Лихорадочный ритм жизни в Сиднее меня немного утомил. Предложений следить за домами как раз не было, так что на месте меня ничего не удерживало, и я перебралась немного южнее: в Мельбурн. Я уже несколько лет там не бывала, и оказалось очень приятно вернуться и вновь окунуться в его творческую атмосферу, а также повидаться со старыми друзьями. Выяснилось, что в Мельбурне уже наслышаны о том, как хорошо я слежу за чужими домами, так что у меня очень быстро появилось несколько предложений.

Первый дом, в котором я поселилась, принадлежал Мари, моей бывшей начальнице в сиднейском центре для беременных. Он находился примерно в часе езды от Мельбурна, на живописном полуострове Морнингтон, и был полон энергии Мари, так что я сразу почувствовала себя в нем как дома. Стояла осень, и первые пару недель я провела за долгими прогулками по прибрежным скалам. Гуляя в толстой куртке и теплой шапке под порывами холодного океанского ветра, я очень остро ощущала себя живой. Это было невероятное наслаждение, и я проводила так бóльшую часть дня. Вечерами, сидя у камина в уютной комнате, я писала и играла на гитаре.

Я могла бы провести так всю жизнь, но мне нужны были деньги, и вот я вышла работать сиделкой у Элизабет. Ее судьба казалась мне ужасно печальной, но я старалась принимать тот факт, что разным людям выпадают разные жизненные уроки. То, что со стороны кажется трагедией, дает человеку возможность учиться и развиваться.

Работая над собственными проблемами, я училась ценить те уроки, которые преподносит мне жизнь, и постепенно пришла к выводу, что в моем прошлом было немало бесценных подарков. Расти я в идеальной семье (если, конечно, они вообще существуют), как бы я научилась смелости, прощению, состраданию и доброте?

Так что и в случае с пациентами я решила принять тот факт, что не могу знать их жизненных уроков. Неважно, почему им выпала такая судьба, – спасать их не входило в мои задачи. Я должна была лишь окружить их заботой, дружбой, принятием и лаской в последние недели жизни. Если это помогало им обрести покой, работа приносила мне особенное удовлетворение. Как говорится, чем больше мы отдаем, тем больше получаем, и в этом смысле моя работа была настоящим подарком.

Работать с умирающими было большой честью. Их рассказы и воспоминания преображали мою собственную жизнь. Мне довелось в достаточно молодом возрасте услышать о тех открытиях, которые они сделали на пороге смерти – это был удивительный дар. Многие советы моих пациентов я воплотила в жизнь, и мне не пришлось дожидаться, пока я сама окажусь на смертном одре и меня осенит. Входя в дом к новому пациенту, я заново приступала к обучению: каждый раз мне преподавали либо новый урок, либо уже знакомый, но по-новому. Я впитывала знания, как губка.

Элизабет была еще не старой женщиной, ей было около пятидесяти пяти. Последние пятнадцать лет она страдала от алкоголизма, и теперь умирала от вызванной им болезни. Утром моего первого рабочего дня она еще спала, когда я приехала, и ее сын ввел меня в курс дела. Он показал мне дом, рассказал о состоянии Элизабет и добавил, что семья решила не говорить ей о скорой смерти. «Ну вот, – подумала я, – снова те же грабли».

Мое стремление к самосовершенствованию всегда подталкивало меня стараться присутствовать в настоящем моменте. В случае с Элизабет я сразу поняла: главное – сохранить спокойствие. Когда она спросит меня о своем состоянии, тогда я и буду с этим разбираться, а думать об этом заранее смысла нет. Она может вообще ни о чем не спросить – но, если спросит, я не стану ей врать.

От Элизабет исходило смятение и отчаяние. Родные вынесли из дома весь алкоголь и заперли его в шкафчике в гараже. Поскольку Элизабет умирала, они решили совсем лишить ее доступа к спиртному. Это казалось мне излишней жестокостью. Она в любом случае умирала, так зачем было вынуждать ее проходить через боль абстиненции? Но это была не моя жизнь и не мое решение.

