Исторические времена начинаются с появления письменных или изобразительных свидетельств. На них человек носит какую-то одежду, хотя бы для того, чтобы прикрыть половые органы. Нагота предстает как исключение, она введена в строгие рамки и требует обоснования. Нагота может служить опознавательным признаком тех или иных социальных слоев. Теофраст в книге «Характеры» (§ 4) насмехается над «мужиком», который задирает плащ так высоко, что видна его нагота. Покрывало — отличительный знак богатой, знатной, неработающей женщины. Той, кому нужно работать, покрывало мешало бы.

Уделять внимание одежде особо важно для женщины, так как ее репутация зависит от того, насколько ее считают целомудренной и стыдливой, тогда как репутация мужчины зависит от его доблести и чести. Платон считает естественным такое разделение. По его мнению, оно должно отражаться в песнях, подходящих для мужчин или женщин. В книге «Законы» (VII, 800) он пишет, что в песнях для женщин должна отражаться их склонность к сдержанности и пристойности, а в песнях для мужчин — склонность к удали и великодушию.

Сексуальная притягательность воздействует в первую очередь на зрение. Обнаженная женщина воспринимается как искушение. Для того чтобы защитить женщину от посягательств, необходим некий барьер; она должна быть укрыта одеждой или стенами жилища. Спальня — укромное место для супружеской четы, гинекей — укромное место для женщины. Когда женщина сталкивается с мужчиной, то вместо стен ее защищает покрывало.

Геродот рассказывает в книге 1 своей «Истории», что Кандавл, царь Сардов в Лидии, был влюблен в свою жену и всем рассказывал о ее красоте. Его министр и фаворит Гигес не верил рассказам, и тогда Кандавл предложил ему взглянуть на нее обнаженную. Гигес вскричал: «Как только женщина снимет рубашку, она лишится и стыдливости!» В его представлении женщина не может быть укрыта покровом целомудренной наготы. Кандавл провел Гигеса в спальню. Царица разделась, так как считала, что она одна, и тут заметила Гигеса и застыдилась. В отместку она предложила Гигесу: или он убьет царя и завладеет царством, или же будет убит сам. Так Гигес завладел и короной, и царицей.

Несомненно, что легенда возникла для того, чтобы оправдать узурпатора и убийцу. Но в ней очень наглядно связываются женская стыдливость и целомудрие. Для царицы показаться обнаженной — то же самое, что изменить, а измена может быть наказана только смертью и новым браком. Когда царь ввел Гигеса в свою спальню, он уже сделал его мужем царицы. Спальня — высшее воплощение женской стыдливости и целомудрия, и тот, кто позволил проникнуть туда чужому мужчине, карается смертью.

Дело в том, что спальня — это такое место, где женщине позволено не быть стыдливой. Такое возможно только здесь, и поэтому спальня должна быть надежно защищена от чужого вожделеющего взгляда. Представление о существовании покрывала стыдливости находим «от противного» в том совете, что жена Пифагора Теано дала некой новобрачной: пусть она снимет покров стыда вместе с одеждой, а после акта любви наденет и то и другое. О какой одежде идет речь? «О той, надев которую я имею право называться женщиной», — так передает Диоген Лаэртский эту историю в своей книге «Жизнь философов» (кн. VIII. Пифагор). Таким образом, обнаженная женщина остается одетой в невидимую рубашку, которую, однако, надлежит снять во время полового акта. Стыдливость обнаженной передается в жестах, которыми она сдерживает мужчину, пытается себя защитить, выдает свое смущение и которые со времен Античности прочно вошли в традицию изображения стыдливой нагой женщины в искусстве.

Есть область жизни, в которой стыдливость царит абсолютно, — это половые сношения. Греков невероятно шокировало, что некоторые народы не видят ничего постыдного в том, чтобы совокупляться прилюдно. Геродот пишет о некоторых племенах с Кавказа, что они «как животные совокупляются на виду у всех». Афиней Навкратийский в «Пире мудрецов» (кн. XII, гл. XIV) совершенно необоснованно упрекает этрусков в том, что они развратили греческих колонов в Италии. Для этрусков нет ничего оскорбительного в том, чтобы быть застигнутыми во время полового акта. Если кто-то придет к другу, когда тот занимается этим делом, то привратник просто ответит, что он как раз сейчас сношается. То же самое они делают при всех на пирах, в лучшем случае просто прикрывшись плетеными ширмами. Здесь задет греческий идеал чувства меры во всем. Геродот подчеркивает, что варвары ведут себя «как животные», а этруски оказываются «чрезмерно сластолюбивы». Чрезмерность сама по себе не порок. Но если она царит на пирах или на войне, грек отдает себе отчет, что под угрозой оказывается «цивилизованность». Он не позволит порядочной женщине присутствовать на подобных сборищах. Во время полового акта «чрезмерность» выходит на свободу. Ей можно предаваться в полной мере… но без свидетелей.

