Так ли легко отличить допускаемую модой свободу в одежде от вольностей, осуждаемых законом, чтобы в XIX веке можно было снова пользоваться нюансами, определенными основателями Кодекса Наполеона? Директория и Консулат вновь ввели в моду античную одежду, которая изначально предназначалась для более теплого климата. Итак, «гречанки с улицы Вивьен и улицы Тиру» должны довольствоваться рубашками из плотного хлопка и платьями из муслина без рукавов, с обнаженными плечами и шеей, и обувать на голые ноги высокие кожаные сандалии-котурны. Такая одежда мало соответствует как европейским обычаям, так и климату. Чтобы пощадить свое целомудрие и стыдливость, некоторые изготавливали себе чулки телесного цвета с раздельными пальцами, как на перчатках, и носили на пальцах ног бриллиантовые кольца.

XIX век вновь вносит сумятицу в представления о женской стыдливости, и на этот раз именно врачи наведут порядок в этом вопросе.

Во времена Старого Режима женщина ходила исповедаться к своему священнику. Отныне она должна открываться своему врачу. Так, П.-Ж. Мари де Сент-Юрсен, главный врач армии Севера, поселившийся в Париже, в 1803 году встретил пациентку, напуганную растиражированными в газетах предупреждениями доктора Дезессарца об опасности ношения декольте и бальных платьев. Разумеется, приходя на бал зимой, женщины с мороза сразу же оказываются в перегретой атмосфере зала, вальсируют, потеют, а затем, без каких-либо мер предосторожности, снова выходят на улицу… Но как «сочетать хрупкое здоровье с желанием пококетничать»? Можно ли продолжать носить бальные платья во время «эпидемии простуды, жертвами которой прошлой зимой стало так много женщин»?

Молодой доктор подтверждает мнение своего старшего коллеги и получает со стороны женщины согласие на «платок и рукава», причем лишь до того дня, пока желание блистать на балу не пересилило голос ее разума. «На бал отправлялись раздетыми, как богини, танцевали, как ангелы, а потом заболевали, как обычные женщины», — пишет Сент-Юрсен в книге «Друг женщин» (1804). К счастью, доктор был горячим сторонником принятия ванн: в итоге это приятное средство лечения позволило его пациентке одеваться согласно моде и без ущерба для здоровья. «Благодаря правильному образу жизни она даже выглядит румяной и пышет здоровьем».

Если в XVII веке духовные наставники восставали против обнаженной шеи и требовали, чтобы женщина носила хотя бы платок, то отныне с легкими туалетами дам борются врачи. Причина этого связана с сугубо медицинскими аспектами. После того как англичанки переняли французскую моду на декольтированные платья, число простудных заболеваний в Лондоне многократно возросло. Теперь сплошь и рядом врачи сталкиваются с высокой температурой и ревматизмом у женщин, советуя им носить одежду из фланели. Но голос морали не заставил себя долго ждать. «Декольтированные платья из легких тканей с короткими рукавами выставили напоказ прелести, которые скромность и гордость должны были прятать от посторонних глаз», — говорится в диссертации Ж. Люйе «Влияние роскоши и моды на женские болезни» (1818). В обществе, занятом поисками новых духовных ориентиров, врач берет на себя функцию влияния на своего пациента, потерянную священником. Тайна врачебных кабинетов сродни тайне исповедальни: в них проходят признания, проповеди, покаяния. Грех против Бога в этой новой теологии заменяется грехом против природы. Как богослов в своих работах выходил за рамки правил стыдливости, так и у врача нет причин стыдиться чего-то в разговорах с пациентом. Но врач нарушает нормы стыдливости еще и тем, что ни его руку, ни его взгляд не заботит то, что его пациенты могут испытывать потрясение от его действий.

В прошлом такие проблемы тоже имели место. В классическую эпоху, когда произошел большой прогресс в акушерстве и гинекологии, возникли серьезные разногласия между акушерками и врачами мужчина ми, принимающими роды, по поводу ограничения власти врача над женским телом. Был поставлен вопрос о приличиях, как свидетельствует доктор Хекет в работе «О непристойности принятия родов мужчинами» (1708). В XIX столетии все эти споры — дело прошлого. Медицина берет на себя право говорить и делать все, что считает нужным. На этом основании можно сказать, что медицина является официальным покровом, позволяющим быть действительно обнаженным перед врачом как физически, так и при описании своих ощущений.

Таким образом, между пациенткой и ее врачом возникает невидимая пелена стыдливости, которая — любопытно заметить — исчезает, как только врач снимает свой белый халат. Так, венеролог наблюдает, что пациентки инстинктивно прикрываются, когда он входит в процедурный кабинет в повседневной одежде; но если на нем его врачебный халат, они не чувствуют стеснения, оставаясь обнаженными. Если больничная обстановка может лишить наготу ее сексуальности, то во время опроса больных, напротив, необходимо соблюдать правила приличия. Во-первых, это относится к речи: трудность, связанная со стеснительностью женщин во время врачебного опроса, побуждает их к самонаблюдению и ведению личного дневника, этой «современной мании бесконечного самоанализа», — жалуется Мари д’Агу. Во-вторых, необходимо соблюдать приличия во время манипуляций. Жак-Пьер Майгрие учит, используя иллюстрации, как проводить пальпацию поверх платья стыдливой женщины, как измерять размер таза «поверх рубашки, когда женщина не желает снимать с себя одежду» (в книге «Новые демонстрации ведения родов», 1822).

Исключительность по медицинским причинам в XIX веке — это не та стыдливая нагота, которая с несколько излишним оптимизмом напоминает медицинскую аксиому medicalia non turpia, что означает «в медицине нет ничего постыдного». В языке, во взгляде, в жестах все больше и больше утверждается социальное различие, как если бы стыдливость, которая далеко не является одинаковой для всех женщин, была уделом избранных. Женщины, у которых она отсутствует, входят в категорию тех, кого Ломброзо называет «проститутками от рождения»: «Отсутствие стыдливости — самая яркая черта этих несчастных». Мы помним, что веком ранее Мерсье упрекал проституток в том, что они отбросили стыдливость, естественную для женщин. Через сто лет некоторые высказывают идею, что женщина не может проявлять свою стыдливость именно потому, что она рождена проституткой.

