из этой агентуры состоял вначале костяк ИДУ, который опирался на организационные и финансовые возможности, созданные ЦРУ и саудитами. Достаточно вспомнить, что узбекские исламисты не испытывали недостатка в финансовых средствах, причем денежная помощь поступала к ним не только из Афганистана. Известно, что подданный Саудовской Аравии, уйгур по национальности, Мухаммад-Амин Туркистони вручил в 1999 году одному из лидеров узбекских исламских радикалов Тахиру Юлдашеву 260 тысяч долларов для закупки оружия, половина которого была передана уйгурским сепаратистам КНР.

И что интересно, увеличение американского присутствия в Узбекистане странным образом совпало с ростом активности ИДУ: с середины 2001 по 2005 год численность боевиков ИДУ составляла около 10 тысяч человек, военизированные формирования имели миллионы американских долларов и новейшее вооружение. На территории Афганистана, которую активно «чистили» в этот период американцы, действовало несколько лагерей для подготовки боевиков, и лагеря эти чудесным образом не попадали под бомбовые удары авиации так называемых Международных сил содействия безопасности (МССБ). И при этом на афганской территории ИДУ действовало наравне с талибами, в некоторых военных ситуациях его лидеры демонстрировали свою самостоятельность и превосходство. Чуть позже бойцы ИДУ стали проводить теракты совместно с «Аль-Каидой» в Афганистане и Пакистане.

О своих планах лидер узбекских исламистов Тахир Юлдашев заявлял не из какой-то пещеры, как его старший коллега Бен Ладен, а в интервью «Радио Свобода»: «Мы знаем свою цель, эта цель — свергнуть существующий в Узбекистане строй, освободить из застенков около ста тысяч наших братьев и сестер — верующих мусульман Узбекистана — и создать в Узбекистане такой режим, при котором люди могли бы свободно исповедовать свою веру».

Естественно, противоречия американской версии борьбы с ИДУ не могли не вызвать пристального внимания Ташкента. И вскоре стало понятно, что Вашингтон ведет двойную игру, реализуя собственный план перехода власти в Ташкенте от Ислама Каримова к американским кандидатам. Претензии американцев к Ташкенту заключались в том, что Ислам Каримов, идя на сотрудничество, совершенно не намерен был позволять создавать в стране «глубинное государство» или передавать контроль над узбекскими силовиками в иностранные руки. По инициативе узбекской стороны начались свертывание сотрудничества, ограничения в деятельности оперативников ЦРУ на территории страны и прочие неприятные для Вашингтона вещи.

Более того, И. Каримов совершенно не намеревался «переформатировать» Узбекистан под стандарты «американской демократии», которые на Востоке всегда оборачиваются для государств еще худшей диктатурой, утратой самостоятельности и перехода природных ресурсов под «внешнее управление». Поэтому И. Каримов был признан в Вашингтоне неперспективным для дальнейшего сотрудничества, и те, кто разворачивал «специальное» американоузбекское взаимодействие, решили под прикрытием андижанских событий 2005 года сместить его.

В январе 2005 года секретарь посольства США в Ташкенте Майкл Голдман (Michael Goldman) начал ходить по домам некоторых правозащитников Узбекистана и задавать им вопросы из специально подготовленного опросника:

«Как вы думаете, готово ли население республики выйти на массовые митинги протеста?»;

«Можно ли при организации таких митингов опираться на родственников людей, осужденных по религиозным мотивам?»;

«Что вы знаете об исламской группировке «Акрамия»?» (той самой, которая была основным организатором беспорядков в Андижане);

«Могут ли исламисты прийти к политической власти в Узбекистане после ухода Ислама Каримова с поста президента страны?»;

«Кого вы бы хотели видеть президентом Узбекистана после ухода Ислама Каримова?».