Алкоголизм я, к сожалению, близко наблюдала еще ребенком. Во время работы в барах и на острове, и за границей я узнала о нем еще больше. Алкоголь никого не украшает. Он не только уничтожает все хорошее в человеке, страдающем алкоголизмом, но и разрушает семьи, отношения и карьеры, а также крадет детство у детей алкоголиков. То же самое можно сказать о любой наркотической зависимости. Единственное, что по-настоящему украшает любого человека, – это любовь.

Алкоголизм – это болезнь. Хотя он поддается лечению, больной нуждается в постоянной любви и поддержке, чтобы сломить привычные шаблоны поведения, поверить в себя и свою возможность зажить счастливой жизнью. Лишить хронического алкоголика спиртного безо всякой поддержки, любви или объяснения причин казалось мне довольно жестоким поступком.

Все, что я знала про Элизабет, – это то, что она больна. У нее совсем не было сил. Она ничего не могла сделать сама и почти не ела. Ей также мучительно не хватало алкоголя. Родные сообщили ей, что доктор велел «на время» отлучить ее от спиртного. Было тяжело не осуждать их, особенно видя, что сами они регулярно выпивают, хотя отказывают в этом удовольствии умирающей женщине. Но у меня не было никакого права решать, какие уроки приготовила для нее жизнь.

Общая физическая слабость не позволяла Элизабет никуда выходить, а родные запретили большинству друзей навещать ее, поскольку те выпивали. Неудивительно, что Элизабет не понимала, что происходит, и горевала, лишившись всех привычных радостей.

Запрет на встречу с пьющими друзьями она перенесла с тихой покорностью, хотя он лишил ее не только собутыльников. До болезни Элизабет участвовала в попечительских советах нескольких благотворительных организаций. Эти друзья были ее единственной связью с внешним миром и прежней жизнью.

Спустя шесть или семь недель сил у Элизабет стало еще меньше, а потребность в отдыхе возросла. У нее было хорошее, хотя и суховатое чувство юмора. В самые неожиданные моменты от нее можно было услышать весьма едкую шутку. Нередко я вспоминала ее слова дома, уже после смены, и невольно улыбалась. Постепенно мы подружились, и у нас завелись свои маленькие традиции в тех рамках, которые накладывала на жизнь Элизабет болезнь. В наш распорядок дня входило утреннее чаепитие на застекленной террасе. В это время года ярко освещенная солнцем терраса была самым приятным местом в доме. Однажды за чаем наши отношения вышли на новый уровень.

– Бронни, как ты думаешь, почему я не поправляюсь? Я не пью, но слабею с каждым днем. У тебя есть идеи? – спросила Элизабет.

Я ласково посмотрела ей в глаза и мягко ответила вопросом на вопрос:

– А как вы думаете, почему? Наверняка вы уже об этом задумывались?

Я говорила очень осторожно, чтобы выяснить ее собственные мысли на этот счет.

– Я боюсь сказать, что я думаю, – вздохнула она. – Это слишком страшно. Но в глубине души я знаю ответ.

Мы немного помолчали, глядя в окно на птиц, греясь на солнце.

– Если я спрошу тебя, ты мне скажешь правду? Я хочу услышать честный ответ.

Я кивнула.

– Это то, что я думаю? – спросила она, едва выговорив вопрос.

Мысленно посылая ей любовь, я ждала, не скажет ли она что-то еще. Она, действительно, заговорила вновь:

– О господи. Да, это оно, – произнесла она, отвечая сама себе. – Я умираю, да? Мне крышка. Я скоро прикажу долго жить. Сыграю в ящик, или как там еще говорят. Умираю! Я умираю. Я права, да?

Я медленно кивнула, одновременно страдая с ней вместе и испытывая облегчение от того, что она теперь знает правду.

