Род Халиных издавна жил небогато, неброско (как вспоминали родственники, «была у них в Субботино хатка с глиняным полом»), и так, промыслительно, эта большая боголюбивая семья избежала ужасов «раскулачивания». Хозяйство в основном лежало на матери, Евдокии Николаевне (в девичестве Тарасовой, 1883–1971). Отец, Иван Константинович (1884–1970) много болел. Младший сын унаследовал отличное здоровье матери, женщины-труженицы. Только перед смертью Евдокия Николаевна пожаловалась родным: «Как сердце болит! Я раньше-то и не знала, где это сердце находится». По традиции русской деревни, в семье росло много детей.

— Нас было восемь человек детей, я — самый последний, четыре сестры и четыре брата… Я учился в сельской школе в Субботино, до войны окончил пять классов, а после войны ходил в другую школу, в Старом Лещине. Потом шесть месяцев учился в Харькове в ремесленном и в армию пошел. Служил в зенитной артиллерии на Западной Украине сержантом, командиром пулеметного отделения. Три года прослужил, и такие все рядом люди были хорошие, жили дружно, все — братья, да-да, как братья родные. Я их и сейчас вспоминаю…

О себе старец рассказывает скупо, о трудностях не говорит совсем, но с каким радушием вспоминает он армейское братство, казалось бы, оставшееся навсегда в давно минувшем. Редкая чуткость сердца!

Отец и мать его умерли, когда отец Ипполит уже был на Афоне. Евдокии Николаевне приснился вещий сон: «В колодезь я увалилась!» Их дом ограбили какие-то «отморозки», забрали и священнический крест, и личные вещи батюшки. Бабушка Доня — так любезно звали Евдокию Николаевну односельчане — после этого вскоре и померла. Когда родители умирали, отец Ипполит несколько дней молился о них в алтаре одного из афонских храмов. Раньше, когда приезжал домой уже в постриге, в рясе, мать недоумевала: «И чего это ты, сынок, в юбке ходишь?» Но отец Ипполит, хотя и любил отца и мать слезно (плакал, когда вспоминал о них), своего духовного звания ни от них, ни от кого другого не скрывал.

— Когда в войну разрушили субботинскую школу, Сергей ходил на уроки к нам, в Старый Лещин, я его помню… Его мама, Евдокия Николаевна, была очень радушная женщина, и вообще вся семья их какая-то необыкновенная. Поверьте, говорю так вовсе не потому, что я их родственница, все это замечали. Такое гостеприимство, такую искренность и доброту редко встретишь. Однажды зимой я пришла к ним, а мороз стоял такой, что у меня сапоги примерзали к ногам, а бабушка Доня меня отогрела, утешила, накормила. Каждое ее слово, любая мелочь в их доме вызывали какую-то особенную радость, почти умиление… Потом, в начале шестидесятых, отец Ипполит приезжал к нам из Псково-Печерского монастыря. Ему не дали отдохнуть, собралась полная хата людей, все с вопросами — расспрашивали его, кто о чем. Я тут же стала крестной мамой двух здоровенных парней, которых батюшка прямо в хате взял, да и покрестил. Им не хватало кумы, я стала отказываться, какое там… благословил — и все тут. Он так по-доброму смотрел, такая теплота открывалась в нем, что отказаться было просто невозможно. Многих крестил и в нашем селе, и в Субботино. Ему все радовались, как родному. Подходили даже подергать его за бороду — искренне не верили, что она настоящая. Он привозил с собой и присылал в село Евангелия, акафистники, жития святых, иконочки — помню из его рук «Утоли моя печали». — «Дай тебе Бог терпения!» — сказал он мне. Моя мама потом лежала, не поднимаясь, четыре года, а я ухаживала за ней. Он предвидел ее болезнь. Не только меня он учил терпению, да ну что мы тогда понимали!.. Помню, как он попросил: «Дай хлеба и воды», — а я ему на стол яичницу на сале. Потом узнала, что шел пост…

Его двоюродная сестра Анна Ивановна Вялых (Царствие ей Небесное!) провожала дядю Сережу на Афон, только она поначалу знала, куда он едет, а больше никто не знал, и она не говорила никому!

Восемнадцать лет молчала, хранила какую-то тайну, которую он доверил ей.

