И, отбросив стыд, признаемся, что это обезличивание женщины во имя стыдливости дает мужчине большие преимущества. Для него — все главные роли в жизни, комфорт, власть в семье. Для женщины написать и подписать книгу — значит «пренебречь стыдливостью». Вот как говорит об этом Ретиф де Ла Бретон в своей книге «Француженки» (1786):

«Как! Вы, чье достоинство в скромности, чей долг — быть сдержанной, скромной, молчаливой, — вы восходите на мировую сцену как паяц, как бесстыдница Сафо! И вы являетесь, чтобы поучать мужчин, воспитывать их, образовывать! Эй! Отправляйтесь-ка назад, в темноту, которая так вам подходит, юная выскочка, потому что, будь вам даже шестьдесят лет, знайте: самая умная женщина по своему разуму может сравниться разве что с шестнадцатилетним юношей».

Разумеется, Ретиф де Ла Бретон испытывает также возмущение по поводу того, что некоторые мужчины публикуют свои работы только лишь затем, чтобы видеть свои имена на обложках книг: он считает, что единственная причина, по которой следует писать, — это потребность таланта в самовыражении. Однако, по его мнению, женщина не может быть талантливой ни при каких обстоятельствах. Прилагаемый перечень мужских достоинств и способностей не лишен цинизма. Но он показывает, что самая изощренная западня, устроенная женщине, — это чествование ее природной стыдливости. Разоблачая средневековое женоненавистничество с его навязчивой идеей о женщине как об искусительнице, можно сказать, что завышенная оценка женской чести усилила, не без лицемерия, власть мужчин.

В своей книге «Парижские ночи» (1788) Ретиф де Ла Бретон пишет, что «стыдливость благовоспитанной женщины» может помешать ей купаться во время летней жары, следовательно, купание остается уделом мужчин. Она препятствует женщине заявить об изнасиловании, рискуя навлечь на себя позор, или закричать, когда собственный муж ее избивает, и это лишает ее свидетельских показаний в случае бракоразводного процесса. Если случится кораблекрушение, она скорее утонет, чем разденется, чтобы было легче плыть. Стыдливость становится отличным предлогом, чтобы отнять у женщины ее основные права, в том числе право на жизнь, заставляя ее поверить в то, что речь идет о привилегии, благодаря ее духовному превосходству над сильным полом.

В повседневной жизни тело женщины отвергнуто, лишено человеческих чувств. В искусстве, за исключением изображений девушек легкого поведения, ее поза выражает стыдливость и достоинство. Несмотря на отсутствие специальных исследований на эту тему, можно сказать, что в целом редко можно встретить изображение женщины, занятой отправлением естественных функций: питье, еда, мочеиспускание, испражнение и т. д. И причина этого — не в том, что подобные действия запрещено изображать: на картине можно увидеть женщину со стаканом в руке. Но само действие поглощения остается главным образом за мужчиной. Как правило, все, что направляется в рот (курительная трубка, флейта), принадлежит мужчине: вне всякого сомнения, объясняется это тем, что художник стремится избежать грязных шуток.

То, что входит в женское тело и выходит из него, то, что напоминает нам о материальности этого эфирного существа, способно стать объектом стыдливости. Яркое свидетельство этому — табак, появившийся в XVI веке и быстро превратившийся в объект сексуальной дискриминации. Мужчины предпочитают курить трубку или сигары, а не нюхать табак. Едкий дым, окутывающий все вокруг, символизирует победоносную мужественность моряков, солдат, простого люда, для которого курение стало привычным. Нюхать табак, закладывая табачный порошок в ноздри, — более скромное действие: «этим отчасти объясняется, почему женщин и духовенство больше привлек именно этот способ использования табака». Однако среди индейцев, американских поселенцев и голландских купцов женщины курят так же, как и мужчины, хотя и реже. Об этом можно прочитать у Катрин Ферланд в ее работе «“Дикий” обычай? Употребление табака в старой и новой Франции, XVII–XVIII века» (2007), а также у Неда Риваля в книге «Табак — зеркало времени» (1981). Во Франции, когда некоторые из знатных дам начинают «дымить, как солдаты», это вызывает всеобщее негодование. Герцог де Сен-Симон в своих «Мемуарах» рассказывает о том, как двух девушек, которых король Людовик XIV признал своими дочерьми, выдал запах табака: они позаимствовали курительные трубки у караульных из швейцарской гвардии, охранявших их. Было ли это клеветой, или этот забавный случай произошел на самом деле, здесь преимущественно высмеиваются нравы швейцарских охранников принцесс, а не аллергия короля на табак.

