Клеманс Бадер получила строгое воспитание девочки из хорошей провинциальной семьи в пансионе Вандома. В результате она выросла «скромной и робкой, что иногда мешало ей в жизни». Романтичная по натуре, она считает, что выходит замуж по любви. Но, несмотря на то что ей уже девятнадцать лет, она осознает, что «совершенно ничего не знает о супружеских обязанностях», и на следующий день после первой брачной ночи ей уже хочется расторгнуть свой брак. Вот что она пишет в книге «Мои воспоминания» (1886–1887): «Все это во многом казалось мне чем-то преступным и безнравственным, чем-то таким, от чего приходится краснеть». Чувство стыдливости удерживает ее от того, чтобы рассказать о своей проблеме кому бы то ни было, даже родителям. «Я бы могла поговорить об этом на следующий день с отцом или мамой, но а силу своего воспитания я вела себя с ними очень сдержанно» Конечно, было бы преувеличением видеть в этом причину ее супружеской неудачи, но для брака по любви начало было действительно несчастливым.

Какими бы ни были отношения девушки из хорошей семьи с родителями или с мужем, она видит причину случившегося в своем воспитании. Рядом с мужчиной, который заставил ее открыть для себя супружеские отношения, рядом с родителями, с которыми она не может поговорить об этом, девушка чувствует себя одинокой. Близкие иногда не задумываются о том, что если юная девушка покидает стены пансиона с недостаточно хорошо сформировавшимися понятиями о моральной чистоте, то их долг — восполнить эти пробелы в ее воспитании. «Матерям не следует прислушиваться к глупым советам чрезмерной стыдливости», — пишет баронесса Бланш Стафф в работе «Светский обиход, правила хорошего тона в современном обществе».

Разумеется, в этом нет ничего нового. Пансионы продолжают следовать традициям предыдущих веков, в особенности поддерживая навязчивую идею относительно неприличия наготы. Графиня д’Агу провела в пансионе всего один год, приблизительно в 1820 году. И больше всего там ее поразили условия гигиены. «Идея непристойности для монашек связана с человеческим телом: нужно отводить от него глаза и отвлекать мысли настолько, насколько это позволяет слабость нашей падшей натуры», — пишет она в книге «Мемуары, воспоминания и дневники». Ванну девочки принимают только по медицинским показаниям, в случае болезни. Утром у них есть всего десять минут на то, чтобы умыться, причесаться и почистить зубы.

И, как следствие, правила приличия, внедренные в сознание в самом раннем возрасте, глубоко усваиваются на психическом уровне и смешиваются со стыдливостью до такой степени, что девушка прячет свою наготу, уже не думая, что на нее смотрит Бог или ангелы. Встав с кровати, «мы спешим покрыться со всей скромностью, потому что законы приличия нужно соблюдать не только перед другими — надо вести себя подобающим образом и наедине с собой». В христианских книгах еще можно встретить ссылку на взгляд со стороны в качестве оправдания стыдливости: если мы хотим научить детей, чтобы, оставаясь одни, они не совершали того, чего «они не осмеливаются делать в присутствии своих родителей», достаточно напомнить им, что Бог присутствует повсюду. Так пишет аббат Жозеф Гумо в «Руководстве для исповедников» (1854). Но этот старый совет классических правил приличия чаще всего уже не используется: светская мораль усвоила нормы стыдливости.

Такая личная стыдливость, для проявления которой не нужен взгляд другого человека, может похвастаться примерами из прошлого, но к концу XVIII века можно, скорее, говорить об их исключительности. Так, святой Иероним, считая, что девушки должны краснеть от созерцания своей собственной наготы, видит единственное решение проблемы в том, чтобы запретить им купаться. Но когда в 1750 году в своих мемуарах мадам д’Эпине признается, что испытывает чувство стыдливости даже в отсутствие посторонних, ей тут же возражают завсегдатаи «Общества края скамейки», и она больше не участвует в дискуссии по этому вопросу. Во второй половине XVIII века испытывать неловкость перед своим собственным взглядом явно представляется нелепым проявлением стыдливости.

