Показательным является тот факт, что в «Книге правил поведения христианской женщины» Пьера де Шанжи слово «стыдливость» (pudeur) входит в язык вместе со всеми родственными словами: «застенчивый» (pudique), «целомудрие» (pudicité), «непристойный» (impudique), «чрезмерно стыдливый» (pudibond). В этом нет ничего необычного. Речь идет о переводе на французский язык книги «Воспитание христианской женщины» Хуана Луиса Вивеса (1523), испанского гуманиста, который был наставником Марии Тюдор. Эта книга была посвящена Катерине Арагонской, матери принцессы, и определила выбор Вивеса как воспитателя для королевской семьи. Стыдливость снова отсылается к добродетелям Милетской философской школы, основанной Фалесом: гуманитарное образование снова проходит через модели Античности.

В эту эпоху, для которой характерна лингвистическая систематизация, любое новое слово в языке заставляет размышлять над его семантикой, чтобы отличить его от его паронимов. Таким образом, желание дать название чувствам проясняет и само значение этих чувств. Между появлением в языке слова «стыдливость» в 1542 году и внесением его в «Академический словарь французского языка» в 1694 году была проведена тщательная проверка: в каких случаях применяется это слово, каковы пределы его использования вместе с соседними семантическими полями. Калька с латинского вскоре вытеснит из французского языка старое слово vergogne (стыд, позор) и отграничит его значение от чувства стыда.

Слова «стыд» (honte) и «стыдливость» (pudeur) представляют собой синонимы и часто появляются в паре, которая соответствует, в зависимости от контекста, одному из двух чувств. Первое чувство — это стыдливость, которая удерживает человека от совершения непристойного поступка. Так, у Шанжи в его «Книге о воспитании христианской женщины, как в детстве, так и в браке и во вдовстве, а также об обязанностях мужа» (15429 говорится: Бог установил брак, чтобы «стыдливость, стыд и приличие» удерживали мужчину от совокупления с другой женщиной. Этьен Паскье в своей книге «Исследования Франции» (1596) говорит о стыде, который следует за непристойным действием: для Огивы, вдовы Карла III Простоватого, выйти замуж за Альберта, отец которого убил ее первого мужа, — это «поступок, полный стыда и стыдливости».

В то время, когда классический язык проходит процесс систематизации, писатели более внимательно относятся к нюансам. Так, Шаплен критикует Корнеля за то, что Родриго — главный герой его трагикомедии «Сид» — в момент, когда он принимает короля, произносит фразу: «Пусть Ваше Величество пощадит мой стыд». «Это ничего не значит, потому что слово “стыд” не годится для выражения чувства стыдливости или скромности». Отныне установлены современные понятия для этих слов: слово «стыд» может использоваться только по отношению к действиям, достойным порицания.

Усвоение этого слова в обществе проходит тяжело. В словаре Сезара де Рошфора 1685 года для слов pudeur (стыдливость) и modestie (скромность, стыдливость) дается отсылка к слову honte (стыд): «Самое хорошее и ценное качество — это невинность, а второе — это стыдливость, или стыд». Те же самые примеры находятся в разных словарных статьях, хотя Рошфор высказывает сожаление по поводу того, что «философы не установили разницы между понятиями стыда и стыдливости». Другой французский писатель и лексикограф, Антуан Фюретьер, в 1690 году отсылает это слово от одного термина к другому: «стыдливость, сдержанность» определяют скромность («Девушка должна обладать стыдливой скромностью»), тогда как «стыд» является определяющим понятием для стыдливости («естественный стыд»). Надо заметить, что граница между словами, выражающими понятия «стыдливости», «скромности» и «застенчивости», в «Общем словаре французского и латинского языков» тоже еще размыта, как говорится в словаре Трево.

