Даже если историки и отказываются искать в стыдливости причину появления одежды, ее предназначение скрывать или подчеркивать эрогенные зоны никогда не вызывала сомнений. Вместе с тем во все времена одежда служила фактором, позволяющим определить, к какой социальной группе относится человек, в частности, она подчеркивает его половой статус, отмечает Гендон в книге «Одетость и обнаженность. Об этике одевания и раздевания» (1998). Нет ничего необычного в том, что в определенные исторические эпохи она становилась исключительным носителем сексуации стыдливости. Во времена Античности респектабельную женщину можно было узнать по длине ее туники (за исключением жителей Спарты, где короткую тунику предписывалось носить юношам), а также по степени закрытости одежды (сшитая одежда, такая, как пеплос в Греции или стола в Древнем Риме, была преимущественно женской, а одежда в виде драпировок, типа тоги, — преимущественно мужской). Об этом пишет Франсуа Буше в книге «История западного костюма». Эта половая дифференциация постепенно стирается, но не исчезает совсем в Византии, где и мужчины, и женщины носят тунику и плащ длиной до пят. В Западной Европе одновременно можно увидеть как длинные туники, так и до середины икры, причем последние были исключительно мужскими. Тяжелая материя и закрытый фасон одежды, независимо от половой принадлежности людей, удовлетворяют правилам приличия.

Именно начиная с XIV века более отчетливо закрепляется половая дифференциация в костюмах, причем это напоминает установление порядка субординации стыдливости, о котором мы уже упоминали ранее. Говоря с улыбкой, можно отметить тенденцию, которая заключается в том, что юноши открывают низ тела, а девушки — верх. Мужской костюм становится короче, и появляется необходимость в ношении высокой обуви, чтобы прикрыть ноги, тогда как на плечах используются накладки, чтобы тело выглядело треугольным: именно такие пропорции, с широкой верхней частью, считаются признаком мужественности. Облегающая ноги обувь, очень короткий камзол, выступающие вперед гульфики вызывающе выставляют напоказ мужественность. Мода на такую одежду в XVII веке постепенно прошла.

Направление взгляда переключается на женский силуэт, который все больше маскирует нижнюю часть тела, привлекая повышенное внимание к верхней. Именно благодаря красоте лица дама так нравится своему мужу. Кроме того, лицо выражает некоторое «сходство человеческой природы с ангелами», потому что человек — единственное животное, взгляд которого не направлен к земле. Такие тенденции в одежде, объединяющие темы искушения и отвращения, появились в Средние века. В частности, концентрация желания на верхней части тела приведет к глубокому декольте в женском костюме на Западе, так как, с точки зрения мужчин, оно считается выражением женственности. Несмотря на громогласные речи моралистов эпохи классицизма, декольте уготована долгая жизнь начиная с XIV века.

Очарование женской груди остается, однако, достаточно стыдливым. Можно увидеть доказательство от противного в изумлении путешественников, открывающих крайние проявления моды. Так, Жак де Вилламон, посетивший Венецию в 1589 году, удивляется обычаям в одежде замужних женщин, менее скромных, чем другие итальянские дамы: креповая черная вуаль, покрывающая их головы, настолько прозрачна, что позволяет видеть «красоту их волос, плеч и груди, которую они оголяют почти до уровня живота». Обутые в башмаки на высокой деревянной платформе, они не могут шагать самостоятельно, а передвигаются только с помощью двух слуг: один из них поддерживает даму, а другой несет сзади длинный подол ее платья. «И женщины — как пожилые, так и совсем юные — важно шествуют в таком виде, выставляя напоказ свою грудь», — говорится в книге «Путешествия сеньора де Вилламона» 1600 года издания. Такое неприличие настолько поразительно, что кажется, будто речь пойдет о проститутках. Однако Вилламон категоричен: он имеет в виду именно замужних женщин, противопоставляя их молодым девушкам (запертым в своих домах) и вдовам (носящим покрывала до тех пор, пока не выйдут замуж снова). Что касается проституток, то почему самые старые из них должны показывать свои иссохшие груди?