Эвфилет женился и, как все афиняне, очень боялся, что жена изменит ему. Когда родился первый ребенок, он решил, что узы супружества уже настолько крепки, что можно дать жене некоторую свободу. Доверяя ее «сдержанности», он выделил ей помещение на первом этаже — оттуда она могла ходить купать сына, не боясь упасть с лестницы, а сам поселился на втором этаже и там же устроил супружескую спальню.

Это оказалось грубой ошибкой. Разумеется, честная супруга выходит из нижнего гинекея только наверх в спальню, но как проследить за ней? Во время похорон матери Эвфилета его жену заметил Эратосфен, охотник до женщин. Он подкупил служанку, чтобы та уговорила госпожу впустить его. В результате супруга Эвфилета заперла мужа на ключ на втором этаже, а в своих покоях принимала любовника. Эратосфена выдала его бывшая любовница; он был застигнут на месте преступления, и Эвфилет убил его. Об этом рассказывает оратор Лисий в судебной речи «Об убийстве Эратосфена».

Стыдливость женщины ограничена, с одной стороны, местом, в котором она имеет право пребывать (гинекей), а с другой стороны, поступками, которые она не имеет права совершать (внебрачная связь). Любой выход из дома, какой бы серьезной причиной он ни был вызван (как, например, похороны), любое появление на людях делают ее добычей злонамеренных мужчин. У Гомера в «Одиссее» (песнь VIII, ст. 324) «стыдливость», «пристойность» в первую очередь обозначают необходимость оставаться дома:

Жизнь в затворничестве — знак того, что женщина стремится соблюдать приличия. У замужней появляются некоторые поводы выйти из дома. Но, овдовев, женщина может рассчитывать только на прогулку во внутреннем дврре. Девственницам следует жить вдали от чужих взглядов и в отдалении от мужчин из своей семьи. Для девушек жизнь в затворничестве — залог того, что они хранят невинность. Когда Исхомак, герой «Домостроя» Ксенофонта (гл. VII, § 5) говорит Сократу о своей жене, он гордится, подобно мольеровскому Арнольфу, ее добродетельным неведением:

«Что может она знать, Сократ, ведь я взял ее из дому, когда ей не было и пятнадцати лет. Она жила под строгим надзором и не могла видеть ни малейшей дурной вещи, не могла слышать ни о малейшей дурной вещи, не могла задавать ни одного дурного вопроса».

Античные свидетельства производят удручающее впечатление. Жизнь свободной женщины, не рабыни, ограничивалась порогом дома. Те, что ходили по улицам, считались развратницами. «Женщине приличествует оставаться дома, а не проводить время на улице», — пишет все тот же Ксенофонт. Дом — это та «служба», которую божества определили для женщины, и они же карают мужчину, который занимается женской работой дома, а не своей, за стенами.

Стыдливость — необходимое качество супруги. Она живет в затворничестве, а если выходит на улицу — надевает покрывало. Это ее нравственный долг, даже если формального требования прикрываться нет. Греческие источники приводят немало свидетельств такого положения свободной женщины. В каждом городе свои требования и свои уступки. В некоторых городах есть даже специальные должностные лица «гинекономы», в обязанность которых входит следить, как соблюдаются законы против роскоши и женской распущенности. Провинившиеся наказываются штрафом или кнутом. Пиларх в «Историях» (кн. XXV, дошедшая до нас в пересказе Афинея Навкратийского) пишет, что в Сиракузах свободные женщины не имеют права появляться на улице после заката, а днем они выходят только в сопровождении служанки и с разрешения гинеконома. Плутарх в «Жизни Солона» рассказывает, что Солон обязал афинских женщин появляться на улице только на колеснице с факелом впереди. Конечно, трудно судить, насколько строго исполнялись все эти правила и обязательства, однако они знак всеобщей подозрительности по отношению к женщине на улице.

