Насколько стыдливы женщины, в первую очередь определяют мужчины, глядящие на них. Как же ведут себя женщины, когда остаются одни? Об этом трудно судить, потому что подавляющее большинство суждений о стыдливости высказано мужчинами. При этом мужчины рассказывают о сборищах женщин самые невероятные вещи, которые не столько соответствуют реальности, сколько говорят о мужских мыслях и фантазиях.

Ювенал в IV книге «Сатир» дает волю воображению и описывает оргии женщин на празднике «Доброй Богини». Они, как ему кажется, мучимы «сладострастным зудом», который ввергает их в стихию ненасытного желания. «Такова женщина-самка в ее подлинном обличье» (tum femina simplex), — пишет он. Лишь мужской взгляд обязывает женщину быть стыдливой, а когда мужчины не смотрят на нее, она возвращается к своей сути. Она похотлива сверх всякой меры, во всяком случае, мужчины считают ее именно такой. «О, как слаб наш пол», — жалуется Лисистрата. «Женщине трудно заснуть, если ее не погладит мужской член», — отвечает Лампио. Не будем забывать, что комедию с этими словами сочинил Аристофан и это его, мужская, точка зрения. Для мужчин женская стыдливость — это узда, которая не позволяет ей предаться похоти, свойственной ее полу. Однако существовали еще и повседневные бытовые ситуации, где нагота никак не связывалась ни со стыдливостью, ни с бесстыдством.

В общественных банях, как и во время купания в реке, женщины, естественно, обнажались. Плутарх в «Похвальных деяниях женщин» (гл. XII, § 25А) рассказывает, как поступили молодые римлянки, взятые в плен Порсеной при Тарквинии Великолепном. Они сказали, что хотят пойти искупаться на реку, отошли от лагеря, повязали туники на головы и переплыли реку. Они подверглись большой опасности, но все-таки доплыли до лагеря римлян. Афиней Навкратий приводит другой пример из греческой истории, который от противного также подтверждает, что при купании было принято прилюдно обнажаться. Знаменитая куртизанка Фриния была некрасива лицом, но прекрасна телом. Ее нечасто можно было увидеть обнаженной. Во время Элевсинских собраний и праздников Посейдона женщины должны были купаться в море на глазах у всех греков. Фриния при этом сбрасывала только плащ и распускала волосы, может быть, для того, чтобы прикрыть ими тело. Если бы подобная стыдливость была обычным делом, она не удивила бы тех женщин, что купались вместе с ней.

У нас почти нет сведений о том, что происходило в тех местах, куда не пускали мужчин. Можно опираться только на домыслы и мифологические сюжеты. Историй о том, что произошло, когда кто-то застиг бога во время купания, почти нет, но есть множество рассказов о тех, кто застиг во время купания богиню. (Вряд ли это означает, что боги мылись реже, чем богини.) Артемида превратила Актеона в оленя за то, что он случайно увидел ее обнаженной, и на него набросилась и растерзала свора его собственных охотничьих собак. Тиресий был ослеплен в наказание за то, что увидел, как купаются его мать Харикло и богиня Афина. Эриманф ослеп после того, как подглядел за Афродитой, одевающейся после любовного свидания с Адонисом. О чем все эти истории, о женской стыдливости? Может быть. Вспомним к тому же, что в «Гимнах» Каллимаха (V, ст.27; 53–54; 99-102) женщины краснеют, омывая Палладу. Дюер понял все эти истории именно как свидетельства особой стыдливости и увидел в них подтверждение тому, что видеть женский лобок было категорически запрещено. (Правда, в другом месте он пишет, что, в силу того же запрета, женщины никогда не купались совсем обнаженными и прикрывали низ живота. Мне видится здесь некоторое противоречие.) Но у Каллимаха речь идет совсем о другом. Кара, наложенная на Тиресия, вовсе не месть оскорбленной женщины. «Афина не боялась вызвать вожделенье у ребенка». Дело в том, что она была застигнута не за женским, а за мужским занятием. Возможно, именно поэтому и краснели от смущения ее служанки: Афина смывала с себя грязь и пыль после битвы и натиралась маслом как воин, как Кастор или Геркулес. Пресловутое табу на обнаженный лобок касается не всех женщин, а только богини-воительницы: «Кто увидит обнаженной Палладу, хранящую город, тот взглянет на Аргос в последний раз». И в конце концов, этот запрет оказывается не связан не только со стыдливостью, но даже с женщинами: «Древний закон Хроноса гласит: тот смертный, кто увидит кого-либо из бессмертных против его воли, поплатится тяжкой карой».