Впрочем, достаточно взглянуть на гравюры, которые Пьетро Бертелли в 1589 году посвятил костюмам всех народов мира. Все венецианки, каким бы ни был их социальный статус, носят глубокое декольте: жена дожа, юная девушка, замужняя дама, вдова, почтенная мать семейства или куртизанка. С точки зрения современного человека, скромное декольте оставляет открытым горло и половину верхней части грудей. Только молодая девушка и вдова носят вуаль, при этом лицо девушки закрыто полностью, но вуаль доходит лишь до шеи, оставляя грудь неприкрытой. Платье куртизанки изображено на прикрепленном к странице книги кусочке бумаги, который приподнят, чтобы показать длинные рейтузы и те самые башмачки на платформе. Под стать почтенной матроне, она одета с большим вкусом, чем можно предположить. Декольте венецианок славилось по всей Италии, даже если больше никто из очевидцев не отмечает, что его глубина доходит до живота. В других городах женщины были одеты в закрытые по самое горло строгие платья, часто с брыжами Только крестьянки иногда носили одежду с небольшим вырезом. Об этом пишут Эммануэль-Пьер Родоканачи в книге «Итальянская женщина в эпоху Ренессанса» и Пьетро Бертелли в книге «Обычаи разных народов».

Декольте венецианок — это совершенно исключительный случай, отвечающий другим понятиям о стыдливости: она более чувствительна к безупречности целомудрия, чем к выставлению напоказ наготы. Именно в Серениссиме — как торжественно называется Венецианская республика — появились картины обнаженных женщин, как, например, «Спящая Венера» (1510) Джорджоне, находящаяся сейчас в Дрезденской картинной галерее. Это не является признаком разврата, а, напротив, усиливает тематику супружества, поскольку речь идет в основном о картинах брака. Даниель Арасс в своей книге предполагает даже, что Венера Урбинская, написанная Тицианом, тоже принадлежит этому направлению в живописи: она призывает юную супругу заняться мастурбацией — удовольствием, считавшимся необходимым для зачатия. За закрытыми дверями супружеской спальни молодая жена, следуя древнему совету Теано, оставляет свою стыдливость, не теряя при этом целомудрия. Публичное обнажение груди, по мнению юристов (Бенедикта, Пьера д’Анкарано), — это прихоть мужей, гордящихся красотой своих жен. Но кроме того, в этом можно увидеть и сохранение нравственности. Вуаль подтверждает, что женщина находится во власти мужа и это отпугивает от нее других претендентов. А высокие каблуки заставляют женщину передвигаться медленно, к тому же она не может обойтись без двух сопровождающих — этого достаточно, чтобы защитить добродетель супруги.

Подобное объяснение этого явления подтверждает английский путешественник Ричард Лассельс в своей книге «Путешествие по Италии» (1671): туфли на чрезвычайно высоком каблуке не дают женщинам возможности выходить из дому в одиночку и тайно. Это несомненное основание для их добродетели, поскольку ношение таких туфель поддерживает их репутацию верных жен. Зато полстолетия спустя после выхода книги о путешествиях Жака де Вилламона Лассельс больше не говорит о декольте, обнажающих соски, и о прозрачных вуалях. Если бы их еще носили в то время, он, вероятно, упомянул бы об этом. Вне всяких сомнений, в XVII веке начался процесс унификации правил приличия во всех крупных городах Европы. Скандальная репутация Венеции, возможно, объясняется непониманием того, что у жителей этого города были свои особые представления о стыдливости.