У медицинского покрова стыдливости есть свои правила, касающиеся речи врача. Она различна в зависимости от того, с кем он разговаривает: со своим коллегой, с женщиной из высшего света или с проституткой, а также от того, где происходит разговор: в больнице или в гостиной. В более масштабном исследовании я привел примеры множества предупредительных ораторских приемов, которые применялись при разговоре с пациентками в период между 1800 и 1850 годом. В данной работе я остановлюсь только на тех, которые касаются проблемы женской стыдливости.

Медицина действительно выступает как пелена стыдливости, которая допускает абсолютную свободу выражений, но лишь при условии, что медицинский аспект присутствует на шести уровнях речевой цепи, согласно теории коммуникативного акта, разработанной Романом Якобсоном («Очерки по общей лингвистике»). К этим шести уровням относятся: говорящий (автор книги), адресат (читатель), контекст (рассматриваемый вопрос), сообщение (способ обсуждении), код (используемый язык), контакт (связь, устанавливаемая между автором и читателем). То есть когда врач разговаривает с другим врачом на медицинскую тему, деловым тоном, используя профессиональные слова и выражения, то научность речи подразумевает, что не нужны никакие ораторские меры предосторожности. Но если в этой речевой цепи отсутствует хотя бы одно звено, то у собеседника проявляется реакция стыдливости, которая может, в свою очередь, затронуть все остальные звенья цепи.

Первый разрыв в этой цепи произошел на уровне кода, так как языком научной медицины была преимущественно латынь. В XIX столетии первенство во всех сферах науки давно принадлежит французскому языку, за исключением университетских диссертаций, которые по-прежнему пишутся на латыни.

Если цепь рвется на уровне сообщения (медицинская тема, которая не преследует медицинскую цель), проблема мер предосторожности уже будет иной. Например, юмор студентов-медиков должен оправдывать такое нарушение приличия — задача тем более деликатная, что он защищен с трех сторон: говорящий, собеседник и предмет имеют отношение к медицине (врач разговаривает на медицинскую тему с врачом)! В этом случае на помощь приходит сексуация стыдливости, например обращение к музе… кстати, являющейся представительницей женского пола. Так, неизвестный студент публикует в 1818 году эпиграмму о сифилисе — «Сифилис, поэма в двух песнях», нарушая этим соглашение, касающееся стыдливости, на уровне поэтической функции. Поэтому он его восстанавливает на уровне контакта (фатическая функция), делая намек читателю (мужчине), и на уровне кода (металингвистическая функция) с помощью лукавой ссылки на музу (женского пола), которая вдохновила его на написание этого стихотворения: «Месье, знайте, что стыдливое ухо может слушать мою поэтическую музу». Контекст (референциальная функция) даже подвергается автоцензуре, когда перечисляются конкретные симптомы, более или менее скрытые: «О Муза нежная, сия картина может возмутить твой взор!/ Давайте же укроем пеленой все эти взгляда недостойные явленья». Иначе говоря, врач, который может описать половой акт в рамках своих профессиональных функций, не рискует этого делать даже наедине со своими коллегами, когда он облачается в одежды поэта. Но его оправданием служит то, что его Муза — существо женского пола, впрочем, не без ложного лицемерия: приступы стыдливости создают желаемый комический эффект. Врачи веселятся, представляя женский ротик (Музы), который должен вдохновлять мужчину в сексуальном смысле.

В рамках теории коммуникативного акта по Якобсону можно сказать, что в эпоху, когда женщины не имеют доступа к научным медицинским трактатам, говорящий — это всегда мужчина. А вот в качестве адресата может выступать женщина. В этом случае автор сообщения должен использовать другой язык по сравнению с тем, на каком он говорит с мужчиной. Санитарки, медсестры и сиделки не обязаны знать столь же детально анатомию и медицинские термины, наполняющие специфический словарь врачей, который используется в научных работах, предназначенных их коллегам, или в технических отчетах. Но все эти женщины очень застенчивы, тем более что речь идет о монахинях, о девушках, чьи престарелые отцы нуждаются в медицинской помощи, о «благодушных и кротких женах» рабочих, изнуренных непосильным трудом, или о «добрых и нежных матерях» тех, кого скосила эпидемия, пишет Жозе Моран в работе «Теоретическое и практическое руководство для сиделок» (1824). Они были вынуждены «бросаться в схватку с этой духовной и телесной немощью», несмотря на испытываемое ими отвращение или чувствительность их натуры. Им приходилось сталкиваться с наготой больного во время совершения туалета, омовения или переодевания, по просьбе врача они даже вынуждены были внимательно осматривать анальное отверстие тех больных, которые находились в постели слишком долго. Той речи при разговоре с этими женщинами прост, термины точим, но никогда не вульгарны и не слишком научим. Слова из латыни, ставшие общеупотребительными в процессе длительного их использования («uterus», «anus»), иногда сопровождаются соответствующими словами французского языка («матка», «задний проход»). Речевая цепь медицинского содержания разрывается лишь в одном месте — на уровне адресата.

Иногда врач вынужден писать руководства для светских дам с целью профилактики заболеваний. Можно предположить, что женской стыдливости легче приспособиться к написанному тексту, чем к личной консультации. «Им удастся избежать неприятных моментов и отвращения, которые практически все женщины, особенно молодые, испытывают, рассказывая докторам о своих болезнях и беседуя с ними о вещах, задевающих стыдливость», — говорится в книге «Советы женщинам..; от доктора Б. из Парижа» (1849). Таким образом, подобные книги являются публичной альтернативой консультации, и написание их вполне оправданно. В них используются точные слова («вульва», «влагалище», «матка» и т. д.). Но когда в книге затрагивается не медицинская проблема, а вопросы секса, то такие рекомендации сродни нравоучению, и, очевидно, читая их, женщина испытывает чувство неловкости. Поэтому врач прибегает к специальным приемам написания: например, такое явление, как мастурбация, скрывается за словами «порочный опыт», «пагубные манипуляции» или «вредные привычки». Таким образом, в данном случае мы имеем классический пример разрыва коммуникативной цепи на уровне контекста: болезнь, безусловно, относится к области медицины и ее обсуждение не требует таких же мер предосторожности, какие необходимы при разговоре о сексуальных проблемах повседневной жизни.