Мы еще посидели в тишине, глядя на птиц, пока Элизабет не смогла снова говорить. На это ушло много времени, но я давно привыкла молчать вместе с пациентами, и меня это не смущало. Им так о многом нужно было подумать, так многое переварить, что порой слова только мешали. В такие минуты не нужно было заполнять паузу. Нужно было подождать, пока они вновь будут готовы разговаривать. Через некоторое время заговорила и Элизабет.

Она сказала, что уже давно подозревала истину и что ложь родных ее разочаровала. Отбирать у нее друзей и светскую жизнь было жестоко, добавила она, и я не могла с ней не согласиться. Элизабет понимала, что слишком слаба, чтобы выходить из дома, но сказала, что хочет иногда видеть друзей. Время от времени у нее бывали посетители – одобренные родными знакомые, которые точно не принесут с собой спиртное. Это были приятные люди, объяснила Элизабет, но не близкие друзья.

После того как между нами установились доверительные отношения, нашему общению больше ничего не мешало. Времени на секреты не было, и мы с Элизабет с каждым днем получали от своих бесед все больше удовольствия. Я столько лет замыкалась в себе, что теперь поражалась сама себе: мне было легко говорить с ней даже на самые личные темы. Стоя на пороге смерти, Элизабет тоже наслаждалась откровенностью наших разговоров. Вначале она сердилась, что родные не рассказали ей о скорой смерти, но постепенно приняла их решение, поняв, что ими руководил страх. Ей удалось простить свою семью.

Однако она не смогла и дальше делать вид, что ничего не знает. В один из моих выходных дней она заговорила о своей смерти с семьей. Это сблизило ее с родными, а они почувствовали облегчение, что им не нужно самим сообщать ей страшную новость. Я тоже была рада, что моя честность не подвела меня под монастырь. Однако в вопросе посещений родные Элизабет стояли на своем: пьющие друзья могут ей звонить, но не могут приходить в дом.

Элизабет эволюционировала на глазах и даже смогла согласиться с их решением, причем на этот раз искренне. Она по секрету призналась мне, что, вероятно, их общение держалось только на выпивке. Я рассказала Элизабет, что всего несколько лет назад мой круг друзей радикально изменился, когда я перестала курить марихуану. Очень быстро стало понятно, кто мне действительно друг, а с кем мы просто любили покурить. Оказалось, что некоторым людям, которых я считала друзьями, некомфортно рядом со мной, если я не накуриваюсь с ними вместе. Не то чтобы кто-то из нас был плохим человеком. Но когда я отказалась от этой привычки, то увидела: некоторые мои отношения держались только на курении, а когда я бросила эту привычку, с некоторыми друзьями мы разошлись естественным образом.

«Как я жалею, что растеряла своих друзей, настоящих друзей, – произнесла Элизабет слова, которые я уже столько раз слышала до нее. – Из-за своего пьянства я перестала вращаться с ними в одних кругах, а теперь, пятнадцать лет спустя, мне не о чем с ними разговаривать. В любом случае они все переехали».

Знакомых, которым позволялось ее навещать, Элизабет не считала настоящими друзьями. Мы обсудили, каким многозначным может быть это слово и как много у дружбы разных уровней. В последнее время я и сама начала думать о некоторых своих «друзьях» скорее как о приятных знакомых. Я не стала меньше их любить или ценить: они по-прежнему были в моей жизни великим даром. Но, пережив довольно смутный и тяжелый период, я научилась понимать, что такое настоящий друг. У меня было полно приятных знакомых, я любила всех этих людей и наше расслабленное, веселое общение. Однако теперь я знала, что в трудный момент рядом с нами остаются совсем немногие, чтобы вместе переживать боль и печаль. Те, кто остаются, и есть наши настоящие друзья.

«Наверное, все дело в том, чтобы иметь разных друзей для разных целей, – размышляла Элизабет. – У меня просто нет правильных друзей для той ситуации, в которой я оказалась, для моих последних дней. Понимаешь, о чем я?»