Таким образом, запрещено видеть не наготу, а богиню. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о печальной участи тех женщин, что видели богов в их блеске и великолепии. Зевс испепелил Семелу, а Эрот изгнал Психею. С другой стороны, боги бывают оскорблены, когда в их храмах происходят любовные игры. Так был наказан Лаокоон, когда сошелся со своей женой в храме Аполлона, и Медуза, изнасилованная Посейдоном в храме Афины. Но и здесь предметом запрета является не сам акт, а место его свершения. Это один из видов того, что я называю «священной стыдливостью». Здесь не надо искать ни универсального запрета на наготу, ни аналога современным представлениям о благопристойности.

Сочетание религиозного запрета и стыдливого жеста можно увидеть в статуе «Венера стыдливая» «Venus pudica», которая стала самым знаменитым символом женской стыдливости. Эта статуя изображает богиню, которая, чуть наклонившись вперед, прикрывает одной рукой низ живота, а другой — груди. Подобный жест показался бы нелепым при изображении Аполлона или Вакха, у которых, наоборот, выставляются напоказ соблазнительные мужские достоинства.

Эта статуя Афродиты была изваяна Праксителем Книдским, но оригинальное произведение до нас не дошло. Существует, однако, 39 ее античных копий. Они выдают некоторое замешательство, которое испытывал средиземноморский античный мир перед изображением обнаженной богини. Афродита — единственная, кого изображали без покрова, но и при этом скульпторы стремились добавить к изваянию что-то, что объясняло бы, почему богиня — голая. Это, как правило, были какие-либо принадлежности для купания: урна с водой, полотенце в руках, дельфин. На лице у богини видно удивление. Со времен Античности жест стал постепенно восприниматься как выражение стыдливости.

Но возможно, изначально этот жест был другим и имел другое значение. В статуе, изваянной самим Праксителем, правая рука не прикрывала грудь, а движение левой руки имело двоякий смысл: она и прикрывала лобок, и одновременно привлекала к нему внимание Возможно, подчеркивая значение этого органа на теле богини, статуя отсылала зрителя к древним кипрским изображениям богинь плодородия с подчеркнутыми половыми органами. Вероятно, что статуя «Афродиты Благодатной», изваянная в Книде, была именно такой. Жителям Книда, возможно, было привычно видеть богиню обнаженной.

Каков бы ни был оригинал, копии с него, подражания ему и имя «Венеры Стыдливой», данное статуе уже в эпоху Возрождения, превратили ее в символ естественной женской стыдливости.

Надо признать, что других статуй, говорящих о стыдливости, в древнегреческом и древнеримском искусстве нет. Есть, правда, статуи, предлагающие зрителю игру с покровами, о чем я уже говорил выше. На них женщина одета, но ткань облегает ее формы, а умело расположенные складки подчеркивают их. Доспехи Афины, высоко подобранная туника Артемиды не скрывают тело, а привлекают к нему внимание. А в живописи нередко появляются и обнаженные женщины. На вазах V века часто изображаются женщины в бане или в эротических сценах. Было много споров о том, к какой социальной среде принадлежат эти женщины. Может быть, таким образом изображаются только проститутки или наложницы? Но ничто не говорит об этом наверняка, да и предназначение самих ваз не вполне понятно. Они прекрасно сохранились, что дает основание предположить, что ими не пользовались в обиходе и, скорее всего, они лежали в гробницах. Наверное, они должны были сопровождать умершего в загробную жизнь и служили своего рода напутствием: пусть в том мире он испытает такие же удовольствия, что изображены на росписи. По этим вазам трудно представить себе подлинную повседневную жизнь в Древней Греции.

