Глава 4
— С кем?
— С моим информатором!
Я изобразил лёгкое удивление и с ноткой иронии поинтересовался:
— А что с ним случилось?
Волков побагровел, выпучив глаза. Казалось, его сейчас удар хватит от ярости.
— Он исчез! — рявкнул дознаватель.
Я картинно с недоумением развёл руками:
— Каким же образом, если ваши люди неусыпно стерегут покой Угрюмихи от любых угроз?
Лука Северьянович заскрипел зубами. Было видно, что он с трудом сдерживается, чтобы не сорваться на крик.
— Не придуривайтесь, боярин. Вы прекрасно знаете, что это он написал на вас донос!
Я укоризненно покачал головой:
— Клевету. Вот какое слово вы ищете. Создатель той бездарной бумажки измыслил гнусную клевету. Почему он исчез? — я пожал плечами. — Возможно, его замучила совесть. Или он просто решил не лжесвидетельствовать против невиновного.
Следователь зашипел сквозь зубы, как разъярённая гадюка:
— Думаете, что самый умный, сударь? Ничего, мы ещё посмотрим, как вы запоёте, когда я лично вас допрошу с пристрастием. И подельники ваши тоже всё выложат, даже не сомневайтесь, ведь в одиночку вы подобное провернуть не могли.
Я спокойно встретил бешеный взгляд собеседника и усмехнулся:
— Валяйте. Истина от этого не изменится. Как бы вы ни тужились, а обвинить меня вам не в чем.
Дознаватель набычился, багровея ещё сильнее. Не привык он к подобному отпору. Обычно обвиняемые терялись, начиная жалко лопотать и просить о снисхождении.
Сверля меня ненавидящим взглядом, он рявкнул:
— Ничего, Платонов, это ненадолго. Я найду тело этого писаки и докажу, что вы — убийца!
С этими словами Волков вылетел вон, грохнув дверью так, что ставни жалобно задребезжали. Я философски пожал плечами. Что ж, пусть ищет. Хоть до Рагнарока.
Наутро я разослал весточки своим людям. Через Бориса, Гаврилу и Захара передал, чтоб держались и не робели. Улик против меня у противника больше нет, шторм почти миновал. Селяне воспряли духом, по Угрюмихе пронёсся облегчённый вздох. Однако следствие ещё не закончилось.
Через Скальда я наблюдал, как на допрос вызывают моих ближайших соратников.
— Я при боярине с самого его детства, — Захар расправил плечи, в голосе зазвучала неприкрытая гордость. — С младых ногтей его знаю. Раньше, может, и ветреный был, а как в Угрюмиху попал, сразу видно стало — настоящий воевода! Не чета тому, кто раньше тут сидел. Сам видел, как он этих мошенников, Савелия со Гривиным, на чистую воду вывел. Они-то думали, запугают местных, а вышло наоборот. Очки вон магические мне, старику сермяжному, подарил. Другого такого господина — щедрого и о людях пекущегося — днём с огнём не сыщешь!
Дальше завели Бориса.
— Всё было так, — охотник подался вперёд, глаза его загорелись азартом. — Сперва в лесу на тракте, Гривин со своими молодцами засаду устроил. Думали, мы — лёгкая добыча. Да только воевода как развернётся, магией их ошпарил всех, а после раскидал, будто щенят. Я такой ловкости отродясь не видал — словно в тумане двигался. Он нам всем жизнь спас, а могли ведь и убить! Какой же он злодей после этого? Он защитник наш! Вот что скажу — такому командиру и служить не зазорно!
После него завели Федота.
— Это ещё не всё, — охотник нервно теребил рукав, но говорил решительно. — Он же как в город поехал, припасов накупил — и зерна, и соли, и всякого добра. Телегу доверху нагрузил! Из своих денег заплатил, между прочим. А ведь сейчас, зимой, без этих запасов худо бы нам пришлось. Он о людях думает, не то что прежний глава. Вон, даже семена привёз, чтоб по весне сажать. С таким хозяином деревня наконец-то оживёт, помяните моё слово!
