В 1476 году король Матвей Венгерский женился на Беатрисе Неаполитанской, дочери короля Фердинанда Арагонского. В новобрачной было все то, что обычно называют, говоря об идеальной женщине: она была красива, образованна, красноречива и доброжелательна, а кроме того, славилась своей девичьей стыдливостью. На свадьбе в ее свите были девушки из самых знатных семейств. Но все они казались уродливыми рядом с королевой, хотя вовсе не были таковыми, пишет хронист. Уродливость испанок была особенно видна на фоне венгерских девушек, знаменитых своею красотой. Венгерский обычай требует, чтобы девушки из свиты садились только после королевы и с ее разрешения. Испанки сели, не дожидаясь знака Беатрисы.

«Какое безобразие!» — возмутился один из дворян. Но король ответил ему: «Вы ошибаетесь, они проявили необычайную мудрость. Они знают, что некрасивы и уродливы, и постарались по меньшей мере не быть заметными для мужчин, расположившись как можно ниже! Именно так можно спрятаться от взглядов, ибо следует прятать от чужих глаз все то, что некрасиво и уродливо. Ведь красота радует, а уродство наводит тоску».

Для нашего сознания эти слова невероятны. Но они вызваны стыдливостью тех принцесс, что знают: следует прятать свое уродство, чтобы подчеркнуть красоту другой. Наше удивление будет меньшим, если мы вспомним, что по-латыни одно и то же слово (turpis) обозначает и то, что уродливо, и то, что стыдно. Средневековое сознание проникнуто платоновской идеей о неразделимости красоты физической и красоты нравственной. В рассказанной истории на нее накладывается еще и древнее символическое противопоставление верха и низа, ведь уродливые девушки из свиты садятся «как можно ниже».

Тело и правила стыдливости, связанные с наготой, подчиняются тому же принципу. Нижние части тела (ноги, половые органы, ягодицы) считаются некрасивыми и постыдными, по правилам стыдливости одного рода их надо прятать, чтобы не вызвать у посторонних отвращения. Верхние части тела (грудь, лицо) — прекрасны и достойны восхищения, стыдливость другого рода требует прятать их, чтобы не ввести посторонних в искушение. Таким образом, женщина без покрова, по логике Цицерона и Амвросия Медиоланского, становится объектом сразу двух запретов, во имя стыда или во имя соблазна.

Трактат Амвросия Медиоланского называется так же, как и трактат Цицерона, «Об обязанностях» («De Officiis»), однако библейские отсылки, которыми он полон, придают ему другой смысл. Несомненно, что Природа учит нас стыдливости, ведь она спрятала внутрь тела (внутренности) или на спину (анальное отверстие) те органы, что предназначены для отправления естественных нужд, и они не оскорбляют нашего взгляда своим уродством. Но у Природы есть свой Творец: законы стыдливости исходят от Бога, пусть нам и кажется несколько нелепым, что анальное отверстие и то отверстие, что Бог повелел Ною проделать в борте Ковчега, — вещи одного порядка! Бог учит скрывать то, что постыдно, не случайно Он сам сделал кожаные одежды для Адама и Евы (Быт. 3:27).

Средневековье повторяет из века в век эти рассуждения. Мы встречаем их, например, в трактате Уильяма Кончийского «Догмы нравственности философов» («Moralium dogma philosophorum», XII век). В нем, однако, отвращение, которое должна вызывать нижняя часть тела, превосходит всякое воображение, особенно если речь идет о привлекательном женском теле. Ведь именно такова, по его мнению, красота дьявола, прячущего свою испорченность за обольстительной оболочкой. Красота женщины — это правая рука дьявола, это оболочка, которая ведет к погибели. Как слепы все влюбленные! Будь у них взгляд рыси, позволяющий видеть то, что лежит под кожей, женщина вызывала бы у них отвращение! Ведь вся эта красота не что иное, как слизь, кровь, выделения и желчь! Посмотрите, как отвратительно все то, что выходит из ноздрей, из горла, из желудка! Мы с содроганием дотрагиваемся даже кончиком пальца до соплей или дерьма, как же можем мы пожелать обнять мешок с дерьмом! Последнее — буквальный перевод выражения, обозначающего, как можно понять, женщину.

Мудрый и благочестивый человек видит то, что таится внутри дьявольской ловушки. Ги де Нивель влюбился в даму, когда был еще подростком, и три года любил ее. Она умерла, но желание не угасло в нем. Тогда он стал вдыхать запах ее мертвого тела, уже начавшего разлагаться, и это излечило его от «жала в плоти». Хороший пример для молодых фатов! Один аббат нашел на помойке тело убитой дамы, прекрасной и родовитой графини. Труп разложился достаточно сильно. Аббат побежал в город и созвал юношей: «Идемте, я покажу вам самое прекрасное и благородное создание!» Они устремились за ним, сгорая от желания. Аббат стал показывать им одни за другими мертвые члены тела, кишащие червями. Так он обратил их к Богу.