Согласившись, я рассказала ей, как однажды тоже осталась без правильных друзей, хотя конечно, мои тогдашние обстоятельства были вовсе не такими тяжелыми, как у нее.

Уехав с тропического острова в Европу, я недолгое время проработала в маленькой типографии. Мои новые коллеги были приятными людьми, они многому меня научили, и я благодарна им. Но на острове все же было иначе: весь персонал гостиницы жил одной большой и дружной семьей и, возвращаясь из отпуска, мы радовались воссоединению так, будто вернулись домой

В Европе у меня завелись новые друзья, хотя по прошествии лет я скорее назвала бы их приятными знакомыми. Благодаря этим знакомым я с тремя ребятами, своими ровесниками, отправилась в поездку по нескольким соседним странам, в Итальянские Альпы. В горах мы сняли крошечный домик без водопровода и электричества. Вокруг была потрясающая красота, причем природа была совершенно не похожа на мою любимую Австралию, которая по-своему великолепна, но очень сильно отличается от Европы. Альпы показались мне безумно красивыми.

Купались и умывались мы в горном ручье. Хотя стояло лето, вода в нем была ледяной: где-то высоко над нами таял снег, и прозрачная холодная вода бежала вниз. Погрузившись в ручей, бурливший вокруг меня со всех сторон, я буквально задыхалась от холода, пока ледяная вода кусала меня, несясь мимо. Но этот холод бодрил, и я не переставала любоваться потрясающим видом.

Каждый раз после погружения в ледяную воду, будь то река, океан или пруд, я выхожу из нее в игривом настроении, почти как собака после купания. Понравилось собаке купаться или нет, она все равно носится, как безумная, скачет и бесится. Примерно так же чувствовала себя и я, выходя из ледяного горного ручья: веселой и дурашливой.

Так что вытершись, одевшись и вернувшись в домик, я была слегка не в себе и непрерывно тормошила своих новых друзей, рассказывая им глупые анекдоты. Я от души веселилась, и вдруг до меня дошло, что они не понимают моих шуток, ни одной. На лицах у них застыли озабоченные улыбки, как бы говорившие: «Да о чем она вообще?» От этого мне сначала стало только смешнее. Мои спутники были вообще-то веселыми и приятными ребятами, просто мы принадлежали к разным культурам, и юмор у нас был тоже разный. Но внезапно я остро заскучала по своим старым друзьям. Они бы разделили мое веселье, и мы бы вместе хохотали, рассказывая друг другу анекдоты.

Тем вечером, после долгой прогулки к вершине горы, мы все сидели при свете фонариков, ужинали и болтали. Это было прекрасно, но очень скоро все, кроме меня, отправились спать. Наша дневная прогулка вышла просто чудесной, и я все еще была в наилучшем расположении духа. Мне вовсе не хотелось ложиться, а хотелось и дальше сидеть в кругу друзей, болтать и смеяться.

Однако домик уже стих, мои друзья уснули. Забрав в свою комнатку фонарь, я поставила его на стол и следующие два часа писала в дневнике. Было слышно, как вдалеке звенят колокольчики – это коровы гуляли по лугам. Чувствуя себя совершенно счастливой, я улыбнулась тому, что сижу в этом крошечном домике со своим дневником, при свете фонаря, высоко в Альпийских горах, и слушаю звон коровьих бубенцов вдали. Я была бесконечно далеко от своего привычного мира, и, хотя меня переполнял покой этого момента, мне также ужасно не хватало старых друзей.

Это была идеальная ночь, но я провела ее не с теми людьми. Все мои попутчики были прекрасными людьми, все они мне нравились. Но я переживала особенный момент, и мне хотелось разделить его с настоящими друзьями, которые по-настоящему знают меня. Разумеется, это было невозможно, поэтому я впитывала волшебство этой ночи в одиночестве.