Не переписывая историю употребления табака женщинами, можно сказать, что в ней было много скандальных исключений, таких, как Жорж Санд, например. Курительная комната осталась преимущественно местом общения мужчин, и руководства по правилам хорошего тона категоричны:

«Обычай разрешает мужчинам употреблять табак, какой бы пагубной ни была эта привычка. Женщины должны тщательно воздерживаться от нее по крайней мере до достижения возраста пятидесяти лет, если только можно встретить среди женщин пятидесятилетних особ».

Об этом пишет Орас Ресон в книге «Гражданский кодекс. Полное руководство правил поведения в обществе, хорошего тона и манер» (1830).

Самые лояльные руководства советуют женщинам по крайней мере не курить в карете с откинутым верхом, в поезде, на улице, в кабаре, в кинотеатре, «во всех общественных местах, где это могло бы вызвать возмущение окружающих». Женщина курит у себя дома, в гостиной у друзей или в холле отеля — единственном публичном месте, где правила приличия позволяют ей это делать. И разумеется, она может курить только белые и легкие сигареты — такие советы можно прочитать в книге Берта Бернажа «Знание правил хорошего тона и светских обычаев» (1928).

Спиртные напитки — это тоже привилегия мужчин. Если и можно поискать происхождение такой дискриминации в древних табу, чему посвящена работа Робера Лаффона «История нравов и культуры потребления наших напитков» (1991), то не подлежит сомнению, что в классическую эпоху причина, по которой употребление спиртных напитков запрещено женщинам, связана со стыдливостью. В 1665 году Локателли пишет, что француженки не пьют вино, «а если бы они его и пили, то воздержались бы оттого, чтобы рассказывать о таких недостойных вещах, ведь во Франции одно из самых обидных оскорблений, которое можно нанести благовоспитанной женщине, — это сказать, что у нее изо рта пахнет вином». Его свидетельство подтверждает венецианский посол XVI века Жиром Липпомано: «Пьяны были разве что только женщины, продающие на рынке селедку, и уличные торговки».

Частенько мы видим только то, что хотим увидеть: вера в женскую стыдливость застит глаза путешественников, художников и писателей. Благородные дамы из высшего общества вовсе не обречены пить лишь свежую воду с миндальным молоком. Показательный пример — мадам де Вильдьё, умершая в 1683 году от пьянства, а также принцесса де Конде в 1718-м. Высшая французская аристократия умеет закладывать за воротник. При дворе Короля-Солнца «напиваться — обычное дело для женщин», они «пьют больше, чем мужчины»: маркизу де Ришелье часто можно увидеть пьяной; герцогиня де Бурбон употребляет много спиртного, при этом совершенно не пьянея, в отличие от своих дочерей, которые упиваются до потери сознания; мадам де Берри смакует ром; мадам де Монтеспан и ее дочь хлещут крепкий ликер, как воду. Тем не менее в коллективном сознании, в словаре и в обычаях женщины продолжают ассоциироваться с легкими напитками, сладкими винами, «дамскими ликерами».

Отныне любые действия, выходящие за рамки нормы (опьянение, рвота), кажутся более непристойными у женщин, чем у мужчин. Один из путешественников по Испании в 1655 году был потрясен, увидев, как его пьяная хозяйка пришла помочиться в конюшню прямо на глазах у всех, кто там был. Одно неприличное действие влечет за собой другое.