Но все меняется уже в XIX веке, причем до такой степени, что гигиена вынуждена бороться со слишком хорошим воспитанием! Мадам Сельнар в 1833-м пишет, что из-за своей стыдливости дамы, выходя из ванны, испытывают «невольное смущение», когда им нужно вытереть самые сокровенные части их тела. «Если это необходимо, закройте глаза и не открывайте их до тех пор, пока не закончите эту операцию», — советует она в своем «Руководстве для женщин». Что это; проявление естественной стыдливости или чрезмерное соблюдение правил приличия как результат слишком строгого воспитания? Отныне женщина боится своего собственного взгляда. Все поменялось местами: если святой Иероним пытался научить стыдливости девушек, не знающих этого чувства, то в XIX веке мадам Сельнар, обращаясь к девушкам своего времени, которые живут с этим чувством постоянно, старается смягчить его чрезмерные проявления.

В эпоху, когда стыдливость прочно связывается с сексуальностью, можно поставить вопрос: не является ли причиной проявления личной стыдливости навязчивая идея мастурбации, которая владела сознанием людей в ту пору? Долгое время на женскую стыдливость рассчитывали как на фактор, сдерживающий мужскую сексуальность. Отныне эта добродетель должна препятствовать собственному эротизму, в первую очередь женскому. В ту же самую эпоху в Гражданском кодексе Наполеона впервые появляется закон о развратных действиях. Речь в нем действительно идет о личной стыдливости, так как правонарушение считается совершенным, даже если оно происходит в темноте и без свидетелей, но в общественном месте или месте, доступном для публики. И закон подразумевает оскорбление по отношению к чувству стыдливости абстрактного человека, а не отсутствующего наблюдателя. Медицина, законодательство, учебники в XIX веке — все сходятся во мнении, что нет необходимости упоминать взгляд другого человека.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что XIX век снова верит в естественную стыдливость женщин, ведь для ее проявления не нужен взгляд постороннего. Мы видим, как в эпоху, очарованную Средневековьем, вновь появляется уже набившая оскомину теологическая стыдливость, которая тем не менее включает в себя современные концепции. «Несмотря на все логические уловки, высказываемые против врожденной стыдливости, природа вкладывает ее в сердце женщин, желая, чтобы чело юной девушки окрашивалось в пунцовый цвет, когда ее невинные прелести застают врасплох». Почему же необходимо разделять мужчин и женщин в банях? «Это мера правоохранительного характера на тот случай, если стыдливости недостаточно и людям, у которых эта добродетель отсутствует, вменяется в обязанность соблюдать приличия». Таким образом, возвращение понятия естественной стыдливости — это следствие отныне установленного различия между приличием и стыдливостью. Но оно соответствует средневековой концепции «истинной стыдливости Евы», свидетельствующей о потере первоначальной невинности. В обществе к тому же существует иерархия морали: девочки из хорошей семьи сохраняют эту первоначальную чистоту. Таким образом, соблюдение норм приличия позволяет распространить среди народа, лишенного стыдливости, достижения в области гигиены, а правоохранительные органы это обеспечивают.

Возрождение христианских концепций не всегда носит столь чрезмерный характер, оно придает стыдливости духовное измерение и порывает с сексуализацией общества, о распространении которой начиная с конца XVIII века свидетельствует многое. Сен-Марк Жирарден — журналист, депутат и член Французской академии — в своей работе «Жан-Жак Руссо, его жизнь и творчество» (1855) упрекает Руссо за то, что тот исследовал проблему стыдливости лишь с физической точки зрения. Согласно Жирардену, стыдливость — это не только естественный инстинкт, но еще и свойство души (духовная стыдливость), естественное для женщин, и особенность этого свойства в том, что его можно потерять или воспитать (христианская стыдливость). «Стыдливость тела — это признак и результат стыдливости души»: именно душа внушает телу делать то, что она чувствует правильным. Если лишить женщину этой духовной стыдливости, рассматривая ее лишь в природном состоянии, то она может потерять свое равенство по отношению к мужчине: «Действительно, именно душа является тем, что делает женщину равной мужчине, ведь телом она уступает ему, потому что она слабее». Это сомнительное утешение для женщины — видеть, что ей приписывается физическая слабость, возведенная в духовное качество. Стыдливость выступает здесь «как узда против нее самой».