Действительно, XVII век все больше беспокоит обнаженность груди. И не без основания: украшения на шее и нижней части лица выходят из моды. И если в XV и XVI веках у женщин была очень популярна полумаска — короткая вуаль, которая крепилась к прическе, — то в XVII столетии они ее уже не носят, обнаженные соски можно увидеть у женщин только в Испании, ношение вуали становится редкостью. Впрочем, она уже не является признаком стыдливости: если Галигаи и прикрывается ею, то лишь с целью уберечься от сглаза, пишет Гедеон Таллеман де Рео в своих «Анекдотах». Все, что закрывает верхнюю часть тела, исчезает из дамских туалетов, за исключением маски, мода на которую пришла из Италии в конце XVI века и очень полюбилась женщинам. Но ее ношение не связано со стыдливостью. Маска закрывает только верхнюю часть лица, обнажение которой никогда не подвергалось нападкам моралистов. Напротив, щеки и лоб легко становятся пунцовыми, когда женщина испытывает чувство стыдливости, и укрывать их было бы, скорее, признаком бесстыдства. Люди с неодобрением относятся к тому, что Мария Медичи появляется в маске в королевском дворце Тюильри, предполагая, что тем самым она хотела скрыть выражение страсти на своем лице. Маска — исключительное средство, позволяющее состоятельным женщинам уберечь кожу лица от воздействия солнечных лучей. Загар в те времена был не в моде, и черный бархат отлично подчеркивал белизну кожи на груди, а во времена Людовика XIV женщины стали использовать с этой целью так называемые мушки, которые они приклеивали на лицо.

Фюретьер добавляет, что женщины приняли моду на маски «из скромности, чтобы их меньше видели». Но идет ли речь о похвальной скромности или о том, чтобы не быть заподозренными в распутстве? Единственный пример, который он приводит, совсем не наводит на мысли о стыдливости: «Эта женщина красива под маской». Впрочем, женщин, которые их носят, можно упрекнуть отнюдь не в чрезмерной показной стыдливости, а в гордости, с которой они демонстрируют свою состоятельность. Мария Медичи была «настолько горда собой, что в Антверпене, где ей оказали пышный прием, она соблаговолила снять свою маску только в крупной церкви», — пишет Таллеман де Рео. Наконец, еще одно доказательство того, что в случае маски речь не может идти об укрывании лица из чувства стыдливости: в эпоху, когда необходимо прятать свою наготу от человека с высоким общественным положением, женщина, наоборот, снимает перед ним свою маску, во всяком случае, в присутствии короля или принца крови. Об этом говорится в книгах Леона де Лаборда «Дворец Мазарини» и Джорджа Вигарелло «История красоты»

Исчезновение одежд стыдливости сопровождается более глубоким декольте. Несомненно, демонстрация груди принимает слишком откровенные формы. В XVI веке еще в моде «красивые маленькие и твердые соски», как пишет в своей книге «Природная красота человека и украшение дам» Андре Ле Фурнье, и, если верить проповедникам, женщины не испытывают неловкости, показывая свою шею, грудь, соски. Ношение такой одежды противоречит природе, так как грудь не защищена от холода, и в то же время — правилам приличия. И речь идет о простом публичном кокетстве, потому что в домашней обстановке женщины укрывают грудь тканью или повязывают на шею платок. Об этом свидетельствуют Ламберт Дано в своем «Трактате о христианском приличии и одежде» (1580) и Пьер Перез в «Трактате о христианском приличии и одежде христиан в соответствии со словом Божьим» (1654). В нашем представлении и вне контекста полемики, однако, соски не обнажены.

В любом случае такая мода достаточно широко распространена, чтобы некоторым женщинам не приходило в голову, что их нагота непристойна, и чтобы они считали, что «демонстрировать свои соски ничем не хуже, чем показывать лицо», — говорится в «Проповеди Преподобного Брата из монашеского ордена капуцинов об обнажении груди женщинами» Шарля Дюкена (1857).

Таким образом, напрашивается вывод о том, что в результате капризов моды женщины вновь обрели райскую не-стыдливость. Какая опасность полагать, что одной лишь привычки достаточно, чтобы признать наготу невинной! Где разумный предел обнажения? Верующие должны отдавать себе в этом отчет. Считается, что монах, который возмущается по этому поводу, знает, что одежда, сшитая Богом для Адама и Евы, покрывает все тело, за исключением лица и кистей рук, чтобы позволить пяти органам чувств исполнять свои функции. Принимая точку зрения средневековой философии о невинности прародителей человечества, он отрицает, что в демонстрации обнаженной груди может проявляться стыдливость, включая случай, который до сих пор не представлял собой проблему: кормление грудью младенца. Против этого наступления наготы вплоть до исповедальни можно бороться, только угрожая муками ада.

