«Жить среди людей и оставаться человеком»
Мир изменился. Мы изменились. Всего за несколько лет!
И вот я снова в Северной Осетии… Снег засыпает стекла «Мерседеса», который везет меня из Владикавказа в Алагир. За рулем Урван Цаболов. Сейчас ему лет сорок пять, когда-то он тоже бывал у отца Ипполита. Едем медленно — в метель не разгонишься. Мой собеседник так же медленно, с приятным кавказским акцентом вспоминает те давние три месяца в Рыльском монастыре, которые изменили всю его жизнь.
— Мои предки жили у истоков Терека, так высоко в горах, как теперь никто не живет. В детстве меня часто увозили в горы, на родину предков, подальше от городских соблазнов.
Года пронеслись, я стал «мужчиной в расцвете сил» и оказался в гостях у батюшки Ипполита. Мама моего друга Коли заболела: она слышала голоса, ей то и дело кто-то являлся. Старушке становилось все хуже. Все это замечали, кроме нее. Мы с Колей захватили в дорогу побольше бастурмы и араки, взяли маму и сели в поезд.
В Рыльске отец Ипполит поначалу благословил нам колоть дрова, но у нас это получалось плохо, и тогда нас отправили осушать ближайшее болотце, вернее, что-то там выдергивать из него. Мама помогала в трапезной.
На болоте я внес рацпредложение: воспользоваться техническими средствами для скорейшего достижения цели. Монахи ответили: нет! Они объяснили, что вовсе не в болоте дело, а в наших так похожих на это болото душах, в которые «вселились» темные силы. Когда ты лежишь на диване и смотришь телевизор, объяснили они, «квартирант» твоей души чувствует себя превосходно. А когда ради послушания старцу в совсем не комфортных условиях своими руками ты созидаешь свое спасение, «гостю» становится плохо, и он уходит, он непременно уйдет…
Умом я это понял, да только ведь ум с сердцем не в ладу. А тут еще мороз и ветер. Выругался про себя и тут же провалился в присыпанное снегом болото по колено. Монахи вытащили меня, обогрели у костра, переобули, переодели и отправили обратно — осушать. Я снова матерился и опять провалился, теперь уже по пояс. Меня снова вытащили, обогрели, переобули… Так повторилось несколько раз.
Прошел месяц. Колиной маме сделалось совсем плохо. «Голоса» приводили женщину в трепет, «гости» душили ее по ночам. Они требовали вернуться домой. Коля уговаривал меня уехать. Я возражал: «Зачем мы приехали? Чтобы сорваться ни с чем или дождаться хотя бы какого-нибудь результата?» Но он меня и слушать не хотел, и они уехали. Через какое-то время Коля умер. Сгорел за неделю — саркома.
Я продолжал ходить на болото. В храме бывал нерегулярно. На ранние службы, помню, не ходил вообще. Не пропускал только отчитки. И вот на двенадцатом вычите стою, как сейчас помню, в храме, напротив иконы Спасителя, и вдруг чувствую: что-то екнуло в левом боку. Насторожился. Боль усилилась, распространилась вверх и скоро стала невыносимой. Ухватился рукой за икону и понял, что сейчас со мной может произойти то же, что со многими бывало на отчитках. Взмолился: «Господи! Только не дай мне упасть и начать биться головой об землю или еще что-нибудь… Дай вынести это достойно!» Боль усилилась так, что в глазах потемнело. Я не потерял сознание, но не могу сказать, как долго это продолжалось. Наконец «оно» с диким ревом вырвалось из меня, пройдя через голову вверх. Я не упал, наверное, потому, что ухватился за икону. Какой-то монах подал мне стакан воды. Выпил и ощутил себя на вершине блаженства. Служба кончилась, но мне совершенно не хотелось уходить из храма. И вот в этот-то момент, впервые за два месяца, ко мне и подошел батюшка Ипполит: «Как себя чувствуете, отец Урван?»
Поразительно, что не только мужчин, но даже двенадцатилетних ребят он называл отцами. Я что-то сказал и тут же достал из кармана «шпаргалку» из 30 вопросов старцу. Кажется, он мне тогда ответил на все и только спросил: «Отец Урван, каким бизнесом вы занимаетесь?» Я не знал, что ответить. Он продолжал: «Не нужно, отец Урван, от этого столько горя. Вы посмотрите, от вашей водки сколько народа в России гибнет!»
Кто мог ему об этом рассказать? Никто! Я так и сел там, где стоял. Принадлежавший мне в Осетии завод производил 220 тысяч бутылок водки в месяц. Почти все отправляли в Россию.
Мы говорили долго. О многом. Никогда не забуду его слова: «А знаешь, отец Урван, что самое трудное на земле? Жить среди людей и оставаться настоящим человеком». Одному сказал: «Природа человеческая — дрянь». Другому — ласково: «Какой хороший человек!» Немного лет прошло с того дня, но как изменился мир! Говорить «А», делать «Б» стало нормой, правилом жизни, а я не хочу так жить!!!
Очень хотелось остаться в монастыре, но он мне сказал: «Иди в мир. Ты там нужнее. Прямо сейчас». Не благословил остаться даже до утра. Вышел я за монастырские ворота и услышал… пение птиц среди русской зимы. Мир оказался таким прозрачным, свежим и чистым, что я забыл обо всем и готов был идти пешком до Владикавказа! Только мысль о том, что где-то здесь, в Рыльске, есть автостанция, вернула меня на землю.
На автостанции никто из таксистов почему-то не захотел везти меня в областной центр, хотя я предлагал им деньги, — они шарахались от меня. Вышел на дорогу. Передо мной притормозила ярко-красная «шестерка», и какой-то мужик из этой машины вдруг стал материться. Я пытался объяснить ему, что мне нужно на поезд, в Курск, что я ему заплачу, но он как будто меня не слышал и распалялся, матерился все грубее. Прошло минут десять такого «общения». Я наконец не выдержал, что-то в сознании перемкнуло, я схватил мужика за кадык и с омерзением начал его душить. Какой-то внутренний голос сказал мне: «Не надо. Отпусти его». Я невольно ослабил хватку, мужик вырвался, нажал на газ — его и след простыл.
Во мне все перевернулось, я ощутил беспомощность и отчаяние. Не прошло и часа, как я вышел из ворот монастыря. Но еще, наверное, месяца два в моем сердце время от времени слышалось пение неземных птиц, и мир оставался другим, не таким жестоким, циничным и серым, каким он стал сейчас.
…Минуты через три притормозил какой-то грузовик, который довез меня до вокзала.
С тех пор я никогда не был в Рыльске. Господи, прости меня, грешного! Не оставь
нас, Господи, без присмотра!
Урван закрыл свой водочный завод после той, единственной встречи с отцом Ипполитом.