Вывод, к которому приходит Жирарден, более сложен, однако его рассуждения идентичны медико-юридическим: малообразованные девушки могут потерять приличие, внушаемое воспитанием (христианскую стыдливость). Но это не затрагивает естественную стыдливость (духовную стыдливость), результатом которой является стыдливость физическая (именно ее принимали во внимание Руссо и медицина). Если бы эта стыдливость была определена не в терминах стыда, а в терминах уважения, то придание большей значимости женщине тем, что она обладает духовной стыдливостью, представляло бы большой прогресс по сравнению с утверждением о мужском превосходстве, в котором Жирарден по праву упрекает концепцию поструссоистов. Но он все-таки ограничивает стыдливость ролью часового, обязанного подать сигнал «гарнизону» закона и разума, поскольку только «души избранных» довольствуются своим долгом. К тому же, по его мнению, именно муж будет испытывать стыд за супружескую измену.

Таково новое кредо, согласно которому естественная женская стыдливость вполне сочетается с осознанным восприятием приличия, приобретаемого в результате хорошего воспитания и навязываемого всем женщинам. Можно также определить разные формы проявления стыдливости, все более и более тонкие. Стыдливость невинности не боится сомнительных и непристойных ситуаций, потому что она их просто не видит. «Абсолютная стыдливость должна быть очень уверенной, поскольку она не знает ничего непристойного. Та женщина, которая краснеет, — уже на полпути к разврату», — отмечает Жорж Буланже в книге «Мысли и рассуждения, выдержки из бумаг и личной переписки» (1891). Прелестное смущение девушки, не обратившей внимания на какую-либо вольность в речи, восхищает мужчин. Постепенно она научится вести себя так, чтобы окружающие понимали, что она заметила такое слово, не выдавая себя чрезмерно бурными реакциями.

Доктор Жан-Луи Браше в книге «Лечение истерии» определяет нюансы проявления стыдливости, анализируя поведение трех девушек, которые впервые распеленывают своего новорожденного брата или племянника. «Ах, это мальчик!» — восклицают все трое, показывая, что опознали «орган, определяющий пол», внешний вид которого они не должны были знать. Лукаво улыбнувшись, доктор спрашивает у них: «А как вы это поняли?» Первая девушка, пятнадцати лет, сильно краснеет и удаляется, закрывая лицо руками и прыская со смеху. «Это была стыдливость невинности во всей ее наивности». Вторая девушка, двадцати двух лет, обходит затруднение: «Я увидела, что это не девочка, и решила, что это мальчик». «Это уже стыдливость осведомленного и тактичного человека». Третья отвечает с улыбкой: «Мне так сказали». «Это была стыдливость и тактичность человека, владеющего светскими правилами приличия».

Все это, конечно, не означает, что роль взгляда игнорируется. Напротив! Стыдливость, являясь общим чувством, которое женщины испытывают, даже находясь в одиночестве, на людях должна проявляться еще больше. Некогда в прошлом определенные ситуации повседневной жизни как бы нейтрализовали взгляд постороннего, теперь все изменилось. Иначе говоря, усиление личной стыдливости сопровождается полной бескомпромиссностью во всем, что касается соблюдения общественного приличия. Вспомним, что раньше люди, занимающие более высокое социальное положение, не считались со взглядом некоторых нижестоящих, особенно прислуги. Не надо было опасаться взгляда прохожего, которого научили не приветствовать человека, справляющего свои естественные потребности прямо на улице. «Невежливо здороваться с тем, кто справляет свои нужды», — было сказано еще в наивных правилах приличия Эразма Роттердамского, этому совету следовала и «Галантная этика» 1731 года: «Проходя мимо человека, справляющего свои естественные потребности, нужно сделать вид, что не замечаете его. Таким образом, приветствовать его — значит не соблюдать правила вежливости». На сцены, которые мы не можем видеть, падала пелена стыдливости. В конце XVIII века и особенно в XIX веке взгляд стал сознательным. Это и взгляд прохожего, который отныне смущается, видя мужчин и женщин, удовлетворяющих свои нужды «против правил приличия и хорошего тона». Это и взгляд слуг, которых отныне стали считать «такими же людьми, как и другие», о чем с удивлением говорит французский комедиограф Жорж Фейдо. Возникла неотложная потребность определить другие нормы поведения в обществе.