«Задумайтесь, мадам, если вы не хотите, чтобы ваша грудь отныне была пристанищем дьявола, ложем Сатаны, изголовьем для демона и чтобы ваши прекрасные сосцы разжигали адский огонь», — пишет преподобный.

Трактаты и проповеди о наготе груди — лейтмотив современной эпохи. Но во Франции на протяжении доброй половины века (1635–1685) количество работ, посвященных этой теме, тоже растет небывалыми темпами. Это эпоха, когда святоши восклицают вместе с Тартюфом Мольера: «Укройте эту грудь, ее я видеть не могу», протягивая лицемерно платок Дорине (1669). Итак, всего-навсего «шейный платок» или кружевная вставка, легкая, как паутинка, по образному выражению каноника Польмана, спасают приличие. Поскольку светские временные меры наказания более эффективны, чем вечная кара Господня, то Папа Римский Иннокентий XI30 ноября 1683 года издает указ об отлучении от церкви прихожанок, которые не покрыты с головы до пят, и оставляет за собой право отказать им в отпущении грехов, даже при смерти. Этот указ дошел до мужей, глав семейств и исповедников этих дам. По-видимому, угроза подействовала, поскольку в 1764 году путешественники уже упрекали римлянок только за роскошество их туалетов, говорится в книге «Наблюдения об Италии и итальянцах, записанные в 1764 году от имени двух шведских джентльменов» (1774).

Нельзя сказать, что в XVIII веке декольте стали скромнее. Но критика в адрес их обладательниц звучит все реже, и она не столь язвительна, какой была в устах проповедников XVII века. Действительно, декольте вошло в привычку, и округлости груди отныне волнуют мужчин не больше, чем руки или лицо. Если верить насмешливым высказываниям тех лет, сами кюре рассчитывают на грудь сборщиц пожертвований: глядя на нее, прихожане-мужчины могут расщедриться. Об этом пишет Фурнье в книге «Сатира на неприличие сборщиц пожертвований» (1610).

Споры по поводу обнажения груди показывают, что бесстыдство заключалось во взгляде, а не в плоти самой по себе. «Ужели вам соблазн так трудно побороть,/ И столь чувствительно на вас влияет плоть?» — отвечает Дорина Тартюфу. В век Просвещения осознание того, что стыдливость — понятие относительное, отчасти связано с борьбой ретроградов против убийственного декольте.

Зато нижняя часть тела — вечный объект навязчивой идеи прикрытия — находится под щедрой защитой платьев, юбок и конечно же итальянских панталон (calzone) — особого вида нижнего белья в форме штанишек, — появление которых во Франции связывают с именем Екатерины Медичи. В ответ на провокационный вид мужского костюма нижняя часть женского тела, как никогда ранее, тщательно скрыта под многочисленными слоями одежды. Эта мода, касающаяся порядочных женщин, кажется тем более парадоксальной, что в искусстве вновь начинают изображать женщин обнаженными или в легких античных туниках, и демонстрация вольностей в одежде не позволяет предполагать существования чрезмерной стыдливости в обществе. Ни одна эпоха не является однозначной: атмосфера распущенности нравов приводит к усиленной защите чувствительных зон, укрепляет целомудрие той, которая хочет избежать обвинения в распутстве, и ужесточает мораль.

