Во время нашего путешествия в горы монах Сергий (Чехов), в прежней жизни Сослан, рассказывает невыдуманные истории о Рыльской Свято-Николаевской обители, которые вызывают улыбку:

— Монастырская стена была разбита по периметру в нескольких местах. С одной стороны, за забором, росла капуста, а с другой — был луг, и бараны паслись. Ну, мы их обычно-то из монастыря выгоняли, а тут все разошлись кто куда. Никого нет, я один, а келья окнами как раз на луг. Вижу, бараны зашли в огород. Я понимаю, конечно, что их надо выгнать, пока они всю капусту не съели. Я это дело вижу, но лень встать. Неужели, думаю, никто, кроме меня, не видит? Кто-нибудь да выгонит же их. А когда опять взглянул в окошко — восемьдесят процентов капусты бараны уже уничтожили. Думаю: «Вот это да! И никому нет дела!» Тут уж выйти пришлось. Батюшка Ипполит тоже вышел, головой покачал: «Ну, вы что же, отцы, не видели? Смотрите, сколько капусты поели… Неужели никто не видел?» Он посмотрел на меня: «Никто? И вы тоже не видели?» — «Видел, батюшка, видел…» — «Ну, отец, позвони папе, пусть он вышлет два “камаза” капусты». До сих пор эти «камазы» едут…

Вот еще из той же поры:

— Одному из наших брат несколько раз высылал деньги на дорогу домой, во Владикавказ, а другой его всячески «разводил», и они вместе эти деньги тратили. Наконец первый решился-таки уехать, но другой опять его «уболтал» купить на прощание водки и двух куриц на Слободке. Купил. Вид у кур был обреченный. «Да они же старше тебя! — простонал «разводящий», — неси их обратно, безголовый! И возьми других». Пошли вдвоем к хозяину кур: «Дед, дай нам взамен жирного гуся, а этих забери обратно». Кур вытряхнули из мешка. Одна упала и побежала, а другая вывалилась и лежит. Дед спросил: «Она что, дохлая?» — «Нет, дед, она уснула». Короче, он гуся им дал. Довольные, гуся принесли в монастырь, освежевали, сварили, кажется, прямо в келье, поужинали, никто не узнал. Наутро одному из них батюшка обронил мимоходом: «Отец, в трапезной надо есть… Понял?»

Всерьез тогда никто не думал о том, что наступает время остаться наедине с памятью о прошлом, о том, что Пасха 2002 года — это последняя Пасха старца Ипполита на земле. Знать бы заранее…

— По дороге из Владикавказа в Рыльск я себя каждые две минуты уговаривала, что если батюшка меня отправит в Большегнеушево, в женский монастырь, то я непременно поеду! А перед этим рыльские паломники внушили мне, что не дай Бог в этом Большегнеушево оказаться, что там все так ужасно — как в тюрьме. Глупость, весьма распространенная среди православных по поводу женских монастырей. Первое, что отец Ипполит мне при встрече сказал: «Ну, собирайся, поедешь в Гнеушево».

Я в ужасе: какое Гнеушево! Вся съежилась. Он посмотрел: «Ну что с тобой?» — «Батюшка, только не в Гнеушево». Отец Ипполит расстроился: «А куда? Что, опять на лужок?» — «Хоть туалеты мыть, только в Рыльске!»

Такое своенравие. Рассказала об этом Иоакиму, и он мне такую трезвую мысль высказал, которая мое сознание вдруг изменила. Он удивился: «Я не понимаю, зачем вы приезжаете к старцу. Чтобы творить свою волю?» А ведь я Богу обещала, Матери Божией… А малого не понесла, даже не попыталась. И всю ночь сокрушалась, не могла уснуть.

Наступила суббота, в монастырь приехали, как обычно, паломники, я пропустила всех и последняя подошла к батюшке. Он обрадовался. «Батюшка, я пришла каяться. Я неправа, я поеду куда скажете. В Гнеушево — значит в Гнеушево!» — «Ну это, матушка, ничего. Ты же еще не знаешь, как себя вести, и расстановку сил не знаешь. Опыта нет. Ну, хорошо, собирайся, поедешь в Москву пожертвования собирать».

Час от часу не легче. Не хотелось от батюшки уезжать, но смирилась.