Когда нематериальный покров больше не выполняет своих функций, необходимо прибегнуть к покрову материальному: законодательство своевременно реконструирует стену частной жизни. Одним из «достижений» века было возвращение в домашнюю обстановку обычной наготы. «В 1812 году хорошенькая женщина бросалась в свой экипаж в ночной рубашке, закутанная в кашемировую шаль, чтобы отправиться в баню», — говорится в книге «Парижские письма виконта де Лоне» Дельфины де Жирарден, модной в то время писательницы, супруги знаменитого журналиста и издателя Эмиля де Жирардена. У некоторых богатых светских дам была своя ванная комната в доме, но большая часть женщин в целях личной гигиены пользовались публичными банями. «Сегодня благодаря тому, что в домах появились ванны, больше не нужно запрягать лошадей и отправляться в ночной рубашке в баню. Это большое достижение». Это прогресс как для стыдливости, так и для гигиены: в XIX веке в домах появляются личные места, которые законодательство превращает в неприступные убежища. Именно здесь определяется новая форма стыдливости, меньше связанная со взглядом другого человека, но еще определяемая в терминах стыда. Домашние ванны появились во Франции в эпоху Реставрации по примеру тех, что существовали в Берлине. Жан-Батист Валет в 1818 году изобретает так называемые передвижные ванны из лакированной кожи на металлическом каркасе. Специальный нагревательный элемент, помещаемый прямо в воду, подогревает ее в течение всего процесса. Разносчики доставляют такие ванны на разные этажи. Преодолев определенные сложности, в 1821 году Валет основывает Общество термофоров. И вот вместо одной мастерской в районе Монмартра их у него становится все больше и больше. Ему сопутствует успех, и вскоре появляются стишки, сочиненные модным куплетистом Ж.П.Р. Кизеном:

Плохо защищенный, несмотря на два патента, полученных в 1819 и 1821 годах, этот вид передвижных ванн принес прибыль его создателю, и ванны на дому процветают: Академия наук сообщила, что в 1833 году насчитывалось пятьдесят восемь учреждений, предлагавших тысячу пятьдесят девять передвижных ванн в Париже, что составляло половину количества стационарных ванн.

Это настоящая победа гигиены, особенно важная для малоимущих людей, которым прием ванн прописан по медицинским показаниям. Проект был одобрен Академией наук, согласно отчету Гей-Люссака и Перси. Да, победа, особенно для стыдливости. Домашние ванны признаются таким же значимым достижением, как и «неосязаемый шприц» — спринцовка, которую женщины могли использовать сами, не прибегая к помощи врача. Разумеется, дело касается женской стыдливости. В водевиле де Кока «Домашние ванны», поставленном в 1845 году, есть сцена, в которой двое мужчин вынуждены раздеваться за шторами, чтобы не задеть стыдливость друг друга (и особенно зрителей). Оправданием их стыдливости по отношению друг к другу должен был служить страх, что может войти женщина, и это доказывает, что подобное проявление этого чувства между двумя мужчинами выглядит довольно несуразно.

Идет ли речь о естественной стыдливости, которую врачи только что вернули женщине? Вовсе нет: цель стыдливости в медицинском смысле — стимулировать желание мужчины тем, что женщина оказывает ему сопротивление, а также предотвратить истощение организма, которое могло бы произойти в результате слишком частых соитий.

Постоянная забота женщины о приведении себя в порядок — это явление совершенно другого порядка: она опасается оттолкнуть от себя мужчину, показываясь ему в своем естественном виде. Навязчивая идея Средневековья о том, что женское тело необходимо скрывать, снова набирает силу в высшем обществе XIX века. Но теперь речь идет не об опасении проявления похотливости, свойственной дочерям Евы, а о том, что в результате слишком строгого воспитания изменились манеры женщин.