Стыдливость женщины зависела от того, какое место она занимала в обществе. Быть бесстыдной — это не только выставлять напоказ наготу. Бесстыдство связано с определенным поведением женщины, с тем, в каких местах она бывает и какие поступки позволяет себе. В Древней Греции не было записей о гражданском состоянии, и стыдливость или бесстыдство в глазах других часто позволяли определить, кем является женщина: рабыней, куртизанкой, наложницей или супругой. Это очень важное разграничение, потому что в основе его лежит отношение к свободе. Так, например, из речи Демосфена «Против Нееры» мы узнаем такую историю. Некая Неера вышла замуж за афиняна Стефаноса. Так как она не была гражданкой Афин, ее обвинили в узурпировании прав гражданки и присудили быть проданной в рабство. Чтобы спасти жену, Стефанос сказал, что она была его наложницей, а не супругой. Тем хуже, ответил Демосфен, потому что поведение ее было таким, как у законной супруги. Для наложницы такое поведение — «наглость и бесстыдство». Мало того что она родила афинянину дочь, она еще и участвовала в священных обрядах граждан Афин. Если простить Нееру, это оскорбит честных женщин: ведь это означало бы, что чужеземка обладает теми же правами, что и афинская гражданка!

Это судебное разбирательство представляет особый интерес, так как предметом обвинения в нем становятся вовсе не бесстыдные поступки. Наоборот, все, что делала чужеземка, говорит о том, что она почитала обычаи города, и со стороны афинянки такое поведение было бы сочтено верхом добродетели. Но почтенные деяния становятся бесстыдными лишь из-за социального статуса той, что их совершала. Идеал меры и гармонии в Древней Греции предполагал, что бесстыдство возникает там, где нарушается установленный порядок вещей, причем нарушение может быть и в одну, и в другую сторону. Для законной супруги было бы бесстыдством пойти на пир, где гетеры без смущения раздеваются. И наоборот, наложница, присвоившая права супруги, бесстыдна, хотя и не совершила ничего неприличного.

Однако за пределами сословия почтенных жен и юных девушек отношение к телу было более свободным. Интересным примером тому служит история афинянки Феодотеи, о которой пишет Ксенофонт. Она была очень красивой женщиной, которая, по словам Ксенофонта, «готова была составить компанию любому человеку», то есть была гетерой. Она не стеснялась позировать художникам и раскрывала при них «то, что следует». Следует, исходя из правил приличий? Или то, что необходимо для картины? Переводчики до сих пор спорят об этом. И не важно, была ли она обнажена абсолютно, или ее лобок был прикрыт. Чуть далее Ксенофон говорит, что на ней были роскошные украшения, возможно, и украшения для лобка. Ее не смущало, что она должна так обнажаться, как не смущали ее и посетители, заходившие в мастерскую, чтобы поглазеть на нее. Она и при них не меняла позы. Необходимую меру стыдливости определяли для нее ее социальное положение и ремесло натурщицы.

Теперь мы можем взглянуть другими глазами на знаменитую историю, произошедшую с Фринеей. Она была моделью и, видимо, любовницей художника Апеллеса и скульптора Праксителя. Именно она позировала для статуи Афродиты Книдской. Ее обвинили в нечестии (возможно, за то, что она вводила культ чужих богов) и привлекли к суду. Адвокатом Фринеи был Гипереид. Он произносил речь и вдруг сорвал с Фринеи тунику и обнажил ее грудь. Судьи были «охвачены сверхъестественным страхом при виде служанки и жрицы Афродиты» и не посмели приговорить ее к смерти. Квинтилиан пишет, что сама Фринея сорвала с себя тунику во время речи адвоката, чтобы показать свое тело. Неужели нагота женщины так пугала? Сократ же не испугался Феодотеи. Но нагота жрицы Афродиты была священной. Произошло отождествление жрицы и самой богини, которую не дозволялось видеть обнаженной. Возможно, это отождествление усиливалось тем, что Фринея позировала для статуи Праксителя. Пракситель не случайно взял за модель именно ее. Фринея позировала для статуи Афродиты, потому что сама была воплощением богини. Заметим, что Пракситель был влюблен во Фринею; человеческие чувства сыграли свою роль в этой истории со священной женской наготой. Две разных формы поведения и отношения к женской наготе, о которых шла речь, напоминают нам, что в Древней Греции в понятие стыдливости обязательно входило представление о том, каково социальное положение обнаженной женщины.

В римском обществе существовали социальные перегородки, сходные с теми, что были в Древней Греции, и в том, что касалось женской стыдливости, они проявлялись очень ярко. Для рабынь, вольноотпущенниц, плебеек правила стыдливости были не такие строгие, как для патрицианок. «Достойная матрона должна скрывать свое тело настолько, насколько это возможно; она показывает его только супругу в укромности семейного очага». Одежда девушек и матрон, особенно покрывала и завязки, превращает их в «недоступных» женщин. Если жена выйдет из дома без покрывала, муж вправе изгнать ее. А другие мужчины имеют право обращаться с ней как со служанкой, то есть непочтительно.