Когда дело касается венерических заболеваний, многие больные стесняются поведать врачу о своих страданиях, и разрыв коммуникативной цепи происходит чаще всего в фатической функции (основанной на контакте). Мадемуазель X., двадцатидвухлетняя служанка, немка по национальности, которую лечил от сифилиса Анри де Кастельно в марте 1840 года, через две недели поведала своей хозяйке о болях, ставших невыносимыми. Она утверждает, что заразилась от своего полового партнера еще в Германии, полгода назад. Врач, незамедлительно приглашенный на консультацию, считает, что это абсолютно невозможно. Он нисколько не сомневается в том, что у служанки есть порочная связь, но решает не выдавать эту ложь хозяйке, а просто принимает во внимание это обстоятельство. Больные женщины часто считают, что расплачиваются за свое безнравственное поведение, в результате чего они замыкаются в себе и начинают лгать из чувства стыдливости. Врач тоже иногда испытывает неловкость по отношению к молодой пациентке, и это может привести к тому, что в его вопросах будет звучать легкомысленность, насмешка или презрение. Такой тон парализует его собеседницу.

«Если же опрос ведется с серьезным видом, но без педантичности, если врач не обращает в шутку откровения женщин, а старается объяснить им, что все детали, о которых он расспрашивает, необходимы лишь для получения как можно более точной информации о болезни, то такому врачу пациентки сообщат о самых интимных сторонах своей жизни», — пишет Анри де Кастельно в работе «Исследование применения метода прививок при заболеваниях сифилисом» (1841).

Излишняя педантичность при разговоре с больными и неуместные шутки врача — это рефлекторное проявление его стыдливости, которое показывает, что речь его еще не так свободна, как ему этого хотелось бы. И здесь мы снова имеем дело с тем, что затронута фатическая функция, за которую врач несет ответственность. Когда дело касается «честных» женщин, необходимо учитывать тот факт, что их стыдливость еще более чувствительна. Так, известный французский доктор XIX века Франсуа-Жозеф-Виктор Броссе в своей книге «Курс патологии и общей терапии» (1835) жалуется, что они не осмеливаются сообщить врачу об отсутствии у них менструаций, что затрудняет постановку диагноза.

В 1840-е годы появляется все больше книг, в которых содержатся советы врачей относительно женского здоровья, адресованные непосредственно пациенткам. Основание в 1837 году диспансера Сент-Женевьев для лечения гинекологических заболеваний у малообеспеченных женщин, несомненно, привлекло внимание к этим патологиям.

Из-за чрезмерной стыдливости женщины часто откладывают визиты к врачу, и легкое недомогание «чаще всего заканчивается серьезным заболеванием, тяжелым и даже неизлечимым». Доктор Дебрюэр пишет смелую для того времени книгу — руководство для молодоженов «Женская гигиена» (1845). Автор постарался смягчить некоторые моменты, опасаясь, по его словам, «обесцветить жизнь женщины и ограничить ее мечты». Поскольку стыдливость является, по существу, женским качеством, то учить женщину быть супругой, познавая секреты своего тела, — это с большой вероятностью означает затронуть ее женственность, а следовательно, и законную любовь ее мужа.

Что лучше: оставить женщин без советов, которые могли бы помочь им сохранить свое здоровье, или лишить мужей их стыдливых жен? И то и другое опасно, поэтому врач должен найти правильный подход к решению этой дилеммы. Дебрюэр советует держать мужчин в стороне от мало поэтичных женских проблем. Женщине следует скрывать от мужа свои небольшие недуги, рассказывая о них лишь матери или врачу. Врач «является единственным мужчиной, от которого она ничего не должна утаивать», — пишет он, разделяя тем самым точку зрения доктора Таншу, основателя диспансера Сент-Женевьев. Это был уважаемый человек, филантроп, который идеализировал женщину, видя в ней посредника между Богом и человеком, посредника, который, безусловно, стоит ниже мужчины в общем, но выше — в частном. Женщина, по его мнению, — это существо духовное, тогда как мужчина — материальное. В своей книге Дебрюэр следует идеям доктора Таншу, смысл которых заключается в следующих замечательных строках: «”Нет любви без стыдливости”, — сказал мудрец. — Женщина, которая нарушает это правило, порочит себя и роняет свое достоинство». Уважать женскую стыдливость — это значит найти такой способ выражения мыслей, когда врач, не отказываясь полностью от точных терминов («матка», «анус»), чаще прибегает к эвфемизмам, распространенным в то время («месячные» вместо «менструации», «главный орган женщины» вместо слова «матка», «некоторые обстоятельства брака» вместо «совокупление»), а также к туманным выражениям («некоторые части тела», «пах и соседние органы» и т. д.).

Ссылки на диспансер Сент-Женевьев позволяют предполагать, что Дебрюэр обращается к малообеспеченным женщинам. Годом позже доктор Шоме публикует «Советы женщинам по поводу их здоровья и болезней» (1846), сразу же уточняя, что он готовит новый том о проблемах здоровья для женщин высшего света. Складывается впечатление, что врачи, пишущие для женщин, прибегают к хитрой уловке: они как бы ведут речь только о пациентках из неблагополучной среды, где, как считается, стыдливость выражена меньше всего. Светские дамы смогут интересоваться книгой, якобы написанной не про них, под видом милосердия.

Доктор Шоме соблюдает такой же компромисс, как и Дебрюэр: говоря о матке, он очень скупо использует это слово. В то же время он пишет цветистым слогом, щедро применяя в своей речи образные выражения («самые жестокие болезни», «пагубные последствия», «мучительные боли», «кровавые операции» и т. д.) и туманные перифразы. Половые органы называются по-разному, в зависимости от возраста женщины. Так, например, матка становится поочередно «органом размножения», «органом вынашивания», «органом, который собирается вернуться в состояние сна». Он также не скупится на предосторожности: «Я буду краток, поскольку тороплюсь избавить наших нежных и любезных подруг от созерцания слишком грустной картины».

Таким образом, перед нами предстает образ застенчивой женщины, которая, стараясь сохранить поэзию любви, скрывает от своего мужа свои естественные недуги. В культуре классицизма женщины рассказывали о своих специфических болезнях матери, которая была их доверенным лицом и исполняла роль посредника между женщиной и врачом: в 1804 году доктору П.-Ж. Мари де Сент-Юрсену приходится еще использовать эти «промежуточные уста», чтобы донести до пациентки «правду во всей ее наготе». «Голос матери очищает все то, что она говорит, и, проходя через ее уста, любой урок становится весомым и целомудренным». Но по мере того как во время опроса возникает необходимость уточнения симптомов, врач все больше и больше требует, чтобы роль доверенного лица принадлежала ему.