Следуя современной терминологии, мы бы сказали, что все эти свидетельства говорят о внимании к благопристойности, а не о стыдливости, потому что поведение женщины здесь мотивировано общественными установлениями, а не внутренними побуждениями. Однако воспитание превращает эти правила во внутреннюю привычку. Женская стыдливость формируется здесь из сдержанности в поведении, одежде, словах.

Федра, героиня трагедии Еврипида «Ипполит», не осмеливается признаться своей кормилице в том, что любит Ипполита. Старушка думает, что она страдает из-за какой-то постыдной болезни, «той, в которой нельзя признаться». Такими болезнями должны заниматься женщины. «Но, если твоя болезнь такова, что можно сказать о ней мужчине, сделай это, чтобы можно было позвать врача». Возможно, что гинекологическими заболеваниями занимались в те времена женщины-повитухи, однако добропорядочной супруге все равно стыдно рассказать о своей болезни.

Такая же сдержанность в словах царила и по отношению к половой жизни. Геродот рассказывает в «Историях» (кн.1) об осуждении Писистрата. Афинский тиран женился второй раз. У него уже были дети, и он не хотел других, поэтому он соединялся с женой только противоестественным способом. Она никому не рассказывала об этом до поры до времени, а потом призналась матери, возможно, под ее давлением. Мать тут же рассказала об этом отцу, он возмутился, вошел в союз с оппозиционной партией, и Писистрат был изгнан из Афин. И здесь признание, пусть и сделанное женщиной женщине, дается с трудом и вынужденно.

Оставаться дома приличнее, чем выходить на улицу. Только ли о стыдливости идет здесь речь? Гинекей — не восточный гарем, он не заперт на ключ. Словом «гинекейон» обозначено просто место обитания женщин в доме, как словом «андройон» место обитания мужчин. Для того чтобы иметь возможность так поделить дом, нужны известные средства, а значит, это деление — признак принадлежности к определенному социальному слою.

Девушек и женщин удерживают дома общественные установления. В комедии Аристофана «Лисистрата» героиня — Лисистрата — жалуется, что на ее призыв собралось не слишком много женщин. Но другая героиня, Клеониса, возражает ей: женщине не так легко уйти из дому, у нее очень много дел, надо заботиться о муже и о ребенке, заниматься рабами. Она не говорит о том, что из гинекея выйти запрещено, и дальнейшее развитие действия подтверждает эту свободу: женщины приходят на собрание к Лисистрате.

Правда, вскоре мы узнаем, что это работающие женщины: продавщицы перца, овощей, торговки чесноком, трактирщицы, булочницы. Афинянку удерживает дома в гинекее не благопристойность и не стыдливость, а осознание своего социального статуса. Работать за стенами дома, чтобы прокормить семью, — удел женщины низкого сословия. Так в Древней Греции мы уже находим одну из важнейших составляющих стыдливости, которая просуществует вплоть до самого недавнего времени: стыдливость есть отличительный знак высокого социального положения. Именно поэтому далеко не все женщины готовы согласиться с утверждением феминисток, что стыдливость навязана женщине мужчинами и от нее надо избавиться.

То же самое и для девушек. Они не заперты в гинекее, но выйти из него означало бы погрешить против стыдливости. В трагедии Эсхила «Прикованный Прометей» Океаниды решаются нарушить отцовский запрет и рискнуть своей честью, чтобы поддержать Прометея. Скрежет цепей над Кавказом «изгнал из нашего сердца стыдливость, и мы примчались к тебе босиком на крылатой колеснице», — говорят они. Нарушение очень серьезного запрета подчеркивает, как велика их дружба с Прометеем.

Здесь выход из дома предполагает отказ от стыдливости. В другом произведении, наоборот, стыдливость надевается как доспехи. Парфений Никейский а книге «О любовных страстях» рассказывает, как Арганто в Кеосе отправлялась на охоту со сворой собак. Скандальность ее поступка несколько смягчалась тем, что она напоминала собой Артемиду, богиню-охотницу. Девушка была дикой и свирепой. Ее полюбил Рез, но она, «удерживаемая стыдливостью», не давала разгореться в своем сердце ответной страсти. В конечном счете Рез победил ее сопротивление, но все окончилось хорошо, потому что она стала женой Реза.