Фламандские художники охотно изображают на своих картинах и гравюрах, где-нибудь в углу, мужчину, который мочится, или испражняется, или которого рвет. И лишь в редчайших случаях можно увидеть на картинах женщину, занятую тем же (за исключением знаменитого рисунка Рембрандта или гравюры Жана-Жака Лекё), по крайней мере, вплоть до французской революции, когда искусство буквально наводнили подобные карикатурные изображения. В Брюсселе появляется скульптура только писающего мальчика. Любопытно, что в том же направлении идут и исторические анекдоты: можно процитировать несколько примеров, когда мужчины принимали посетителей, сидя на стульчаке (Генрих III, Людовик XIII, Людовик XIV, герцог де Вандом, Альберони, Ваттевиль и т. д.), и довольно редко можно услышать подобное о женщинах. В этой связи Гедеон Таллеман де Рео в своей книге «Анекдоты» упоминает Марию Медичи, но та принимала только принцесс. Шуточных историй о дамах, отправляющих свои естественные потребности в публичных местах, не испытывая при этом никакого стыда, намного меньше, чем о мужчинах, и женщины в рассказах подобного рода обычно сопровождают свои действия стыдливыми жестями, или в этих историях высказываются недвусмысленные осуждения такого поведения. Так, в одном из рассказов, мадам де Шавиньи просит сопровождающего ее аббата отвернуться, «пока она мочится в кювет». Мадам де Лафайет, фрейлину королевы, жестоко высмеивают за то, что она не смогла удержаться и описалась от безудержного смеха. Она не осмеливается встать, опасаясь, как бы все не заметили «большую лужу», которую ее подруги пытаются выдать за лимонный сок. Женская стыдливость, несомненно, способствовала бы тому, что инцидент был бы исчерпан, если бы речь не шла о фаворитке короля, к которой королева ревновала своего супруга.

Такое же парадоксальное проявление стыдливости можно увидеть в знаменитом письме принцессы Палатин (герцогини Орлеанской), в котором она описывает способ отправления естественных надобностей в замке Фонтенбло. Она прячет за нарочитой вульгарностью свое чувство неловкости за то, что в этом дворце, где отсутствуют соответствующие удобства, просто невозможно изолироваться: «Все видят, как мы срем: мужчины, женщины, девочки, мальчики, аббаты и охранники-швейцарцы». Унизительность действия, вульгарность которого она ощущает, заставляет ее прятаться за бравадой: «Я прощаю это грузчикам, солдатам-охранникам, носильщикам и людям подобного пошиба». Герцогиня испытывает чувство унижения только перед мужчинами и людьми низкого происхождения, и она адаптирует свою речь к языку, свойственному им. А в своем письме, написанном по-французски и адресованном жене курфюрста в Ганновере, эта принцесса, немка по происхождению, с удовольствием подбирает слова на чужом для себя языке. Если во времена, когда во французском обществе существовали антигерманские настроения, принцессу Палатин называли «по-шутовски деревенским именем» Гретхен, и она чувствовала себя потерянной при изысканном дворе, то Дюклуа, напротив, свидетельствует о ее бескомпромиссной добродетели: «Эта принцесса, обладающая здравым смыслом, является олицетворением целомудрия, чести и приличия», но она «откровенна до грубости», — пишет он в книге «Тайные воспоминания» (1820). Это стыдливая и скромная женщина, которая вынуждена скрываться под маской вульгарности.

Литература для простонародья, непристойные гравюры и романы XVIII века без видимых комплексов подходят к актам дефекации и мочеиспускания, независимо от половой принадлежности. Кроме того, избыток произведений подобного рода даже свидетельствует о важной роли стыдливости. Не будь ее — не существовало бы никаких нарушений норм приличия. А без них — никакого комизма в непристойности, никаких признаков волнения при взгляде на неприличную гравюру, никакой философии в будуаре. «То, что наиболее грязно, постыдно и запрещено, и то, что больше всего раздражает наш разум, — это всегда то, что дает нам восхитительную разрядку», — подтверждает де Сент-Анж молодой Евгении из книги маркиза де Сада «Философия в будуаре». Я не могу согласиться с мнением Роже-Анри Герана, который не видит ничего возмутительного в скатологической литературе XVIII века. Об этом он пишет в книге «Общие места. История бытовых удобств» (1985). На мой взгляд, речь идет не столько о «последнем признаке Старого Режима во французских нравах», сколько о провокации, черпающей свою силу в новой стыдливости.

Аналогичные изменения нравов проявляются в умении скрывать такое явление, как вздутие живота, которое не зависит от половой принадлежности, но у благовоспитанных женщин оно должно быть незаметно. И в этом опять можно усмотреть проявление старой, если не античной, стыдливости. Но насколько мне известно, это требование стало касаться только женского пола уже довольно поздно. Так, к концу Средневековья и в XVI веке появляются соответствующие наставления, адресованные людям как женского, так и мужского пола, они собраны Томасом в 2003 году в отдельный сборник «Полиция нравов в конце Средневековья». Начиная с эпохи классицизма эта проблема будет касаться главным образом женщин.

