Я выгораживаю Шатци

На закате мы развели костры на главной площади поселка и затеяли пиршество. Отчаянное пиршество с отчаянной музыкой и плясками. В ряды Джарси влился не очередной юноша, но — боевой варвар, который отныне будет зарабатывать деньги для клана Мегарон.

После некоторых уговоров с моей стороны явился даже брат Тенезмий, изрядно удивленный таким обстоятельством. Поскольку раньше он регулярно отказывался от празднеств, на него давно махнули рукой и уже давненько никуда не приглашали.

Трамп и другие старейшины пили наравне со всеми: грешно быть трезвым в праздник, если ты полностью здоров.

К этому времени эльфы уже убрались по своим унылым делам. Старейшины определили им для ночевки Медовые озера рядом с поселком.

Я был совершенно трезв, а следовательно, грешен: сложив руки на груди, я смотрел, как Джальтана, сбросив высокие сапоги, лихо отплясывает об руку с братцем.

Ее волосы сверкающей кометой пролетали над кострами, синие глаза озорно блестели.

Мне был знаком этот блеск… С таким же блеском и таким запалом она танцевала со мной год назад…

Теперь она заполучила нового мужчину, новую игрушку, которая дарила ей яркие чувства. Потом впечатления поблекнут, и игрушка будет брошена без зазрения совести. А может быть — и нет. Может быть, это именно я не подошел ей.

Женщины иногда бывают жестоки.

Но то же самое можно сказать и о мужчинах. Когда в их кошачьих усах перестает проскальзывать искра, они молча исчезают в неизвестном направлении, не неся благоглупости о дружбе и приятельстве.

Уж если откровенно, я не знаю, чье поведение более бессердечно.

Расшалившийся дедуля плясал в одной набедренной повязке. Он не подпускал к себе на длину копья ни девочек, ни девушек, ни даже бабушек (некоторые бабушки имели на него виды), и, как мне начинало казаться, правильно делал. Не знаю, что за горькая история крылась в его прошлом: может, никакой, может, он сразу родился умным и осмотрительным.

Конечно, я пытался это вызнать, но всякий раз дело заканчивалось близким знакомством с Указующей Бляхой.

Так или иначе, меня, сироту, не помнящего родителей, дедушка воспитал как следует.

Меня и еще три десятка пацанят.

Не знаю, что он во мне разглядел, раз вручил топор, надумав сделать главой старейшин и воспитателем боевых варваров.

А сегодня я его обманул. Обманул во благо, но обман есть обман, особенно для Джарси.

Музыка неистовствовала. Малиновый шар солнца парил над зубчатой кромкой гор.

Я был у дальних столов, сложив руки на груди, и ощущал себя прокаженным на празднике. Мне не нравилось быть варваром Джарси из клана Мегарон и уж тем более мне не хотелось наследовать должность дедушки. Я противоестественно хотел туда, вниз, к той самой гнилой цивилизации, которую так бичевал мой воспитатель. Тут, наверху, было просто. Там — сложно. Я хотел забыться в этих сложностях. Забыться, пока молод, пока не обзавелся семьей и ответственностью за близких, пока не стал главой клановых старейшин, пока… дедушка не понял, что он ошибся, выбрав меня на роль своего наследника.

Музыканты взяли паузу, чтобы отдышаться и выпить хмельного. По площади раскатился веселый гомон.

Я вздохнул.

Тут меня нелюбезно дернули за локоть.

— Ну? — спросила Мэй, вдова Годрика Вшивого (не спрашивайте о прозвище, он получил его за дело). — С кем ты надумал меня познакомить?

Я молча указал пальцем. Брат Тенезмий глодал свиное ребрышко у крайних домов.

На полных щеках Мэй обозначились складки:

— Святоша? Ты не сдурел ли, Фатик?

— А ведь он про тебя спрашивал…

Маленькие глаза Мэй сверкнули.