Большинство респондентов Μ. Голдмана ответили, что население давно готово к митингам, что исламисты могут воспользоваться такими митингами и «цветными революциями» и прийти к власти и т. д. По итогам опроса, в середине февраля 2005 года Майкл Голдман писал в служебном отчете послу США в Узбекистане Джону Пурнеллу (Jon Purnell), что «социальная обстановка в стране благоприятна для реализации тактики и стратегии, отвечающим интересам США».

В конце февраля 2005 года на американо-узбекском совместном предприятии по золотодобыче «Зарафшан — Ньюмонт» появился новый заместитель директора — Джозеф Пресел (Joseph Presel), бывший посол США в Узбекистане, кадровый сотрудник ЦРУ, бывший первый секретарь посольства США в СССР, выдворенный в 1977 году за шпионаж по «делу Липавского». Сразу же после приезда новый заместитель директора отправился не в Навои, где расположено предприятие, а в Ферганскую долину. А в конце апреля 2005 года Государственный департамент распространил предупреждение для американских граждан о том, что «Исламское движение Узбекистана готовит террористические акты на территории республики» и потому американским гражданам рекомендуется избегать посещений Ферганской долины. Спустя две недели Андижан полыхнул.

Один из организаторов андижанского мятежа Такалбек Ходжиев прямо заявлял уже после событий: «Мы получили деньги от американского посольства, чтобы добиться своих целей». Естественно, правозащитники во всем мире объявили Т. Ходжиева предателем, а данные слова — «провокацией каримовских спецслужб».

Работая с постсоветскими среднеазиатскими элитами, Запад, разумеется, говорил с их представителями о демократии, плюрализме и гражданском обществе. Понимая, что без этого ритуала финансовые вливания и гарантии сохранения власти не получить, местные элиты с восточным лукавством имитировали элементы демократии, плюрализма мнений и равенства возможностей.

США и их европейские партнеры делали вид, что всерьез принимают созданные на основе родоплеменных отношений организации за политические партии, а контролируемые государством структуры — за НПО. Отправлявшимся на работу в страны Средней Азии корреспондентам западных медиа ненавязчиво намекали перед отъездом, что материалы о формировании зачатков «гражданского общества», о положительной роли в этом процессе западных НПО будут пользоваться в редакциях гарантированным спросом. А тем из местных, кого принимали на работу в корреспондентские пункты этих медиа, прямо говорили о необходимости устанавливать тесные контакты с правозащитниками.

«Свобода обмена информацией» — весьма полезный принцип для реализации скользких политических задач. С одной стороны, такая тактика давала готовую сеть информаторов, оппозиционно настроенных к местным властям, а с другой — позволяла через систему гонораров за интервью и предоставленную информацию поддерживать активистов «правозащитного движения». В частной беседе со мной один из наиболее влиятельных в Средней Азии оппозиционных политиков с гордостью говорил, что не получает ни одного гранта от европейских организаций, ни одного доллара от правительства США. Это ему и ни к чему, потому как его ежемесячные гонорары от различных западных изданий и за выступления с лекциями составляют около 30 тысяч долларов ежемесячно. Вполне приличная сумма для того, чтобы покрывать расходы на содержание собственной оппозиционной партии.

Кроме того, политические элиты постсоветских среднеазиатских республик прекрасно понимали и понимают, что их страны никогда не получат пропуск в «золотой миллиард», никогда не станут членами Европейского союза. Как следствие — подстройка ими политических систем своих стран под западные стандарты изначально носила декоративный характер, а «градус демократии» используется ими для роста котировок собственных «политических акций» на геополитической «бирже».

Негативность западного влияния на Среднюю Азию состоит не только в подрывных акциях, поощрении экстремизма, выстраивании наркотранзита как инструмента геополитического влияния. Главная опасность «вируса либерализма» на среднеазиатском пространстве заключается в переориентации приоритетов и ценностей правящих элит. Для сохранения власти (а власть на Востоке — это еще и вопрос физического выживания, и не только конкретного политика, но и всего его клана) теперь не нужно эффективно решать задачи социального и экономического развития собственной страны. Достаточно имитировать построение демократии, расходовать время и политический ресурс в псевдопарламентаризме, соблюдать лояльность не собственному народу, а Западу, передать ресурсы под внешнее управление, получая за это ежемесячный конверт размером с небольшой кейс, — и твое пребывание у власти будет гарантированно.