Если нельзя указать точные сроки изменений ментальности людей, поскольку такие процессы происходят медленно, то можно заметить, что громкий звук выхода кишечных газов у женщины еще является предметом шуток в литературе вплоть до середины XVII века. С течением времени они становятся все реже и реже. Кажется, что в вольный век правления Людовика XIV все неприличные звуки стали прерогативой мужчин. Благодаря книге Талемана де Рео «Кишечные газы» мы знаем все о том, где и как испортил воздух маршал Роклор, герцог Бельгард, Малерб, мэр Шеври, герцог Орлеанский, Луи-Эсташ Арно, прозванный «Пердуном»… Но я не встретил ни одного упоминания женского имени в связи с проблемой кишечных газов. Этот новый повод проявления женской стыдливости приводит к трансформации игривых шуточных историй. У итальянского писателя XV века Браччолини Поджо молодая женщина, полагая, что ее муж будет отправляться с ней в постель всякий раз, когда она пукает, стала делать это так часто, что довела несчастного до изнеможения. Продолжая эту тему, аббат Пирон приписывает неприличный звук ослу, которого погоняет девица.

Показательна также адаптация на французский язык работы Каспара Дорно «De peditu», написанной на латыни. Это книга Пьера Томаса Николя Юрто под названием «Искусство испускать газы». Семь видов выпускания воздуха из кишечника разделяются на подвиды. Приглушенные тонкие звуки по-немецки называются Nonnen oder Jungfrau Furtzlein («попукивания монашки или молодой девушки»), их Юрто называет просто «девичьими». Они производятся «плавно вдоль длинного и узкого выходного канала», такое попукивание «вряд ли сможет надуть соломинку», — говорится в книге Каспара Дорно «Амфитеатр мудрости Сократа в шутку и всерьез» (1619) и в книге Юрто «Искусство испускать газы» (1752).

Издание 1776 года добавляет к этому образному описанию суждение, представляющее интерес с точки зрения нашей темы: «Оно не тревожит чувствительного носа и не является неприличным, как бесшумное испускание кишечных газов и пуканье каменщика». То же самое издание переименовывает женское пуканье в бесшумное, которое противопоставляется грубому испусканию газов или пуканью каменщика. Таким образом, бесшумный, но изрядно портящий воздух выпуск кишечных газов становится женским, а обычай сваливать на собак ответственность за запах, который невозможно скрыть, приводит к появлению поговорки: «Выведите отсюда собак, дамы напукали».

В период между двумя изданиями книги установилась более сильная сексуация стыдливого испускания газов. Женщина должна владеть своим кишечником, чтобы избегать так называемых «звуков каменщика» или «крестьянских», которые не соответствуют ее стыдливости. Показательным является также тот факт, что выражение «попукивание барышни», сохраненное в тексте второго издания, уже не стоит в качестве названия главы, которая теперь именуется «Редкое пуканье». Мочеиспускание, дефекация, употребление крепких напитков, рвота, громкое сморкание — все это привилегии мужчин, к которым относятся как К нескромной вольности поведения, но те же самые действия со стороны женщин расценивались бы как отвратительная вульгарность.

Курению табака, вину, пьянству, испусканию кишечных газов — всему, что классическая эпоха запрещала женской стыдливости, можно было бы противопоставить ванну, которая, кажется, досталась женщинам по праву. Об этом свидетельствуют не только анекдоты, рассказывающие о знатных дамах, принимающих посетителей, лежа в ванне, — тема купающейся женщины становится классической в живописи XVI–XIX веков, наиболее частым поводом для изображения принимающих ванну Дианы, Сусанны и Вирсавии — три сцены, в которых мужчины (Актеон, старцы и царь Давид) являются зрителями, а не актерами. Действительно, в исторических анекдотах, как и в изобразительном искусстве, купание мужчины не является подходящим сюжетом. Аналогично и прием посетителей в постели — это чаще всего прерогатива женщин в работах живописцев, хотя в исторических анекдотах это касается как мужчин, так и женщин.