Несомненно, в готическую эпоху одежда уже скрывает ноги и живот. Но платья с завышенной талией придают животу округлость, а материя во время ходьбы обрисовывает форму ног. Эпоха Ренессанса сглаживает эти пробуждающие воображение формы, делая плоским живот и скрывая ноги. В эпоху правления Франциска I в моду входит корсет, прародителем которого послужил фасон платья испанских женщин, и вплоть до 20-х годов XX столетия линия живота становится прямой и жесткой. В юбки начинают вставлять каркас из ивовых прутьев, расширяющий их, благодаря чему движения тела под ними становятся незаметными. Мода на такие кринолины распространяется по всей Европе. Ниже груди женщина превращается в жесткую куклу, скользящую по полу, так что невозможно определить строение ее тела.

Если одежда, которая скрывает наготу, приносится в жертву приличию, она все же не свидетельствует о стыдливости той, которая ее носит. Эпоха Ренессанса — это вовсе не эпоха недоступности или чрезмерной стыдливости, и увеличение количества препятствий не мешает дерзкому поведению. Кринолин обеспечивает проворным рукам более легкую доступность цели и пробуждает фантазии любовников о том, что скрыто под колоколом юбки. Панталоны позволяют показывать ноги, когда женщина садится верхом в позе амазонки или кружится в танце. Богатая материя, из которой они сшиты, не предназначена для того, чтобы ее прятали.

Женщин постоянно преследуют страхи: они опасаются, что могут упасть, что подол их платья может задраться, когда они качаются на качелях, о чем свидетельствуют воспоминания, картины и произведения литературы XVI–XVIII веков. Таким образом, мода тех лет двойственна: она в каком-то смысле скорее раскрывает тело, чем прячет его. Досадная случайность, дерзость мужчин и бесстыдство женщин делают его достоянием публики. Зритель, поджидающий благоприятного случая полюбоваться на наготу, или любовник, способствующий этому, превращают женщину в постоянный объект желания. Это может показаться парадоксальным, но нижняя часть тела, которая в Средние века у многих мужчин вызывала скорее отвращение, чем желание, снова становится объектом вожделения с тех пор, как ее укрывают. Во всех отношениях стыдливость порождает эротизм: запрет на вульгарные слова в медицине приводит к созданию неприличной лексики и появлению жанра неприличного романа, женское нижнее белье вызывает желание, как бы приглашая нарушить покров.

Эта эволюция не ускользнула от Монтеня. Он показывает, что наше желание приумножается, когда необходимо преодолеть трудности, чтобы его удовлетворить, в особенности когда речь идет о женской стыдливости. Для чего нужно укрывать до самых пят то, что одни так хотели бы продемонстрировать, а другие — увидеть? Для чего нужна девственная стыдливость, вся эта церемония и эти препятствия, если не для того, «чтобы усилить наше желание преодолевать, разжечь наш аппетит»? — спрашивает он в своих «Опытах». Он рассказывает, как женщины Пегю, по преданию, хотели вновь завоевать своих мужчин, склонных к гомосексуализму, нося лишь набедренную повязку, открытую спереди: им следовало бы укрываться больше, считает он, поскольку «полный голод переносится еще тяжелее, чем когда он утоляется, по крайней мере зрительно».

Стыдливость в классическую эпоху отличается от стыдливости Средневековья, которая прятала то, что могло охладить желание, но с большей легкостью показывала это вне ситуаций, связанных с эротизмом. Согласно Монтеню, желание усиливается, когда нужно преодолевать препятствия, но оно присутствует явно. Тогда как философы XVIII века, которые полностью реабилитировали женский пол, считают, что обострение желания порождается силой нашего воображения. Фонтанель в своем «Письме Госпоже Маркизе *** о наготе дикарей» замечает, что сладострастные картины «оказывают меньшее эмоциональное воздействие», чем изображение кровати за задернутыми занавесками, через которые видны две пары ступней: «Нам нравится догадываться, что же там происходит», — объясняет он. Напротив, когда все достается легко, желание притупляется. Для этой эпохи характерна игра с одеждой, намеки, уловки, различные приемы — все это искусство прятать то, что можно открыть и вызвать желание, причем все это развивается до такой степени, что стыдливость и кокетство в конце XVIII века будут считаться оружием Природы, используемым для усиления мужского желания. «Истинное искусство — это такое искусство, которое таковым не кажется, и нужно еще приложить все усилия, чтобы его спрятать», — сказал Кастильоне. И умение владеть непринужденными манерами при дворе — это тоже тонкое искусство куртизанки.