Порочность такой ситуации очевидна не только специалисту: любой честный гражданин будет протестовать против сползания своей страны в состояние «банановой республики». И потому на просторах Средней Азии Запад в полной мере использует методики манипуляции общественным сознанием. Особая роль отводится опасным играм в «поиск национальной идентичности», оплачивая грантами написание «особой истории» среднеазиатских республик, истории, вырванной из общемирового и регионального контекста, основанной на мифах и легендарных персонажах: для Узбекистана «нашим всем» был выбран хан Тимур (1336–1405); для Таджикистана — правившая династия Саманидов IX–X веков; в Киргизии за короткое время был создан культ батыра Манаса; ну а для Казахстана историческим идеалом стал хан Аблай. Объем западных грантов на создание местной творческой интеллигенцией «правильной истории» только в 1999–2002 годах составил для Казахстана, Киргизии и Таджикистана около 6,3 млн долларов, включая оплату печати большими тиражами исторических учебников для общеобразовательных учреждений.

«Правильная история» шла рука об руку с подогревом антироссийских настроений. И здесь незначительные на первый взгляд суммы грантов давали отличную отдачу. Откровенные антироссийские выпады власть, конечно же, пресекала. Огромное количество работающих в России выходцев из Средней Азии — весомый геополитический инструмент Москвы, способный при умелом подходе в любой момент изменить расклад в регионе в ее пользу (чем, кстати, Россия практически не пользуется, проявляя потрясающую близорукость). А вот мелкие выпады, в том числе с самых высоких трибун, звучат постоянно.

Впрочем, высокие трибуны отнюдь не показатель глубинных настроений — над выступающими с них довлеет конъюнктура. Страшнее, когда выпады начинают звучать в структурах, готовящих решения. Например, вот так: по мнению Е. Сейлеханова из Казахстанского института стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан (КИСИ), «негативное влияние на развитие демократизационных процессов на постсоветском пространстве оказывала… политико-идеологическая зависимость от России». То есть в проблемах независимых государств Средней Азии виновна Россия. И настроения эти ширятся, как бы ни пытались нас уверить в обратном. Количество «мелких выпадов» перерастает в качество мышления, ибо работа в этом направлении Западом ведется с соблюдением принципов психологической войны: тотально, непрерывно, по нарастающей.

По тем же принципам строится и работа с политическими элитами в той же Киргизии. Показательный урок того, как сочетается работа НПО с политической активностью дипломатических представителей США, дала Чрезвычайный и Полномочный Посол США в Кыргызстане Памела Спрат-лен (Pamela Spratlen). 17 июня 2013 года, вскоре после окончания очередных беспорядков в стране, центр которых находился в городе Ош, одной из самых проблемных точек не только Киргизии, но и всей Средней Азии, она в сопровождении американской делегации посетила муниципалитет Оша. Входе визита, как сообщили местные СМИ, госпожа посол провела с главой ошской мэрии М. Мырзакматовым некий диалог, по результатам которого было принято решение о возможном предоставлении в скором времени для мэрии «южной столицы» финансовых средств на строительство новых зданий и многоэтажных домов, а также «гуманитарной помощи». Но кроме основной встречи с М. Мырзакматовым у П. Спратлен состоялась еще одна, о которой СМИ не сообщили.