Задавая людям вокруг меня вопросы на эту тему, я собрал любопытные и изобретательные комментарии. Табу на все то, что находится внутри тела, являются более строгими для женщин, потому что материнство облагородило женское чрево и нам неприятно, когда живот женщины ассоциируется с урчанием в пищеварительном тракте. Поверхностному характеру, который женоненавистнические предубеждения приписывали женщинам, лучше всего подходит забота о своей внешней оболочке. Сцены погружения (ванна, постель) будто бы больше соответствуют женскому миру, а сцены испражнения или инъекции, во время которых внутренняя и внешняя части тела сообщаются друг с другом, приемлемы только для мира мужчин. Ванна символизирует томность и изнеженность, что больше подходит женщине, чем мужчине. Даже в наши дни образ мужчины, принимающего душ, и образ женщины, лежащей в ванне, кажутся гармоничными. Об этом пишет Барте-Делози в работе «География наготы. Быть обнаженным где-то» (2003). Для эпохи классицизма шаблонных представлений о сдержанности женщин и вольном поведении мужчин, несомненно, достаточно, чтобы объяснить такое разделение в интимной сфере. Мадам де Рамбуйе считала, что мужчина выглядит смешно в постели, особенно в таком дурацком головном уборе, как ночной колпак. Об этом упоминает Гедеон Таллеман де Рео в своих «Анекдотах».

Таким образом, в женском мире появляется новое пространство свободы — принимать посетителей в постели, ванне, во время утреннего туалета. Насколько мне известно, во времена Средневековья для приличной женщины было совершенно невозможно раскрывать свою интимность перед мужчиной. А в XVIII столетии это уже не вызывает никаких нареканий с точки зрения целомудрия.

По мнению врачей того времени, купание в ванне может длиться целый час, если принимать ее каждый день, и два или даже три часа, если делать это лишь время от времени, сказано в книге «Женский врач» (1771). Столь долгое время нужно чем-то занять. Мадам де Жанлис, находясь с визитом в Риме у кардинала де Берни, посла Франции, испытывала потребность принимать ванну каждый вечер. «И как только я погружалась в воду, мне сообщали о визите кардинала и его племянника, и они проводили рядом со мной три четверти часа». Конечно, кардиналу в ту пору было шестьдесят шесть лет, а его племяннику — около пятидесяти. Несомненно также, что присутствие двух мужчин является менее компрометирующим обстоятельством, чем свидание с мужчиной наедине. Но симптоматично то, что графиня совсем не считает такое поведение неуместным и куда больше затруднений вызывает выход в город с шевалье де Берни. «Я нахожу это вполне пристойным, так как шевалье — мужчина старше пятидесяти лет», — считает нужным уточнить графиня. Правда, в этом случае ей понравились ночные визиты: восхищаться развалинами Колизея при свете луны или отправиться в полночь в Ла Скала больше напоминает романтическое свидание влюбленных. Тем не менее парадоксально, что она не может показаться одетой на людях с тем, кто видел ее во время приема ванны.

Если нормы приличия позволяют женщине разделять свою интимность с чужими людьми, то стыдливость может прибегнуть к уловкам, чтобы замаскировать наготу. Это совсем не тот покров, в который склонны верить теоретики, потому что еще существует потребность в материальных вспомогательных средствах; молоко, отруби, миндальная пудра, мука или смола, растворенные в винном спирте, делают воду непрозрачной. Лепестки розы плавают на поверхности воды, скрывая тело. Все это позволяет «быть обнаженной, но невидимой». Но это уже шаг к интимности, в которой больше стыдливой невинности по сравнению со стыдливостью-стыдом молодой девушки, воспитанной при венском королевском дворе, как Мария-Антуанетта. Юная королева купается в платье из фланели, застегнутом на все пуговицы по самое горло, не позволяя, чтобы даже служанки видели ее обнаженной, пишет мадам де Кампань в своих «Мемуарах о частной жизни Марии-Антуанетты, королевы французской и наваррской». Впрочем, интимность — это вовсе не нагота и не неглиже. Вот что пишет Луи-Себастьен Мерсье в книге «Картины Парижа»:

«Красивая женщина регулярно, каждое утро, совершает два туалета. Первый из них — тайный, к нему не допускаются любовники — они приходят лишь в назначенное время. Женщину можно обманывать, но никогда нельзя заставать врасплох — таково правило».

Эти два вида туалета соответствуют двум типам стыдливости, ставшим традиционными еще при Цицероне: одна стыдливость прячет то, что могло бы вызвать чувство отвращения (ненарумяненное лицо, еще одутловатое после ночного сна), другая укрывает, чтобы лучше подчеркнуть, то, что возбуждает желание:

«Чуть небрежно наброшенный пеньюар, изящная полуобнаженная ножка в легких туфельках без задников, которую можно увидеть мельком, чувственное нижнее белье, в котором женские формы выглядят роскошнее и изящнее, — все это дарит множество приятных моментов женскому тщеславию».