Однако это не значит, что низшие классы римского общества не знали стыдливости или же она была для них под запретом. Патрицианки изгнали Сульпицию из храма Стыдливости, но никто не назвал ее поступок «бесстыдным». Насколько мне известно, римляне никогда не объявляли тот или иной достойный поступок бесчестным только потому, что его совершила женщина низкого происхождения. Наоборот, нравственность низшего сословия ценилась тем выше, что она не была продиктована правилами и установлениями. «Римская стыдливость» считалась общенациональной доблестью. В широком смысле, как эквивалент «чести», это понятие употребляет Лукан в своей поэме «Фареалия» (кн. II, ст. 518; кн. IX., ст. 1060).

Римляне восхищались силой характера, которая, как они считали, у мужчин проявляется в отваге, а у женщин — в стыдливости, в их целомудренном поведении. Самого доблестного мужчину называли Vir optimus — «Наилучший муж»; а самую добродетельную женщину — pudissima femina — «наистыдливейшая женщина». Таким прозванием были удостоены Сульпиция и Клавдия. Первая получила его от собрания матрон за то, что пожертвовала статую Венеры, которая может подвигнуть девушек и женщин к стыдливости. Вторую обвиняли в безнравственности, так как она была очень красива, она оправдалась, когда чудесным образом смогла указать, в каком месте Тибра находится затонувшая колесница со статуей Богини-Матери. Солон пишет, что этим она заслужила «первенство в стыдливости».

У потомков сложилось представление об особой развратности нравов, царящей в имперском Риме. Отчасти это связано с тем, что нравственные критерии римлян отличались от наших. Современные исследователи уже не так безоговорочно доверяют эротическим изображениям, стихотворениям поэтов и суждениям Отцов Церкви. Вольные росписи на стенах, которые по большей степени и создали образ римской распутной жизни, возможно, служили своего рода «компенсацией за строгость повседневного быта». Поль Вен в своей книге подчеркивает, например, что сексуальные отношения римлян подчинялись очень строгим правилам стыдливости. Супруги предавались любви только ночью, в темноте, и считалось, что честная женщина никогда не должна полностью обнажаться, даже перед супругом. Может быть, именно это и послужило основанием для поэтов воспевать совершенно обнаженных женщин и страсть при полном освещении — так они чувствовали, что их любовницы, а это чаще всего были вольноотпущенницы, полностью отдаются им. Когда женщина все время находится под покрывалом, то ее тело без покрова эротизируется особым образом, оно возбуждает и вызывает желание.

При этом и сами римляне сетовали на упадок нравов. Пизон обличает его уже со II века до Р.Х., а к концу республики о нем стали писать еще больше. Проперций в элегиях спрашивает: зачем воздвигать храмы Стыдливости, если женщины ведут себя так, как им хочется? И приводит в пример знатных женщин. Но кто они, эти женщин, которые ведут себя так независимо? Это вдовы, как молодая и богатая Клодия, которую поносил и обличал Цицерон, но он был не вполне беспристрастен, так как враждовал с братом Клодии — Клодием. Это восточные царицы, например Клеопатра, обольстившая Антония. Плутарх рассказывает в «Жизни Антония», что Клеопатра предстала перед Антонием в Тарсе на золотом корабле с пурпурными парусами и серебряными веслами. Она возлежала на роскошном ложе, одетая как Афродита, то есть прикрытая только драгоценностями. Вокруг нее стояли девушки и юноши в костюмах Эротов и граций; они обмахивали царицу опахалами и правили судном. Это также супруги и матери семейств, подобные Семпронии. Они презирают и честь, и стыдливость, иногда желание овладевает ими, они сами предлагают себя мужчинам. Семпрония из-за своей развратной жизни погрязла в долгах и примкнула к заговору Каталины. Об этом пишет Саллюстий в «Заговоре Каталины»: для него очевидна связь между нравственным падением и политическим преступлением.