Благодаря этому случаю Элизабет не нужно было объяснять мне, каково это – скучать по настоящим друзьям. Есть особые люди, которые понимают нас, что бы ни случилось. Именно их мне не хватало той ночью в Альпах, а теперь их не хватало Элизабет, которая начала понемногу принимать, что ей осталось жить совсем недолго.

Когда к ней в следующий раз пришел врач, я тихонько спросила его, насколько Элизабет вреден алкоголь в ее теперешнем состоянии. Он покачал головой: «Она в любом случае вышла на финишную прямую. Я сказал ее родным, чтобы не отказывали ей, если она захочет вечером немного бренди. Разве они вам не говорили?» Я помотала головой, и он повторил, что это уже не играет никакой роли.

Вечером того дня я подняла эту тему с родными Элизабет, но семья уже приняла решение не давать ей спиртного ни под каким видом. Они объяснили мне причину: похоже, что та Элизабет, которую я знала, и та Элизабет, которую они наблюдали в последние пятнадцать лет, были абсолютно разными людьми. Родственники просто не могли поверить, что вновь видят ее с лучшей стороны.

В следующие две недели я понемногу расспрашивала Элизабет о ее пристрастии к алкоголю, если она поднимала эту тему. Она сказала: хотя ее все еще очень тянет выпить, она рада вспомнить, кем была до того, как ее жизнью завладел алкоголь. Дурная привычка началась с малого: за ужином Элизабет всегда выпивала бокал-другой вина, и так продолжалось годами безо всяких проблем.

Затем она стала много вращаться в обществе из-за своей благотворительной деятельности. Многие люди, которых она встречала в этих кругах, вовсе не увлекались алкоголем, призналась Элизабет, но ее больше тянуло к тем, кто выпивал. У нее появилось чувство, что дома ее никто не замечает, но зато ей казалось, что новым друзьям она важна и нужна. Теперь, когда у нее немного прояснилось в голове, она поняла: эта компания держалась вместе только потому, что каждый из них был так же не уверен в себе, как и она сама.

Элизабет объяснила, что алкоголь придавал ей уверенности – или, во всяком случае, так ей казалось, пока она была пьяна. От спиртного она становилась громкой, откровенной и, в конечном итоге, довольно язвительной и жесткой по отношению к окружающим. Благодаря этому она и лишилась прежних друзей. Они долго пытались помочь ей и донести до нее свою любовь, показать, что она летит в пропасть, но она была с ними высокомерна и оттолкнула их от себя, всех до единого.

Ее затуманенному алкоголем мозгу это показалось лишь подтверждением того, как безгранично ее любят новые друзья, которые не осуждают ее пристрастие к алкоголю. Разумеется, они не осуждали ее только потому, что выпивали и сами. Кроме того, у нее появилось новое оправдание для вредной привычки: теперь, говорила она себе, мои родственники наконец стали обращать на меня внимание. Конечно, они смотрели на нее без восхищения или радости, но зато больше не игнорировали, как до появления пагубной привычки. Ее постепенная утрата контроля над собой заставила семью пристально присмотреться к происходящему.

Чем менее дееспособной становилась Элизабет, тем чаще родственники вынуждены были помогать ей, и тем хуже она себя чувствовала. Вначале их внимание ей льстило. Но кончилось все тем, что она уже не могла остановиться, и потеря контроля вызывала в ней все бóльшую неуверенность и отвращение к себе. Вначале она еще отдавала себе отчет в том, что пытается привлечь к себе внимание родных, но под конец стала по-настоящему от них зависеть, и это ее ужаснуло. Ее и без того низкая самооценка совсем упала.

«Знаешь, Бронни, ведь не все хотят выздороветь. Я, во всяком случае, долго этого не хотела. Я была больна, и именно так я о себе думала: как о больном человеке. Конечно, при этом я не давала себе шанса избавиться от зависимости. Но зато я получала внимание и врала себе, что так буду счастливей, чем если проявлю смелость и выздоровею». Это признание Элизабет было озарением женщины, которая семимильными шагами приближалась к мудрости. Три месяца без алкоголя и сознание того, что ей недолго осталось жить, преобразили ее.