Кокетство? Это единственное пространство свободы, которое осталось у женщины, захваченной в плен своей стыдливостью.

Это обезличивание женщины особенно сильно ощущается в любовной сфере: сближение и объяснение в любви находятся строго в компетенции мужчин, потому что только у мужчины напор и инициатива не являются неприличными. К тому же ему самому придется вести себя так, чтобы не задеть чувство стыдливости женщины: все действия и предложения мужчины, «полные сдержанности и благоразумия», совершаются «с подобающей скромностью, целомудрием, застенчивостью и учтивостью». В его мыслях лишь честь и стыдливость, которые, как факел, освещают его путь.

Для мужчины, привыкшего покорять, лишение его этой прерогативы может лишь охладить его желание. Граф де Гиш, великий соблазнитель времен Людовика XIV, испытал это на собственном опыте. Зная о слабости графини д’Олонь к представителям духовенства, он переоделся в аббата с целью завоевать ее. Его уловка удалась: красавица приняла его за клирика, на которого положила глаз, и перешла в наступление. «Но некоторые обещания, которые она мне сделала, и недостаточное проявление стыдливости, которое я встретил с ее стороны, совершенно оттолкнули меня от нее, я просто не смог сблизиться с этой женщиной». Понимайте так: «плутовка», которая способна запросто улечься в постель «в состоянии, мало подобающем для женщины, полностью гасит огонь в сердце мужчины моего сорта». Ее прозрачное газовое платье желтого цвета едва прикрывало наготу, а волнистые локоны подчеркивали главное ее достоинство — грудь. Об этом пишет мадам д’Онуа в книге «Тайные воспоминания герцога Орлеанского, или Забавные приключения некоторых французских принцев».

Разумеется, эти мемуары написаны любовницей герцога Орлеанского — ревнивой герцогиней Орлеанской — на основе его откровений. Конечно, мадам д’Онуа, рассказавшая в своей книге об этом случае, приукрашивает сомнительные анекдотические происшествия, и ее нельзя считать надежным свидетелем Но в данном случае нас больше интересует правда с точки зрения психологии, чем достоверность этой истории: отныне женская стыдливость является первым условием соблазна. Ретиф де Ла Бретон — один из самых популярных французских писателей XVIII века, произведения которого снискали скандальную славу вследствие сексуальной раскованности автора, — также сопротивляется слишком активному поведению молодой девушки. Та чересчур откровенно демонстрирует ему свое тело под предлогом того, что хочет согреться у камина, неоднократно просит его поворошить поленья, чтобы он не упустил ничего из разыгрываемого ею спектакля. «Какая кокетка (подумал я), ты не знаешь, что я покорил таких же прелестниц, как и ты, даже более привлекательных: ведь их украшала стыдливость!» — пишет он в книге «Парижские ночи». С точки зрения буржуазной морали в конце XVIII столетия в браке четко определена роль супруги: с ее стороны недопустимы «слишком пылкие ласки, которые не сопровождаются подобающим проявлением стыдливости», равно как и «слишком строгая добродетель», которая заставила бы ее запереть свою комнату. Она должна быть целомудренна, «не отказывая мужу в близости, а одерживая его». Она должна отдавать мужу все свое очарование — «за исключением непристойности». Избыток страсти недопустим, равно как и чрезмерная стыдливость. В этом состоит единственное изменение по сравнению с советом Теано, согласно которому женщина должна сбрасывать с себя стыдливость вместе с платьем.

Стыдливостью отмечена власть мужчины над женщиной, и он должен всему ее научить. Тот же Ретиф без ложного стыда видит в стыдливости «единственное удовольствие», потому что она позволяет мужчине испытать волнующее наслаждение, обучая свою жену всем премудростям супружества. Определенно в этом проявляется признание слабости женщины, которой требуется Арнольф (персонаж из пьесы Мольера «Школа жен»). Женщины этим пользуются: та, которая не хочет, чтобы над ней главенствовали, должна научиться управлять проявлениями своей стыдливости. У настоящей кокетки существуют определенные правила поведения, и одно из них состоит в том, что «цвет ее лица не должен меняться». Как только люди заметят, что возлюбленный женщины заставляет ее краснеть, «они тут же разнесут слух о том, что он безраздельно владеет ее сердцем», — сказано в книге «Хитрость кокеток. Правдивая история, посвященная мадемуазель де Скюдери» (1660). Но если женщина разбирается во всех тонкостях правил этой игры и осознает всю пикантность, которую стыдливость вносит в женскую обольстительность, она может пристраститься к этому искусству. Царство Кокетства обнародует этот парадоксальный, но действенный закон: «Скромности, застенчивости, сдержанности нет входа в это государство, если только они не могут быть полезны тем женщинам, которые обязаны скрывать свою игру», — говорится в книге «История времени, или Рассказ о Царстве Кокетства. Выдержки из последнего Путешествия голландцев в Америку на Восток» (1660).