Неужели они не читали Вожла? Клод Фавр де Вожла — член-соучредитель Французской академии, который руководил составлением академического словаря и являлся одним из законодателей французского классицизма в области литературного языка, настаивает на разграничении понятий стыда и стыдливости. Он выражает благодарность Депорту за то, что тот ввел в обиход слово стыдливость, которое «выражает понятие, для обозначения коего в нашем языке пока еще нет соответствующего слова»: до сих пор существовало только одно слово «стыд», значение которого было двусмысленным, поскольку оно одновременно относилось и к хорошему стыду, и к плохому, «тогда как стыдливость всегда означает лишь хороший стыд», — пишет Вожла в своих «Замечаниях о французском языке» (1647). Академия утвердила это различие в своем первом словаре 1694 года, озаглавив одну из статей как стыдливость: «стыд приличия, взволнованное движение души вследствие ощущения того, что ранит или может ранить порядочность и скромность». Итак, определяется семантическое поле, которое практически не изменилось и в современном использовании этого слова. Стыдливость предшествует действию (это предчувствие) в отличие от стыда или застенчивости, которые мы испытываем, когда совершаем действие, достойное порицания (стыд) или похвалы (застенчивость).

В XVIII веке это различие уже явно установлено. Вольтер упрекает, в свою очередь, Лафонтена за то, что тот перепутал понятия стыд и стыдливость в басне «Два друга»:

Какая ошибка! «Слово стыдливость не подходит к данному контексту, нужно было использовать слово стыд. Нельзя сказать “я испытываю стыдливость признаться перед вами”». Правильный вариант: “мне стадно признаться перед вами», — пишет Вольтер в трактате «Знание красоты и недостатков поэзии и красноречия во французском языке» (1749). Он не анализирует ошибочное употребление слова, оно становится понятным в свете определений, данных ранее: от стыда, который рождается из просьбы (мне стыдно говорить в вашем присутствии), человек избавляется благодаря стыдливости, которая его предчувствует (стыдливость мешает мне говорить перед вами). Антуан Фюретьер признал бы приемлемым оборот речи, использованный Лафонтеном, поскольку он дает в своем словаре пример: «Это стыдливо, стыдно выдвигать такое предложение».

Различия между понятиями современного словаря устанавливаются на основе внутренних ощущений. В 1767 году Луи Шарпантье стремится определить более точно различия между понятиями, обозначающими «добродетели, основанные на нравственной чистоте». К ним относятся приличие, стыдливость, сдержанность, скромность, порядочность, деликатность, благопристойность, учтивость, хорошие манеры и степенность. Он даже считает, что можно отличить заливающую лицо краску стыдливости от краски стыда или досады! (Оноре Лакомб де Презель. «Иконологический словарь», 1779). Словари синонимов в XIX веке тщательно определяют все эти нюансы. Например, в «Общем словаре синонимов французского языка» (1609) Франсуа Гизо объясняются различия между словами стыдливость, стыд, чистота, целомудрие, застенчивость, сдержанность, воздержание, скромность, приличие, умеренность.

И молодые девушки не отказываются от стыдливости! Чем больше они познают всю прелесть нежного румянца, тем больше смущаются от фраз, слов, звуков, писем, идущих вразрез с их стыдливостью. Монтень в своих «Опытах» (т. III, ч. V) высмеивает воспитательницу, которая слишком настойчиво заставляет его дочь пропустить неприличное, с ее точки зрения, слово в книге, которую та читает вслух. Спорное слово — это fouteau, что означает всего-навсего бук. У чересчур стыдливой женщины это слово вызывает непристойные мысли, так как оно напоминает слово foutre (совокупляться). Внимание девчушки конечно же привлечет то, что запрещено.

