Шел 1978 год. На Афон пришла телеграмма из СССР, известившая о внезапной смерти председателя Отдела внешних церковных сношений митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима. Игумен Авель воспринял скорбную весть как промысел Божий.

— Думал, что не попаду на похороны друга. Когда хотел на время уехать в Россию, на церковные торжества по случаю 60-летия восстановления патриаршества, греческие власти затянули оформление документов, и я не поехал, потому что опаздывал. Ночью я совершил последнюю на Афоне, как оказалось потом, литургию и начал служить панихиду по новопреставленному владыке Никодиму. В храм внезапно вбежал дежурный: «Батюшка Авель, вас к телефону». Советское консульство в Салониках известило, что мои документы на выезд готовы. Я подумал: «Вот чудо! На торжества не дали, а на похороны — я и не просил…» Чувствовал себя очень плохо, думал, увижу гроб друга — не вынесу похорон, сердце не выдержит. Он мне — как брат родной был. На прощание собрал братию: «Уезжаю, отцы… Все мое желание — быть здесь и умереть бы здесь, но на все воля Божья, и мы в Его руках. Вместо себя оставляю отца Иеремию. Он архимандрит, хороший, серьезный батюшка. Вы — мои послушники, повинуйтесь ему, как мне. А уж там, как Господь управит».

И уехал.

«Старцы не возвращаются», — через много лет улыбнется архимандрит Ипполит. Бог знает, почему он так сказал. Напитавшись афонским духом, один за другим покидали Святую Гору отцы Авель, Ипполит, дважды уезжал старец Илий. Каковы бы ни были причины, думается, что в России отцы тоже были нужны.

— Отец Ипполит уехал внезапно, о причинах своего отъезда ничего не говорил, — с грустью посмотрел на нас афонский иеромонах Мартиниан. — А я к нему в Рыльск собирался приехать, когда в отпуске был в России, да так и не решился, и не поговорил с ним. На Афоне мы ведь разговаривали мало, он молитвенник был.

— Э-э, отец Ипполит, взял да и помер, даже «до свидания» не сказал, — вздыхал отец Гавриил, пожилой насельник Пантелеимоновского. — Мы с ним дружили. В монастыре все — как братья. Как не дружить? Раньше лопатами землю копали — техники не было. После работы поставили угощение, сели ужинать — как в раю!.. Господи, помилуй нас, грешных! Искушений много, скорбей много, но — слава Богу! — все это на Афоне.

В молодости отец Гавриил много лет молился Николаю Чудотворцу, прежде чем оказался на Святой Горе. «Ну, собирай чемоданы, поехали», — позвал в далекий путь Святитель Николай.

Родом он из Молдавии. Служил и в Троице-Сергиевой Лавре, и в Иерусалиме.

— Всяк человек ложь!.. Эй, Ипполит, давай поспорим, а потом помиримся и будем вместе пить вино! — четки в руке отца Гавриила задвигались быстро. — Десять лет мы прожили вместе. Бог его прости! Хорошо, что вы дали мне землю с его могилы… Они держали наш монастырь — он и отец Авель. Один иеродиакон у нас разрушал монастырь, его потом парализовало. Продавал все, что можно было продать. А отец Ипполит воевал с ним, не давал продавать лес и мрамор, остававшийся еще с языческих времен. Эх, Ипполит, Ипполит, отзовись.

В своей келье над морем восьмидесятишестилетний отец Иннокентий (Дудкин, † 2006) принял нас, курян, как своих:

— Ипполит — мой земляк из-под Курска, дрова возили вместе. Я механик-водитель, меня сюда пригласили как специалиста. Всю войну прошел, брал Кенигсберг. А рос-то без отца. С детских лет любил правду, и она привела меня к вере. В армии молился, а самогонки и грамма не пил и не пью ничего до сих пор. В армии меня этим замучили… С духовным миром познакомился во Владимире, просто молился в храме. Оттуда — в Загорск, потом — в Печеры. В Псковских Печерах прожил 10 лет. На Афоне — с 1982 года.

Меня предупредили, что здесь — Мать Игуменья, и я побоялся не ехать к Ней. Вот Она! — престарелый монах с трепетом посмотрел на икону, — думал, что поеду к Ней на три года, а оказалось, что навсегда.

С Ипполитом вели простые, насущные разговоры, тут только храни и исполняй Божьи заповеди; здесь никакой «косметики» не нужно. Раньше дрова возили, стены ободранные были, а теперь — как в кафе, все на кнопочках. В пост одна лишь трапеза была, супчик и какая-то картошечка, а сейчас и рыбку подают.

Друг отца Ипполита, отец Досифей, помню, весь блестел от мазута, так ему из Франции мыло присылали (думали, что мыться нечем), он очень странноприимным был.