Принимая на себя роль исповедника, выслушивающего признания, врач тоже вынужден нарушать правила хорошего тона — они отходят на второй план по сравнению с высшими интересами. Кроме того, врач выступает правопреемником теолога и философа в разработке концепции мира и человека, жизни в гармонии с обществом. Выпестованная в Средние века теологами, а в XVIII столетии — философами, концепция стыдливости отныне основывается на медицинских соображениях, тогда как нормы приличия устанавливаются законом.

Эволюция этого понятия происходит гладко. В век Просвещения велись оживленные дискуссии о проблеме стыдливости, в которых противопоставлялись религиозная и философская концепции. В XIX веке с точки зрения медицины стыдливость является наследницей первой: она абсолютна, она представляет собой основное качество человека и свойственна женщинам. Точка зрения закона на стыдливость совпадает с философской концепцией: стыдливость относительна, она зависит от моды, места и времени и может быть как мужской, так и женской.

Раскол между понятиями стыдливости в теологии и философии был неизбежен, поскольку они относились к двум непримиримым силам, властвующим над людьми: Божественной силе и силе обычаев. Зато в XIX веке наблюдается явное согласие между понятиями стыдливости с точки зрения медицины и с точки зрения закона. Во-первых, согласно обеим концепциям, стыдливость — это природное качество, во-вторых, и медицина, и закон оставляют от более обширного понятия стыдливости лишь часть, связанную с половыми отношениями. Влияние последователей Руссо привело к тому, что врачи стали видеть в стыдливости средство усиления сексуального желания, а законодатели сфокусировали понятие «развратные действия» на демонстрации половых органов.

Первая половина XIX века является поворотным моментом переопределения понятия стыдливости на медицинской основе, которая в ближайшей перспективе поддерживает и укрепляет стыдливость, а в отдаленной — способствует ее ослаблению. В ту же эпоху происходит изменение образа женщины в обществе, и такое переопределение стыдливости является составной частью этого процесса. Классическая медицина в то время делится на две научные школы: анимизма и механизма, и между ними происходит такой же раскол, как между теологами и философами. «Женская природа», в которую верит школа анимизма, представляет собой фундаментальную составляющую «чувствительной души». Механистическая школа, которая не верит в существование души, рассматривает поведение людей как физическое явление: стыдливость для них — лишь общественное соглашение, и она больше не составляет основу женственности.

В 1778 году, с появлением виталистической медицины Бартеза, возникает промежуточный взгляд на эту проблему: «жизненный принцип» — основа всех процессов, происходящих в организме человека Невозможно точно утверждать, идет ли речь о какой-то субстанции (как душа) или о свойстве человека (уступка сторонникам механистической школы), но можно выявить две главные силы: раздражимость и чувствительность. Первая вызывает движущие силы в мышцах, вторая — чувственные силы в нервах.

Стыдливость непосредственно зависит от этих жизненных сил. Таким образом, стыдливость — это не просто соглашение, это природная необходимость, однако она не является абсолютом Божественного происхождения. Жизненный принцип вызывает эрекцию у мужчин или твердость сосков у женщин. Он также ответственен за прилив крови к лицу, вызывающему его «покраснение по причине стыдливости или других внезапно появляющихся чувств», — утверждает Поль-Жозеф Бартез в своей работе «Новые принципы науки о человеке» (1778). Эта позиция соответствует идеям сторонников Руссо: это реабилитация природы, чистая дифференциация наступательной роли мужчин и оборонительной роли женщин.

Таким образом, рождается новая концепция стыдливости женщины, берущая свое начало от Пьера Русселя (1742–1802), работа которого «Физическая и духовная система женщины» (1775) в медицинских кругах XIX века считается прогрессивной. Отвергая идею независимости физиологии от половой принадлежности человека, Руссель объясняет различия в моделях поведения, характерных для мужчин и женщин, физическими особенностями, присущими каждому полу. Но эти различия, согласно его теории, появляются только с наступлением пубертатного периода, при условии, что они не сглаживаются воспитанием. Стало быть, когда мы говорим о стыдливости, то речь идет не об абстрактной женской сущности, а о требовании Природы, которому необходимо позволить развиться.

В физическом отношении, как и в духовном, сущность мужчины — это сила, а сущность женщины — слабость. Чтобы испытать силу мужского желания, женщина, прежде чем уступить, должна оказать ему сопротивление. Физическая слабость придает естественность женской застенчивости, так как у нее не хватает сил защищаться. Из застенчивости рождается сдержанность, которая подготавливает женщину к «нелегкой борьбе за целомудрие» и порождает стыдливость. Женское кокетство — это не проявление слабости, а лишь результат крайней чувствительности женских половых органов. Оно усиливает мужское желание, дополняя действие стыдливости. «Задача — породить желания, отвергая их, чтобы усилить активность мужчины. Так несколько капель воды удваивают силу огня», — подчеркивает Руссель.

Его повествование, ясное и логичное, вновь представляет стыдливость как естественное чувство, не следуя при этом ни логике анимизма, ни идеям витализма. Согласно его концепции, стыдливость является дополнительным фактором, вызывающим желание мужчины. Эта точка зрения не совпадает ни с идеями христианских моралистов, согласно которым стыдливость гасит желание, ни с идеями сторонников свободных нравов, для которых стыдливость является бесполезным препятствием для сексуального желания. Тем не менее эта концепция не является абсолютно новой. Не упоминая высказывание Монтеня о женщинах из Пегю, носивших лишь набедренную повязку, открытую спереди (см. гл. III), шевалье де Серволь, специалист по вопросам браков и разводов военнослужащих, выражает ту же концепцию в своем трактате «Гамология, или Воспитание девочек для брака» (1772). Если любовница должна быть готова сразу подчиниться желаниям своего мужчины, то у супруги всегда есть время, чтобы ответить мужу, и «слишком быстрая доступность вскоре привела бы к угасанию желания, жар которого только разгорается, когда приходится преодолевать препятствия». Он также видит в стыдливости «качество, предназначенное женщине Природой», которое позволяет мужчине испытывать более полный триумф, борясь за победу. Следует обратить внимание, объясняет он, «что женская стыдливость является мерилом продолжительности жизни человека».