Видела сон, будто приезжаю в Рыльск, меня встречает батюшка, я ему кланяюсь земно, встаю, прошу благословения, а он меня целует в голову и говорит мне: «Ты приехала! Пойдем, я тебя ждал. Я должен подарить тебе кое-что». Берет меня за руку, а я (во сне) думаю: «Надо же, какая у него рука, сухая и теплая, как у папы». Из старинного шкафа батюшка вынимает узелок, развязывает его и достает рубаху, белую, с крестообразным вырезом на груди. «Батюшка, а что это?» — «Это принадлежало мне, а теперь я хочу, чтобы она принадлежала тебе». Это срачица. В такой рубахе постригают в монахи. Я ее беру, а он уходит. Входит какая-то женщина, спрашивает: «А что это значит?» Я отвечаю: «Не знаю, наверно, когда батюшка умрет, мы эту рубаху разрежем на частицы и развезем по всему миру».

Сон оборвался. А когда приехала в Свято-Николаевский монастырь, батюшка… поцеловал меня в голову, как во сне, и сказал: «Как быстро ты приехала!..»

— Шел 2002 год, я оканчивал университет и не верил ни во что, кроме НЛО и КВН. Такой «депресняк», что и жить не хочется. Наши сотрудники поехали в Рыльск снять документальный фильм об отце Ипполите. Десять дней спустя мой друг, который вполне разделял мой образ мыслей, вернулся из Рыльска с четками. Я был шокирован: «Да что с тобой, очнись!» Но он ответил мне, что, мол, такое видел, что и не приснится. Слушал его — бред несет, а вроде человек знакомый. Закралась мысль поехать посмотреть на это чудо. Думал, рыльский батюшка — гуру. Мне было двадцать пять лет. Прыгнул в поезд и — в Рыльск: в шортиках, в кедах и в маечке. Повезло. Только зашел в монастырь, и вот он — старец. Подхожу к нему… «На вычит, отец, на вычит!»

А там — крики-вопли, все, как мне друг рассказывал. Гордость не позволила мне выбежать оттуда, устоял. Но волосы дыбом встали, когда одна одержимая начала кататься по храму и диким образом хохотать: «Да что вы от меня хотите?! Она сама меня вызвала!» Но думаю: «Не-ет, здесь что-то не то. Какая-то постановка». Я-то сам актер одиннадцатого разряда.

Старец задавал мне какие-то ничего не значащие, как казалось, вопросы, брал за руку. Я испытывал ощущения, которых никогда не знал раньше. Понимал, что они связаны с ним, но еще не знал, что это — благодать. «Ну, с чем ты к нам приехал?» — спросил он. «Депрессия…» — говорю, а внутри так хорошо! «Поживи».

Через полчаса после разговора меня опять «накрыла» волна моих прежних эмоций. Я понял, что остался таким, каким был раньше. Но не уехал из монастыря. Сдал обратный билет. Коряво исповедовался, в первый раз в жизни причастился. Накануне вечером мне дали в руки молитвослов: прочти от сих до сих. Я вижу: сто страниц. Прочел первую страницу — и последнюю. Кто меня исповедовал, уже не помню. Он спросил: «Ты готовился ко причастию? Каноны все прочитал?» Я выдавил из себя: «Читал…» Про себя подумал: не соврал, и в то же время…

Целый день после причастия на завалинке просидел. Благодатное состояние. И с того дня многое начал переосмысливать. Приехал в Рыльск на день, а задержался на четыре месяца. Потом — четыре года в Аланском монастыре послушником, сейчас уже монах…

— Был страх. Непонимание и нежелание принять то, что на все воля Божия. К примеру, еду в Рыльск на один день и хочу вернуться, а он говорит: «Останься. Побудь». Самый большой страх, естественно, что мне придется стать монахом. Порой хотелось, чтоб его влияние исчезло. Шла агония. Да, именно агония чего-то, что раньше владело мной изнутри, и это «что-то» из последних сил старцу сопротивлялось. Часть моей гордыни отмирала. Не сказать, чтобы я стал смиренным, но… он вел борьбу за каждого до последнего.

— Он меня спросил: «А вы к нам навсегда?»

Меня все вокруг этим пугали. Внутри что-то екнуло. «Тебе сколько лет?» — «Двадцать пять». Он посмотрел на меня: «Женат?» — «Нет, только оканчиваю университет». — «Будешь монахом?»

От страха я, кажется, побелел: вот это попал! Потом неделю от него бегал, боялся на глаза попадаться. В конце концов мне приснился кошмар, как будто начальник бесов говорит: «Фас!» — и они на меня бросаются. «Ну, как ты, Сослан? — спросил отец Ипполит. — Тебя же так зовут?.. Все нормально, не бойся».

Подхожу к нему: «Можно домой?» — «А кто ж работать будет?» Я присел.