В «Физиологии брака» Оноре де Бальзак выражает свое неодобрение таким манерам, подобным «гражданской войне». Среди «оружия», которым располагает женщина, чтобы отказать в близости своему мужу, он называет мигрень, неврозы и супружескую стыдливость — фальшивые оправдания, чтобы сохранить тело для любовника! А чтобы еще больше охладить законные желания супруга, она располагает еще более грозным оружием — непристойностью. Разоблачая перед мужем «тайну своего туалета», она лишает таинственности красоту женщины. «Здесь мы спускаемся в последний круг брачного ада, подходим к концу божественной комедии брака».

Если для медицины стыдливость является стимулом желания, возникающего у мужчины при виде обнаженной женщиной, то романист, в соответствии с руководствами по правилам хорошего тона, кажется, находит, что женское тело без наведенного лоска выглядит отталкивающе. Только стыдливость, маскируя естественные недостатки, лишающие женщину ее ангельской поэтичности, может возбудить мужское желание. «Какой бы красивой, поэтичной, грациозной ни была женщина, она не может избежать реализма, принимаясь за свой туалет». Итак, «тривиальность существования» может уронить женщину в глазах даже тех, кто ее любит. Чтобы не вызвать отвращение своего мужа, она должна укрываться в «неприкосновенной туалетной комнате» и запирать за собой дверь. Именно в этом «женском алтаре» она может спокойно чистить зубы или уши, вытирать шею, подстригать ногти и т. д. Даже когда мы просто говорим об этом, в сознании возникают слишком реалистичные мысли. Так что несоблюдение этих норм могло повлечь за собой наказание: супруг мог отправиться искать более элегантные формы тела где-нибудь в другом месте.

Прекрасная эпоха очень чувствительна к поэтичности женщины. Какой ошибкой было бы отказаться от нее, совершая свой туалет перед мужем! «Нет ничего более прозаичного, более комичного, чем приведение в порядок механизма человеческого тела. Эта чистка всех мельчайших деталей, удаление загрязнений, эти кривляния, гримасы, неэстетичные движения не вдохновляют поэтов», — пишет графиня де Трамар в книге «Стремясь покорить счастье» (1912).

Мы помним, что в XVIII веке высшим проявлением галантности со стороны мужчины было смотреть, как молодая красавица приводит себя в порядок, по крайней мере присутствовать при «втором туалете», но все же самый интимный оставался тайной. Отныне так поступают галантные девушки, а мужчины, которые при этом присутствуют, считаются либо распутниками, либо извращенцами. Развитие медицины и гигиены приводит к тому, что неухоженное тело вызывает еще большее отвращение, и только неуравновешенные люди находят удовольствие в том, чтобы пить воду из ванны, где их богиня смывала грязь со своего обожаемого ими тела. В жизни разумных людей такие вещи должны оставаться тайной, должны быть скрытыми, почти как постыдные действия. Женская интимность считается запретной, и застать ее врасплох — значит нанести урон силе волнующего эротизма. Женщина рискует либо потерять мужа, либо признать, что он склонен к извращениям, — альтернатива отнюдь не отрадная. Может, стоит воспользоваться моментом, чтобы показать себя своему любимому мужчине, пока тело еще красивое и крепкое? Ни в коем случае! Это большая ошибка! Со временем, когда тело станет не столь совершенно, будет уже поздно начинать прятать его, это лишь пробудит подозрения. Лучше сразу привыкнуть сохранять его в тайне.

Этому совету следовали из поколения в поколение. Супруг должен забыть, что он женился на «женщине, которая, как и другие, склонна к различным естественным недугам, являющимся результатом первородного греха», — считает Рене Швабле, автор книги «Вы хотите сохранить супружескую любовь?» (1922). Поэтому туалетная комната должна быть закрыта, но не настолько, чтобы возбуждать подозрения. Если в конце XX века считалось, что интимность пары — это проверка настоящей любви, то в настоящее время в моду возвращается старый совет, причем у него есть актуальное обоснование: так дольше поддерживается желание между супругами и усиливается сексуальность пары. «Стыдливость — основное качество женщины. Не может быть и речи, например, о том, чтобы мыться перед своим мужем», — такие высказывания можно найти в свободной прессе, формирующей общественное мнение. Видимо, мы так никогда и не покончим со стыдливостью-стыдом.