Прилично ли женщине заниматься плаванием? Конечно, нет: для «скромной женщины» это «противоречит всем законам природы». Это утверждение звучит неожиданно, если не принимать в расчет факта, что в те времена вообще не существовало купального костюма и стыдливая женщина могла купаться только в рубашке, которая мешала ей двигаться в воде.

Женщина, переплывающая Сену в чем мать родила, привлекла бы к себе внимание окружающих во все времена. Но в XVI веке взгляд, которым на нее смотрит мужчина, обусловлен новой системой приличий. Именно это произошло с придворными короля Карла IX (1560–1574), которые застали момент, когда абсолютно обнаженная и «красивая в своем совершенстве» женщина выходила из воды прямо у них на глазах, переплыв Сену от Лувра до Сен-Жерменского предместья. Без тени смущения она, не спеша, выжала волосы под пристальным взором короля и восхищенных зрелищем придворных, а «затем удалилась, унося с собой взгляды и сердца всех присутствующих».

Король выражает свое осуждение лишь молчанием: настолько «странным и необычным» кажется ему поведение этой женщины. Но когда об этом узнает Пьер Ланкр — теолог и советник Парламента в Бордо — тот выразит свое неодобрение открыто: «это непристойное занятие для дам, не соответствующее их стыдливой природе». Он настаивает на том, что женская нагота эротична. Это касается наблюдателей, которые позволяют купальщице покорить свои сердца, тогда как душа «благочестивая и стыдливая» возмутилась бы подобным зрелищем. Это касается и «новой Венеры»: только необузданное желание открывает то, что обычай, нравственность, закон и нормы приличия повелевают прятать. Эту точку зрения Пьер де Ланкр высказывает в своей книге «Картина непостоянства и нестабильности всех вещей» (1610).

Три различных взгляда, выражающих восхищение, порицание или неловкость, — свидетельствуют (по воле теолога) об одной и той же концепции: повседневная нагота, которой люди не стыдятся, когда их застают обнаженными случайно, имеет тенденцию к исчезновению. Старые обычаи осуждаются в обществе, особенно среди женщин, потому что считается, что они стыдливы от природы. Эротизация тела и разоблачение его наготы — намеренное или нечаянное — придает неприличие наготе, когда-то считавшейся невинной. В общественном поведении (купание, работа), в семейной интимной жизни (отход ко сну, омовение тела) эта эволюция ощутима, хотя и происходит медленно: до XIX века путешественники сообщают об этой невинной наготе, застигнутой в укромных местах. Об этом пишет Хавелок Эллис в работе «Исследования на тему сексуальной психологии, т.1: Стыдливость, сексуальная периодичность, самовлюбленность». Удивление путешественников говорит о том, что такая нагота уже больше не считается обычным явлением, по крайней мере в приличном европейском обществе. Повседневная нагота удаляется в пространстве (считается, что она может существовать лишь в глухой сельской местности или в других странах) или во времени (историей нравов начинают интересоваться интеллектуалы): таким образом, она становится позорным явлением в «высоконравственной цивилизации» Запада.

Оградить себя от другого в его непохожести, с помощью отказа разделять его обычаи или проявляя терпимость, — это способ устранить скандал. Два различных типа реакции на женскую наготу демонстрируют нам это. Сам Пьер де Ланкр, посланный в Страну Басков в 1609 году, чтобы провести расследование случаев колдовской практики, готов поверить в одержимость дьяволом, когда женщины Лабурдана показывают ему свои ягодицы, задирая платья над головой и открывая его взору свои нижние юбки, заложенные складками сзади. Об этом он рассказывает в книге «Описание изменчивости злых гениев и демонов» (1612). Однако в этом, по правде сказать странном, обычае нет ничего демонического, кроме того, что заметил полвека спустя другой путешественник: «начиная с Байонны, женщины носят нижние юбки, которые они забрасывают на голову, оголяя свои ягодицы, чтобы спрятать лицо», — говорится в книге «Путешествие по Испании». Ни Пьер де Ланкр, ни другой неизвестный путешественник не пытаются найти объяснение этому обычаю, который они считают местной особенностью поведения людей.