Следующим на очереди оказался Силантий.
— Я вам вот что доложу, — охотник степенно огладил бороду, взгляд его был твёрд и спокоен. — Когда Гривина брали, я сам там стоял, своими ушами слышал. Он ведь, как припёрли его, сразу и раскололся. Рассказал, как с головорезами сговаривался, как деньги им платил, чтоб воеводу нашего порешили. Да только не учёл он, что Прохор Игнатьевич не из тех, кого легко одолеть. Я в этих местах всю жизнь прожил, много всякого навидался, но чтоб человек так за правду стоял и людей защищал — такого ещё не встречал.
Потом позвали мельника.
— А вы знаете, господин дознаватель, — Степан нервно комкал в руках край фартука, — я ведь сперва сам воеводу опасался. Думал, как все новые начальники — только взятки брать горазд. Даже когда лошадей ему давал, боялся, что больше их никогда не увижу. А тот вернулся из поездки и честь по чести рассчитался за них. Даже сверху накинул. А потом и вовсе первым делом торговлю честную наладил, чтоб не грабили нас перекупщики. Тот же Гривин, земля ему пухом, втридорога товар брал, а платил нашим охотникам гроши. Я-то знаю, сам торговые книги веду. А Прохор Игнатьевич сразу всё по справедливости устроил: и цены честные, и доля каждого. Такому воеводе не грех и послужить — он слово держит и людей не обижает.
Даже Василиса удостоилась вызова.
— Меня Бездушные едва не убили, когда я травы собирала, — она вскинула подбородок, в зелёных глазах сверкнул вызов. Прохор Игнатьевич не побоялся — сам в бой кинулся, спас меня. А вы говорите — «преступник»? Он ни единого дурного слова в мой адрес не позволил себе. Не пытался воспользоваться ситуацией, если вы понимаете о чём я. Да при нём в деревне впервые порядок появился. От Бездушных защита, припасы в амбарах, люди больше не боятся в лес ходить. Редко встретишь человека столь же благородного и решительного. Вот вам и вся правда.
Под конец дошёл черёд и до меня. Лука пытался развязать мне язык, заставить себя оговорить, строил логические ловушки, но я лишь отшучивался да отвечал спокойно, ни в чем не противореча себе. Ни одной мало-мальски стоящей зацепки дознаватель так и не нашёл.
К вечеру обозлённые неудачей ищейки князя засобирались восвояси. Я вышел проводить их и встал недалеко от лидера отряда.
— Должен поблагодарить вас, господин Волков, — я позволил себе лёгкую улыбку. — Вы оказали мне крайне ценную услугу. Благодаря вашему появлению я убедился, что окружён преданными людьми, готовыми встать на мою защиту. Поверьте, для правителя это дорогого стоит.
Тот смерил меня прощальным взглядом, полным лютой ненависти, и процедил сквозь зубы:
— Это ещё не конец, боярин. Правосудие всегда торжествует. Рано или поздно я до вас доберусь!
— Езжайте с миром, лёгкой вам дороги и попутного ветра, — с ехидцей протянул я.
Лука вскочил в седло и, яростно пришпорив коня, умчался прочь в окружении драгун. Я провожал их задумчивым взглядом, пока отряд не скрылся за горизонтом. Итак, первый раунд остался за мной, но надолго ли? Такие люди просто так не отступают.
Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас нужно сосредоточиться на восстановлении Угрюмихи. Прошедшие дни потрепали жителей, пора зализывать раны и двигаться дальше. А там, глядишь, и о шахте можно будет помыслить. Сумеречная сталь сама себя не выкопает, в конце концов.
* * *
Ясное морозное утро выдалось на удивление тихим и безмятежным. Казалось, сама природа решила дать измученным людям передышку после всех треволнений. Сидя во внутреннем дворе дома воеводы, я неспешно играл на десятиструнной лире, которую по моей просьбе смастерил рукастый плотник Михей.