А через несколько дней посольство США в Киргизии организовало на базе госрезиденции Ала-Арча встречу «выпускников» образовательных и обменных программ, финансируемых через Госдепартамент США, таких как The Ореп World, Junior Faculty Development Program, Community Connections, Teaching Excellence Achievement, PIE, Future Leaders Exchange, Edmund S. Muskie, Global UGRAD, Contemporary Issues, International Visitor Leadership Program, Spécial American Business Intemship Program, Hubert Humphrey Fellowship Program, Fulbright Foreign Student Program, Régional Scholarship Exchange Program. И на ней, вот совпадение, говорилось о необходимости учитывать интересы «ошского клана» в киргизской политике, бороться с «дискриминацией южан в политических коридорах Бишкека», «мониторинга социально-политической обстановки на юге Кыргызстана» и многом другом. Все сказанное на этой встрече в сумме означает простую вещь: США продолжают рассматривать юг Киргизии как базу для создания управляемого хаоса в республике, как место дислокации «активной оппозиции» президенту республики А. Атамбаеву, которая выступит в нужный момент, то есть когда в Вашингтоне решат, что он выходит из-под контроля.

«Гуманитарная помощь» Вашингтона, о которой говорилось чуть выше, вообще оборачивается в Средней Азии неожиданной стороной, ведя к изменениям в балансе сил и расширению американского присутствия. Ну а если благотворительностью занимается Пентагон, то появление новых военных баз США в самых «неожиданных» для других геополитических игроков местах гарантированно.

С 1994 года Пентагон старался установить «особые отношения» со среднеазиатскими политическими элитами, заявлявшими о «многовекторности» собственной внешней политики, а Казахстан, Киргизия и Узбекистан были приглашены к участию в программе НАТО «Партнерство ради мира», предоставлявшей право на участие в военных учениях США и НАТО. В феврале 2002 года в Казахстан прибыли 200 американских военнослужащих для обучения казахстанского горнострелкового подразделения. Остается загадкой, насколько выросла боевая выучка войск среднеазиатских республик от такого партнерства, а вот Пентагон, использовавший эту программу для тренировок подразделений американских вооруженных сил на отдаленных азиатских военных полигонах, свое получил. Наработанный и обобщенный в полевые наставления среднеазиатский опыт пригодился армии США при проведении воздушно-десантных операций США на севере Ирака в марте 2003 года.

В те же 1990-е годы в США был разработан план военной операции «Шторм над Каспием», предусматривавший военное вмешательство в случае возникновения противоречий между странами Каспия или резкого обострения ситуации на Северном Кавказе, а также осложнения американо-иранских отношений. По мнению разработчиков «Шторма», военное присутствие в регионе позволило бы США значительно усилить свои позиции на Каспии и активно влиять на российский Кавказ, а в качестве бонуса — замкнуть кольцо окружения вокруг «неблагонадежного и непредсказуемого» Ирана. Оптимальным местом такого присутствия был признан полуостров Мангышлак, где расположены стратегический порт Актау и крупные месторождения нефти и газа. К слову, 53 из 58 добывающих предприятия в казахстанском секторе Каспия сегодня являются совместными с американскими компаниями.

Итак, успешность «Шторма» предусматривала создание военной базы в Казахстане, и над этой проблемой американские политики начали методично работать. Естественно, что после 2001 года эта работа была активизирована, и к ней подключилось целое созвездие американских аналитических центров.

Нужно отметить, что в вопросе военного сотрудничества Казахстан стремительно шел навстречу США. Во время визита в Казахстан в апреле 2002 года Дональда Рамсфелда казахстанское военно-политическое руководство дало понять главе Пентагона, что оно заинтересовано в развитии тесных связей с США. Казахстанский министр обороны Мухтар Алтынбаев заявил тогда, что Астана готова предоставить в распоряжение сил натовской коалиции три казахские военные базы. Была достигнута договоренность о направлении представителей казахских вооруженных сил в штаб-квартиру коалиционных сил в США. Однако было одно «но»: при всей готовности к углублению партнерства казахская сторона давала понять, что Астана будет сотрудничать также с Россией и Китаем, не отдавая предпочтения в своих отношениях ни одному из трех партнеров. Как выяснилось чуть позже, эти заявления казахской стороны носили характер ни к чему не обязывающей вежливости в отношении Москвы и Пекина, но когда заходит речь о собственных стратегических интересах, Вашингтон перестает понимать необходимость реверансов и политкорректности, расценивая все неоднозначное как признак нелояльности.