Впрочем, общественные соглашения подтверждают, что за пределами туалетной комнаты женское тело отходит на второй план, по крайней мере, со времен Средневековья. Появляется необходимость в носовом платке, чтобы прятать «мелкие неприятности, присущие человеческому роду» (оплевывание, сморкание, чихание), но сам он должен выглядеть неброско: «Все эти операции, которые вызывают неприятные ассоциации в нашем сознании, должны осуществляться быстро, незаметно, скромно», — учит баронесса Бланш Стафф в книге «Светский обиход, правила хорошего тона в современном обществе».

Романтичный идеализм, представляя женщину эфемерным созданием, полуангелом, заключает ее в позолоченную тюрьму туалетной комнаты, этакий добровольный гинекей, из которого она выходит лишь под покровом искусственно созданного совершенства. Идол или потаскуха, она являет собой нечто удаленное от повседневности. Благодаря силе поэзии мужчина забывает, что жизнь, как для его подруги, так и для него самого, часто написана в прозе.

Оноре де Бальзак в своей «Человеческой комедии» (трактат «Физиология брака») пишет, что один искусный автор недавно выразил мнение, будто мужчины более стыдливы, чем женщины. При этом основанием для его высказывания послужили многочисленные наблюдения хирургов за пациентами. Но для того чтобы эти выводы заслуживали нашего внимания, необходимо, чтобы в течение некоторого времени мужчин лечили хирурги-женщины.

Этот каламбур Бальзака, замаскированный, в его излюбленной манере, цитатой без указания конкретного источника, отражает противоречия XIX века. Врачи могут анализировать стыдливость лишь на основе ее физических проявлений (наблюдения хирургов), и это противоречит христианскому миро воззрению. Но эти две концепции сходятся в главном: в желании возродить великую естественную стыдливость, являющуюся женской по природе, которая в век философов потерпела большой урон. Врачи (как, впрочем, и философы) — это мужчины. В отсутствие женщин-хирургов они могут наблюдать за стыдливостью женщин лишь со стороны. И взгляд этот требователен до такой степени, что женщины начинают чувствовать свою необразованность по сравнению с мужчинами, они начинают понимать, что являются лишь любовной забавой для своих мужей. Приличие требует соблюдать меры предосторожности, чтобы их не спугнуть, чтобы соответствовать тому идеальному образу женщины, который мужчина создает в своем сознании. Чем больше мужчины стремятся увидеть в этом закон женской природы (моральный или сексуальный), тем больше женщины воспринимают его как закон общества, которому они подчиняются. Возникает вполне закономерный вопрос, хоть он и кажется новым: может быть, действительно стыдливость исходит со стороны мужчин? Может быть, предположительная неудовлетворенность мужчин женским телом — это форма их пассивной стыдливости (мы не имеем в виду неуравновешенных мужчин и извращенцев)? Что, если естественная стыдливость — это мужское качество? Впрочем, замечено, что женщины испытывают меньшее стеснение, находясь среди других женщин, чем мужчины по отношению к другим мужчинам, отмечает Марсель Брауншвиг в книге «Женщина и красота» (1929).

Мужчина проявляет застенчивость перед загадочностью женщины. Чрезмерная стыдливость приводит его в состояние оцепенения, как это случалось с Делакруа, который не решался подойти к женщинам высшего света, не церемонясь при этом со служанками и натурщицами. Бесстыдство женщины, которая считается добропорядочной, еще больше пугает светского мужчину. Так, например, недвусмысленные намеки Пьеру Луи со стороны Мари Эредиа привели того в состояние крайнего замешательства. В груди самых сдержанных женщин может скрываться огонь, и чем сильнее он подавляется, тем он опаснее.

