Я покидал Аланию в декабре, с рукописью осетинских глав этой книги.

Моей второй и, как казалось тогда, последней «творческой командировке» в Северную Осетию предшествовал разговор с моим коллегой и главным редактором этого авторского проекта Владимиром Григоряном.

— Мы собрали тысячи свидетельств о жизни батюшки Ипполита, но так и не дали ответ на один вопрос, — озадачил меня Григорян. — Каждый подвижник, старец — неповторим. Чем отец Ипполит отличался от других, какой была заветная, данная ему одному от Бога, идея?

Немного поразмыслив, я с грустью с ним согласился. Было ведь что-то неуловимое, что-то присущее ему и только ему, отцу Ипполиту, — то, что безошибочно укажет на него в Царстве Небесном: да, перед нами архимандрит Ипполит, а не кто-то другой! Любовь? Безусловно. Но все старцы любят. Милосердие? Конечно. Наверняка не всякий духоносный муж способен на такое исключительное снисхождение, которое проявлял к падшим батюшка Ипполит. Но что-то очень важное осталось недосказанным, недоопределенным. Значит, и в самом деле еще «не написана книга о нашей Любви…»

— Ты попытайся это как-нибудь исправить, — добавил Владимир, — понимаешь, ведь сильные стороны личности — продолжение человеческих слабостей, а бывает наоборот. Живой человек — не икона. Поговори еще с осетинами, они тонко чувствуют и очень наблюдательны.

И вот я вновь в Осетии. Душа старца являла царское достоинство, как и Кавказ, «суровый царь земли». Глаза отца Ипполита излучали Небесный свет, как отражают свет солнечный вершины гор Кавказа. Только на вид он был простой русский мужик, каких миллионы. В какой же грани его личности, его таланта открывалась сила любви? Не только в русских, украинских городах и селах от Днепра и до Амура, но и на Афоне, и в Рыльском монастыре в Болгарии, и на Кавказе, и в Закавказье, в Америке и в Европе свидетельствам о старце нет числа! Мы прекратили собирать их не потому, что они иссякли, но потому, что с каждой новой встречей число их возрастало в геометрической прогрессии, все больше и больше… как снежный ком!

Но никто из тех, с кем я беседовал о старце Ипполите и в России, и на Кавказе, не имел представления о его внутреннем мире, о борьбе с самим собой, о его человеческих недостатках, преображенных в достоинства, а те немногие, кто об этом знал, как, например, отец Авель, хранили молчание. Один из его духовных наставников сказал только: «Он чист, как девушка, и прост, как ангел». — «Отец Ипполит — это человек, источающий аромат Иисуса Христа», — заметил митрополит Афанасий Киринский, представитель Александрийского Патриарха в Москве.

— Он был веселый, — с пасхальной улыбкой ответила на мои расспросы игуменья Нонна. — Господь призывает нас всегда радоваться. После общения с ним я домой к себе, на Кавказ, как на крыльях летела, все священники для меня тогда были святыми, на иконы, как на чудо Божие, налюбоваться не могла. Так нас воспитал отец Ипполит. Воистину «последний старец», который принимал без исключения всех, как это делал Христос!

— Он говорил о Рыльске, что «в нашем монастыре каждый день Пасха», — вспоминал былое Иоаким Биазарти. — Но это радость со слезами на глазах. Его первые воспоминания были о голоде, разрухе и войне. «Сережа, крепись!» — говорила ему мать в военные сороковые. И он трудился с семи до семидесяти четырех лет. Он созидал и воевал. Незримой бранью с врагом человеческого спасения воссоздавал то, что пытались уничтожить, — жизнь во Христе. Разрушению и смерти противопоставлял борьбу и жизнь. Он отвоевывал у вселенской боли и вселенской скорби человечества живые души, судьбу за судьбой.

Однако, наверное, самым главным подвигом Батюшки было то, что он смог стать для всех всем. Для сильного он был совестью, для слабого — поддержкой, для больного — врачом, для ученого — простотой, для простого человека — мудростью, для монаха — живым воплощением православной традиции, для мирянина — укреплением его веры, для русского он был «солью земли», живым ответом на все «вечные вопросы», для осетина — патриархом, наделенным мудростью и силой, а для татарина и азербайджанца, пришедших к нему впервые, — живым откровением.

Но для всех и для каждого без исключения он был Любовью. Любовью истинной и непреложной. Любовью отеческой, неосуждающей, принимавшей каждого таким, какой он есть. Любовью милующей, животоворящей, покрывающей все грехи и воистину безграничной.

Удивительным образом общение со старцем отметало все страстное и мелкое и давало каждому ни с чем не сравнимый опыт соприкосновения с его внутренним миром, миром христианского подвижника, отдавшего больше сорока лет своей жизни самоотреченному служению и деятельному подражанию Христу.

Вот этот бесценный опыт своего Богообщения и Богопознания отец Ипполит совершенно просто и даром передавал каждому, кто к нему приходил. Каждому: и большому начальнику, и простому крестьянину; и монаху, и мирянину. Причем не просто передавал, но еще и объединял их всех во что-то новое, большое и светлое, чему достаточно сложно подобрать название. При этом Батюшка всегда говорил, что «я только поддерживаю человека, а все остальное делает Господь».

— Что касается человеческого, то его главной чертой, как мне кажется, — говорил Биазарти, — была любовь к земле и простому крестьянскому труду. Таким он и был: с одной стороны, Иван — крестьянский сын, твердо стоящий на земле, а с другой — неизреченное царское достоинство, власть «вязать и решить», «наступать на змею, на скорпиона и на всю силу вражью».

И Любовь как суть и смысл всей жизни…

Так говорят на Кавказе об апостоле Алании.