Средневековое мышление представляет женщину в образах, связанных с затвором. Пока ее тело закупорено (благодаря девственной плеве), она чиста и достойна уважения. Покуда она идет сдержанной походкой, опустив глаза и склонив голову, покуда не выдает своих чувств (смеяться ей следует, не раскрывая рта), покуда на ней закрытая одежда, она сохраняет достоинство девственницы. Но если ее тело случайно обнажится (от какого-то непосредственного жеста задерется юбка, станет видна грудь), она покроет себя стыдом из-за тела, «открытого как в первородном грехе».

Женская стыдливость тесно связана с позором греха и с искушением для мужчины. Поэтому она начинается с женских прикрас, модной одежды, украшений. Жофруа де Ла Тур Ландри в «Книге шевалье де Ла Тур Ландри, написанной для поучения своих дочерей» (гл. 51) называет красивые платья «большим запалом, призванным разжечь огонь гордыни и разврата». Женская стыдливость сказывается в манере вести себя. Не надо задирать голову «как оленьи рога». Не следует вертеть головой по сторонам, такой «взгляд-вертушка» делает девушку похожей на цаплю или на черепаху, и именно из-за такой привычки король Английский отказался взять в жены дочь короля Датского. Такая манера отражает греховные нравы. Если девушка смеется слишком громко или неприятным смехом, она должна скрывать или приглушать его. За едой дамам следует прикрывать рот рукой, особенно если у них не все в порядке с зубами. Франческо да Барберино в книге «Правила и обычаи для дамы» («Reggimento е costumi di donna») признается другу, что одна из знакомых дам могла бы ему понравиться, если бы не ее смех. Она могла бы хоть прикрывать рот рукой, когда смеется, так, чтобы не было видно, что у нее не хватает одного зуба. Болонский нотариус пишет дальше, что он запретил бы женщинам хохотать, так как все эти «ха-ха-ха!» делают их похожими на сумасшедших. Благочестивая женщина выражает свою радость без шума и не показывает зубы. Все эти предписания, как мы увидим, сохранятся и будут развиваться в классическую эпоху. Они были, несомненно, нацелены на то, чтобы сделать женщину как можно менее заметной и исключить ее из общественной жизни (что, к счастью, не имело успеха). Существенно, что ростки такого отношения к женщине видны уже в Средние века, до начала ускорения «процесса цивилизации нравов», который, по мнению Норберта Элиаса, начинается в XVI веке.

Речи также могут быть бесстыдными, и это зависит не только от предмета разговора. Существует представление о том, что женщинам свойственна безудержная болтовня; такая особенность может отражать непостоянство нрава. Гонорий Отенский без обиняков сопоставляет безостановочную болтовню одной крестьянки, которая болтала так, что, казалось, «все ее члены превратились в язык», с ее же безудержной похотью, не пощадившей ни одного из соседей. Она усмирилась лишь тогда, когда ее дочь сказала, что видела во сне, как мать попала в ад.

Все эти предписания не новы. Новизна, быть может, в том, что запреты начинают осознаваться с особой остротой, а стыдливость принимает характер абсолюта (Бог стыдлив, над всеми добродетелями возвышается Дева Мария). Античность открыла, что взгляд, обращенный на наготу, может быть стыдливым. Средневековье открыло, что взгляд, устремленный на женское тело, бесстыден сам по себе, вне зависимости от того, одета женщина или раздета, двигается она или застыла в неподвижности. Открыты были также три этапа стыдливости: до момента совершения того или иного действия, в момент его совершения и после, в момент осознания совершенного.

К оппозиции внешнее — внутреннее добавляется еще и оппозиция верх — низ. Падшая Природа соответствует бесстыдству низкой плоти, символу греха и хрупкости. Эта плоть не вызывает эротического желания. Трактат «Ключ любви», составленный в XIII веке под несомненным влиянием Овидия, советует даме не раздеваться при любовнике при свете и задувать свечу, прежде чем он увидит ее обнаженной, «ибо на теле женщины есть такие вещи, которые следует скрывать и прятать, а не выставлять напоказ». Если их обнажать, то у влюбленного может пропасть желание. Речь идет о том, что находится внизу тела: о ногах, ягодицах, половых органах.

Обнажить ступню — немыслимо неприлично. Кастильская королева Изабелла Католическая (1451–1504), прославившаяся своей скромностью, отказалась выставить ступню для последнего помазания: она не желала, чтобы хоть кто-либо, за исключением священника, будь то кто-то из домочадцев или служанок, увидел хоть какую-нибудь часть ее тела. Здесь речь не идет о той стыдливости, которая боится ввести другого в соблазн, так как и мужчины, и женщины равно не могут увидеть такую непристойность, как женская ступня.

Стыдливость по отношению к женской ступне может показаться нелепой современному западному человеку. Тем не менее она существовала, по крайней мере в средневековой и классической Испании. Голова человека находится ближе всего к Богу, а нога касается земли и символизирует смертность и недолговечность человека, подобного колоссу на глиняных ногах, увиденному во сне Навуходоносором (Втор. 2:31–45). На карте мира, составленной Эбсторфом около 1235 года, мир отождествляется с Телом Христовым; головой его является Восток, где располагался земной Рай, а ногами — Запад, край смерти. Иаков Ворагинский в «Золотых проповедях» также предлагает человеку, горделивому, как павлин, вспомнить о своих ногах, то есть о конечности своего существования, и отложить гордыню.