Дельфина де Жирарден в книге «Парижские письма виконта де Лоне» задается вопросом: «Сможете ли вы противостоять женщинам, одетым в строгие туалеты, в закрытые платья с воротником, подчеркивающие контуры тела, как корсет, женщинам, стыдливость которых так нарочита? Такие женщины спесивы и ревнивы. У них железный характер и огненная страсть. Ничто не ускользает от их взгляда, всегда опущенного долу».

Короче говоря, мужчина теряется перед женщиной, которая не соответствует старым критериям женственности. Те, кто считают себя знатоками женской натуры, должны признать, что реакция стыдливости может, напротив, выдавать бесстыдство. «Говорят, что стыдливость начинается там, где пробуждается вожделение во взгляде, но это вожделение рождается именно по причине стыдливости, в этом и состоит загадка», — пишет виконт д’Авенель в книге «Французы моего времени».

Идея мужской стыдливости остается исключительной, но интересной, поскольку объясняется совсем иначе. Согласно Бальзаку, настоящая стыдливость зависит не от сексуальных отношений, как считали философы XVIII века (Руссо), а от «морального отношения человека к самому себе». Это «осознание своего тела», «органа человеческой души». Стыдливость не является больше особым качеством, присущим женщине, она проявляется у людей независимо от их пола.

Эта индивидуализация стыдливости развита датским философом и протестантским теологом Сёреном Кьеркегором, который видит ее как мучительное чувство стыда, появляющееся не из желания по отношению к человеку другого пола, а из осознания факта полового различия, поскольку «сексуальность объясняет это огромное противоречие, являющееся бессмертным духом». «Стыдливость — это чувство, которое человек испытывает в гораздо большей степени перед самим собой, чем перед другими. Действительно, мучительное состояние стыдливости проявляется как осознание своей глубинной сути, своей интимности, которая и есть наш дух», — пишет Пелисье дю Роса в 1977 году, цитируя работу Кьеркегора «Понятие страха». Это нечто, соединяющее дух и материю, проявляется как стыдливость.

По отношению к самому себе человек, испытывая стыдливость, стремится превзойти осознание своего тела и сексуальности и подняться на духовный уровень. По отношению к другому человеку XIX век с помощью стыдливости стремится превзойти сексуализацию любовных отношений. В этом состоит еще один парадокс эпохи, когда медицина определенно отводит стыдливости центральное место в сексуальном влечении. Но мы убедились, что по поводу такого подхода не существует единодушия во мнениях, хотя он как нельзя лучше объясняет физические проявления моральной стыдливости или приличия, которому научены девушки с целью удержать своих мужей. И все же некоторые врачи поднимаются в своих рассуждениях выше чистой физиологии и постепенно начинают снова связывать стыдливость с любовью. Жюльен-Жозеф Вирей считает стыдливость одним из факторов, благодаря которым любовь между разнополыми людьми становится «наиболее проникновенной и совершенной». Она больше не ассоциируется с физическими качествами людей: так, мужчине совершенно не обязательно быть волосатым, резким, неукротимым жгучим брюнетом, а женщине — застенчивой, спокойной, мягкой, скромной и стыдливой блондинкой. Луи-Виктор Бенеш в своей работе «Замечания по поводу физиологии и нравственности женщины» (1819), написанной в юношеские годы, видел в стыдливости средство, придающее любви «духовность» и «все сияние небесного огня».

Таким образом, на протяжении XIX века складывается традиция, которая порывает со стыдом наготы, и снова на первый план выходит приличие. Эта традиция связана с именем французского писателя Стендаля, для которого стыдливость — основа любви. Затем она получает свое развитие в рассуждениях врачей Прекрасной эпохи. Согласно взгляду женщины-врача Анны Фишер, женская стыдливость всегда понимается в сексуальном смысле и касается только половых отношений между супругами. Но ее целью, в отличие от представлений предыдущего века, уже не является усиление сексуального желания мужчины. Наоборот, она смягчает силу врожденного инстинкта супруга, более мощного, чем сексуальный инстинкт женщины. Таким образом, стыдливость позволяет возвысить «чисто животный» половой акт между супругами до «маленького праздника любви». Об этом она пишет в своей работе «Женщина — хранительница домашнего очага. Сочинение о гигиене и семейной медицине». На этот раз перед нами рассуждения женщины, в которых отражено больше уважение к себе и к другому человеку, чем стыд сексуальности.