Подобная «дипломатичность» могла дорого обойтись Нурсултану Назарбаеву и его команде. Примерно до 2004–2005 годов основным методом достижения базовых условий «Шторма над Каспием», то есть создания военной базы США в Казахстане, считалось свержение Н. Назарбаева в ходе «цветной революции», волна которых прошла в это время на постсоветском пространстве. Сценарий революции для Астаны уже писал Брюс Джексон (Bruce Jackson), офицер военной разведки в отставке, основатель Комитета США по расширению НАТО; его отец Уильям Джексон был одним из основателей и заместителем директора ЦРУ. Казахская «революция» готовилась в рамках совместного проекта Фонда Маршалла в Европе и Фонда Папандреу.

Однако группа аналитиков, сформированная в 2004 году в рамках Национального комитета по американской внешней политике (The National Committee on American Foreign Policy) с привлечением возможностей Фонда Эйзенхауэра, выдала другие рекомендации: не переворот, а углубление сотрудничества с существующим режимом Н. Назарбаева. Результаты исследований группы доказывали, что «за разговорами о многовекторности, о приверженности к союзному с Россией единому государству скрываются устремления казахской политической элиты играть в глазах остального мира особую роль в центральноазиатских процессах… готовность выступать модератором западных интересов в регионе в обмен на признание высокого международного статуса Казахстана и поддержку его стремлений к доминированию в Центральной Азии».

Собственно, группа предложила Вашингтону видение Казахстана как умеренного, светского и прозападного государства. В американской стратегии, по мнению членов группы, Казахстан должен был стать моделью для стран Центральной Азии и других мусульманских государств.

Эти выводы активно поддержала Элизабет Джонс (Elizabeth Jones), бывший заместитель госсекретаря по вопросам Европы и Евразии и, кроме того, специальный советник по Каспийскому региону и бывший посол США в Казахстане. Кстати, с сентября 2005 года она стала исполнительным вице-президентом лоббистской фирмы АРСО Worldwide, которая добивалась поддержки американскими политиками компании ЮКОС в ее конфликте с российскими госструктурами.

Но главное в политической карьере Элизабет Джонс то, что она наряду с Ричардом Перлом, Ричардом Холбруком и самим Диком Чейни входит в неформальную группу сторонников вышеупомянутого проекта «Новый американский век», работающую над «переформатированием» постсоветской Средней Азии. Естественно, ее предложения по Казахстану и стали определяющими для американской внешней политики. Результатом явились отказ от смены правящей элиты Казахстана и установка на закрепление существующей модели управления. Сама Э. Джонс с 2005 года начала активно заниматься имиджевыми программами поддержки президента Н. Назарбаева. Так, например, благодаря усилиям как самой Э. Джонс, так и ее группы, в сентябре 2006 года в ходе визита президента Казахстана Н. Назарбаева в США вопросы демократии и прав человека в ходе переговоров с администрацией Белого дома не поднимались. Группа активно поддерживала избрание Казахстана председателем ОБСЕ в 2010 году, а в начале 2013-го стала одним из основных инициатором идеи проведения в казахском городе Алма-Ата двух раундов переговоров группы в формате «пять плюс один» с Ираном.

И ведь сработало! 30 марта 2009 года на встрече с послом США президент Н. Назарбаев в закрытом порядке предложил Вашингтону создать «логистическую базу» в Актау: «Мы можем быть очень полезны для вас, для интересов безопасности и стабильности в регионе. Мы можем быть базой для логистической поддержки по Афганистану».

Интересно, что стороны изначально пытались скрыть истинное положение дел. Посол Ричард Хоугланд (Richard Hoagland) писал в телеграмме Госдепартаменту 24 июля 2009 года: «Посольство США в Астане будет работать над этим вопросом с уполномоченными министерствами в Астане. Если это даст плоды, то нам не следует называть данный объект базой, потому что это создаст впечатление присутствия военного персонала США… нам следует использовать термины «логистический объект» или «склад для контейнеров», чтобы все поняли, что США не размещает там своих военных, если это предложение обретет форму».