Ночь не спал, все думал, как подойду к нему и скажу, что не буду монахом, никогда не буду. Утром пошел к отцу Даниилу (Джериеву), говорю: «Понимаю, что против правил и что не время, но это вопрос жизни и смерти: ты меня должен к нему пустить!» Отец Ипполит нас увидел и сказал: «Я не буду монахом». Долго я потом думал, что бы это значило. «Успокойся», — вздохнул он. «Батюшка, может быть, мне жениться?» — «Да-да…» Но я так и не женился.

— Говорю как-то старцу: «Я еще болею, мне еще плохо, у меня температура». Он так интересно на меня посмотрел и спрашивает: «А справка у тебя есть?» Думаю, что за бюрократ такой старец? «Какая справка, батюшка!..» — «От врача. А то, может, ты сачкуешь?»

Он за меня помолился так, что в ту же секунду я такое здоровье и силу почувствовала!.. Температура, болезнь — все прошло. Бывает же такое!

— Отец Ипполит мне говорил: «Матушка, вы же у нас семейная. Муж, дети…» Я удивилась, потому что была не замужем. Он полузакрыл глаза: «Сейчас выходят замуж после тридцати, да, матушка? Ты Николаю Угоднику молись, он и пошлет тебе жениха». Стала читать акафист Николаю Чудотворцу. Много времени прошло. Познакомилась с будущим мужем, и через месяц после знакомства Владислав дарит мне икону Святителя Николая, которую привез из Бари. В тот же день он сделал мне предложение.

— Много нас, осетин, в Рыльске было. Свои, приятно же пообщаться. Одна девушка мне приглянулась. Батюшка Ипполит часто говорил: «Надо же воздерживаться». Сначала над этими словами посмеивались, а потом понимали, что такое грех.

В одну из суббот на отчитку приехали какие-то жутко красивые девчонки, да еще так беззаботно одеты… Подумал: «Какое еще воздержание?! Домой ехать надо!» Бес натянул во мне какую-то струну, и до того, что руки затряслись, злость обуяла: «Да что я вообще здесь делаю?!» Краем сознания понимаю: что-то со мной не то, удерживаюсь из последних сил. Захожу в храм, на службу, а там еще хуже — просто всего трясет, душит, на части рвет. Выхожу. Мне навстречу — отец Ипполит. Люди к нему подбежали, я ничего не успел сказать, а он только шепнул мне на ухо: «Жениться надо. Вот у нас тут две аланочки есть», — намекнул на тех, которые мне так понравились.

У меня тут же улыбка на лице. Он отошел и вдруг как развернется: «А вот с Тюмени — тоже ничего!»

— Осетины — народ весьма своеобразный. Отец Ипполит вообще принимал людей такими, какие они есть, это духовный закон. Они ехали к нему с конкретными житейскими и жизненными нуждами: за кого выйти замуж? Где найти работу? Как избавиться от депрессии? Тоже немаловажно. В противовес одна женщина из Москвы пыталась разговорить старца «о высоком»: «Давайте, батюшка, побеседуем о духовности…» На это он ответил: «Да, да, да… Бог есть. Он везде». И все. То, что ни слова, ни действия свои старец не объяснял никому, — это мудрость, а еще безграничная преданность Христу. Он был прост, как ребенок. А как можно объяснить шалости ребенка?.. Но дети шалят бездумно, а у отца Ипполита все в назидание. Вот и поди разбери, «что он хотел этим сказать». Только спустя время можно догадаться — или откроется.

— В последнюю Пасху батюшка надел митру наоборот — голгофским крестом Спасителя не назад, а вперед. Митра, вообще, круглая, и можно бы предположить, что он просто ошибся. Но… старцы не ошибаются. Мы не придавали значения, не понимали, не хотели принимать, а он давал знать, что уходит.

Люди подходили ко кресту, который он держал в руке. Одним он радовался, улыбался. Других, видно было по его реакции, будто бесы сопровождали: батюшка становился грозным, воинствующим. Третьего он встречал с закрытыми глазами, четвертого как бы издалека. На фотографиях, если их увеличить, видны слезы на глазах старца. Я фотографировала его тогда. Он вдруг спросил: «Кто это меня все время фотографирует?» — «Это я, батюшка, я, Наташа». — «А-а… игуменья аланская. Как будет по-осетински “Христос Воскресе”?» Почему-то я растерялась и молчу. Он улыбнулся: «Не знаешь? Чырысти Райгас!» Я тут же ответила: «Ацагай райгас!» Четко так сказал, без всякого намека на акцент. И это так обрадовало!