Французский философ-материалист и врач Пьер-Жан-Жорж Кабанис (1757–1808) — друг Русселя, Мирабо и Кондорсе — способствовал продвижению идей шевалье де Серволя, придав им весомость своим авторитетом. После падения режима Бонапарта он стал сенатором и, бесспорно, в то время был весьма значимой фигурой в медицинских кругах. В лекциях, прочитанных им в IV и в начале V года по республиканскому календарю, он пропагандирует идею клинических наблюдений, которые позволили бы на базе концепций физиологов установить моральный облик человека. Работы Кабаниса, Луи-Виктора Бенеша, Моро де Сарта, Вирея отлично дополняют друг друга, объясняя стыдливость с точки зрения медицины XIX века. В своих работах они демонстрируют прекрасный синтез медицинской, христианской и философской концепций.

Прежде всего, что такое стыдливость: неотъемлемое качество женщин или приобретенное поведение? И то и другое… Она не является добродетелью, независимой от любой другой; стыдливость — это «один из способов бытия», «искусный любовный расчет» (Бенеш). Это моральное качество, которое возникает лишь после полового созревания, оно расцветает вместе с кокетством, когда у мужчин и женщин развиваются новые жизненные центры. Ее проявление — это опыт приобретенный, но продиктованный естественным явлением — выделениями из матки (Моро). Половые органы стимулируют железы мозга, а те, в свою очередь, порождают желание, которое выражается у мужчины явно, а у женщины скрыто — в форме стыдливости (Кабанис).

Естественная, а значит, женская стыдливость — это основное качество женщин, к которому они «удивительным образом» предрасположены. Мягкость и нежность мышц придают ей робость и застенчивость, ее слабость внушает уважение, внутреннее расположение половых органов заставляет ее скрывать свои желания (Вирей). Бенеш в своей работе «Замечания на тему физиологии и нравственности женщины» (1819) подводит итог физиологической природе стыдливости в следующей убедительной формуле: «Стыдливость — это следствие чувствительности, строения и привлекательности половых органов женщины».

Стыдливость и кокетство — две стороны одной медали. Они достигают одной и той же цели, но противоположными способами: подтверждение эффективности репродуктивной функции обостряет мужское желание, а уклонение от слишком частых совокуплений не позволяет ему угаснуть. Являясь необходимым условием для продолжения человеческого рода, эта природная предрасположенность женщины (стыдливость) позволяет мужчине испытывать желание, не растрачивая его. Воздержание концентрирует силу спермы. В этом отношении культ девственной плевы — самый красивый пример: то, что когда-то сохранялось как препятствие, становится гарантом мужской силы. Физическое сопротивление усиливает желание.

У этой теории есть любопытное следствие: если стыдливость — естественное явление, необходимое для обеспечения воспроизводства, то нет никаких причин, которые ограничивали бы ее лишь миром людей. И мы действительно становимся свидетелями того, как в XIX веке спорадически появляются работы на тему стыдливости у животных, которые будут характерны для постдарвинизма. Стыдливость не дает теплокровным существам (птицы, четвероногие и человек) разрушить свое здоровье, злоупотребляя физическими удовольствиями; обезьяны, по-видимому, испытывают чувство стыда, когда кто-то рассматривает их половые органы, и дают оплеуху тому, кто протягивает руку в их направлении, отмечает Жюльен-Жозеф Вирей в работе «О женщине с точки зрения физиологии, нравственности и гуманизма» (1825).

Что касается принципиальной разницы между мужчиной и женщиной, о которой велись дебаты в конце XVIII столетия, то она подтверждена более, чем когда-либо. Быть женщиной — означает быть ею «во всех смыслах и способах существования», а не только иметь соответствующие половые органы, как считает Моро де ла Сарт. Эта разница между мужчинами и женщинами проявляется, по мнению Жана-Луи Браше, начиная с рождения и заканчивая смертью, о чем он пишет в работе «Лечение истерии» в 1847-м. Он категорически не согласен с утверждением о том, что специфические черты появляются у мужчин и женщин только по достижении ими пубертатного возраста.

Эта система взглядов не отражает все точки зрения на проблему женской стыдливости, существовавшие в XIX веке. Но она, без сомнения, является наиболее согласованной и проливает свет на то, что думали и как вели себя люди той эпохи. К тому же его концепция стыдливости является переходной между идеями энциклопедистов, рассматривавших стыдливость как условную черту, приобретенную в процессе воспитания, и идеями постдарвинистов, согласно которым стыдливость — это природное качество животного происхождения.

В 1810 году восемнадцатилетняя мадемуазель Д*** впадает в глубокую депрессию. Родители пытаются вывести ее из этого состояния с помощью обычных светских развлечений: прогулки, спектакли, балы, концерты. Им это удается, и вот она уже испытывает «безумное веселье». Слово «безумное» вызывает определенное беспокойство, тем более что эта веселость проявляется в присутствии молодых людей и дело доходит до того, что девушка начинает приставать к ним сама. Это уже опасные симптомы нимфомании! Но значит ли это, что она станет вести себя провокационно, сопровождая свои слова жестами? Безусловно, потеря скромности считалась бы признаком испорченности у любой девушки, хотя назойливое поведение в обществе само по себе, даже сопровождаемое жестами, не должно расцениваться как серьезная опасность. Но тот факт, что «она не может больше себя сдерживать», означает, что речь все же идет о психическом расстройстве.

«Родителям, затратившим столько усилий на воспитание этой милой девушки, было стыдно наблюдать подобные нарушения поведения у своей дочери, поэтому они обратились к врачу». Но ни один из методов лечения не дал положительного результата: ни ванны, ни кровопускание, ни успокоительные микстуры, ни опиум, ни даже высшее средство — брак. После смерти первого мужа молодая женщина быстро выходит замуж второй раз. А после того как ее второй муж погибает на войне в 1815 году (по поводу смерти первого все-таки остаются сомнения), ее безумная веселость переходит в состояние веселого помешательства. По настоянию доктора Антуана-Северина Бельмера, который описал этот случай в своей «Диссертации о нимфомании, или бешенстве матки» (1818), пациентка удалилась от светской жизни за город и, следуя его рекомендациям, ведет «дневник здоровья».