Инструмент привычно лежал на бедре. Пальцы правой руки ритмично щипали туго натянутые струны, из свитого пучка конских волос, в то время как пальцы левой приглушали ненужные, рождая протяжную мелодию. Я ощущал, как меня наполняют одновременно светлая грусть и лёгкая ностальгия вперемешку с умиротворением. В этих тягучих переливах мне слышался родной и такой хорошо знакомый голос…
Внезапно скрипнула дверь, и ко мне вышла Василиса. Девушка с любопытством покосилась на лиру, устраиваясь рядом на скамье.
— Надо же, не знала, что вы владеете музыкальным инструментом, — с лёгким удивлением протянула она.
Я усмехнулся и, не прерывая игры, отозвался:
— Я получил довольно разностороннее образование в юности. Да и с этой лирой у вас, барышня, можно сказать, родство.
Василиса непонимающе нахмурилась. Я пояснил, кивнув на полированный корпус инструмента:
— Михей вырезал её из ольхи.
Девушка тут же надула губы и шутливо пихнула меня в плечо. Рассмеявшись, я продолжил наигрывать знакомый наизусть мотив. Какое-то время мы молчали, слушая музыку. Затем Василиса негромко спросила:
— Красивая мелодия, но незнакомая. Вы где её услышали? В Эфирнете?
— Нет, — покачал я головой, погружаясь в воспоминания, — её часто играла моя матушка. Она же и научила и меня.
— Мелодия прекрасная, хоть и печальная, — задумчиво произнесла девушка. — Только вот стихов не хватает.
Я улыбнулся уголками губ и, прикрыв глаза, начал вполголоса напевать:
♪ Мать мне говорила,
Что однажды я
Буду на драккаре
Бороздить моря[1] ♪
Голос мой стал ниже, глубже, словно звучал не из моего горла, а из самой груди. Струны лиры вторили, посылая в морозный воздух трепетную дрожь.
♪ Смело в бой я веду
Знатный свой корабль
Курс на гавань мы держим
Враг будет повержен
Враг будет повержен ♪
Когда последние ноты растаяли в тишине, я медленно разлепил веки и покосился на Ольховскую. Та смотрела на меня во все глаза.
— Удивительно, как преображается ваш голос, когда вы поёте, — тихо проговорила она. — Столько силы в нём. Будто и не юноша вовсе, а зрелый муж!..
— Матушка говорила, что песня либо идёт от сердца, либо не идёт вовсе, — я отложил лиру. — Фальшь люди всегда чувствуют.
— Расскажите о ней, — попросила девушка. — Какой она была?
Я прикрыл глаза, вспоминая:
— Сильной. Никогда не видел, чтобы она плакала или жаловалась, хотя жизнь её не баловала. При этом умела радоваться мелочам — первому снегу, весенним цветам, тёплому хлебу… Любила петь за работой. А уж характер… — я хмыкнул. — Когда злилась, даже отец старался не попадаться ей на глаза.
— Вы её очень любили, — в голосе Василисы прозвучало понимание.
— Да. Она научила меня многому. Честности. Тому, что настоящая сила — в людях рядом с тобой. Что один в поле не воин, как бы силён ни был… — я помолчал. — Когда её не стало, я долго не мог этого принять. Постепенно боль ушла, осталась только благодарность. За всё, что она мне дала.
— Я свою совсем не помню, — тихо призналась Василиса. — Она умерла при родах. Целители ничего не смогли сделать…
— Если мне не изменяет память, — покосился на собеседницу я, — раньше вы говорили, что маменька хворает, а папенька в разъездах.
Щеки девушки вспыхнули румянцем. Она принялась путано объяснять:
— Ну… В общем, это про мачеху. Отец после смерти матушки вновь женился. У нас… сложные отношения, — Ольховская поджала губы, подбирая слова. — Он любит меня, по-своему, но для него я всё ещё тот неразумный ребёнок, которого нужно опекать и которому нельзя доверять серьёзные решения. А я давно выросла. Вот и приходится держаться подальше, чтобы не спорить.
Я понимающе кивнул.
— Потому вы и решили уехать в Покров?
— И поэтому тоже, — уклончиво ответила собеседница, и тут же сменила тему. — Сыграйте ещё что-нибудь, Прохор Игнатьевич. У вас здорово выходит.