Разговоры у нас были жизненные: о сегодняшнем, «на потребу едином», о политике с ним не болтали. Как у плотника Яшки гвозди: один гвоздик в стенку под иконку, а другой — в отхожее место. Так и мы. Я семь лет туалеты чистил вместе с Мартинианом. А потом на пекарне хлеб пек. И знаешь, просто жили: пожрали-попили — и слава Богу! Не до болтовни было. А отец Ипполит служил, и как красиво служил! Прозорливый старец. Я-то на «Мицубиси» мог ездить хоть с завязанными глазами, а он придет ко мне, бывало: «Эх, давай, поехали, поехали…» Балагур был, веселый, общительный. Но уж это он таким, говорят, стал в последние годы здесь, на Афоне.

…Почему у нас византийское время? Да потому, что наша молитва прямо идет к престолу Божию, а в России ее ангелы возносят…

Византийское прямо идет!

Отец Ипполит помогал людям тайком, чтобы слава не разлеталась. Я часто его возил, когда уж он был большим человеком. Лицо монастыря. Кому торговать, кому воровать, а кому трудиться — это все он решал.

Куда я его только не возил! И на Карею, и в Дафни, и по монастырям. Раньше-то он все пешком ходил… А скажите, молятся хоть на могилах воинов, павших на Курской дуге? Я о них каждый день молюсь. Курск, Мценск, Белгород, Орел, Колпна, Касторное, Обоянь… Они там самогонку пьют, а я тут молюсь за них… Вот такая, брат, шабутиловка. Знаешь, Россию мучают, как кролика в клетке. Жидомасоны. Но революция марксов-энгельсов-лениных в России все-таки сдохла. Господи, слава Тебе!

Весь Афон сотрясся, когда его облетела весть, что русскими монахами утрачен Андреевский скит, древнейшая русская святыня. В 1971 году почил последний монах старой братии скита отец Сампсон. Один из вновь прибывших из России насельников не справился с управлением скитом, и греки объявили Андреевский принадлежащим монастырю Ватопед. Это трагедия (без преувеличения) всеславянская: в скиту, по территории и размерам вполне сравнимом со Свято-Пантелеимоновским монастырем, хранится глава апостола Андрея Первозванного, другие величайшие святыни.

Иеромонах Ипполит с братией делали все возможное для возвращения скита Пантелеимоновскому монастырю.

— Отец Ипполит много общался с греками и тонко понимал их нрав. У него было желание возродить Андреевский скит. Он пришел ко мне, к другим братьям: «Давайте вместе напишем прошение в Ватопедский монастырь». Мы обдумали, написали такую бумагу, перевели ее на греческий и отправились в Ватопед.

— В начале восьмидесятых годов в Ватопеде умирал проигумен, грек. Андреевский тогда уже забрали греки. И вот он, умирая, кричал: «Андреевский — это русский скит, отдайте его русским!» Не мог умирать. Ему было тяжело. Но умер. И Ватопед исполнил предсмертную волю своего проигумена…

— Когда пришли, начальство Ватопеда нам сказало: «Ладно, мы не против, только дайте человек десять для поселения в скиту. Если хотя бы столько насельников будет — занимайте скит!» Отец Ипполит доложил о реакции греков игумену Иеремии, но тот… не предпринял никаких шагов для возрождения Андреевского скита.

Игумена Иеремию (Алехина) надо понять. Согласно официальным данным, в конце семидесятых годов в Свято-Пантелеимоновском монастыре проживало… около тридцати монахов. Для огромной обители, способной вместить тысячи насельников, — очень немного. Но если в 1979 году по списку в обители числилось 27 человек братии, то уже в 1981 году их оставалось только 22. Известный греческий богослов, профессор, друг русского монашества Антоний Тахиаос так писал о Свято-Пантелеимоновской обители в 1980 году: «Духовное состояние монастыря все к худшему идет, и один Бог знает, что будет дальше. Вместо того, чтобы быть цветущим, особенно после приезда новых монахов, из-за недостатка духовного руководства монастырь углубляется в дряхлость. Прошло уже более тридцати лет, как я бываю в монастыре, а подобного нынешнему духовного упадка не помню».

Пройдет время, и все образуется. Великомученик Пантелеимон не оставит свой монастырь. Но тогда настал час испытания, час самоотвержения и новой борьбы за Русский Афон.

— Вспоминаю всех — и живых, и усопших, — говорил игумен Авель, всматриваясь в даль заснеженных рязанских просторов. — Года три только, как я обрел покой. А то ведь каждую ночь просыпался в слезах: все я будто бы на Афоне, все ищу свою келью, в которой старец Илиан благословил мне жить… Идем по тропинке, беседуем вместе со старцем Иеремией, с нами отец Ипполит… Я уж больше ведь на Афоне не был. Ах, Ипполит, Ипполит… он уж в раю. А люди-то, люди, как они льнули к нему! Он умел создать вокруг себя такую атмосферу, что всем становилось и легко, и весело рядом с ним!