— Когда мы приехали к батюшке на последнюю Пасху, я чувствовала себя перед ним виноватой и хотела попросить прощения. В храме шла служба. Батюшка сидел в своей стасидии наклонясь, видно было, что он молится, но я решилась подойти. Не думала, грешная, о том, что в такой момент не стоит его беспокоить. Подошла: «Батюшка, простите! С праздником вас!» Наступило утро Великой Субботы. День сошествия Христа во ад. Отец Ипполит медленно поднял голову и посмотрел на меня. Не знаю, для чего Господь мне дал это увидеть, но состояние его в тот момент передать невозможно. Один Бог знает, что он переживал. Я поняла, что он молится до кровавого пота, что он умер вместе со Христом, что он спускается во ад вместе с Ним!

Так мне было не по себе, что потревожила его в тот день!

— Батюшка, наверное, тоже пережил Гефсиманскую ночь, как всякий, кто до смерти следует за Христом. Естественный страх смерти, борьбу и чисто человеческое нежелание умирать, какое испытывает любой человек. Летом 2002 года он уехал на Черное море набираться сил. С девяностых годов никуда не выезжал дальше Курска — а тут взял отпуск, уехал к морю. Хотел посмотреть на него в последний раз?

Отец Ипполит подавал нам надежду на то, что «найдете место, начнете строить храм, и я к вам в Осетию приеду» (не дословно, но примерно так он говорил). Мы испытывали воодушевление от этих его слов: «Батюшка, приедете в Осетию?! Когда?» Никто точно не планировал, когда. Между тем времени больше не оставалось. В какой-то момент отец Ипполит сказал мне: «Нет, отец, я к вам не поеду…»

Смею предположить, — продолжал Биазарти, — что эта перемена его намерений была вызвана тем, что к тому времени батюшка окончательно определился со своим уходом из земного мира. Он мог, наверное, еще пожить, но не отказался искупить своей смертью наши грехи — наше непослушание, упрямство, своеволие. Неправильно говорить, что он вернулся с Афона. Старцы не возвращаются — они идут до конца. Он прибыл в Россию с определенной миссией. Годы этой миссии ознаменованы беспрецедентным накалом борьбы, я бы сказал даже — сражения за людские души, которое он вел. Особенно последние годы, когда в монастырь приезжали толпы людей. Размах этой битвы неописуем. Батюшку волновали судьбы России, Осетии и даже больше. Много больше!

Казначей Свято-Николаевского монастыря спросил его однажды: «Отец Ипполит, будет у православных Царь?» Он ответил однозначно: «Да».

С 2000 года, оглядываясь назад, отец Ипполит многим говорил: «Все кончилось». Или иначе: «Кончилась моя миссия». Кому-то являлся во сне перед смертью: «Покидаю я вас, покидаю, пора уже мне, пора».

На вопрос, скоро ли увидимся, отвечал: «Я буду дома».

— Накануне его последней Пасхи, весной 2002 года, мы решили все вместе приехать к батюшке и поставить его перед фактом, что мы на три дня сбежали из Москвы, с послушания. Хотелось душой отогреться. Помню, как отец Даниил (Джериев) окликнул меня из машины: «Где ты ходишь? Тебя весь монастырь ищет! Быстрее иди! Батюшка в нижнем храме тебя спрашивал». Я к старцу подошла, а он меня благодарит: «Спаси вас Господи! Вы нас в Москве не посрамили, послушание свое несли достойно. Но вот сейчас пришло вам время ехать… в Алагир, основывать женскую обитель». — «Хорошо, батюшка», — отвечаю, а у самой все внутри сжалось. «С тобой поедет инокиня Алексия. Но надо вам еще и третьего кого-нибудь».

Я молчу. «Кого, скажи мне, как ты думаешь?» — «Не знаю, батюшка».

Самой так боязно кого-то называть, ведь чья-то судьба решается, но говорю: «Может быть, Татьяну?» Была у нас Танечка из Железногорска, она часто шутила: «Я с тобой хоть на край света поеду!» Вот и подумала: возьму того, кто хочет. «Нет-нет, не ее».

Опять молчу. «Кого, скажи мне, кого?.. Говори, это дело очень серьезное, — и через паузу, — кого ты любишь больше всех?» Когда он это сказал, передо мной туман рассеялся, и я ответила твердо: «Таню Москаленко», — так сестру Варвару звали.

Он просиял: «Она и поедет!» Видно, я правильный ответ дала.

А Таня тогда еще не приехала из Москвы. Я ходила и думала: «Боже, помилуй меня! Как же я ей это скажу, как же я ей скажу, что она в Осетию едет». Она очень хотела остаться рядом с батюшкой в Большегнеушево. Надо было видеть, как она это приняла! Молча подошла к старцу и склонилась перед волей Божией.

Варвара ни разу в жизни не видела гор и, когда подъезжали к Осетии, удивлялась, как ребенок: «Ой, что это, что, разве такое возможно?»