Усмехнувшись, я вновь взялся за лиру и заиграл весёлый плясовой мотив.
— Под эту мелодию как раз женился мой старший брат, — пустился я в воспоминания. — А младший братец напился на свадьбе до того, что вознамерился показать свою удаль. Попытался с кубком в руках перепрыгнуть через весь стол, укрытый снедью, не расплескав вина. Ясное дело, зацепился ногой за скамью, грянулся и опрокинул стол к чертям. Все гости потом неделю животы надрывала от смеха.
Василиса звонко расхохоталась, да так, что у неё аж икота началась. Я и сам не сдержал улыбки.
— Не знала, что у вас есть братья, — внезапно заметила она.
У Прохора, может, и нет, а у меня были, пока не…
Вместо ответа я посерьёзнел и произнёс:
— Спасибо вам, Василиса. За поддержку в минувшие дни. Мне важно знать, что и жители, и вы в том числе цените мои усилия.
Девушка удивлённо вскинула брови.
— Откуда же вам известно, что я про вас говорила? Может, наврала с три короба всякой ерунды?
Я лишь загадочно улыбнулся.
— Есть у меня такое наитие.
Василиса недоверчиво прыснула и толкнула меня локтем в бок, но по глазам читалось — польщена. Ей явно приятно было осознавать, что я замечаю и ценю её маленькие жесты поддержки.
Попрощавшись с девушкой, я поднялся в свою комнату, прихватив лесные орехи, купленные у бабки Агафьи. В небольшой комнате меня уже поджидал Скальд, нахохлившись на спинке стула. Усевшись напротив, я протянул птице угощение.
Та придирчиво осмотрела орехи и одобрительно каркнула:
«Надо же, не пожадничал, целый кулёк припёр. Знаешь, чем задобрить старого ворона. Умеешь всё-таки найти подход!»
С этими словами он принялся ловко щёлкать скорлупу мощным клювом. Пока фамильяр насыщался, я собирался с мыслями. Меня давно занимал вопрос происхождения магии Скальда. Вот и сейчас, вглядываясь в его ауру, я отчётливо видел следы многократного поглощения Эссенции. Такой плотности и структуры энергетический кокон получить за одну птичью жизнь невозможно.
— Скажи-ка мне, мой пернатый друг, — начал я издалека, — ты ведь не всегда был таким, верно?
Скальд покосился на меня, не переставая трескать орехи.
«Магия во мне сидит уже очень, очень давно. Сам удивляюсь, как до сих пор не превратился в пучок искр».
— Это я вижу, — кивнул я. — Такие запасы энергии просто так не возникают. Либо кто-то годами вливал в тебя силу, превращая в живой накопитель, либо ты сам как-то научился её поглощать.
Ворон довольно каркнул и, смахнув крошки с клюва, уставился на меня с хитрецой.
«Всё проще, чем ты думаешь, Прошенька. Как-то раз склевал я любопытный плод с одного занятного деревца».
— Опиши его.
'Давно это было. Детали почти стёрлись из памяти, — отмахнулся Скальд. — Оно росло средь дремучей чащи. Ствол в три обхвата, листья цвета червонного золота. Хорошо помню плоды… Крупные, аж светились изнутри. Ну я сдуру и сожрал один. На вкус — редкостная гадость, но после него мозги будто прочистило. И силёнок прибавилось.
Я задумчиво потёр подбородок. Описание напоминало один из легендарных видов Реликтов — Древо Познания. Говорили, будто его плоды способны пробуждать и усиливать в любом существе умственные и магические способности. Именно такой плод в своё время съел брат мой Трувор.
— Значит, Древо Познания даровало тебе искру магии, — медленно произнёс я. — А дальше что было?
Скальд горделиво распушил перья.
«После этого я напился из ближайшего пруда. Да только это оказалась не простая вода, а самая настоящая Живая. Та самая, что все ищут, не покладая рук. Глотнул я её — и бац! Как будто заново родился. С тех пор моя жизнь растянулась на века».