— Иди ты?

— И запинался и краснел как мальчишка.

— Великая Торба!

— Только будь с ним мила, он очень стеснительный.

— Святоша, хм… Суховат…

— В самый-самый раз! Но не говори ему: мол, это ты про меня спрашивал? Застесняется и убежит.

Мэй хмыкнула и оправила подол сорочки, так что та натянулась на тяжелой груди.

— Не учи. Бывай.

— Удачи.

Мэй двинулась к миссионеру напролом. Я мельком пожалел святошу. Я, так сказать, раздул поросячьи страсти, вновь прибегнув ко лжи во благо. Не совершил ли я зла, не сбежит ли завтра брат Тенезмий из клана, тем самым нарушив свою епитимью? Или, того хуже, от безысходности повесится на воротах свинарника?

Кстати, где мой братец? Я увидел только Джальтану. Она точила лясы с простыми парнями: их тянуло к ней, как мух на только что отжатый мед.

Брата не было с полчаса, наконец заволновалась даже Джальтана: внимание парней это хорошо, но куда пропала любимая игрушка?

Внезапно игрушка возникла просто из ниоткуда: соткалась из вечерних теней и нависла надо мной, обжигая чесночным духом.

— Фа… ти-и-ик! — простонала она, издав серию нечленораздельных звуков. — Там… Там такое! Быстрее, за мной!

— А именно? — зевнул я. — Только не говори, что нашел в домике дедушки женские панталоны.

— Хе-хе, хе, хо! — Эти слова его развеселили. Он, несомненно, представил, что дедушка сам носит эти панталоны, когда никто не видит. — Так слушай же!

— Весь внимание. — Я слегка отстранился, ибо брат пропитался чесноком не хуже шпигованной свиной туши.

— На озерах навострились купаться эльфийки! Я тихо пролез по кустам… А они там раздеваются! Гы-гы! Хе! Хо!

— Ну и ну! — сказал я. Я бы не назвал Шатци слабоумным, однако иногда он был слишком инфантилен для взрослого Джарси. Впрочем, нужен ли ум, если есть сила и удачливость? — И что теперь?

— Айда со мной! Тоже… посмотришь… Братец!

Слыхали? Малышу хотелось разделить с кем-то восторг от забавы, вернее даже — умножить. Так ребенок показывает свою куклу взрослому и весело хохочет.

Краем глаза я углядел, что Джальтана пробивается к нам между пиршественных столов. Шатци тоже заметил ее и засуетился.

— Гритт… Побежали, Фатик! Ну… торопись же, пока Джальтана…

И тут на меня снизошло озарение. Зачем мне женщина, которая относится к мужчине как к игрушке, пускай и неосознанно? Зачем мне женщина, неспособная укоренить свои чувства? Сегодня одна игрушка, завтра — другая. Люди редко меняются, и еще реже — в лучшую сторону. Джальтана будет такой всегда. Все ее чувства — короткая вспышка молнии, после которой в душе мужчины остается пепелище. Но на пепелище замечательно растут цветы новой мудрости, новых возможностей… и новых дорог.

Комок в моей груди сам собой рассосался.

Пусть теперь с Джальтаной мучается Шатци. Вот счастья-то брату привалило. Он-то пока не знает, на что способна эта девица, если слегка подогреть ее чувства.

— Голые эльфийки! — воскликнул я, повысив голос ровно настолько, чтобы Джальтана услышала. — В озере? Это же ох-х! Ух-х! Ты чего тут торчишь, болванище! Конечно, хочу! Веди меня, брат!

Я стоял к девушке вполоборота, но даже так увидел, как взлетели на лоб ее светлые брови.

— Двигаем отсюда, — сказал я.

Музыканты грянули плясовую, и кто-то из Боевых варваров Джарси, вскочив, попытался увлечь Джальтану в вихрь танца. Оглянувшись у края площади, я заметил, как кулак девушки входит в соприкосновение с переносицей ухажера.