Этот любопытный случай наглядно показывает, что существует связь между сумасшествием и неуместным сексуальным поведением. Если девушка просит что-нибудь перекусить в промежутках между приемами пищи, ей выскажут порицание по поводу ее чревоугодия; если она «пристает» к молодому человеку, ее будут лечить от нимфомании. В разные периоды истории общество по-разному относилось к вопросам сексуального поведения, и в XIX столетии острота восприятия этой проблемы достигла апогея. Так, демонстрировать свою наготу в эпоху классицизма означает разврат, в наши дни — это знак протеста, а в XIX веке это считалось признаком безумия, даже если пациенты (пациентки) осознавали это.

Однажды мадемуазель К*** взбрело в голову постричь волосы, брови, ресницы, лобок и начать бегать в таком виде по коридорам. Когда ее упрекали за экстравагантное поведение, она не смела поднять глаза от стыда и, заливаясь слезами, не прекращала повторять, что болезнь сильнее ее. Об этом случае рассказывает Жак-Жозеф Моро в работе «Паранойя с точки зрения судебной медицины» (1840).

Для XIX века также характерно существование традиционной связи между целомудрием и нимфоманией: брак должен успокоить естественный пыл девушки, чрезмерная стыдливость которой могла бы подорвать здоровье. Именно эта точка зрения, предостерегающая от строгого воздержания, бытует еще со времен Гиппократа. Жюльен-Жозеф Вирей в своем исследовании «О женщине с точки зрения физиологии, нравственности и гуманизма» также разделяет это мнение. Он считает, что чрезмерное целомудрие приводит к серьезным физическим нарушениям: бешенству матки (нимфомании), истерии и т. п. В древности или в странах Востока существовали религиозные ритуалы, которые были обязаны выполнять все женщины. К ним относились непристойные танцы и так называемые «странные обычаи», когда женщина демонстрировала свою сексуальность незнакомцу. «Их целью было избавить слабый пол от проблем со здоровьем, которые возникают вследствие стыдливости и нежной невинности». Такое традиционное отношение к стыдливости изменится в XIX веке.

Наконец, необходимо отметить, что в XIX веке была установлена связь между излечением больных психическими расстройствами и ведением ими своеобразного дневника здоровья, где они излагают все, что с ними происходит. Такой дневник, написанный для врача, сродни исповеди, предназначенной для священника. Это средство лечения было широко распространено в медицине XIX века. При психических заболеваниях осознание происходящего и рассказ о своем состоянии не только помогают врачу при постановке диагноза, но и являются важной частью терапии. Позже аналогичную роль станет выполнять диван в кабинете психоаналитика.

Если в начале XIX века, во многом благодаря врачам, возобладала концепция женской стыдливости, то уже к середине века она подвергнется пересмотру психиатрами, и это будет связано главным образом с изменением взгляда на природу истерии.

В соответствии с греческим происхождением слова «истерия» (hystera означает «матка») классическая теория считает, что это психическое расстройство связано с заболеванием матки. Чаще всего истерию диагностируют у девушек и женщин пожилого возраста, а лучшим средством лечения ее считается брак. Такая идея господствует в первой половине XIX века.

Однако еще в XVIII веке некоторые врачи начали подозревать, что причину истерии надо искать в головном мозге. Французские психиатры Вуазен, Браше и Брике отмечают, что эта болезнь может встречаться и у мужчин. По их мнению, это системное заболевание всего организма, особенно нервной системы. Таким образом, истерия теперь считается нервным, а не органическим заболеванием. А вследствие характерных особенностей нервной системы женщин она по-прежнему рассматривается как болезнь исключительно женская. Теперь истерия определяется на базе новой медицинской догмы о половом диморфизме.

Среди причин, предрасполагающих к появлению данного заболевания, Брике в своем «Трактате о клиническом проявлении и лечении истерии» (1859) называет «повышенную чувствительность эмоциональной составляющей нервной системы». «Истерия проявляется преимущественно у женщин, потому что именно для них характерна ведущая роль этой эмоциональной составляющей нервной системы». Воздержание и несчастная любовь — причины, считавшиеся главными в развитии заболеваний матки, больше не являются источником этих нервных срывов: всему виной головной мозг, точнее, та его часть, которая отвечает за эмоции. «Итак, в соответствии с общественным предназначением, выпавшим на долю женщины, эта часть головного мозга у нее более чувствительна, чем у мужчины», — пишет Брике. В результате женщина по-особому реагирует на каждое слишком яркое или слишком болезненное впечатление.

Помимо этих факторов, создающих благоприятную почву для возникновения истерии, разумеется, необходим стимул, какие-то внешние случайные причины. Одним из таких «возбудителей», по мнению Брике, может стать созерцание неприятных объектов. Кроме того, к наиболее часто встречающимся причинам возникновения истерии относятся внезапный испуг и резкие болезненные эмоции. Демонстрация половых органов тоже может вызвать приступ истерии. Таким образом, в XIX веке общество осознает, что одной из важных проблем, которые необходимо решить, является защита взгляда. Это нашло отражение в новых положениях закона о совершении развратных действий.

Что касается интересующей нас проблемы стыдливости, эти идеи являются радикальными, они действительно переворачивают ранее бытовавшие представления. С точки зрения классической медицины истерия считалась болезнью богатых женщин, слишком впечатлительных и чувствительных, а главное — слишком целомудренных. Кроме того, это заболевание было характерно для девушек, вдов и монахинь. Теперь же, по мнению Брике, истерия должна быть больше распространена среди женщин из народа, чем среди светских дам, у которых мораль оказывает наиболее сильное влияние на все стороны их жизни и поведение. Если и в самом деле причина болезни заключена в головном мозге, а не в матке, то сексуальное поведение играет меньшую роль в развитии истерии, чем нравственные чувства. И тут в игру вступают два фактора: степень чувствительности и степень мощности модификаторов (нравственных ценностей). Оба этих фактора намного более развиты у светских дам: даже слабых нравственных ценностей было бы достаточно, чтобы повлиять на их гиперчувствительность.