Во времена Средневековья существовали грубые и бранные слова и считалось вульгарным, когда их употребляла женщина. По мнению Иеронима Стридонского — церковного писателя и создателя латинского текста Библии, — молодые девушки не должны даже понимать неприличных слов (Ad Laetam, 4, Lettres). В «Романе о розе» влюбленный юноша смущен тем, что девушка по имени Умница произнесла слово «яйца». Какое неподобающее слово для девственницы с галантными манерами! Замужняя дама и даже кормилица постараются обойти подобные слова, прибегая в своей речи к эвфемизмам. Только «развратницы» осмеливаются произносить такое «мерзкое» слово. Умница возражает, что многие женщины, использующие в своей речи метафоры для обозначения таких слов, не испытывают никакого отвращения ко всем этим вещам: о каком проявлении стыдливости можно говорить, если, называя мужские органы «шариками», «мужским достоинством», «хозяйством», «штуковиной», «кое-чем», «палкой», «малышом», женщины не боятся иметь с ними дело? Все упоминаемые персонажи романа (девственница, дама, кормилица, проститутка) — женщины, и только последняя из них использует в своей речи вольности. Слова, обозначающие репродуктивные органы, являются сексуальным и социальным табу.

В жанре фаблио эвфемизмы (дать овса кобылке, напоить жеребца) предназначены для того, чтобы преодолеть женскую стыдливость, которая не осмеливается назвать прямо половой акт. В одной побасенке молодая девушка не может слышать, как кто-то говорит о совокуплении, ее начинает тошнить от таких слов; в другой — жена не решается сказать своему мужу, что она расположена отдаться ему. Но вся их стыдливость ограничивается только словами: как одна, так и другая страстно предаются любви. Супруга, обретя наконец дар речи, так просит мужа добавить овса кобылке, что его хранилище опорожняется. Далекая от идеала невинности святого Иеронима, женская стыдливость предназначена сдерживать ненасытный аппетит, который Средневековье приписывает женщинам: если бы у них был доступ к формированию литературного языка, он бы не знал границ. Монополия мужчин на рассуждения о сексе существует лишь потому, что они хотят сохранить свою инициативу в этом действе. Что касается девственницы, которая не желает слышать о совокуплении, то это просто неуместная гордость: она предается любовным утехам без стеснения, говорится в книге Доминика Мартена Меона «Фаблио и сказки французских поэтов» (1808).

Отказ от речей сексуального содержания продолжается в XVI веке, но это делается во имя стыдливости — неотъемлемой черты женщины, и вписывается как в ее поведение, так и в ее речь. Та женщина, которая не использует эвфемизмы, не признается женщиной, говорится в книге «Галатея» (1558) Джованни Делла Каза. Порядочная женщина в эпоху Возрождения не испытывает больше того сексуального аппетита, которого так опасалось Средневековье. С точки зрения медицины для продолжения рода нет никакой необходимости в том, чтобы женщина испытывала удовольствие, оно подобает лишь куртизанкам. Таким образом, проявление стыдливости в языке есть отражение сдержанности в поведении женщины. И для того чтобы освободить женщину от чрезмерной сдержанности, нужно начинать с языка. Гедеон Таллеман де Рео в своей книге «Анекдоты» рассказывает о жене маршала де Форса, которая вышла за него замуж в 1577 году в возрасте шестнадцати лет. Она отказала в близости своему мужу в первую брачную ночь. Задетый за живое, супруг заявил, что не притронется к ней, пока она сама не попросит об этом. Какая-то добрая душа посоветовала юной супруге применить старое выражение: «Месье, дайте овса кобылке». Использование подобных выражений свидетельствует о стыдливости, а следовательно, о приличии супруги, но законное супружеское право больше уже не находится под угрозой. Несмотря на сходство ситуаций и выражений, образ женщины эпохи Ренессанса резко отличается от средневекового: женщины, сгорающей от желания, которое она не хочет выражать словами.