Путь к Медовым озерам недолог: минут десять бегом. На высоком обрыве росли кусты, и в «окна» между ними я разглядел на том берегу Малого Медка становище эльфов. Дымили костры. Меж фургонами были натянуты веревки с мокрым бельем. Эльфы сидели у костров бледными тенями. Звучала неприятная, царапающая душу своей заунывностью музыка — флейты, свирели и всякое подобное, и даже, кажется, арфа.

— Ниже! — просипел мой брат. — Ни-и-и-же-е-е! Прямо под нами! Тс-с-с!

Под нами в озеро выдавалась скала, похожая на загнутый коготь. Она огораживала часть озера, образуя маленький бассейн с прозрачной водой и чистым песчаным дном. В самом глубоком месте воды мне было по грудь. Старая, растрескавшаяся, с редкими кустами поверх, скала была достаточно высока, чтобы заслонить купальщиков от взглядов со стороны становища. Точнее, купальщиц. Восемь эльфиек… Нагих, как мои ладони.

Честное слово, я думал бросить только один взгляд, но…

Они намыливали друг друга, эдакие длинноволосые стройняшки, подставляя нашим взглядам спины, ягодицы, груди, бока и ножки… В их движениях сквозила ненамеренная чувственность… Легкая, играющая, лишенная всякой угловатости и малейшего намека на пошлость, но от этого возбуждающая еще больше. Невинность — один из самых сильных афродизиаков, а невинность эльфийская действовала вдвойне сильней.

Вогнутые спины, мраморные раковины животов, маленькие острые груди и волосы — уже вымытые от седой дорожной пыли длинные волосы, горящие на закатном солнце красным золотом.

Это было… ожившее полотно художника. Живое произведение искусства, оно двигалось, дышало, плескалось, иногда допускало легкие смешки, шлепки по воде, и распространяло безбрежную, фантастическую чувственность.

— Ептиль, — сказал Шатци, жарко задышав мне в ухо.

— Да-а-а, — только и мог вымучить я. Мозги были всмятку.

Дальше мы созерцали молча, на корточках, заслонившись ветками кустарника по обе стороны «окна». Созерцали до того мига, пока из мира искусства нас не выдернул вал отборной брани.

Шатци вскочил, и первое, что он промямлил Джальтане… Нет, вы ни за что не догадаетесь!

Видимо, мужчины везде одинаковы.

— Это не то, что ты думаешь! — вот что он сказал, ага.

Джальтана сжимала в руках свое копье. Я подумал, что она не будет нежничать и сразу проткнет братца, но девушка обрушила на его голову настоящий ливень непристойностей, скабрезностей, саркастических упреков. Затем она сообразила подбежать к обрыву и заглянуть…

Эльфийки смотрели на нас молча. Глаза у них были… Впрочем, у эльфов всегда большие глаза, но на сей раз вместо миндаля в глазные впадины вставили круглые-круглые пуговицы от тролльих штанов. Вот такие большие, да.

Джальтана взвизгнула, ее щеки пошли бурыми пятнами.

— Это не то, что ты… — в который раз уныло начал Шатци, но Джальтана перешла от слов к делу и стукнула братца по голове черенком копья. Шатци не остался в долгу и зарядил Джальтане в глаз (да-да, наш Кодекс запрещает бить женщин, но только до тех пор, пока они сами не распустят руки). Зря он это сделал. Выронив копье, девушка чисто по-женски вкогтилась в рыжие патлы Шатци и выдрала из них приличный клок. Потом они оба упали и откатились в кусты. Тут вступил в игру ваш покорный слуга. Я попытался оттащить Джальтану от Шатци, но получил локтем в грудь. Пришлось отвесить Джальтане могучий шлепок пониже спины, а братцу врезать под ребра пинка. Затем я с натугой расцепил драчунов, держа Шатци за пояс, а Джальтану — за шиворот кожаной туники. Я не особенно высок, но силенки у меня хватает, я все же воспитанник Боевой Арены и лично дедушки Трампа.