В обмен на свой «особый статус» в глазах Запада Нурсултан Назарбаев пошел на нарушение им же подписанного соглашения глав государств «прикаспийской пятерки» о недопущении в каспийской акватории любого военного присутствия некаспийских стран.

В апреле 2013 года, после переговоров с помощником госсекретаря США по делам Южной и Центральной Азии Робертом Блейком (Robert Blake), стороны решили, что скрывать приготовления по поводу открытия «логистического центра» больше нет смысла, и Н. Назарбаев официально объявил о планах Астаны в отношении этого проекта на конференции министров иностранных дел Стамбульского процесса по Афганистану.

«Многовекторность», которой так кичились казахские политические элиты, обернулась односторонней ориентацией на Запад, Астана выполнила команду «равнение на НАТО». Создание военной базы дает Вашингтону и его союзникам по блоку возможность выхода на самые уязвимые точки России — Дагестан, Калмыкию и Астраханскую область. Замыкается кольцо вокруг Ирана. «Шторм над Каспием» из абстрактной разработки превращается в реальность.

Но история на этом не заканчивается. По сообщениям СМИ, США уже дали понять Туркменистану свою заинтересованность в использовании крупного местного порта Туркменбаши (бывший Красноводск) для «афганского миротворчества». Именно там когда-то находилась база военно-морского флота СССР на Каспии. Пока что Туркменистан, апеллируя к своему нейтральному статусу, смог уклониться от такого проекта. Но на каждый Туркменистан найдется своя Элизабет Джонс, не так ли?

При всем многообразии задач, которые Вашингтон решает в ходе большой игры на просторах Средней Азии, основными все же являются две: во-первых, создание дополнительного плацдарма для возможного противодействия Китаю; во-вторых, неозвучиваемое, тщательно скрываемое — столкнуть в этом регионе двух своих основных геополитических соперников Москву и Пекин с третьим, не менее опасным конкурентом — исламом. Поэтому глава о Средней Азии требует рассмотрения китайского фактора.

По оценкам большинства экспертов, через 10–15 лет китайская экономика станет самой большой в мире. Учитывая, что оборонный бюджет Поднебесной увеличивается примерно на 10 % каждый год, Пекин сможет вкладывать больше средств в военную технику и инфраструктуру и, следовательно, составить серьезную конкуренцию США. По словам профессора международных отношений Гарвардского университета Стивена Уолта (Stephen Walt): «Китай похож на все предыдущие сверхдержавы, включая и США, его концепция жизненно важных национальных интересов будет расширяться с ростом экономической и военной мощи, и Поднебесная неизбежно начнет играть мускулами в стремлении защитить и раздвинуть сферы своего влияния… Пекин и Вашингтон станут соревноваться в области обеспечения безопасности, что может обернуться весьма серьезными последствиями для западного сообщества».

Чего больше в этой оценке — алармизма или же объективности, сказать пока трудно. Но США уже приступили к закладке в Средней Азии мины для «Красного дракона». Начинкой этой мины должна стать гремучая смесь из уйгурского сепаратизма и исламского радикализма, а местом взрыва — Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР) КНР. Уйгуры по вероисповеданию — сунниты, крупнейший тюркский народ, и второй после хуэй (дунгане) мусульманский этнос в Китае; основная территория расселения — северо-западная часть КНР (Восточный Туркестан или СУАР) и приграничные районы Казахстана и Киргизии; точная численность неизвестна, указываются разные цифры — до нескольких десятков миллионов человек; крупная уйгурская диаспора существует в Турции и в Саудовской Аравии, уйгурские общины имеются во многих западных странах.