Вместе с тем во времена Средневековья в качестве альтернативных слов использовались сравнения с предметами и действиями повседневной жизни, которые вызывали в сознании запретное слово, не заменяя его. Для того чтобы явно дать понять, о чем идет речь, невозможно обойтись без точных терминов: именно ими пользуются врачи. XVI век идет дальше, внедряя во французский язык слова-кальки с греческого или латинского языков, переделанные на французский лад или нет, которые определяют лексику «чистую» и «грязную». Отныне говорят гимен (девственная плева, 1520 год), скротум (мошонка, 1538 год), фаллос (фаллот в 1570-м, фалл в 1605-м, фаллус в 1765-м), утерис (матка, 1573 год), нимфы (малые половые губы, 1599 год), клиторис (1611 год), пенис (1618 год) и т. д. Речь теперь идет не о метафорах (описательных определениях), а об изменении уровня языка. Традиционные термины относятся к эротическому искусству, которое впервые отделено от литературы вольного содержания. Фривольности побасенок (фаблио), предназначенных вызвать смех, заменяются произведениями эротическими, явная цель которых — пробудить сексуальное желание, используя смелые выражения языка. Требование стыдливости привело к парадоксальным последствиям — появлению ниши непристойной литературы во французской словесности.

В самом начале эта литература воздействовала на людей одинаково, независимо от их пола. Чтение может вызвать желание у женщины, что отвергается только врачами и недоверчивыми мужьями. Брантом в своей книге «Сборник для дам» обвиняет в некоторой вольности женщин, хранящих у себя книги Пьетро Аретино, одно имя которого тут же вызывает в памяти самые скабрезные из его произведений — сладострастные сонеты. И Жан-Жак Руссо в юности познал «изысканную женщину», считавшую непереносимыми эти книги, «которые можно только пролистывать». В силу особенностей воспитания такая литература становится мужской. Действительно, в ней используются лишь мужские фантазии: мужская мощь, переполненная ожиданиями женщина, женская гомосексуальность… В самом деле, научные термины и вульгарные слова у добропорядочных женщин отныне запрещены.

Такое лингвистическое разделение между мужской и женской лексикой достигает апогея в борьбе с неприличными слогами в самых безобидных словах. Дело доходит даже до борьбы с «неприличными» буквами, как, например, буква q (ее название произносится на французском языке так же, как и слово cul — зад, задница) или буква k (cas — половой орган), вызывающими ассоциации с некоторыми частями тела, как, например, буква «х» в русском языке. Это явление не имеет отношения ни к женственности, ни к французскому языку, ни к чрезмерной манерности XVII века. Уже в Средневековье люди избегают произносить название буквы, похожей на p, но являющейся ее зеркальным отражением (q — зеркальный образ p), которая называет заднюю нижнюю часть человеческого тела. По этой причине является грубостью произносить по буквам слова, содержащие q. Итальянское Возрождение потрясено: непристойность коренится как в звуке, так и в значении слов: можно ли произнести без смеха слово rinculcare, обозначающее «пятиться»? — спрашивает Джованни Делла Каза в книге «Галатея».

Высокообразованные мужчины также чувствительны к подобным словам, но для окружающих их поведение выглядит смешно. Ну что еще можно сказать об адвокате, который проиграл процесс из-за того, что постеснялся публично попросить документ с пометкой «con», кроме того, что он проявил женскую деликатность? Именно женщины, поджимая губы, произносили слова laborachose, chosetulos, chosefiteor вместо laboravit, vitulos, confiteor, заменяя в словах слоги vit (что означает мужской половой член) и con (женский половой орган), на chose (кое-что, что-то), как если бы в русском языке они говорили чего-то-вредительство вместо членовредительство или что-то-раздельный вместо членораздельный. Мадам Рамбуйе, «слишком деликатная» особа, не выносила слово задница. «Это уже переходит все границы, особенно когда произносится слишком свободно», — пишет Гедеон Таллеман де Рео в своих «Анекдотах». В комедии Мольера «Ученые женщины» академия Филаминты утверждает эту обостренную форму женской стыдливости. Мы помним, что самый благородный из всех проектов — «устранить из речи эти грязные слоги, которые в самых красивых словах звучат возмутительно» (акт III, действие 2). Таким образом, создается культура, в которой поддерживается взаимонепонимание между людьми разного пола. Монтень не решается раскрыть перед своей дочерью двусмысленность слова fouteau (бук): «У женщин — поборниц морали загадочный образ мыслей». Без сомнения, но не женская ли стыдливость стала причиной этой загадочности?