Однако в ее рассуждениях все же присутствует мораль, соответствующая той эпохе. Если «стыдливости и твердости характера женщины» не удается «сделать брак здоровым и возвышенным», именно на ней лежит ответственность за последствия. «Если во многих семьях мужчина не оказывает должного внимания своей супруге, причину этого чаще всего нужно искать в том, что женщине не хватает стыдливости и чувства собственного достоинства». Иначе говоря, женщина вследствие своего бесстыдства несет прямую ответственность за неудачный брак и за грубость своего супруга. Женщины, к которым муж применяет физическую силу, оценят этот аргумент.

Доктор Ру в своей работе «Инстинкт любви» (1904) проводит более тонкий анализ, пытаясь отделить естественное чувство стыдливости от приобретенного поведения, провести грань между тем, что нам досталось в наследство от животных и первобытных людей, и тонким чувством, необходимым в любви. В подростковом возрасте приобретенная стыдливость, связанная с ношением одежды, объединяется с естественной стыдливостью поведения. Таким образом, именно сила сохраняется или теряется. Во время раздевания у под ростков возникают «плохие мысли», «извращенные желания», и они открывают для себя естественную стыдливость. Возвышенные чувства, в том числе любовь, могут ее усиливать: так, потерявшая стыдливость проститутка может вновь обрести ее, когда влюбляется в мужчину. И это может проявляться до такой степени, что врачу следует относиться с большим вниманием к реакции стыдливости у женщины, которая до сих пор не выражала никаких неудобств, связанных с раздеванием: это означает, что она начинает испытывать нежные чувства по отношению к тому, кто ее лечит.

В этих рассуждениях во главу угла по-прежнему ставится сексуальное желание. Врач верит в то, что одежда, скрывающая интимные части тела, играет важную роль в пробуждении желания, связанного с жаждой неведомого. Причем эта роль важна до такой степени, что иногда желание улетучивается, как только одежда спадает на пол. Но последнее слово остается не за этим видом стыдливости: «Мы так обожаем стыдливость лишь потому, что стремимся ее преодолеть, увидеть, как рушатся барьеры, проникнуть в эти последние ее пристанища».

Этот анализ, однако, более тонок. Отдавая должное Шопенгауэру, доктор Ру верит в «органичный идеал», который заставляет мужчину и женщину выбирать партнера, наиболее соответствующего их «действительным нуждам», и влюбляться в него, не осознавая причины. Но в романах мы встречаем совсем иные образы идеального мужчины и идеальной женщины, и поэтому разочарования практически неизбежны. Стыдливость — эта невидимая пелена, подобная тонкому налету конденсата, покрывающему зеркало, — сглаживает образ другого человека. «Этот таинственный невидимый покров — он словно легкая дымка, посланная нам провидением, через которую любимое существо проявляется как органичный идеал, который мы создали в глубине нашего сознания». Тонко сглаживая реальность, стыдливость позволяет забыть романтический и стереотипный идеальный образ, который мы в себе носим. Благодаря стыдливости людям удается избежать немедленного противопоставления его реальности другого человека. Таким образом происходит раскрытие подсознательного органичного идеала. «Без помощи стыдливости часто невозможно обойтись, когда любовь только начинается, когда, не испытывая еще подстройки воображения, предвзятый идеальный портрет слишком отличается от того, что мы воспринимаем в действительности», — пишет Ру.

Такая тонкая игра между тремя лицами другого человека необходима для того, чтобы за хрупким сексуальным желанием расцвела искренняя и долгая любовь, ведь желание может исчезнуть, если отношения развиваются слишком быстро и грубо. Эта игра является компромиссом в борьбе между идеалом и реальностью, которой был так увлечен XIX век: невидимый покров, проявляющий в глазах другого человека его идеал, который существует в его сознании, отражен в немного старомодной, но выразительной поэзии.

Однако вскоре это равновесие нарушат два революционных течения: дарвинизм и психоанализ.