Так мы и застыли на краю обрыва на несколько мгновений, с натугой дыша, причем Джальтана и Шатци перебрасывались бранью через мою голову.

Эльфийки молча смотрели на нас, не стесняясь своей обжигающей наготы. В глазах поблескивали красноватые лучи заката. Внезапно я узнал ту самую, «пожилую» женщину, которая сейчас, казалось, сбросила разом тридцать годков. Она что-то сказала остальным. Взгляды всех женщин сошлись на мне, и Фатик Мегарон Джарси почувствовал себя до крайности неуютно. Это были изучающие, пронзительные взгляды, лишенные каких-либо обвинений. Затем взгляды сосредоточились на брате. И были они еще более изучающие. Губы «пожилой» эльфийки что-то неслышно сказали. Последовали кивки. Утвердительные кивки, если только у эльфов кивок и мотание головой не поменяны местами.

У меня промелькнула мысль, что «пожилая» — провидица, или что-то наподобие. Она что-то разглядела во мне и брате, вернее, разглядела повторно, то, что сначала увидела на площади, а теперь это разглядели и остальные.

Разглядели и мне не сказали.

А эльфийки уже смотрели на Джальтану и Шатци.

И взгляды у них были такие же изучающие и долгие.

Тут из кустов за нашими спинами выломился дедуля.

Лицо у него было не сказать, что очень дружелюбное.

В руках он держал мой топор.

— У-у-у!

— Но, дедушка…

— Ты — старший! Ты — наставник! Ты — виноват!

— Но…

— А я-то думал сделать тебя главой старейшин… Думал, смена растет… Внучек!

— Ладно, я виноват, дедушка, но…

— Эльфикам потребен проводник через долину Харашты. Они сегодня просили тебя. Именно тебя, охламон! А еще я думал с вами Джальтану отправить. Что, думаешь, дедушка старый, сопливый и ничего не видит? Так вот: хрена лысого ты теперь поедешь. У-у-у!

— А кто поедет, дедушка?

— Шатци. И Джальтана. А с тобой я поговорю… утром. Нет, не тому, не тому я отдал свой топор! У-у-у, подсматривать за голыми эльфийками! Позор на весь клан Мегарон! Надо же, и добро бы это придумал твой шалопутный брат!

— Нет, дедушка, это придумал я…

Утром на главной площади поселка дедушка проводил публичную беседу с Фатиком Мегароном Джарси. Означенный Фатик лежал пузом на не струганой лавке и внимал посвисту ремня с Указующей Бляхой. Кругом толпился народ.

Шатци не преминул завернуть на площадь. Он ехал на головном фургоне эльфов, одетый в традиционный костюм боевых варваров Джарси — безрукавку и набедренную повязку из шкуры барса, кожаный плащ, а рядом, на козлах, сидела счастливая Джальтана. Ее голова с личиком, которое украшал порядочных размеров синяк, лежала на плече Шатци.

Оба взглянули на меня с высоты. Я нашел в себе силы поднять голову и посмотреть на них, пока дедушка делал очередной замах. Жалость в их глазах не умерила мою боль и позор.

Я понадеялся, что это первый и единственный раз, когда я получаю за беспутного брата. Учитель обязан выгораживать своего ученика, особенно в случае, если сам косвенно виноват в том, что случилось. Если его ученик — брутальный варвар — отчаянный трус в душе.

В первый и последний раз.

В первый.

И последний.

Раз.

БОГИ, КАК ЖЕ БЕЗУМНО Я ОШИБАЛСЯ!

Чудеса случаются и без эльфийской магии.

Через месяц после отъезда Шатци брат Тенезмий обручился с Мэй, а через три — стал клансменом и главным по свинарникам в нашем поселке.