Я присвистнул от удивления. В одном, считай, месте нашёл два легендарных Реликта. И это меня ещё называют везунчиком…
— Насколько же всё-таки растянулась твоя жизнь, — уточнил я.
Скальд лукаво подмигнул и вновь защёлкал орехи. Прожевав, небрежно обронил:
«Сильно растянулась…. Я ещё твоего первопредка застал. Самого Радомира Платонова, основателя вашего рода. Вот ведь зануда был, чтоб ему на том свете икалось».
— Погоди, ты хочешь сказать, что легенда о вороне-хранителе — правда? Та самая, где птица якобы вывела Радомира из кольца Бездушных?
Фамильяр склонил голову набок и хитро прищурился.
«Ну, не совсем так оно было, как люди брешут. Я и сам тогда в западне оказался, улепётывал изо всех сил. А твой пращур увязался за мной. Вот так мы вдвоём и оторвались от врагов».
Скальд помрачнел, вороша старые воспоминания.
«Да только достал меня тогда Бздых один, ястреб проклятый, приложил когтем знатно. Небось и издох бы, кабы не Радомир. Представляешь, он взял и подобрал подбитую птицу. А потом я поделился с ним своей силой, и тот сжёг того ястреба одним махом».
Ворон замолчал, погрузившись в себя. Я не торопил, давая ему время.
«После этого я и остался с Радомиром, — продолжил Скальд погодя. — Он почти сразу наладил со мной связь. Учил разным фокусам, делился энергией. Но вот его потомки оказались теми ещё недотёпами. Ни ума, ни характера. Понятное дело, что я долго с ними не задержался».
Старый ворон тяжело вздохнул и добавил:
«С тех пор я иногда навещал потомков Радомира. Вроде как проверял, не затесался ли среди них кто-нибудь стоящий. Ты вот, Прохор, мне сразу приглянулся. На предка своего больно похож. Тот тоже жизнь свою прожил прямым, как клинок, и таким же негнущимся».
Информацию я принял спокойно, удивило меня иное.
— То есть, тебе без малого три сотни лет?
«Двести восемьдесят восемь, ежели точно, — с важным видом поправил Скальд. — Но за эти века я бездарно растратил почти всю энергию. Без хозяина особо не разгуляешься, природа на магию скупа. Вот и дар мой угас, а следом человеческую речь растерял. Каркать — это сколько угодно, а вот поговорить…»
Ворон смерил меня внимательным взглядом и с чувством произнёс:
«С нетерпением я ждал, когда же наша связь окрепнет, чтобы попросить орешков!»
Я тепло улыбнулся и протянул руку, ероша перья на голове фамильяра.
— Что ж, Скальд, уговор такой. Ты заботишься обо мне, а я — о тебе. Сам знаешь. Своих в обиду не дам. Ради них в огонь и воду.
Ворон насмешливо крякнул:
«Уговор, стало быть, заключён. Закрепим его… орешками!»
Я со усмешкой кинул ему ещё горсть лакомства. Скальд цапнул орехи на лету и принялся сосредоточенно их долбить.
Что ж, день начинался недурно. Пора и за работу приниматься. Пока старый ворон насыщался, я вышел на тренировочную площадку на краю деревни, где меня уже поджидали местные охотники. Практика у нас шла по жёсткому расписанию.
— Слушайте сюда, бойцы, — громко начал я. — Через неделю мы отправимся на первую охоту. А до той поры тренироваться будем без продыху. Нужно вас к бою с Бздыхами, как следует, подготовить.
Следопыты встретили мои слова ровным гулом. У одного мелькнул в глазах азартный блеск. У другого нетерпение. Всем хотелось проверить себя в деле, имея новое вооружение и тактику.
Мою речь прервал сельский мальчонка, вывернувший из-за угла.
— Прохор Игнатьич! — закричал он, подбегая. — Тут это, в деревню путник одинокий пожаловал. Просит с вами покалякать.
Любопытно, кого это принесло в нашу глухомань в такую пору?
[1] Мать мне говорила… — стихотворение из «Саги об Эгиле Скаллагримсоне».