А укомплектовали нас в Рыльске меньше чем за двадцать четыре часа. В Москву он нам уже не дал вернуться ни на день. Вещи из Москвы нам привезли позже.

— До последнего момента я не верила, что уезжаю в Осетию. Думала, это батюшка меня так смиряет за мою гордыню, чтобы ценила то, что имею. И никому не говорила о его благословении ехать. Хотелось остаться с ним, хотелось жить на родине. Но он сказал очень твердо: «Это воля Божия. Надо ехать в Осетию. Надо Осетию просвещать». Когда батюшка так сказал, я и вправду поверила.

И еще сказал: «Постригут вас там». — «Батюшка, да какие же мы монахини?» — «Вы будете монахинями двадцать первого века».

Так и случилось.

— Отец Антоний (это была его первая Пасха в Беслане) прочитал сопроводительное письмо архимандрита Ипполита, еще одно было послано митрополиту Ставропольскому и Владикавказскому Гедеону в Ставрополь, и спросил: «Кто из вас Наташа Багаева?»

Отец Ипполит писал ему: «Дорогой батюшка! Берем на себя смелость направить в Ваше распоряжение и под Ваше духовное окормление группу из четырех человек — три послушницы и одна инокиня… Старшей группы является послушница Наташа Багаева. Учитывая ее способности, образованность и решительный характер, сочетающийся с тактичностью и мягкостью в общении с людьми, можно порекомендовать ее на место скитоначальницы женского скита». Письмо датировано маем 2002 года.

— В Рыльске все оставалось по-прежнему. Отец Ипполит был умелым администратором и, всем желая лишь спасения, реализовывал на практике «систему сдержек и противовесов», разных по менталитету людей расставлял так, чтобы не ссорились, а укрепляли монастырь, каждый на своем месте. Я встречал и тех, которые на его любовь отвечали ненавистью, но и этим он находил применение. Об одном из таких батюшка сказал: «А знаешь, он благородным станет. Отец, в монастыре всякое бывает. И злость, и ненависть». — «Батюшка, — спрашивали его, — а что будет, если в нашем монастыре власть поменяется, нового настоятеля назначат?» — «Ну что, буду продолжать жить, как жил — потихоньку, и молиться буду потихоньку. Отец, не стремись к власти, делай хорошо свое дело. Но если тебе предложат власть или должность, не отказывайся от них».

Как-то раз иду с послушания, случайно сталкиваюсь с батюшкой, а он мне вдруг ни с того ни с сего: «Ну, ты же уедешь, когда я умру». В другой раз у себя в келье говорит: «Отец, вот я здесь собираю-собираю, а умру, и вы между собой все это будете делить… Разделиша ризы моя себе и об одежде моей меташа жребий. Так же?» Я было протестовал: «Нет, не будет этого!» Но так оно все и вышло.

Игуменья Нонна (Багаева):

— Помню, как в ту Пасху батюшка позвал всех, кого отправлял в Осетию, в свою келью. Он неожиданно развернулся ко мне, сложил руки и прошептал: «Благословите, матушка!» Ох, как же я растерялась, у меня четки из рук выпали, а сама кланяюсь ему до земли: «Батюшка, да что вы, это вы меня благословите!»

Перед отъездом в Алагир напоследок зашла в Никольский храм. Подумалось: «Когда еще сюда приеду?» Храм был пуст. Решила постоять возле батюшкиной стасидии и помолиться: «Что меня ждет, кто знает?» Вдруг дверь открылась, и батюшка подозвал к себе. Как он мог узнать, что я тут стою? Я ничего не могла сказать, ком к горлу подкатил, упала на колени перед ним и молчу. А он меня по голове гладит и говорит: «Ничего не бойся. Господь милостив!»

На этом мы расстались. Но в самое тяжелое, просто «кровавое» время становления я твердила, сколько было сил, даже не Иисусову молитву, а его прощальные слова: «Не бойся ничего. Господь милостив!»

…В Алагир мы впервые приехали поздно вечером. Шел бесконечный проливной дождь. Подъехали к дому, который должен был стать скитом. Темные окна, кое-где затянутые пленкой, везде какие-то стройматериалы… Думали, что придем в тепло, не столько в бытовое, сколько в человеческое. Только потом я поняла: чем дальше, тем труднее.

В Алагире начинать было очень тяжело. Недалеко от Владикавказа, в казачьей станице Архонской, нам предлагали землю, все условия, и народ там живет православный, просвещенный. Но старец был непреклонен, таким строгим я его вообще никогда не видела: «Алагир, я сказал. Алагир!»