Нога вызывает такое отношение и потому, что она наполнена сексуальным смыслом. Врачи считают, что по форме женской ступни можно определить размеры вульвы и то, насколько легко или трудно женщине родить. Авиценна утверждает, что ходьба босиком охлаждает сексуальное желание. Женщине рекомендовано пускать кровь из сафены — вены, расположенной за пяткой, чтобы вызвать менструацию, выкидыш или для лечения некоторых видов бесплодия. Сексуальность ступни стала классикой в литературе. Она обыгрывается в фольклоре. Выражение «найти обувь себе по ножке» отсылает к эвфемизмам женщин Блуа, называвших половой член «ножкой», а женский половой орган «туфелькой». Вспомним и о третьем башмаке Каде Русселя — персонажа народной песни: у него не было подошвы, но он служил для того, чтобы обувать свою милую. Возможно, следует и несколько иными глазами взглянуть на сказку о Золушке. При таких условиях ступня постепенно становится объектом другого типа стыдливости: она призывает прятать то, что внушает желание, а не отвращение. Со времен Средневековья ступня — объект вожделения. У женщины она должна быть маленькой, зажатой узкими туфлями, а мужчина, по другим причинам, старается зрительно удлинить ее, загибая носок кверху. Кокетка как бы случайно выставляет ее из-под платья, чтобы «ее просили о любви». В классическую эпоху стыдливость, прячущая ступню, особенно ярко проявляется в Испании, и многие французские путешественники по Испании, в том числе Вольтер, Лесаж и другие, описывают, как при виде женской ножки мужчины от собственной смелости впадают в панику, в восторг, а то и становятся бессильны в половом отношении. Ретиф де ла Бретон во Франции пишет о фетишизме женской туфельки. В живописи классикой запретных тем становится изображение разувающейся женщины. Самый известный пример — «Качели» Фрагонара. Итак, произошел переход от отвращения к искушению, которое связано с желанием увидеть то, что тщательно скрывается. Именно так объясняет феномен Вольтер; в «Философическом словаре», в статье «Импотенция», он пишет: «Женщины, стремясь спрятать ступни, привлекли к ним внимание мужчин». Однако в целом все, что связано с нижней частью тела, продолжает надежно прятаться и обнажается лишь в каких-то чрезвычайных случаях. До конца XIX века нагую женскую грудь можно было увидеть гораздо чаще, чем ступню.

Обнажение верхней части ноги еще неприличнее. Запад забыл о коротких туниках и туниках с разрезами, которые носили спартанки. Франческо да Барберино рассказывает, что Сансония, девушка из знатной семьи, славилась своей красотой. В их краях, в области Фолькачьери, гостил проездом герцог Сторлих. Он попросил руки девушки, и мать, польщенная такой честью, велела девушке станцевать перед женихом. Но при одном слишком быстром движении она упала, и нога ее обнажилась. Герцог возмутился и отказался от предложения. В Средние века рассказов о случаях такого рода гораздо меньше, чем в XVI–XVIII веках. Может быть, когда женщины не скакали на лошади в дамском седле и не ездили в каретах, риск подобных падений был меньше? Или в Средние века воспоминания повес читали реже, чем благочестивые наставления проповедников? Однако в этом, возможно, сказывается недостаточная притягательность нижней части женского тела для мужского взгляда. Желание возбуждается от грез и фантазий, а не от созерцания, и мужской взгляд более устремлен на грудь. Проповедники возмущаются обычаем носить платье с длинным шлейфом, но ведь шлейф скрывает икры! Если бы шлейфы не были такими длинными, мы могли бы увидеть слишком многое. Если бы женщина без шлейфа наклонилась, то тот, кто смотрит на нее, мог бы увидеть ее икры и низ рубашки, а на ней могла бы быть какая-либо грязь. Так написано в «Ключе любви», своего рода пособии по обольщению. Если женщина хочет обольщать, она должна как можно больше извлекать из очарования верхней части своего тела и остерегаться, как бы ее нижняя часть не остудила мужской пыл. Не надо доводить это стремление до абсурда. Красивые ляжки, по счастью, тоже в цене. Те женщины, что знают, в какое смятение может привести мужчину их грудь, умеют обыграть и «белое мясо» своих ног, показав их тем, кто еще не знаком с ними. «Некоторые оставляют грудь распахнутой, чтобы показать, какое белое у них тело, другие дают взглянуть на бедра или слишком обнажают ноги. Почтенный человек не одобряет таких выходок», — пишет Робер де Блуа в поэме «О целомудрии дам» (гл. VI).

Что касается «Ключа любви», предостерегавшего от опасности увидеть испачканную рубашку, то он предлагает обнажать красивые ляжки и высоко задирать их до «тайных мест». Чем больше они видны, тем более вожделенны. Красивая девушка без недостатков может позволить, чтобы на нее глядели, когда она обнажена. Но та, у кого на коже пятна, морщины, шрамы, у кого кожа слишком темная, должна прятаться, даже если дружок хочет увидеть ее всю целиком. Так проявляется забота о совершенной красоте: надо прятать даже самую мелкую деталь, если она эту красоту портит. В этом Средневековье предвещает стыдливую наготу классического искусства, которое, удалив из изображения женского тела обыденные детали, создает почти недоступный идеал женщины. «Ключ любви» повторяет снова и снова: надо показывать лишь то, что красиво.