После смерти Цезаря и до победы Акция в Риме не было сильной власти, что нанесло сильный удар по римской доблести, и без того пришедшей в упадок. Напрасно Август пытался возродить былую нравственность и издавал законы о браке, стыдливости, о наказаниях за адюльтер. Первые дамы государства предавались разврату больше всех. Не случайно имя Мессалины, третьей жены императора Клавдия, стало нарицательным для обозначения ненасытной сладострастной женщины. И при этом в то же время жила и Павлина, достойная супруга Сенеки. Можно привести немало примеров и распутства, и достоинства в Римской империи I века. Это было время контрастов. В Риме были женщины, которые, как пишет Ювенал в «Сатирах», не стеснялись ходить по городу, смешиваясь с толпой мужчин, и в то же время Плиний писал о том, что даже трупы утопленниц целомудренно всплывают животом вниз. В это время жила императрица, которая «уставала, но не могла насытиться», и в это же время разрабатывались строгие юридические нормы, касавшиеся правил женской стыдливости.

Не будем судить империю ни по суровым законам Римской республики, ни с точки зрения христианской морали, видящей в ней только «падение нравов». Можно предположить, что в это время в Риме формируется новая мораль, которая готова допустить разврат в личной жизни знати, если он не наносит вреда государству. Суровые нравы римлян смягчились под влиянием греческой культуры. Цицерона упрекали в том, что он ужинал с куртизанкой Киферой. Он в оправдание ссылался на философа Аристиппу, любовника Лаисы. Аристиппа говорил: «Я ею овладел, но она не завладела мной». А если бы греки не умели выкручиваться при помощи удачных слов?..

Для римлян проблема стыдливости состоит не в том, можно или нельзя обнажать тело, а в том, как при тех или иных обстоятельствах дозволено себя вести. На некоторых празднествах обнажались даже те женщины, что были чрезвычайно сдержанны в других обстоятельствах. Так, например, по свидетельству Ювенала («Сатиры», кн. VI), на зимних церемониях женщины погружались в прорубь в Тибр, а потом ползли на коленках, «голые и дрожащие», на поле Тарквиния Великолепного. 15 февраля устраивались Луперкалии — праздник очищения. Кульминацией праздника были бега юношей, обнаженных или прикрытых набедренной повязкой. Они на бегу хлестали кожаными бичами женщин, которые подставляли им ладони и спины. Все действо призвано было обеспечить плодородие. По утверждению Папы Геласия (492–496), свидетельство которого, впрочем, достаточно позднее и вызывает сомнения, женщины были тоже обнажены. Подобные ритуалы, связанные с плодородием, уходили корнями в народную традицию, но в них участвовали молодые люди и женщины из знатных семейств. Они представляли собой своего рода обрамление римским представлениям о женской стыдливости.

В 186 году до Р.Х. были введены в обиход вакханалии. Они быстро сделались объектом скандального интереса. Поначалу в них участвовали только женщины, но потом в мистериях стали участвовать и мужчины. Среди действ, входивших в обряд инициации в вакханалиях, было изнасилование юношей, что уподобляло их женщинам. Вино, ночь, соитие всех со всеми приводили к тому, что границы стыдливости стирались и участники вакханалий под прикрытием обряда предавались самым разнузданным порокам, на которые толкало их сладострастие, причем мужчины чаще совокуплялись друг с другом, чем с женщинами.

Происходящее на вакханалиях вызвало судебные обвинения, некоторые из них завершались смертными приговорами. Нас они интересуют в одном своем пункте: они были противопоставлены мужской нравственности, так как в них участвовали женщины и гомосексуалисты. Основной аргумент консула, который проводил дознание и судебные процессы, говорит сам за себя: «Можно ли доверить оружие тем, кто вышел из такого логова непристойности?» Стыдливость, таким образом, оказывается необходимой как узда «природе» человека, склонного к распутству. И хотя государство в это время больше всего боялось заговоров и таких преступлений, как подделка печатей или сокрытие завещаний, участие в вакханалиях оказалось не менее опасным. Они угрожали семейному порядку, и поэтому именно семьям было вменено в обязанность наказывать осужденных женщин.

Впоследствии вакханалии были запрещены. Однако сам культ Вакха власти отменить не осмелились, лишь ввели в него строгие правила. Тит Ливий, рассказывая о вакханалиях, неоднократно подчеркивает, что их участниками были иностранцы и простонародье. Однако многие из посвященных принадлежали к знатным семьям или, по крайней мере, к сословию всадников.

Античная стыдливость представляла собой соотнесенность личного поведения с сословными нормами и традициями предков. Возмущение Тита Ливия тем, что происходит на вакханалиях, где попирается стыдливость и мужчины и женщины возвращаются к своему природному сладострастию, говорит о том, что новое представление о естественной женской стыдливости не стало достаточно распространенным.