Стыдливость занимает важное место среди этих нравственных ценностей, она становится гарантом против женской истерии, тогда как веком ранее, наоборот, считалось, что это качество предрасполагает к развитию нервного припадка. Однако оба этих подхода нельзя назвать абсолютно противоположными: в обоих высказывается резко отрицательное суждение по поводу отклонений от сексуальной нормы как в виде злоупотребления удовольствиями, так и чрезмерной невинности. В обоих случаях спасительным средством является брак, он естественным образом регулирует женскую сексуальность, благодаря чему женщина избегает как опасного воздержания, так и обостренного либидо. Итак, существуют три основные причины, характерные для состояния безбрачия, которые могут вызвать истерию: это воздержание старых дев, распутство развращенных женщин и мастурбация молодых девушек. Но полный спектр причин этого заболевания гораздо шире. Он объединяет все виды деятельности, которые вызывают беспокойство у поборников морали. Это может быть танец «до потери сознания», частые ванны, духи, слишком изысканная пища, злоупотребление алкогольными ликерами, гнев, чтение любовных романов, разговор на эротическую тему, «мрачная, таинственная, страстная или слишком оживленная» музыка, удовольствие видеть любимого мужчину, нежный поцелуй, роскошь, искусство, неудовлетворенная любовь, слишком легкая одежда — одним словом, романтизм. Наконец, становится понятно, почему женщина вынуждена быть сдержанной: малейшее злоупотребление может вызвать истерию. Все, к чему христианская мораль (после морали стоиков) относилась с осуждением, как к действиям, совершающимся во имя подозрительного удовольствия и светского тщеславия, было с легкостью воспринято медициной XIX века.

И вот, чтобы не попасться в эти сети соблазна, на помощь призывается стыдливость. Молодежь «по счастливому стечению обстоятельств избегает опасности, которая ей угрожала». Юная девушка, открывая для себя светские развлечения, может поддаться искушениям. К счастью, «вдруг возникает чувство стыдливости, нежные слова любви окрашивают лицо румянцем. […] Чувствуя силу в одобрении и поддержке своих родителей, она идет под венец без сожалений и угрызений совести». Какой контраст с поведением ее подруг: капризных, вспыльчивых, непостоянных… или просто влюбленных! «Следовать добродетелям, основам религии, принципам самой здоровой морали» — это лучшее средство против истерии, по мнению Менвиля, высказанное им в книге «История женщины с точки зрения медицины и философии» (1845).

Если эта болезнь скорее душевная, чем сексуальная, то даже освященный брак не может гарантировать достаточно хорошую защиту от нее: разного рода излишества подстерегают женщину всегда и везде, поэтому ей просто необходимо быть стыдливой и целомудренной.

Антуан-Жозеф Шоме в своей книге «Советы женщинам по поводу их здоровья и болезней» отмечает, что те, кто слишком часто предаются наслаждениям, могут стать жертвами очень серьезных нервных заболеваний. Истерия с ее устрашающими симптомами, ужасные эпилептические припадки, бешенство матки, нимфомания и т. д. приводят к потере стыдливости и разума, обрекая несчастных на истощение и слабоумие.

По мнению Вуазена, Вирея и Браше, стыдливость эта душевная добродетель — все больше и больше становится частью психологического характера женщины, предохраняя ее от страстей и являясь частью естественной защиты против истерии. Я не могу согласиться с мнением Эвелин Эндер, которое она высказывает в своей работе «Пол и рассудок. Представления об истерии в XIX веке» (1995), противопоставляя точки зрения Браше и Брике по поводу связей между стыдливостью и истерией. Она считает, что у Браше стыдливость выступает как фактор, предупреждающий истерию, а у Брике — наоборот, как провоцирующий ее. На мой взгляд, оба эти врача согласны с тем, что моральные чувства играют сдерживающую роль, предупреждая развитие истерии.

Вое это способствует тому, что женской стыдливости возвращается ее сущность, ее метафизическая природа, тогда как врачи, разделяющие точку зрения Русселя, видели в ней лишь функцию регулирования сексуальности, появляющуюся в период полового созревания. Жан-Луи Браше в своем «Трактате об истерии» называет стыдливость чувством, «которое природа сделала достоянием женщины, чтобы удвоить цену ее очарования». Стыдливость становится основной женской чертой. И умная женщина никогда от нее не откажется. «Даже кокетка, в зависимости от того, в какую эпоху она живет, будет надевать на себя маску то наивности, то невинности, то большого знатока света», — говорит он. Между тем Браше подчеркивает, что стыдливость отличается от ложного стыда, от этой застенчивости, которую внушают воспитанницам в пансионах и которая вместе с правилами хорошего тона и вежливости ведет к скрытности, сексуальному желанию, пылу еще до того, как женщина «действительно дойдет до патологического состояния».

Стыдливость в XIX веке отвечает одновременно двум тенденциям: эротизации женщины и представлениям о ней как об ангеле. Мода с этой точки зрения полностью соответствует медицинским рекомендациям. «Чем больше препятствий нужно преодолеть для покорения женщины, тем она кажется желаннее»: корсеты, панталоны, турнюры, нижние юбки и платья со множеством крючков, шнуровок, пуговиц — все это мешает мужчине быстро сблизиться с нею. «Страстное желание быстрого наслаждения, которое получала старая аристократия, сменилось если не на стремление продлить это сладострастие, то, по крайней мере, на желание насладиться ожиданием», — отмечает Перо в своей работе «Работа над внешностью, женское тело, XVIII–XIX века» (1984). Мужская рука действует неумело, заставляя женщину раздеваться самостоятельно: соблазнитель становится зрителем, а женщина перестает быть жертвой, которую берут силой, — она вынуждена активно сдаваться победителю.

Увеличение количества одежды приводит к возникновению такого явления, как стриптиз, который играет на затягивании ожидания и на непрерывном обмане надежды увидеть момент обнажения. Чрезмерная стыдливость фактически свидетельствует об изначальной непристойности женского тела, которое только тогда прилично, когда прикрыто и недоступно. Невидимой пелены стыдливости уже недостаточно. «Настоящая женщина», этот «цветок красоты, так хорошо скрытой и так хорошо показанной», как выразился Оноре де Бальзак, — это абсолютное приличие в одежде, которое не позволит разглядеть ее наготу. Но покров лишь усиливает эротическое волнение от ее походки, от форм ее тела (истинных и подправленных), от ее запаха… «Когда форма ножки вырисовывается под обтягивающим платьем, это выглядит прилично, возбуждая у прохожего восхищение, смешанное с желанием, но подавленное чувством глубокого уважения».