Поднявшись повыше, доходим до женского полового органа. Он, во всяком случае в клерикальной литературе, выступает гораздо чаще как нечто вызывающее отвращение, а не вожделение. Возможно ли, чтобы человек родился из этой дыры, полной экскрементов? В одном из мираклей, поставленном в Метце в 1429 году и называвшемся «Как Нерон раскрыл свою мать», Нерон распарывает живот своей матери Агриппине, чтобы увидеть место, из которого он родился. Он оскорблен: он не мог родиться «внутри скверных кишок, полных грязи и вони». Всеобщее отвращение вызывают волосы на лобке. Инквизиторы боятся, что в них ведьмы могут спрятать особые талисманы, позволяющие им не давать признания под пыткой. Брошенные женщины используют волоски с лобка для приготовления приворотных зелий, чтобы вернуть мужей. Похоже, их принято было брить если и не каждые две недели, то по крайней мере к свадьбе. В одной озорной речи XV века, которая была, очевидно, сочинена к свадьбе, говорится: «Что за досада — передок с бородой!» Поэт видит в этих волосах старый колчан, по которому стрела скользит, не попадая в цель, предместье, мешающее захватить город, непроницаемый лес… Весь классический период продержится мода на эпиляцию, она входит как составная часть в обычай обрабатывать и переделывать женское тело, который существует и по сей день.

Иерархическая лестница стыдливости от позорного (низ) к соблазнительному (верх) продержится очень долго. Она будет признана и эпохой Возрождения, которая, как кажется, позволила во многом восторжествовать телу. Однако и Возрождение опирается на цицероновское размышление о том, что все постыдное следует скрывать. Трактаты о красоте того времени говорят о том же. Природа по молчаливому соглашению привела мужчин и женщин к тому, что следует открывать верхние части и скрывать нижние. Ибо именно в первых обитает красота, и они должны быть видны. А нижние части не так важны, они служат основанием для верхних. «Красота, таким образом, посредством взгляда соединяет дух с желанием красоты, коя начинается от груди и заканчивается совершенством лица». Нижние части тела ничего не прибавляют к красоте, хотя и вносят свой вклад в общую гармонию. Но вклад этот не зависит от того, видны они или нет. Лучше, однако, чтобы они были одеты, так они добавляют немного того, что называется vaghezza, своего рода грации, в которой смешиваются желание и красота. Так пишет Аньоло Фиренцуола в «Диалогах о красоте дамы по имени Чельсо» (15S2).

Мы можем убедиться в том же самом, если раскроем произведения развлекательной литературы, не гнушающейся разговором о женских половых органах. Арденский трувер XIV века Готье ле Ле сочинил несколько фаблио с красноречивыми названиями: «О передке», «О передках». Передки влекут его, и запах не отпугивает, ибо в нем он слышит все пряности Востока. Передок похож на те цветы или лечебные травы, что созданы Богом. На ощупь он также приятен («Передок мягче шерсти, горностая или шелковой ткани), и, конечно, он прекрасен на вид («На его белом теле есть алый ротик, что спит или вдруг пробуждается»). Трудно понять, каково же на самом деле было общепринятое восприятие женской наготы и насколько преувеличены примеры. Но, так или иначе, женская нагота была чем-то вызывающим.

Скабрезная, а потом и эротическая литература начиная с XVI века реабилитирует низ тела. В гербах, мода на которые расцветает в 1520-1550-х годах, этот мотив тоже присутствует. Дамы начинают понимать, как пикантно задрать повыше юбку, чтобы укрепить подвязку. Однако в повестях и трактатах об этом почти не говорят.

Когда в 589 году Базина и Хродегальда восстали в монастыре Святой Родегунды в Пуатье, они вытащили в город аббатису Любоверу и выставили ее всем на посмешище раздетую и растрепанную. Выставление напоказ тела остается, как и в Древней Греции, худшим из унижений и для женщины, и для мужчины. В христианской культуре это проявляется тем сильнее, что стыд и стыдливость связаны с волей, одним из трех измерений человеческой души по августиновской антропологим. Коль скоро достоинство человека измеряется тем, насколько он может контролировать свое тело, быть выставленным напоказ означает быть низведенным к уровню бездушной плоти.

Подобное наказание носит универсальный характер в разные времена. И в Средние века, и отчасти в классическую эпоху, обнажение считается законной карой. Насколько мне известно, в Древней Греции не практиковалось обнажение женщин. Более того, известные свидетельства обличают подобные меры как варварские, так, например, считал Исократ.

В Древнем Риме за супружескую измену назначалось наказание, которое бесчестило женщину, но носило пристойный характер. Это могло быть внесение неверной жены в список проституток, штраф, изгнание, назначение кары на усмотрение мужа — суровые меры, при которых, однако, не выставлялось на обозрение тело виновной. Лишь в одном тексте говорится о публичном наказании: женщина, уличенная в супружеской измене, запиралась в хижине вместе со всеми своими любовниками и должна была звонить в колокол при каждом прикосновении к ней. Это поздний текст (предположительно VIII века), он рисует нравы несколько карикатурно. Как и другие подобные тексты, он призван восхвалять христианского императора Феодосия, отменившего обычаи такого рода (об этом пишет Тацит в «Анналах»). Но и хижина скрывала наготу осужденных, лишь колокол подвергал испытанию их стыдливость!