Выход из дома неизбежно приводит к утрате девственности. В комедии Менандра «Самиянка» молодой Мосхион возвращается домой и видит, что соседская дочь Планго вместе с другими женщинами чествует на крыше дома Адониса. Никого не удивляет, что Планго оказывается беременной. Не зря Аристотель в «Истории животных» (кн. VII, гл. I, 518Ь) писал, что девушки во время первой менструации нуждаются в особом надзоре. В это время они испытывают очень сильное желание плотской любви, и если познают удовольствие такой любви, то желание останется у них на всю жизнь. Бесчестье порождено не самим поступком, а тем, что все знают о нем. Деянира, героиня трагедии Софокла «Трахиниянки», желая хитростью вернуть своего мужа Геракла, говорит: «Самые бесчестные поступки никого не бесчестят, если они совершаются в тени».

Однако коль скоро о бесчестье узнали, то жертва его рискует жизнью, даже если всем очевидна ее невиновность. Диодор Сицилийский рассказывает, что Гиппомен, афинский архонт, узнав, что его дочь изнасиловал какой-то незнакомец, запер девушку в стойле голодной лошади и лошадь сожрала ее. Такое наказание было сочтено чрезмерным, но и законы предписывали строгое воздаяние тому, кто был неосторожен. Законы Солона разрешали продавать дочь или сестру, если она «сошлась» с мужчиной до замужества. (Об этом пишет Плутарх в «Жизни Солона».) Греки считали, что за девушками надо следить строже, чем за замужними женщинами. Геродот пишет с изумлением, что фракийцы строго следят за своими супругами, но позволяют девушкам гулять без присмотра («Истории», кн. V, гл. VI).

Женщине, чтобы погубить свою репутацию, достаточно просто присутствовать в том или ином месте. Например, на пиру. После еды мужчины остаются одни и медленно пьянеют, и в это время к ним допускаются лишь танцовщицы, музыкантши, куртизанки — все те, кто предназначен услаждать пирующих. На пиру нет места стыдливости. И если среди пирующих находится женщина, то все считают ее проституткой.

Некую пленницу из Олинфа, свободную по положению, красивую и «сдержанную», привели на пир, который давал македонец Ксенофрон. Когда началась традиционная попойка, она отказалась пить и петь вместе с мужчинами. Но разве может чужестранка, ненавистная богам, пленница, быть такой стыдливой? И каково будет пирующим чувствовать на себе взгляд женщины, которая не участвует во всеобщем разгуле? Слишком целомудренную пленницу велели бить кнутом. Об этой истории рассказывает Демосфен в обвинительной речи против одного из пирующих, Эсхина. Возможно, что краски здесь сгущены. Однако Эсхин, даже искажая факты себе в оправдание, не скрывает своего убеждения, что пленница не может быть такой же стыдливой, как гражданка полиса.

Чтобы скомпрометировать женщину, достаточно подтвердить, что она была на пиру. В IV веке до Р.Х. в Афинах племянник умершего Пирра задумал отобрать наследство у дочери покойного. Конечно, она была первоочередной наследницей. Чтобы оспорить ее права, следовало просто поставить под сомнение, что она действительно дочь Пирра. Племянник заявил, что его тетя, жена Пирра, была распутницей, и кто знает, от кого она родила дочь? «Разве пойдет честная женщина на пир вместе с мужем, разве будет она веселиться с иноземцами, особенно с первыми встречными?» Мы не знаем, чем закончился этот процесс, но он подтверждает, что одно только пребывание в определенном месте может лишить уважаемую женщину доброго имени.

Но некоторые женщины обращают это себе на пользу. Парфений Никейский рассказывает, что некая троянка Лаодика была влюблена в грека по имени Акамас. Она не смела из стыдливости признаться ему в своей страсти. Правитель Даданоса взялся помочь ей и пригласил на пир, где был Акамас. Ему представили Лаодику как любовницу короля, а он, в обычаях своего народа, не мог даже предположить, что имеет дело с честной женщиной. Так ей удалось утолить свою страсть с мужчиной, который не посмел бы лечь с ней, если бы знал ее истинное социальное положение.