Эта двойственность покрова, кажется, захватила и сферу искусства. В энциклопедии Ларусс можно найти множество примеров из живописи, относящихся к теме стыдливости. Так, художник эпохи классицизма Жан-Батист Грёз изобразил на картине девушку, которая поправляет одежду, соскальзывающую с ее плеча, а художник Каратейе — девушку, снявшую одежду перед принятием ванны (1801). Чуть позже, к середине XIX века, в произведениях живописцев прослеживается, скорее, игра на вмешательстве внешней силы, заставляющей женщину снять ее последний покров: «Стыдливость, уступающая Любви» (Дебай, 1853), «Стыдливость, побежденная Любовью» (Боннеграс, 1861), «Стыдливость, сопротивляющаяся Любви» (Жуффрой, 1853) и т. д. В обоих случаях художникам удается передать состояние стеснения молодой девушки в тот самый момент откровения, когда ее тело испытывает эротические чувства, до сих пор неведомые ей. Покров — это одновременно и защита, и пробуждение желания. Изображая женщину, поправляющую свое покрывало, живописец стремится передать, что она осознает эротичность своего тела. Покров является тонкой гранью между двумя желаниями — тем, которое испытывает зритель, и тем, которое он обнаруживает у девы, «готовой уступить», — таким образом, он представляет собой волнующую двойственность.

Начиная с того момента, когда в некоторых сферах жизни востребована целомудренная нагота, покров тела приобретает эротический характер, он как бы приглашает воображение приподнять его. «Глядя на одетую женщину, мы мысленно представляем себе ее прелести, которые возбуждают наше страстное желание, тогда как вид обнаженной женщины рисует в нашем воображении идеальное создание: Диану, Венеру!» — поясняет Байяр в книге «Стыдливость в искусстве и в жизни» (1904). В XIX веке достаточно изобразить покрывало, чтобы мы тут же представили под ним кого-то.

Преувеличение? Отнюдь нет! Перед картиной Анри Герве, на которой изображена женщина, принимающая ванну, французский поэт Арман Сильвестр вдруг сосредоточивает свой взгляд на невинном занавесе на заднем плане. Какое идеальное прикрытие для наблюдателя! «Не стесняйтесь, месье! На вашем месте я поступил бы точно так же. В наше время женщина слишком скупа на наготу, чтобы мы не имели права воспользоваться самыми благовидными предлогами для ее созерцания», — пишет он в своей работе «Ню в Салоне 1888 г.». Непрозрачность покрова лишает женщину невинности. Таким образом, прозрачный или невидимый покров (третье название стыдливости) необходим как никогда. Эвелин Эндер в своей работе «Пол и рассудок. Представления об истерии в XIX веке» (1995) сравнила двойственность покрова с двойственностью скромности — «этой важной с медицинской точки зрения черты для формирования представлений об истерии», которые были изложены в трактатах ученых врачей XIX века. По обе стороны этого покрой, как со стороны женщины, так и со стороны внешнего наблюдателя, оказывается лишь «фикция», условность: целомудренная женственность и патологическая женственность, с точки зрения мужчин. Стыдливость заставляет женщину осознавать свое тело как отличное от мужского и предназначенное для зачатия. Даже укрытое, тело потеряло свою невинность: оно неуловимо изменилось под действием взгляда, которым мужчина смотрит на женщину тысячелетиями.

Покрывало, платье, драпировка вносят вклад в эту сексуацию, поскольку они сразу же обозначают, что под ними находится женское тело. Но иногда осознание этого зависит от непредвиденных обстоятельств, и здесь мы касаемся невидимой грани между стыдливостью и душевной чистотой. Когда кто-то застает обнаженную женщину спящей, ее тело обретает природную невинность, за исключением ситуации, когда присутствие свидетеля лишает ее этого права на невинность. Так, Ломброзо в своей книге «Преступница и проститутка» замечает, что во время облавы случайная проститутка не обращает внимания на полицию, если ее застали одну (обнаженную) в своей постели. Но если с ней клиент, «она натягивает одеяло до подбородка, как это сделала бы самая порядочная женщина». Из этого он делает вывод, что у женщины, которая не порвала все связи со своим социальным имиджем, стыдливость «никогда не исчезает полностью, она проявляется в некоторых отдельных случаях».

Но что именно свидетельствует о ее стыдливости? То, что она полностью прикрывает свою наготу? Это главным образом доказывает, что присутствие клиента заставляет проститутку чувствовать, что ее тело сексуально и развратно. То, что она натягивает на себя одеяло (из приличия), напротив, свидетельствует о ее бесстыдстве, точно так же, как если бы она не укрывала свое тело совсем. Сравнивая светскую даму и проститутку, можно сказать, что та из них, которая спит одна, обнаженная, не чувствуя стеснения во время внезапного вторжения полиции, та и проявляет подлинную стыдливость. Мужской взгляд Ломброзо не может этого понять, поскольку, не доверяя невидимой пелене, он считает, что покров должен быть непрозрачным.

Эта двусмысленность проявления стыдливости создала некоторые лингвистические трудности, о чем свидетельствуют лексикографы, закрепляя в словаре французского языка разделение понятий pudicité и pudeur. Первое слово означает абстрактную и общую добродетель, «способ бытия», частным проявлением которого, «способом действия», является второе понятие. Это различие объясняется в «Словаре синонимов французского языка» под редакцией Пьера Бенжамина Лафайе, и в «Универсальном словаре синонимов французского языка» Франсуа Гизо. Несмотря на некоторые расхождения во взглядах на стыдливость, врачи, юристы и лексикографы во второй половине XIX века сходятся во мнении, что нужно различать абсолютное, и тем более достойное уважения, чувство стыдливости от внушенного способа поведения или в лучшем случае от спонтанного чувства, рожденного из жеста, из осознания. Абсолютное чувство стыдливости считается неотъемлемой чертой женщин, и ему вновь приписывается Божественное происхождение. Законодатель имеет дело только с поведением, врач видит в его избыточности принуждение, которое может вызвать у чересчур раздражительной женщины приступ истерии, в то время как естественная стыдливость не дает ему развиться, даже если у женщины есть склонности к этому заболеванию.