Отличие Средневековья от Античности состоит в том, что теперь публичное обнажение предусмотрено некоторыми обычаями и теоретически не несет в себе чего-то исключительного. Унижение составляет часть наказания, а если речь идет о проступках сексуального свойства, то оно носит и назидательный характер. Как вору вешают на шею украденную вещь и таким образом выставляют его на всеобщее обозрение, так и бесстыдная женщина раздета при всех. Уличенных в измене проводят в процессии, привязав друг к другу за половые органы, бьют бичами, провозят на спине осла, проводят в одной рубашке, в которую завернут камень, так что осужденной приходится ее задирать: бесстыдные проступки (адюльтер, проституция, сексуальные извращения) наказываются бесстыдством.

Эти наказания еще применяются в XVII веке, но уже в XVIII Монтескье в «Духе законов» (кн. XII, гл. XIV) обличает существующие в варварских странах «наказания за преступления, оскорбляющие стыдливость». Если бы он знал, что подобные наказания существуют и во Франции, он возмущенно написал бы об этом.

Удивительно, что христианство, так страстно критикующее Античность за бесстыдство, оказалось столь далеко от стыдливости в этих вопросах. Можно объяснить это осознанием того, что плоть после первородного греха стала падшей. Прилюдная нагота в Античности сначала воспринимается как радостное восхваление благодатной Природы, источника изобилия, дарованного самими богами. Для Средневековья нагота — это напоминание о Природе, лишенной Божественной благодати, подчинившейся «Князю мира сего».

Кроме того, стыдливость — это нечто присущее женщине, и та, что не имеет стыдливости, не заслуживает подобающего женщине уважения. Бесстыдная женщина не осознает, что она бесстыдна, следовательно, надо наказать ее так, чтобы она почувствовала стыд. Когда ее обнажают, она предстает как бесстыдница не только для других, но и для себя самой.

Андре Гендон вводит понятие «обнажение-декультурация», в котором он видит связь культурного падения и наготы. Этот процесс во многом зависит от того, насколько добровольным или насильственным было обнажение. Опустившимися, падшими созданиями предстают в Средние века безумцы, дикари, люди-оборотни. Потеря рассудка для них означает разрыв с Богом. Ивейн, герой романа Кретьена де Труа «Ивейн, или Рыцарь со львом», обезумев, стал «голым человеком» и уподобился библейскому Навуходоносору. Голый дикарь не внушает ни искушения, ни отвращения, а только страх или жалость. Здесь можно, скорее, говорить о не-стыдливости, чем о бесстыдстве, но о не-стыдливости низменной, не связанной с невинностью земного рая. Интересно, что такая не-стыдливость почти всегда связана с мужчиной, а не с женщиной. Дикарка, покрытая шерстью, или святая, укрытая только своими волосами (святая Агнесса, Мария Египетская, Мария Магдалина), — это редкие примеры, в которых, к тому же мы видим, что и обнаженная женщина стыдливо остается под покровом. Сходным образом благочестивое освобождение от одежды как знак разрыва с миром не грозит женской стыдливости. Франциск Ассизский в знак отречения от мира отказывается от своей одежды, но можно ли вообразить, чтобы святая Клара Ассизская так же публично разделась, чтобы обратиться к Богу? Отшельники, бичующиеся — те, что сбрасывают одежду, — это всегда мужчины.

Зато добровольное обнажение (но не обнажение проститутки) — это всегда знак смертельного оскорбления, и наносит его, как правило, женщина. Ален Шартье в «Квадрилоге оскорбленных» описывает, как дама «очень почтенной репутации» таким образом заклеймила своих сыновей, сбежавших с поля боя. Отбросив «свойственный женщинам стыд», она распахнула одежду спереди и сказала: «Раз вы хотите сбежать, то бегите сюда, обратно в родившее вас чрево, только там вам место». Таким образом, поясняет автор, она дала понять, что лучше бы им было вообще не родиться, чем покрыть позором свое имя и свой род.

Один молодой монах прогуливался со старушкой матерью. Они остановились около большой реки, которую она не могла перейти вброд. Монах был так силен, что предложил матери перенести ее на другой берег. Но он завернул ее в плащ, чтобы не касаться тела. На вопрос, к чему такая предосторожность, он ответил: «Тело женщины как огонь, коснувшись тебя, я вспомню, что существуют и другие женщины». Поразительный пример того, каким искушением является женское тело само по себе, если даже самый святой мужчина не может перед ним устоять и даже собственная мать напоминает ему о запретной плоти. Это и крайний случай той одержимости плотью, порожденной половой фрустрацией, на которой двадцать веков строилась западная стыдливость.