Взгляд современной эпохи обусловлен открытием других культур, непохожих на западноевропейскую. За исключением миссионеров, европейцы уже не считают, что предназначение их цивилизации — завоевывать мир. Сравнивая свою культуру с культурой других стран и народов, они все больше убеждаются в своем превосходстве над ними. Люди получают все более полные знания о других странах из рассказов путешественников, особенно благодаря книгопечатанию, кроме того, в те же годы происходит открытие нового мира — все это приводит к тому, что ХVI век становится более чувствительным к разнообразию обычаев. Даже несмотря на то, что стыдливость считается универсальным чувством, некоторые начинают осознавать, что в разных странах она выражается по-разному, в то время как другие пытаются объяснить эти различия исходя из библейских традиций.

Пространственная и временная несхожести еще связаны между собой. Открытие невинной наготы (или наготы, которая считается таковой) вызывает более острый вопрос об ее происхождении.

Проблемы счастья в старости и упадок нравственности — древняя тема, интерес к которой возрождается с открытием Америки. Считалось, что Тацит нашел у германцев добродетель, потерянную в Римской империи; теперь американские индейцы демонстрируют европейской цивилизации новые примеры для подражания. В вопросах стыдливости относительность не всегда уместна: в самых ранних рассказах наши понятия о приличии прямо и просто проецируются на обычаи туземцев и проводятся сравнения, в которых подчеркивается превосходство европейцев над другими народами, за редкими и незначительными исключениями. В этом состоит отличие такого подхода от изложения фактов средневековыми путешественниками, которые выражают свое удивление или восхищение, но никогда не говорят о своем культурном превосходстве, отмечает Юлиан Шил в своей работе «Представление тела в рассказах о путешествиях доминиканских миссионеров (XIII и XIV века)» (2005).

Универсальность стыдливости — это первое объяснение, которое приходит на ум. Люди успокаиваются, обнаруживая, что практически повсюду, и в других культурах тоже, используется одежда, прикрывающая половые органы. Христофор Колумб сообщает о стыдливости дикарей на островах Гуанази между Ямайкой и Гондурасом: они носят «передник», прикрывающий их половые органы, а женщины заворачиваются в большие покрывала так же тщательно, как мавританки. Об этом пишет сын Христофора Колумба — Фернандо Колумб — в своей книге «История жизни и открытий Христофора Колумба». Но известны и случаи отсутствия одежды. Можно ли сравнивать подобную неосознанность наготы с не-стыдливостъю Адама и Евы в раю? Разумеется, нет. Колумб полагает, что люди, которые «ходят в чем мать родила», — просто «нищие». Андре Тевет считает, что культура канадских индейцев выше, чем у других обитателей американского континента. Набедренные повязки, которые они носят из-за холода, свидетельствуют о «более высоком уровне их цивилизации» по сравнению с теми, что ходят обнаженными, «не испытывая никакого стыда друг перед другом», в менее суровых климатических условиях. Он сравнивает эти примитивные одеяния с одеяниями Адама, древних галльских племен и древних греков. А после этого люди изобрели одежду. «Невозможно выразить всю признательность и благодарность нашему Богу, который оказал большую милость Европе по сравнению с другими частями света», — пишет он в своей работе «Особенности антарктической Франции» (1558). Стыдливость, отныне связанная со стыдом за половые органы, — это прогресс цивилизации, которому содействовал Бог. Понятно, что без Божьей милости дикари в лучшем случае использовали бы одежду из кожи, чтобы укрыть свое тело от холода, «а не по другой причине». Только «истинная стыдливость» может показать обнаженное тело без стыда за свою наготу — напротив, стыд за наготу свидетельствует, согласно данной работе, о милости, которая была оказана Западу!