Эта ложная стыдливость настолько же предосудительна, насколько настоящая стала частью женской натуры: она в прямом смысле слова извращает женщину, что поощряет ее интриги. В аллегорическом диалоге Природа упрекает Моду за то, что та сделала женщин «настолько властными и манерными, что в них уже не осталось никаких признаков стыдливости, благодаря которой они имели от меня преимущества перед мужчинами». Мода, в свою очередь, бросает упрек Природе, «развращенной за почти шестьдесят веков», в том, что она ставит себе в заслугу показную добродетель. Не без чувства юмора христианская теория Природы, пришедшая в упадок, пользуется кокетством, а не «истинной стыдливостью», о которой говорят ученые-теологи.

Таким образом, распространяется клише — не ограничивающееся только стыдливостью, — в соответствии с которым женщины ближе к природе, тогда как мужчины, подчиняющиеся правилам приличия (больше в поведении, чем в чувствах), являются носителями цивилизации. В лучшем случае женщина может играть со своей стыдливостью из кокетства, и, если ока не слит ком переигрывает и не выглядит чересчур притворной, ее в этом не обвинят, по крайней мере, обвинят меньше, чем ту, которая впадает в чрезмерную стыдливость.

Естественная стыдливость — это как электронный браслет на женщине, освобожденной условно: доверие, оказываемое ей, избавляет ее от тюрьмы. Малейшее правонарушение без раздумий отправляет ее за решетку пожизненно. Так испанцы обращаются со своими женами «почти как с рабынями, опасаясь, как бы достаточная свобода не привела к пренебрежению законами стыдливости, которые малоизвестны и плохо соблюдаются среди женщин». Мораль понятна: чем целомудреннее женщины, тем меньше за ними надзора. Но, едва выйдя из дому, испанки теряют всю свою сдержанность: с черным покрывалом на голове они осмеливаются открыть один глаз! Какая наглость! И мы удивляемся, что им можно «сказать все, что заблагорассудится: приятность, дерзость, вольность — их это не заденет!». Добропорядочные женщины не выходят из дому. Они слушают мессы дома, наносят визиты, сидя в носилках, которые поддерживают слуга. Право на прогулку предоставляется только 1 мая: в подобающем сопровождении, они едва осмеливаются смотреть по сторонам и приветствовать других. Впрочем, никто и не пытается заговаривать с ними. Их мужья хвастают своими женами во всем их блеске. Обо всем этом свидетельствует книга «Путешествие по Испании, совершенное в год 1655». Полностью укутанных в покрывала испанок можно увидеть и на гравюре Пьетро Бертелли.

Как повезло француженкам, что единственным их надзирателем выступает их собственная стыдливость! Их свобода поражает путешественников: англичане обвиняют их за это, итальянцы — удивляются. Но с точки зрения Локателли, знаменитая ревность итальянцев объясняется дерзким поведением их жен. «Французы, чтобы показать, что ужасный монстр ревности не властен над ними, имеют обыкновение оставлять своих жен одних в компании друзей, родителей или посторонних людей. Они ничуть не опасаются за поведение целомудренной женщины, — свидетельствует Себастьен Локателли в книге «Путешествие во Францию». Во время своего пребывания в Риме в 1646 году мадемуазель Гебриан в разговорах с донной Порцией Урсини, мачехой кардинала Мазарини, расхваливала свободу француженок. Ее собеседница «не переставала удивляться тому, что те пользуются своей свободой так мало, тогда как итальянские женщины смогли бы извлечь их этого намного больше преимуществ», — пишет аббат Арнольд в своих «Воспоминаниях». Надо сказать, что донна Порция, молодая женщина знатного происхождения, вышла замуж за Пьетро Мазарини лишь в надежде переехать во Францию и прибрать к рукам состояние своего пасынка. Уж она бы, без сомнения, воспользовалась этой мифической свободой.