Будь эти истории реальны или вымышлены, все они говорят об одном: единственным способом избежать искушения является бегство от женщины или кастрация. Разумеется, речь идет о символической кастрации, так как со времен Оригена Церковь выступает против физического оскопления монахов. Во взгляде мужчины нет невинной стыдливости. Гераклит Парадисский рассказывает, что монах Илия собрал в монастыре триста женщин, благочестиво одетых, а потом бежал от них в пустыню, так как не мог противостоять их привлекательности. К нему явились три ангела. «Один держал его за руки, другой — за ноги, а третий схватил бритву и сделал вид, что сейчас оскопит его. Он не оскопил его на самом деле, но монах почувствовал себя так, как если бы это произошло». Чтобы подчеркнуть, что изменился взгляд аббата, а не женское тело как таковое, рассказчик добавляет, что у его преемника, отца Дорофея, возникли те же самые проблемы. Тот предпочел укрыться на втором этаже, не позволил приделать лестницу и руководил деятельностью монастыря из окна.

В житиях святых часто рассказывается о видении кастрации. Оно было и у Блаженного Эквициуса (VI век), и у Бернара Клервоского (XII век). Великие святые противостоят, кто как может, искусительницам. Святой Бернар бросается голым в крапиву, святой Франциск — в кусты роз с шипами. А Фома Аквинский хватает раскаленный брус. Часто используется бак с ледяной водой: прево Аквилеи держал его в своей спальне, так как дал обет сходиться со своей женой не чаще раза в неделю. Неуместное желание должно быть охлаждено. Проклятие плоти мучает и женщин. В «Житии Святой Екатерины» Раймонда Капуанского Екатерина Сиенская, чтобы избавиться от соблазнительных видений, обвязывается железной цепью. Но одной ее воли недостаточно, чтобы побороть искушение, к ней является сам Христос: «Если бы не я, эти мысли завладели бы твоей волей, и ты стала бы наслаждаться ими. […] Но я защитил твое сердце от врага». Женщина, в отличие от мужчины, не может надеяться только на свою волю, чтобы справиться с искушением. Несомненно, так проявляется свойственная ей слабость.

На протяжении всего Средневековья женщина видится в первую очередь как искусительница, как воплощение сексуальности, по старой поговорке «вся женщина — одна лишь матка» (tota mulier in utero). Мужчина — трут, а женщина — огонь, как пишет Готье де Куанси в «Чудесах Богоматери». Одета она или раздета, красива или уродлива, она соблазняет всех мужчин — старых и молодых, горячих и холодных. Стыдливость несвойственна женской природе, так как после первородного греха ее природа проклята и искажена. Остается лишь закрыть ее от взгляда, ибо чистый взгляд на женщину после грехопадения невозможен. Такова вторая роль пристойности, которую все еще смешивают со стыдливостью. В речах моралистов эта роль противопоставляется первой, призванной скрывать то, что уродливо. Святая Елизавета Венгерская, герцогиня Тюрингии, в противоположность тем женщинам, что прятали свое уродство под белилами и краской, но внутри были «гнилы и испорчены», была «прекрасна и мила снаружи и внутри. Однако она прятала от мужчин ту красоту, что дал ей Бог, чтобы не подстрекать их ко злу».

Следуя тому же платоновскому предубеждению, что считает недостойными нижние части тела, можно считать самыми приятными на вид и самыми совершенными части верхние, голову и волосы. Святой Амвросий говорит, что они помещены на вершину человеческого тела, как цитадель над городом. В средневековом романе совершенно явственно присутствует фетишизм волос и груди. Обязательство скрывать верх тела проистекает из другой стыдливости, той, что стремится оградиться от желания, а не от отвращения.

Существует радикальное решение: умерщвлять плоть, чтобы превратить ее саму в стыдливую, то есть в нежеланную. Это относится к верхним частям тела, к лицу, волосам, груди, плечам. Фома Кантимпрейский рассказывает, как одна красивая и знатная швабская женщина не захотела быть предметом распрей для тех мужчин, что вертелись около нее. Она попросила Господа обезобразить ее и тотчас же заболела проказой. Лицо ее покрылось фистулами, глаза раздулись, рот потерял форму, нос ввалился. Она сама не узнавала себя и радовалась этому. Но ее исповедник возмутился. Это же грех, теперь те, кто знал ее, станут хулить Бога! Тогда она снова стала молиться, и былая красота вернулась к ней. После смерти мужа она ушла в монастырь в Лимберхуме.

Подобный мотив часто встречается в средневековых произведениях. Чаще всего речь идет о женщинах, реже — о красивых мужчинах. Многие женщины-святые безобразили себя, чтобы избежать замужества. Одни отрезали себе волосы, как Екатерина Сиенская, другие отрубали руку, как «Однорукая», или оскверняли грудь, как дочери герцогини Раймонды в Ломбардии. Напавшие на их край венгры хотели изнасиловать их, и тогда девушки зарезали двух голубей и спрятали себе на грудь. Захватчики «охладели» и бежали со словами: «Фу, как воняют эти ломбардки!» (Эту историю рассказал анонимный автор XV века, утверждавший, что прочел ее у Павла Ломбардского.)