Такая поразительная история очень точно характеризует древнегреческую культуру. В Книге Есфири, в Библии, рассказывается о царице Астинь, отказавшейся прийти на пир к Артаксерксу. Но ее поведение было расценено как знак презрения, а не стыдливости. Ни царь, ни его помощники не видят ничего бесчестного в том, что женщина присутствует на пиру с мужчинами. Геродот удивляется, что у кавнийцев женщины и дети пируют вместе с мужчинами, но у римлян и этрусков это тоже было принято, за что их обвинял в безнравственности Афиней Навкратийский.

Таким образом, критерием женской стыдливости становится отношение к ней мужчины. Если ситуация такова, что мужчина может владеть собой в полном соответствии с идеалом меры, который пронизывает всю древнегреческую культуру, то женщинам дозволяется присутствовать и на исключительно мужских собраниях. Таковы, например, соревнования на стадионе, где мужчины целомудренно обнажены. Но если мужчины готовы предаться «чрезмерности», то присутствие женщины среди них ведет к позору. То же и в военном лагере, где воины находятся в своем мужском обществе.

Проникнуть в военный лагерь для женщины так же недопустимо, как было недопустимо для Гигеса оказаться в супружеской спальне царя. В трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде» женщинам приходится несколько раз нарушить этот запрет. Они испытывают стыд. Хор женщин говорит, что, при взгляде на героев, у них

Когда Ахилл видит Клитемнестру, вышедшую из комнаты, чтобы поговорить с ним (она думает, что он просил руки ее дочери Ифигении), он восклицает «отступая в изумлении»:

Мать Ифигении благодарит Ахилла за то, что он соблюдает правила благопристойности, и воин подтверждает:

Клитемнестра узнает, что никакой просьбы о женитьбе на Ифигении не было, что это — только уловка Агамемнона, задумавшего заманить в Авлиду Ифигению, чтобы там принести ее в жертву. И тогда Клитемнестра краснеет, но не от возмущения, а от стыдя, что она заговорила с воином.

При этом Клитемнестра немолодая и замужняя женщина. Каково же должно быть Ифигении, пришедшей в лагерь, чтобы уговорить воинов пощадить ее. И Клитемнестра говорит Ахиллу:

Встретившись с Ахиллом, Ифигения хочет бежать от стыда. Но мать советует:

Мы видим сразу несколько упоминаний о стыдливости. Появление Ифигении в военном лагере должно быть обосновано как следует: сначала о стыде только упоминает хор, потом мать разговаривает с Ахиллом, и лишь после всех этих предосторожностей в лагере появляется сама Ифигения, и появление ее оправдано тем, что она хочет молить Ахилла о помощи.

Военный лагерь, как и пир, место, где царит «чрезмерность».

говорит Ахилл.

Но дома, в мире цивилизации и меры, женщина опять допускается к целомудренной наготе мужчины и без ложного стыда предлагает гостю помочь ему в омовении. Она чувствует себя в полной безопасности, нет никакой угрозы для нее: ее защищает само место. Споры по поводу того, обнажены или нет при омовении половые признаки гостя, кажутся мне беспочвенными. Уже тот факт, что гостя может омывать как служанка, так и дочь хозяина, говорит о том, что наши современные представления о стыдливости здесь не годятся.

Приведу еще лишь один пример, когда гость получает омовение из рук женщины: речь идет об Одиссее, пострадавшем, когда морская пена выбросила его на прибрежные камни («Одиссея», песнь VI, ст. 221 и далее). Здесь, казалось бы, дело обстоит иначе: Одиссей отвергает помощь и не желает выставляться обнаженным перед «прекраснокудрыми девушками». Он соглашается только на помощь пожилой женщины. Я присоединяюсь к тем исследователям, которые считают, что Одиссей стыдится не наготы, а телесного безобразия, не отвечающего канонам атлетической красоты. А взгляд женщины, чье тело тоже обезображено, пусть и старостью, не оскорбляет его. Дюер и некоторые другие считают, что здесь речь идет о стыде наготы, однако другие примеры у Гомера свидетельствуют об обратном.

Итак, женская стыдливость в Античности носит активный характер, а правила пассивной стыдливости существенно отличаются от наших и зависят от того, идет ли речь о месте, где царит «чрезмерность» (hybris), или о месте, где обитает собственно «стыдливость» (aidos).