— Он часто приезжал в Субботино и раньше, и когда уже жил в Рыльске. Я ж его ровесница, мы с детства с ним дружили. Незадолго до смерти приехал, подошел к нам, старухам: «Розы, ну, давайте ж нашу, молодежную». Я в молодости на балалайке играла плохо, а он мне пел, и как хорошо пел! Тогда уж у меня-то рос ребенок-инвалид, вот и бренчала я на балалайке, а он приходил меня утешить. Вся семья у них была божественная, святая. А Сережа — такой жизнерадостный и веселый! Но тоже странный. После танцев — все по девкам, а он к себе в хату, в амбарчик с зерном, и до утра книги читал. Днем дороги укладывал, лес заготавливал, чтоб строилось село. Работали от зари до зари. Читал он много, давал книжки односельчанам. У меня до сих пор в хате лежит книжка «королевского печатания» (дореволюционного издания — авт.), которую он подарил, дюже толстая, в ней вся служба… А он в раю. В раю его душечка. У меня на газете его фотография, в хате по-над кроватью висит. Всякий день его вспоминаю, а уж сколько лет прошло!..

В сельских хатах мироточат фотографии архимандрита Ипполита. Наверное, это «Сережа» так привлекает к Богу людей.

— У нас вся семья была верующая, у меня в роду монахи, священники, дядя мой, протоиерей Михаил, служил недалеко, в Орлянке. На Афоне я вспоминал свою мать и плакал. Помню такие слова. Приходит сын-солдат к старушке, а мать ему: «Ну посиди, сынок!.. А я-то что сижу — надо же самовар тебе ставить, надо на стол подавать». Такие слова!.. Еще сейчас вот вспомнил, из шестого класса: «Старушка-мать ждет сына с битвы». Глубокие слова, очень трогательно. Представьте, я и сам служил в армии, приедешь к матери на побывку, а она встречает, плачет. Матерям нашим нет цены. А мы матерей не любим… родителей не ценим. В армии, бывало, завернешься в одеяло, вспомнишь дом, прочтешь про себя «Отче наш». И так ложишься спать.

— Ваши родные рассказывали, что у вас с юных лет под кроватью стоял чемодан с духовными книгами. Что вы читали?

— Да, Библия была, и та неполная. И вот ее читал. Потому что интересно было. Вы читали книгу Сирах? Так там из жизни все, я прямо зачитывался. Прекрасная книга.

— Когда к вам пришло желание уйти в монастырь?

— Я всегда этим интересовался. У меня же родня духовная, они молились, я даже завидовал им. Однажды мы шли из школы, и священник ехал из села. И завязла его повозка в грязи, он ругается, а мне интересно. Мы, ребята малые, частушки пели, про попов. А самому так хотелось быть батюшкой. Кого любишь, того и судишь. Господь меня призывал. Господь призывает Своих.

— А как ваши родители отнеслись к вашему желанию уйти в Глинскую пустынь?

— Я помню, они сказали: «Сынок, мы жизнь прожили, а ты выбирай, как тебе жить». И благословили.

Сергей хотел уйти в монастырь еще до службы в армии, но тогда родители удержали его, они уже были в возрасте, и младший сын был опорой их старости.

Родной дядя Сережи Халина (в народе его звали Чеботухиным, «по двору») неплохо играл на скрипке, его сын, двоюродный брат Сергея — на аккордеоне, а отец, Иван Константинович, — на гармошке. Сам батюшка Ипполит на вопрос, умеет ли он играть на каком-нибудь инструменте, отвечал отрицательно. Его душа с малых лет тянулась к иному. После клуба он шел домой, запирался в сарайчике, во дворе, где стояли его иконы, возжигал перед ними лампадку и подолгу тихо молился. Его дразнили монахом, в шутку, конечно, кричали вдогонку: «Монах пошел, монах…» — «Душа чего-то искала. Душа была неудовлетворенная», — вспоминал старец. При этой жажде духовной он очень легко общался с людьми, а особенно, с самых ранних лет — с убогими, нищими, странниками и калеками. В послевоенное время их было особенно много.

Личная жизнь Сергея Халина не сложилась. «Вот, матушка, как мы не понимаем души людей, — как бы вскользь заметил архимандрит Ипполит в разговоре с одной из духовных чад, настоятельницей монастыря. — Я очень любил одну девушку…» В другой беседе старец скажет так: «В деревне мы, мальчишки, обсуждали девочек. Я и говорю всем: не буду жениться, стану монахом. Тогда Господь услышал мои слова и удостоил меня монашества». Потом повторил, по-видимому, говоря не только о себе: «Мы не достойны, мы — удостоены». Рассказывали и о том, что в юности, немало претерпев, он дал Богу обет уйти из мира.