Однако не все женщины стремятся скрыться под накидками, покрывалами и прочими закрытыми плащами. Кокетство не ограничивается тем, чтобы раскрыть то, что можно раскрыть, и приукрасить то, что этого заслуживает, например наложить румяна на лицо и подвязать лентами слишком тяжелые груди. В XIII веке пересматривается аристотелевское учение, и нормы нравственности тоже подвергаются пересмотру. Декольте становится еще глубже, и, по словам Данте, «бесстыжие флорентийки разгуливают с сосцами напоказ» («Божественная комедия», «Чистилище», песнь 23, стих 102, пер. М.Лозинского). Литературные тексты, как и изобразительное искусство, дают немало примеров того, что эта мода быстро стала популярной в Европе XIII–XV веков. Правда, глядя на соответствующие изображения и портреты, можно задуматься: может, на них изображены женщины легкого поведения или же мифологические персонажи? Однако нельзя отрицать того, что эта мода вызвала множество откликов и реакций. Одних она забавляла, других смущала, третьих возмущала, и все это имеет непосредственное отношение к истории стыдливости. Когда граница между тем, что разрешено, и тем, что запрещено, становится зыбкой, появляются ростки невидимого покрова, который постепенно занимает присущее ему место. На самом деле все вертится вокруг того, узаконено или нет желание, реальное оно или воображаемое.

Желание разрешено внутри супружеской жизни. Жена во всем подчиняется мужу, что приводит иногда к забавным решениям: их выносят церковники, более искушенные в юридическом крючкотворстве, чем в женской психологии. Оставаясь верным тексту Послания апостола Павла к Коринфянам (1 Кор., 7), епископ может разрешить женщине ходить по улице с голой грудью, если это нравится ее мужу. Это сочтут слишком смелым, но у мужа свои супружеские права! Можно лишь запретить женщине входить в таком виде в церковь, чтобы она не соблазняла духовенство, во всяком случае, не отвлекала клир от службы. Но возразить ничего нельзя, даже если женщина будет почти голая, обнаженная спереди почти до бедер и сзади почти до поясницы. Несомненно, что общественное мнение осудит тех, кто «несет такую отраву», но в первую очередь осуждать будут мужа, что неосторожно потребовал подобного от жены. Но кто может допустить, что женщине самой придет в голову попросить о подобной свободе и праве почти совсем раздеться на глазах у всех лишь из-за того, что этого требует мода?

Эта гипотеза носит несколько ученический характер. Но она объясняет тот забавный обычай, что описан в «Ле о Граэляне», произведении конца XII века. Король так гордился красотой своей жены, что велел ей каждый год раздеваться и стоять на скамье, покуда рыцари будут восхвалять ее. Королева при этом не испытывает ни стыда, ни смущения, зато ее очень задевает равнодушие Граэляна к ее красоте. Нет здесь и никакого бесстыдства, потому что сам муж согласен на такое раздевание.

Можно объяснить подобным образом и легенду о леди Годиве (XI век). Она приняла вызов мужа: он обещал отменить слишком большую дань, наложенную на жителей города Ковентри, если она проедет голая по улицам. Прежде чем заключить сделку, она просит на это разрешение у мужа, хотя именно он сформулировал условие. Таким образом, она отличает вызывающий поступок и публичную наготу от неповиновения супругу.

Мода на слишком открытую одежду пришла в Италию, и те мужья, что были уверены в своих женах, смотрели на новый обычай снисходительно. Однако епископы сурово противились моде. Миланский епископ Раймонд, папский легат, в 1279 году издает указ, запрещающий женщинам старше 12 лет ходить по улице в платье с «открытой задней частью». Женщины старше 18 лет и состоящие в браке больше года должны появляться на людях с покрытой головой. Запрещено также носить многоцветную одежду. Таким образом, как считает епископ, утвердится «скромная стыдливость и стыдливая скромность — лучшие украшения для честной женщины, которые выявляют то целомудрие, что скрыто у женщины внутри». Это установление было впоследствии смягчено: в том, что касается декольте, запрет стал относиться к женщинам старше 16 лет, а в том, что касалось покрывала, — старше 30 лет. Кажется, этими указами пренебрегали: в 1454 году жители Падуи попросили у Папы Николая V отменить их, так как постановления никогда не соблюдались, не принесли никакого плода и никогда не принесут его: женщины продолжают носить свою обычную одежду.

В этом любопытном случае интересно то, что указ не распространялся на жен и дочерей маркизов, графов и баронов. Они выделяются благородством по крови и точно так же должны выделяться среди других «благородством нрава и достоинством». Можно объяснить это тем, что благородные женщины жили в отдалении от толпы и от мужских взглядов, однако все же и знатность сама по себе становилась покровом стыдливости, что освобождало благородных женщин от необходимости соблюдать большую строгость в одежде.

Мода на обнаженную грудь более всего распространена на противоположных концах социальной лестницы. Внизу ее проститутки, по словам Вийона, «показывают соски, чтобы завлечь гостей» («Баллада о милости»). Сходным образом в изобразительном искусстве только девственницы и проститутки рисуются с распущенными волосами. И в этом нет противоречия, здесь, наоборот, просматривается четкая линия средневекового представления о стыдливости: стыдливая женщина не видит, что она обнажена, и может показаться на людях так же, как самая бесстыдная. И именно здесь, как завершение подобного размышления, появляется невидимый покров стыдливости, во всяком случае, так должно быть в теории. На практике знатных женщин более занимает «большая радость» у тех, кто видит их обнаженные груди, чем то, что они укрыты невидимым покровом своей знатности.