Такого же мнения придерживаются Дано в своем «Трактате о христианском приличии и одежде» (1580) и его плагиатор Пьер Перез в «Трактате о христианском приличии и одежде христиан в соответствии со словом Божьим» (1654). Они видят в одежде закон «естественного приличия», которое неведомо «дикарям другого полюса Земли» и которое некоторые европейцы забыли под влиянием «ошибочных идей». Здесь намек, как у Тевета, на еретиков-адамитов, против которых выступали католические теологи Европы. «Такие люди могут сказать себе, что приближаются скорее к животной природе и лишены общественного чувства только судом Божьим». Перез считает, что дикари ходят обнаженными лишь по причине жаркого климата. Необходимость превыше закона: так, московиты носят меховую одежду, тогда как бразильцы и дикари, «живущие в более благоприятном климате, ходят обнаженными или в легкой одежде».

Как могло случиться, что миф об «истинной стыдливости первородного греха» вновь завладел умами? На протяжении всего XVII века не подвергается сомнению библейская Книга Бытия: первородный грех затронул все человечество. Редкие исключения из общепринятых представлений, существовавшие в предшествующие века, изучены в работе Шанталь Грей «Первобытность и мифы о происхождении человека во Франции эпохи Просвещения» (1988).

В апокрифической книге, авторство которой приписывается Ездре, говорится об исчезнувших племенах (4 Ездр. 13:40–50). Их нагота — не признак первобытной невинности, она объясняется тем, что народы, обделенные Божественной милостью, не знают христианских норм стыдливости. Таким образом, возмутительная, с точки зрения христиан, нагота оправданна. Иезуиты, основавшие свой орден во времена Контрреформации, наряду с этим приравнивали американских индейцев к нищим в Европе — двойной объект их проповедей: вольность в поведении, соблазн, аморальность, отход от Бога были взаимосвязаны в их суждениях. Эти вопросы освещает Доминик Деландре в своей работе «Иезуит и дикарь».

В обществе, за редким исключением, царит согласие по этому вопросу. Мало кто разделяет идеи релятивизма Монтеня, согласно которому каждый считает варваром того, чьи обычаи отличаются от общепринятых. Однако его рассуждения, касающиеся вопроса стыдливости, не формализованы. После беседы с вождем индейского племени, которого привезли в Руан и который позволил себе сделать колкие замечания по поводу некоторых несправедливостей в Европе, ироническая ремарка Монтеня красноречиво свидетельствует о его чувствах: «Все это не так уж плохо. Но помилуйте, они не носят штанов!» Это слишком лаконичное и несколько туманное замечание, чтобы на него обратили сколь-нибудь значительное внимание, и век Людовика XIV быстро забыл его, тем более что «Опыты» Монтеня не переиздавались в период между 1669 и 1724 годом.

В знаменитом анекдоте о египетских женщинах говорится, что, когда их застают врасплох без паранджи, они укрывают лицо своей рубашкой, даже если при этом демонстрируют то, что христианская женщина прячет. Это отвечает традиции, предполагающей, что в других климатических условиях может существовать иная форма стыдливости, поэтому не стоит применять наши западные критерии ко всем случаям. Этот анекдот напоминает шутку, популярную во Франции XVII века, в которой говорилось о девушках, застигну ид врасплох в одних легких рубашках: чтобы спрятать от стыда свои лица, они натянули подолы рубашек на головы. Но если даже история о египетских женщинах и не вымышлена, то можно сказать, что она была совершенно неизвестна в то время: о ней впервые упоминает Бернар Ле Бовье де Фонтанель в своем юношеском романе «Республика философов», написанном в 1682 году, который был опубликован лишь в 1768-м. С той поры этот анекдот пользуется большой популярностью, демонстрируя относительность понятия стыдливости. Конечно, это похвальное заключение, но шутка слишком груба и примитивна, чтобы купиться на нее.