Память возвращает нас в другие горы, Родопские, к иным вершинам, в южную Болгарию… Всего несколько осталось их — рыльских иноков. А можно и по-другому сказать, их уже восемь, совсем недавно не было ни одного. Но и тогда монастырь преподобного Иоанна оставался самим собой. Отец Теодосий вспоминает, как в те атеистические времена в обитель приехали мать с дочкой. У девочки были больные ноги, предстояла операция, на исход которой врачи смотрели без особой надежды, заговаривая об ампутации. Одна надежда была: преподобный Иоанн упросит Господа исцелить ребенка. В соборе мать припала к мощам Святого и в какой-то момент увидела, что девочка разговаривает с кем-то невидимым. Спросила, что происходит. «Я молилась, — ответила ей дочь, — а тут подошла какая-то тетя в красном платочке, с мальчиком, и он со мной заговорил».

Это были, конечно, Пресвятая Дева с Богомладенцем Христом.

— Так малыши между собой разговаривали, — умиленно поясняет отец Теодосий, — девочка сказала, что у нее болят колени, а мальчик показал раны на ладонях. От гвоздей. «Тебе больно, — сказал малыш, — мне тоже».

— Выздоровела девочка? — спрашиваем у отца Теодосия.

Он улыбается, смотрит на нас, как на очень наивных людей: ну конечно!

— Был другой случай, — продолжает монах. — За несколько дней до падения коммунистической власти бабушка Тодорка погасила в храме лампады после вечерней службы. Наутро в церковь вошел пожарный, а они горят. Начал ругаться, Тодорке, конечно, не поверил, что она все сделала, как положено. Вечером сам взялся тушить, пальцами фитили зажимал, пока остатки тепла не исчезали. Утром приходят люди: лампады горят. И на третий день все повторилось, и еще какое-то время потом продолжалось. Тут уж пожарный и сам понял, что не в бабушке Тодорке дело. Так закончилось безбожная эпоха в Болгарии.

То было не первое в истории страны гонение на христиан, и, боюсь, не последнее. При турках было еще хуже, чем при коммунистах. Во время беседы отец Теодосий помянул Крестовый лес. Рассказал, как одна паломница из Москвы хотела отнести туда икону Царя-мученика Николая Второго, но лес стоит на горе, подняться туда трудно. Изнемогла женщина, а ночью явился ей во сне Государь и утешил: «Ничего, не печалься, что не удалось взобраться. Труды твои оценены».

— Что за Крестовый лес? — спрашиваем у монаха.

— Есть такой у нас, в Болгарии. Когда турки разделили Крест Господень на три части, болгары попросили отдать им одну из них в оплату за какую-то свою работу. Басурмане обрадовались, что глупые христиане денег не просят, исполнили их просьбу. И повезли болгары святыню, но в том лесу, который потом назвали Крестовым, видят: нагоняют их конные. Это османы спохватились, какой-то их начальник узнал о том, что произошло, и выслал погоню. Болгары слезли с телеги и, хлестнув лошадь, заставили ее уйти, сами же остались. А когда турки спросили: «Где Крест?» — только руками развели. Ответили: «Не знаем». И верно, не знали, и по сей день неизвестно, где он. А на том месте, где видели его в последний раз, поставили другой крест, железный, весом в 33 килограмма. Турки потом его уничтожили и жестоко за это поплатились: кто-то из участников кощунства с ума сошел, кто-то погиб. Лишь один из них остался невредим, уверовав, он стал православным и семью свою крестил.

После того прошло много времени. И однажды, это было в ХХ веке, блаженный Иордан, которого в Болгарии почитают пророком, сказал царю Борису: «Лошадь и Крест никуда не исчезли, а в подземной церкви ждут своего часа. А вместо прежнего железного креста нужно поставить новый, весом в 333 килограмма». Царь внял этому совету. Когда же объявится святыня? Бог знает. Верно, в последние времена, когда турки вновь попытаются захватить Болгарию. И блаженный Иордан, и другие старцы предсказывали, что будет второе нашествие магометан и что крови будет по колено. Но не только треть Креста Господня явится в те дни. В Крестовом лесу был некогда монастырь, где подвизались триста иноков. Турки напали, всем отрубили головы. Говорят, однако, что незримые для мира монахи-мученики продолжают пребывать в своей обветшавшей обители. Есть обетование, что однажды они станут видимы.