Сегодня «уйгурская проблема» становится весьма важным рычагом давления на КНР, которым готовы воспользоваться США и НАТО во всем азиатско-тихоокеанском регионе. С одной стороны, многочисленная уйгурская диаспора (около 400 тысяч человек), проживающая сегодня на территории Казахстана, Киргизии и Узбекистана, является инструментом весьма эффективного давления на политические элиты этих республик. На территории постсоветской Средней Азии уйгуры активно пытаются закрепиться если не во властных структурах, то хотя бы в сфере частного бизнеса, и тем самым нарушают устоявшуюся клановую систему перераспределения сфер влияния.

С другой стороны, представителей уйгурской национальности можно встретить в рядах Исламского движения Узбекистана, в отрядах бывшей Объединенной таджикской оппозиции, а также среди сторонников «Хизб ут-Тахрир-Ислами» (Исламской партии освобождения), которая еще с конца 1990-х годов развернула в различных городах СУАР свои первичные ячейки и стала вести пропагандистскую работу с призывами установления в Синьцзяне халифата. В принципе, это совпадало с задачами и целями наиболее радикальных уйгурских группировок, но главное — со схемами дестабилизации СУАР, разрабатывавшимися в Вашингтоне.

«Международная кризисная группа» (ICG) объясняет, почему Синьцзян стал главным инструментом для дестабилизации Китая: «Из этого региона в Китай текут энергия, драгоценные металлы и другие природные ресурсы. В обратном направлении идут инвестиции, поскольку Китай строит трубопроводы, линии электропередач и транспортные сети, которые соединяют Центральную Азию с ее северо-западной провинцией — Синьцзян-Уйгурским автономным районом. Существует риск, что центральноазиатские джихадисты, которые сейчас воюют вместе с талибами, могут после 2014 года перенести свою борьбу на родину. Это создаст серьезные проблемы для Центральной Азии и Китая».

Подмечено: если «Международная кризисная группа» заявляет, что в Китае имеется «центральноазиатская проблема», то скоро такая проблема возникнет и, как правило, будет связана с исламским терроризмом. И может ли быть иначе, если в составе этой группы такие специалисты по работе с «исламским радикализмом», как бывший советник по национальной безопасности Сэмюель Бергер (Samuel Berger), генерал Уэсли Кларк (Wesley Clark) и неизменный Збигнев Бжезинский, а в корпоративных членах нефтяные гиганты «Шеврон» и «Шелл».

Но наибольший интерес в составе этой группы привлекает деятельность бывшего заместителя госсекретаря по разведке и анализу и посла в Турции Мортона Абрамовица (Morton Abramowitz). Этот опытный специалист по вопросам безопасности является главным американским куратором «Движения Фетуллы Гюлена» — одного из элементов стратегии Запада, и прежде всего США, по реализации в регионе проекта «Большого Ближнего Востока». В материалах расследования деятельности движения есть следующие показания: «Самим движением основано около 300 медресе в Центральной Азии, которые работают под вывеской «умеренного ислама», однако связаны с моджахедами из Афганистана и Пакистана. Власти США поддерживают это движение из-за его тесных связей в исламских кругах Средней Азии и с чеченскими сепаратистами».

А если добавить, что «Движение Фетуллы Гюлена» является элементом «глубинного государства» в Турции и частью сети «Гладио Б», то становится совсем интересно. Ведь именно членом сети «Гладио Б» является и Анвар Юсуф Турани, «премьер-министр правительства Восточного Туркестана в изгнании», официально принятый в этом статусе чиновниками Госдепа США в 2004 году. Впрочем, знакомство с А. Турани у американских дипломатов и ЦРУ достаточно давнее, со времен его работы в «Движении за независимость Восточного Туркестана», штаб-квартира которого находится в США, а его активисты совместно с сотрудниками ЦРУ участвуют в операциях в СУАР.