В XV веке именно аристократки носили самые откровенные наряды. В анонимном «Споре благородной дамы и дамы бюргерского сословия» знатная дама высокомерно обвиняет простолюдинку в том, что она одевается недостаточно смело и носит мало украшений. В частности, простолюдинка не носит «горжию» — модный корсет, позволяющий обнажить грудь до соска, прикрыв ее только прозрачной кисеей. «Вы не посмеете надеть шелковое платье или горжию, открывающую грудь. А носить их очень приятно!» — говорит знатная дама. Простолюдинка возражает ей: «Будьте уверены, что зеленый корсет и лиф с острым клином не хуже горжии и расшитого шелкового платья!»

Откровенная мода утвердилась при дворе Карла VII благодаря Аньес Сорель, королевской любовнице. Ее грудь была настолько совершенна, что ее взял за образец Фуке, рисуя на картине Мадонну с младенцем. Жорж Шатлен в своих «Хрониках» пишет, что шлейф на платье у Аньес был длиннее, а сами платья дороже, чем у принцессы. Она изобретала то, «что в одежде вело к непристойности и к падению нравов». В частности, «она открывала плечи и грудь спереди до самых сосков» и стремилась своими советами и своим примером заставить честных и благородных женщин «отказаться от чести, стыда и благонравия».

Разумеется, бургундский хронист не любит ни Францию, ни французского короля, ни тем более его любовницу. Но он пишет со знанием дела. Он сам «видел и знал» Аньес и упрекает ее в основном за низкое происхождение. Быть может, он видит ее вину в том, что она ведет себя так, как положено только женщине высшего сословия. Во всяком случае, он не упрекает ее за то, что она королевская любовница (а Аньес первая открыто заявляла об этом при дворе и пользовалась этим); к другим королевским любовницам хронист более снисходителен и даже отмечает, что та, кого называли «Мадам Регентша», была очень стыдлива.

Появление декольте в женской моде следует рассматривать по средневековым критериям. Возмущение вызывала не сама голая грудь, а возможность супружеской измены, которую она провоцирует. Моралисты уверены, что измена неизбежна, и предупреждают снисходительных мужей, что те могут стать рогаты. «Груди были закрыты для того, чтобы никто другой [кроме мужа] не мог запустить туда руки», — пишет Робер де Блуа в «Целомудрии дам». Проповедники XV века Оливье Майар и Мишель Мено открыто обвиняют женщин в том, что они делают мужей рогатыми, показываясь на людях голыми. Так еще раз подтверждается связь между наготой и сексуальностью.

Следует заметить, что «горжия» была отличительным сословным признаком, а потому — не нарушала благопристойности. Декольте не взломало стыдливость, как считали моралисты, наоборот, оно породило новые правила. Когда говорят, что декольте доходило до пупка», это не значит, что груди были полностью обнажены, речь, несомненно, идет о глубоком вырезе, который позволял увидеть ложбинку между грудями. Кусок тонкой ткани, матовой или прозрачной, предшественник шейного платка или «платочков скромниц» XIX века, позволял прикрыть кожу, открытую вырезом. «Маленький кусочек ткани» применяется, «чтобы украсить себя и быть более скромной», говорится в одном письме того времени. Это одновременно и орудие кокетства, и одеяние стыдливости!

Находясь перед мужчиной, женщина с декольте прикрывает грудь рукой. Однако важно, насколько ей знаком мужчина, перед чужим смущения почти не испытывают. Вероятно, что именно этот обычай породил жест стыдливости, распространившийся в позднем Средневековье: руки, скрещенные на груди. Этот жест изображают и в сцене Благовещения, когда Мария стоит перед архангелом Гавриилом.

Женщина прикрывает грудь скорее из благопристойности, чем из стыдливости, так как перед незнакомцем или перед собственным мужем женщина с декольте не испытывает смущения.

Новые правила приличия изменяют взгляд на наготу. На протяжении всего Средневековья нагота воспринимается очень неоднозначно. Можно быть «голой в рубашке», когда не видна ни одна частичка тела. Облегающая одежда, подчеркивающая формы тела, так же неприлична, как и отсутствие покрова. В 1349 году Жиль ле Мюизи, аббат монастыря Сен-Мартен де Турне, клеймит «бесстыдных и развратных женщин», которые выставляют «свои формы во всей наготе под слишком узкими платьями».

Прозрачная одежда — самый известный эротический прием, и в романах XII века он часто упоминается. Однако к концу Средневековья прозрачная одежда становится покровом стыдливости, так как она используется при изображении Распятия, что не имеет ничего общего с прозрачными одеждами героинь Кретьена де Труа. Кроме того, пышные формы настолько в моде, что женщины не довольствуются тем, чтобы их подчеркнуть. Их увеличивают при помощи подушек, вставок и каркасов. Теперь непристойным считается только оголенное тело. Новые правила позволяют открывать грудь взору, прикрыв ее кисеей, что говорит о новой стыдливости, которая боится только реальной наготы, а не соблазнительных форм. Поначалу в рамках стыдливости дозволено открывать лицо и руки до запястья, но понемногу границы расширяются и включают всю руку целиком, плечи, ноги, которые отныне покрыты тем невидимым покровом, что был утерян со времен грехопадения Евы.