Житейские вещи вскоре уже не будут смущать женщин: латинский язык, который «не считается в словах с приличием», следуя выражению Никола Буало, уже не является предметом изучения у дам эпохи классицизма, они интересуются им разве только для того, чтобы почитать Вергилия. Такое оправдание нашла мадам де Рамбуйе своим занятиям латынью. А мадам де Брассак знает латынь, потому что при ней ее изучали ее братья, пишет Гедеон Таллеман де Рео в своих «Анекдотах». Отличная победа для женской стыдливости! Если в эпоху Ренессанса можно было встретить женщин, являвшихся знатоками античного искусства, то XVII век относится к ученым женщинам подозрительно: после всех этих излишеств с коверканьем слов и мольеровских карикатур вкус женщин к писательству и мертвым языкам считается теперь невыносимой педантичностью.

Ни латинский, ни греческий языки, ни риторика, ни философские науки не имеют никакой области приложения у женщин, и если кое-кто из них настолько любознательнее других, чтобы изучать эти предметы, то большинство делает это лишь из тщеславия, становясь одиозными фигурами в глазах других женщин, а мужчины относятся к ним с презрением. Такую точку зрения высказывает Клод Флёри в своем «Трактате о выборе и методике обучения» (1784).

Настоящей причиной повышенного интереса женщин к латыни является то, что язык католической церкви — это и язык Овидия, Катулла, Марциала и Петрония, прославившихся своими вольными любовными произведениями. И если молодая девушка учит язык этих писателей, «необходимо удостовериться в том, что у нее не возникнет любопытства почитать их», — говорится в критике, адресованной Фенелону («Республиканские новости о литературе», 1687). Эти «отравители нравственности» могут научить ее непристойностям или дать искусные советы в любви, по мнению Баснажа де Боваля. «По правде сказать, очень желательно, чтобы девушка была настолько стыдлива, чтобы не знала ничего, что касается любви», — говорится в другой критике трактата Фенелона — книге Анри Баснажа де Боваля «История исследований ученых» (1687). Кроме того, следует обучать латыни лишь девушек «очень рассудительных и скромных; которые делают это не из тщеславного любопытства; которые будут скрывать то, чему они научились; которые заинтересованы только в знаниях», — пишет Фенелон в книге «О воспитании девиц» (1687).

Если латинский язык превращается в язык неприличия, то это лишь потому, что из него легко заимствуются слова, которые во французском языке считаются грубыми, и подробности, которые дамам знать не подобает. Брантом, оставаясь невозмутимым перед деликатными ситуациями, прибегает к латыни для описания некоторых поз. В работах, предназначенных широким массам, мужской язык — это способ уберечь стыдливость дам. Вольтер отлично осознает этот факт, когда обсуждает проблемы неодновременного оргазма или прерванного полового акта, поднимаемые отцом Санше в книге «О брачном союзе». Он оставляет их описание на латыни, хотя и говорит, что к этому нужно относиться легко: «Моя стыдливость и большое уважение, которое я испытываю по отношению к дамам, не позволяют мне перевести на французский язык эту дискуссию на богословскую тему» («Приличия в литературе», 1767).

Таким образом, уважающие себя женщины, во имя стыдливости, должны выдумывать подходящий язык, отличный от языка, на котором говорит простой люд (использующий грубые слова), и от языка высокообразованного мужского общества (говорящего на латыни). То, что вплоть до XVI века считалось непременным условием хорошего воспитания, становится обязательным для женщин и детей. Случайно ли, что эта эпоха, когда вновь принимается римское право, ужесточает правила опекунства над женщиной, которая рассматривается как вечно несовершеннолетняя? Как и у ребенка, у приличной женщины нет доступа к своему телу, к своим мыслям, к своему языку — ко всему, что пробуждается сексуальностью или наготой.