С 1992 года при поддержке активистов «Движения Фетуллы Гюлена» на территории Казахстана и Киргизии активизировался ряд уйгурских организаций националистического толка, в частности «Международный комитет освобождения Туркестана» (бывший «Национальный фронт Восточного Туркестана»), «Организация освобождения Туркестана», «Объединенная ассоциации уйгуров», которые начали помогать своим соплеменникам в СУАР с целью воссоздания независимого государства Уйгурстан. Опять же через «гюленовцев» в адрес этих организаций стали поступать идеологическая литература и финансовые средства из Саудовской Аравии и Турции, а уже от их имени литература и деньги перебрасывались в СУАР.

Впрочем, деньгами и брошюрами дело не ограничивалось. После того как Всемирный уйгурский курултай, состоявшийся в Стамбуле в декабре 1992 года, принял решение о переходе к вооруженным методам борьбы за независимость, в СУАР началась и переброска оружия. Его значительная часть поступала транзитом через территории среднеазиатских республик.

В 2001 году произошло событие, которое наглядно демонстрировало начавшийся процесс сращивания радикальных кругов постсоветской Средней Азии и СУАР. Было объявлено, что вместо «Исламского движения Узбекистана» формируется «Исламское движение Туркестана» («Хезби исломи Туркистон»), которое, по заявлению лидера ИДУ Т. Юлдашева, должно было объединить ряд группировок Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Узбекистана и СУАР КНР. И хотя в этом заявлении было больше пропаганды, чем реальных возможностей для объединения, сам факт подобной пропагандистской акции свидетельствовал о нарастающей тенденции объединения исламистских радикалов Средней Азии с сепаратистами СУАР. Остается добавить, что с 1996 года в различных региональных конфликтах (в том числе в Чечне и сейчас в Сирии) были задействованы около 20 тысяч уйгуров.

Круг замкнулся. Вокруг «уйгурской мины» для «Красного дракона» сошлись интересы радикальных исламистов, «Талибана», пакистанской межведомственной разведки, саудовской разведки, «Движения Фетуллы Гюлена» и сети «Гладио». А в центре этого клубка — ЦРУ и подконтрольные ему международные организации: как, например, Управление верховного комиссара по делам беженцев ООН в Казахстане и Киргизии. Не имея возможности в силу «особых отношений» политических элит этих стран с США прикрыть деятельность этой организации по осуществлению транзита уйгурских террористов, Госкомитет национальной безопасности Кыргызстана в апреле нынешнего года пошел на «слив информации» о некоторых аспектах будней «комиссаров по беженцам». В результате, например, стало известно: «В офисе основного управления действует негласная установка — в первоочередном порядке «обслуживать» граждан Узбекистана и Китая. Все это происходит, несмотря на многочисленные факты, свидетельствующие о том, что потенциальные беженцы у себя на родине считаются террористами или экстремистами и их ищут полицейские Интерпола. УВКБ ООН, спасая от уголовного преследования и обеспечивая новыми документами так называемых беженцев, пытается переселить их в Западную Европу либо США. В качестве примера можно привести следующий факт. 8 июля 2010 года в Осло норвежская полиция арестовала трех членов террористической организации «Аль-Каида» по подозрению в подготовке серии крупномасштабных терактов на территории Норвегии и ряда европейских государств. Согласно заявлению генерального прокурора Норвегии, эта группа экстремистов была причастна к взрывам в Лондоне и подготовке терактов в Германии. По мнению экспертов, существует связь «норвежской группы» с попыткой совершения теракта в США в сентябре 2009 года. Двое из трех террористов — мандатные беженцы ООН (один — гражданин Узбекистана, другой — этнический уйгур из Китая), получившие этот статус в УВКБ ООН в Казахстане».

«Смычка» уйгурского сепаратизма и исламского радикализма в единую сеть, которая формирует свои ячейки по всей территории Средней Азии, является сегодня одной из главных угроз безопасности как для стран региона, так и для Китая и России. Китайское руководство уже принципиально изменило подходы к «проблеме уйгурского сепаратизма», рассматривая ее не столько как внутреннее явление, сколько как составную часть проблемы международного терроризма. Того самого, который для реализации своих геополитических интересов поддерживают США.