Потребуется целое поколение, чтобы итальянки «начали понемногу привыкать к такой же свободе», по крайней мере, если верить английскому путешественнику 1685 года: принцесса Урсинская, француженка по происхождению, сумела убедить Рим, что свобода и порядочность — вещи вполне совместимые. «С одной стороны, она принимает всех публично в своей спальне, а с другой — ее речь настолько прилична и учтива, и в то же время так приятна, что в Риме нет ни одного итальянского дворца, где располагался бы иностранный двор, такой же любезный, как двор этой принцессы», — свидетельствует Гильберт Барнет в своей книге «Путешествие по Швейцарии, Италии, некоторым районам Германии и Франции, совершенное в 1685 и 1686 годах» (1687). Город, в котором находилась резиденция Папы Римского, город, испытавший в начале Ренессанса некоторое послабление норм морали, был обязан продемонстрировать положительный пример. Что касается скромности и целомудрия француженок, молва хвалит их меньше, чем римлянок: по крайней мере, среди иностранцев они имеют репутацию стыдливых женщин, что избавляет их от домашнего заточения.

Француженка в классическую эпоху может радоваться своей участи, более завидной, чем у женщин, живущих в соседних странах. При дворе Людовика XIV более, чем где-либо еще, развилась иерархия стыдливости, которой она воспользовалась. Рожденная при дворах итальянских вельмож и основанная на рассуждениях Аристотеля и Фомы Аквинского о людях, перед которыми мы не испытываем никакого чувства стыда, эта социальная стыдливость развилась благодаря строгому французскому этикету. Об этом написано в моей книге «История стыдливости» (1989). Итак, если стыдливость возникает вследствие того, что женщина от природы слабее мужчины, это физическое отставание компенсируется нравственным превосходством, и за это ее уважают. Об этом писал Франсуа Пулен де Ла Бар в работе «Превосходство мужчин против равенства полов». Это обстоятельство обязывает мужчину соблюдать нормы приличия. «Правила хорошего тона не терпят, чтобы человек, к которому мы должны относиться с уважением, видел нас обнаженными и одетыми по-домашнему». Это уважение проявляется во всех действиях: нельзя садиться на постель, сморкаться, плеваться, чесаться, смеяться, пожимать плечами и т. д. В частности, «абсолютно неприличным считается представляться самому людям более высокого социального положения, и особенно дамам; показывать кожу сквозь рубашку или куртку или приоткрывать какую-либо часть тела, которая должна быть закрыта из приличия». Об этом написано в книге Антуана Куртена «Новый трактат о соблюдении норм приличий, которые распространены во Франции среди порядочных людей» (1671). Итак, мужчины должны сдерживать себя перед дамами — то есть делать то, о чем они никогда ранее не заботились.

Отношения между полами подчиняются этой иерархии: женщина занимает более низкое положение с физической и юридической стороны, но более высокое — с моральной. И этот порядок накладывается на социальную иерархию. Стыдливость становится игрой в тонких правилах, которыми владеет галантный мужчина и противоречивые проявления которых так нас удивляют. Если говорить о высших слоях общества, то принцесса не подчиняется правилам приличия, например, ее роды должны проходить публично, она должна проводить свою первую брачную ночь в присутствии свидетелей. Занимая слишком высокое положение, она забывает свою стыдливость, находя себе любовников: у герцогини де Берри, дочери регента, «были любовные приключения, когда уважение, которое ей обязаны были оказывать мужчины в соответствии с ее рангом, заставляло ее делать первый шаг самой», — свидетельствует Шарль Дюкло в «Тайных воспоминаниях». С проституткой, которую мужчина не должен уважать, он ведет себя свободно, без церемоний. «Вы отказались от стыдливости, присущей вашему полу; вы больше не женщина, и мужчина больше не обязан оказывать вам почтения», — пишет Ретиф де Ла Бретон в книге «Парижские ночи». Но слуга не должен отводить взгляд, наливая воду в ванну знатной дамы, как, например, мадам дю Шатле, даже если она раздвигает ноги, чтобы не обжечься. Об этом говорится в «Воспоминаниях о Вольтере и его работах», написанных Лоншаном и Ваньером, его секретарями (1826). Эти примеры могут натолкнуть нас на мысль, что женщина потеряла всякий стыд. Это ложное впечатление: напротив, строгое применение этих правил обеспечивает ей стыдливость.