Он приезжал ко мне в Иоанно-Богословский монастырь, когда стал настоятелем Свято-Николаевского монастыря в Рыльске, и делился радостью: «Я там у себя на родине». Ни словом не обмолвился ни о чем недобром, как это всегда было свойственно ему. Я предложил ему остаться у меня, в обители Иоанна Богослова. Он ответил: «Может быть, я и приеду. Мне всегда было легко под твоим крылышком». Но так и не вернулся.

Среди афонских насельников бытуют разные, но в общем-то схожие мнения об отъезде отца Ипполита.

— Старые традиции переменялись, он и уехал с Афона.

— Свято-Пантелеимоновский монастырь отказался послать людей в Андреевский скит. А отец Ипполит хотел в Андреевский, у него желание было. Но он увидел, что в Соборе старцев идут споры об Андреевском ските, и решил уехать. И уехал в Россию. Может быть, от этой скорби и уехал.

— Почему уехал отец Ипполит? От скорби. Приехало много новых насельников из России, которые стали устанавливать новые порядки, новые уставы службы. Он этого не хотел.

Сам архимандрит Ипполит по этому вопросу высказался однозначно: «Молодые приехали, и старцев слушаться не стали».

На волжских берегах, в Чебоксарах, в храме Взыскания погибших, о жизни на Афоне рассказал игумен Виталий (Гришин). В Русском-на-Афоне монастыре он одно время был трапезарем. Отец Виталий вспомнил, как однажды иеромонах Ипполит возмутился духом, что было ему совершенно не свойственно. Никто за ним такого не замечал ни прежде, ни потом. Игумен Иеремия распорядился закрыть ворота монастырской трапезной, согласно графику ее работы. В этот момент в монастыре находилось немало паломников, не успевших поесть с дороги. Отец Ипполит тотчас возразил игумену: «Пусть люди придут, покушают. Как так, ведь надо же людей кормить!»

В служении ближнему, в том, что «брат мой — это моя жизнь», а не в букве устава, отец Ипполит видел смысл своей жизни, своего сораспятия со Христом.

При этом, по свидетельству отца Виталия, иеромонах Ипполит больше всего на свете почитал и искренне любил традиции афонского монашества.

— Он был тихий, скромный молитвенничек. Уединение любил. Ходил, наклонив голову. Но мог и пошутить, вообще, по-компанейски вел себя с теми, кто был приветлив с ним. Разговаривал мало: «Здравствуй!» и «До свидания» — вот и все, что он говорил. Отец Ипполит сам просился в Андреевский скит, сожалел об этой невосполнимой потере, но игумен Иеремия сказал ему: «Нет».

Отец Ипполит уехал в Москву возрождать в советской столице подворье Свято-Пантелеимоновского монастыря, так решил Совет старцев. Но в тот год открыть подворье не удалось. В ответ на афонский запрос мы получили известие о том, что он — в Псковских Печерах.

— Я думаю, что он уехал от скорбей. Я спросил, где он, и мне ответили, что в России. Думаю, что в Свято-Пантелеимоновском монастыре было сложное время. Менялись игумены…

— Конечно, он хотел, чтобы порядка было больше в Свято-Пантелеимоновском монастыре. С Афона мы уехали вместе, отец Ипполит и я, обратно в Россию. Я не думал, что он уезжает насовсем. Вскоре нам предстояло возвратиться на Святую Гору, но отец Ипполит этому воспротивился. Он не хотел возвращаться. А я не предполагал оставаться в СССР.

В 1985 году отец Илий вернулся на Афон один.

«Долго я еще жил в России греком», — улыбался отец Ипполит, вспоминая коллизии в паспортно-визовых службах.

— Я всегда говорил отцу Ипполиту о своем желании быть на Афоне и, может быть, упокоиться там. А он отвечал мне: «Дух сейчас не тот». Официальная Церковь — новостильники — «выдавливают» русских несмотря на то, что многие афонские греческие монастыри и протат Святой Горы видят в русских образец подвижничества.

…Они покидали Афон после многих лет подвига. Великого подвига, увенчавшегося спасением Русского Афона и творческим продолжением самых древних традиций афонского старчества. Они не только выжили и победили в тех условиях, в которых не побеждает никто. Они создали будущее. Ни больше, ни меньше.

…Придет день, и мы победим. Что должно в нас измениться для этого? Быть может, страдания, очищая, готовят нас к тому дню, когда мы вернем плененную столицу православия, Город Святых, царственный Константинополь, нашим братьям по вере — учителям, освободившим некогда Русь от рабства дьявола, — православным грекам. Немало лет назад один из архимандритов Троице-Сергиевой Лавры обронил, что русские танкисты будут петь тропари в Константинополе. Едва ли старец поделился «грезами» о каком-нибудь удачном набеге на Стамбул. Речь, скорее всего, шла о том, что нас ожидают события, характер и размах которых едва ли кто в силах вообразить.