Испытания будущего подвижника следовали одно за другим. На войне погибли старшие братья Павел и Николай. В конце сороковых внезапно умер близкий и по рождению, и по духу брат Михаил, который был старше Сергея всего на год. Молодой человек глубоко пережил первую невосполнимую утрату. Но не замкнулся, не возроптал. Он вообще имел очень ровный и жизнерадостный нрав. «Я был веселый, — вспоминал он о себе, — танцевал, пел в клубе. Как все в компании. Петь любил, мне всегда говорили: «Ну, Сережа, запевай». Выпьем немножко и песни поем. Я мало пил, редко. Просто для веселья в кругу товарищей. Раньше был совсем другой мир — скромный, дружный, а теперь… Мои ровесники по пять лет дружили, помню Машку с Колькой, а сейчас день-ночь — и уже ребенок, так-то…»

В то же время, вскоре после войны, трагически погиб сын самой старшей из сестер в семье Халиных, Натальи. Звали его Иваном, он был ровесником Сережи. Юношей соединяла крепкая дружба. Ваня взорвался на мине, собирая осколки снарядов и гильзы — мальчишеские трофеи войны. Скончался на месте, почти мгновенно.

Через год после смерти брата Михаила умерла сестра Мария, оставив сиротами четверых детей. Забота о них легла на плечи родных. Тонко чувствующий, глубоко религиозный, Сережа не мог не призадуматься всерьез о скоротечности и зыбкости людской жизни и о пределах земной безысходности. «Помни последняя твоя…»

Жизнь протекала в заботах о хлебе насущном. Тяжелейший крестьянский труд, полуголодные военные и послевоенные годы. В средней полосе пекли оладьи из мерзлой картошки, разбавляли водой молоко, ели и одуванчики, и крапиву. «Не знаю, как и выжили-то, — вымучились», — вспоминала то хмурое время пожилая односельчанка батюшки. Старец Ипполит рассказывал, как в войну он, совсем мальчик, носил ведро с молоком (в хозяйстве держали корову-кормилицу) от дома до железной дороги. Шел осторожно, чтобы не расплескать ведро, двенадцать километров (!) в любую погоду и продавал молоко на станции. Так семья зарабатывала на жизнь. В СССР подобный «бизнес» назывался спекуляцией, поэтому заниматься им было опасно. Запрещалась также — без спецразрешения — заготовка дров. Государству было «наплевать» на то, растопит печь мужик морозной ночью или замерзнет с малолетними детьми. Сергей вместе с родными по ночам (чтоб не схватили «стражи законности») пилил в лесу сухостой. За ночь приходилось сжигать в печке все, чтобы не оставлять следов: «стражи» могли без ордера обыскать любой дом и без суда сотворить всякое беззаконие. Следующей ночью — снова в лес. Наверное, уже тогда он научился спать урывками.

И вот это-то время, когда жили «дружно и весело», старец будет потом вспоминать как самое светлое в своей жизни, однажды он даже споет о нем:

…Аккуратным, ровным почерком написанная автобиография:

«Я, Халин Сергей Иванович, родился 27 апреля 1928 года в селе Субботино Солнцевского района Курской области в семье крестьянина. Отец мой — Иван Константинович, мать — Евдокия Николаевна, православные христиане. В 1945 году я окончил семь классов неполной средней школы на родине. По окончании школы трудился рабочим по ремонту шоссейных дорог в дорожном отделе. В 1948 году был призван в ряды советской армии. Демобилизовался в 1951 году и стал трудиться на той же работе по ремонту дорог до 1 августа 1957 года.

Получив святое крещение сразу же после своего рождения на родине, в храме иконы Божьей Матери Казанской, я не забывал и о делах спасения своей души. Посещал я храм Божий, и Господь укреплял в моей душе любовь к Святой Церкви, к чтению Священного Писания и житий святых, прочитывая которые, я стал искать и лучших условий для спасения своей души. С этой целью я и поступил 1 августа 1957 года послушником в Глинскую пустынь, где два месяца трудился на разных монастырских послушаниях, а затем четыре месяца нес святое послушание помощника пекаря в пекарне.

Но в Глинской пустыни мне было отказано в прописке. Не имея возможности продолжать начатый мною путь иноческой жизни в святой обители Глинской, я переехал в Псково-Печерскую обитель, имея решительное стремление продолжить свою жизнь по монастырскому уставу в условиях монастырской жизни.

Все время своей жизни я был холост… Судим не был и никаким взысканиям не подвергался. Родственников за границей не имею.

Февраля 4-го дня 1958 года. Халин».

Чем-то все-таки не угодил смиренный послушник Глинской пустыни сильным мира сего. Хоть не имел он «родственников за границей», не дали ему прописаться в монастыре. А без прописки в то время нельзя было никак. Непрописанные жили «вне закона» и подвергались репрессиям. Тоталитарная советская система угнетала человеческую свободу, гонения на Церковь воздвигались с новой силой. Была разогнана Глинская… Эта трагедия произошла в середине двадцатого века, в то время, когда Глинская пустынь переживала расцвет монашеской жизни. Об этом написаны книги. Глинские монахи, подобно древним отшельникам, ходили по водам, творили евангельские чудеса. В этот момент и пришел в Глинскую пустынь Сергей Иванович Халин…

Здесь он вступил на монашеский путь и как личную боль перенес жестокую расправу над монастырем. В Глинской обители он успел «напитаться» духом благодатного старчества. Не имея, строго говоря, духовного отца, он руководствовался церковным преданием и Святым Духом, который почил на великих подвижниках. Много лет спустя архимандрит Ипполит с умилением в голосе произнесет их имена: «Владыка Зиновий, отец Серафим Амелин, Серафим Романцов, Иоанн Маслов, старец Андроник…» И добавит: «Глинская пустынь — звезда России». Схиархимандрит Андроник (Лукаш) неотступно молился над молодым послушником Сергием о его исцелении от смертельно опасной болезни, крупозного воспаления легких.

Умиравшему послушнику уже сделали гроб, но Господь сохранил его жизнь по молитвам старцев. Три дня он провел между жизнью и смертью и… умер для мира. В трагедиях открывается недоступное, то, что никак «не вмещается» в человека, пока он живет повседневностью.

«Батюшка, когда вы умрете, кто же после вас будет старцем?» — спросил послушник духовника. «Да ты и будешь», — ответил Сергею отец Андроник, приоткрывая тайны бессмертия.

Всю жизнь отец Ипполит особенно тонко чувствовал молитвенную поддержку отца Андроника и, когда представилась возможность, попросил привезти ему землю из Грузии, с могилки почившего там глинского монаха.

У глинских старцев Сергей Иванович Халин просил благословение на поступление в духовную семинарию. Ему ответили однозначно: «Здесь тебе и семинария, и академия. Оставайся в монастыре». В святой обители он постигал искусство борьбы с человеческими страстями, силу которых способен познать только тот, кто вступил в беспощадную схватку с поврежденной грехом природой своего естества, кто познал свою немощь, горькую боль неизбежных до времени поражений и сладость победы духа над плотью…

Отец Ипполит любил повторять: «Царство Божие нудится, и нудницы восхищают его». Да, оно усилием берется. Однажды, в ответ на предложение выкорчевать бульдозером корни столетних дубов под посадки в монастыре, он ответил предельно конкретно: «Царствие Небесное лопатой зарабатывается».

Незадолго до того, как Сережа Халин решил отправиться в Глинскую пустынь, ему явился сам великий Угодник Божий Святитель Николай. Укрепляя решимость молодого человека, которому шел тридцатый год от рождения, стать на путь служения Церкви Христовой, Архиепископ Мир Ликийских приветствовал его словами: «Вера будет всегда!»

«Вера будет всегда!» Неземное пророчество прозвучало для двадцатидевятилетнего крестьянина, пережившего сталинскую коллективизацию родного села и беспощадное подавление веры в народе. Старый русский мир уходил из жизни достойно, без криков и без проклятий убийцам. Эта мученическая смерть вдохновила новых воинов Христовых, исполненных духовного мужества следовать за Христом на Голгофу, до крови. «Мы — христиане, и мы должны подражать Христу», — говорил отец Ипполит. В жестоком апокалиптическом времени явление Святителя Николая можно расценивать как призыв молодого христианина в воинствующую Церковь, дабы не «оскудела любовь многих». Чтобы в конце пути он, вслед за апостолом Павлом, мог повторить: «Я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни грядущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:38–39).