Теперь, зная всю историю о том, как у Элизабет развилась алкогольная зависимость, я стала лучше понимать ее родных. В конечном итоге их жесткое решение помогло ей вновь стать собой. Хотя сама я не стала бы действовать втайне от Элизабет, я прониклась уважением к их попыткам помочь и ей, и себе. Они оказались успешными. Но большую роль в этом успехе сыграла сама Элизабет. Глядя в лицо смерти, она стала иначе смотреть на жизнь, и ей хватило отваги принять выпавшие ей уроки.

В последние две недели отношения Элизабет с родными вышли на новый уровень. Благодаря работе с паллиативными пациентами я привыкла ценить способность людей учиться. Тот покой, который Элизабет обретала у меня на глазах, я уже видела и у других своих пациентов. Это зрелище каждый раз наполняло меня глубокой благодарностью за мою работу.

Примерно за неделю до смерти Элизабет я поговорила с ее мужем и сыном о том, как она жалеет, что растеряла старых друзей. Я спросила, нет ли возможности еще успеть связаться с кем-то из них, чтобы они пообщались хотя бы по телефону. К этому времени никто уже не волновался, что друзья тайно нальют Элизабет выпить – об этом все забыли и думать. Теперь имел значение только ее комфорт, и поскольку отношения в семье наладились и потеплели, родные с радостью ухватились за эту идею.

Пару дней спустя я как раз удобно усадила Элизабет в кровати и налила ей чашечку чаю, когда в комнату вошли две красивые и здоровые женщины. Одна из них теперь жила в горах за городом, примерно в часе езды. Вторая прилетела в Мельбурн из Квинсленда, как только узнала о происходящем. Они сели у кровати Элизабет, и все трое долго разговаривали, держась за руки и улыбаясь.

Я оставила их наедине друг с другом и вышла из комнаты, незаметно смахивая слезы радости. Я еще успела услышать, как Элизабет попросила у них прощения и они немедленно заверили ее, что давно ее простили. Все это было в прошлом и не имело никакого значения, сказали они. Вместе с мужем Элизабет, Роджером, мы сидели на кухне, оба в слезах, но довольные.

Подруги пробыли в гостях пару часов, и под конец Элизабет была одновременно вне себя от радости и совершенно без сил. Как только они уехали, она крепко уснула, и мне не удалось поговорить с ней перед уходом домой. Когда я вернулась в дом после выходных, она была очень слаба, но хотела обсудить произошедшее.

– Разве это было не чудесно? Какая радость вновь их увидеть, – восторженно улыбнулась она. Уже не в силах поднять голову с подушки, она смотрела на меня, сидевшую рядом.

– Это было замечательно, – сказала я ей.

– Никогда не теряй связи с друзьями, которых больше всего ценишь, Бронни. Люди, которые принимают тебя такой, какая ты есть, которые очень хорошо тебя знают, в конце жизни ценятся больше всего на свете. Послушай женщину, которая знает, о чем говорит, – мягко настаивала она, улыбаясь мне, несмотря на недомогание. – Не давай жизни вас разлучить. Всегда знай, где их найти, и всегда говори им, как ты им благодарна. И не бойся быть слабой и уязвимой. Я столько времени потеряла, не в силах признаться им, что я совершенная развалина.

Элизабет простила себя и смогла перестать себя осуждать. Она обрела покой и своих друзей.

В ее последнее утро я увлажнила ей губы – у нее прекратилось слюноотделение, и она не могла говорить, хотя к этому времени у нее и не осталось на это сил. Когда я закончила, она посмотрела на меня с улыбкой, а затем одними губами произнесла «спасибо». Я улыбнулась, благодаря ее в ответ. Затем я поцеловала ее в лоб и ненадолго взяла ее руку в свои – она чуть сжала мою ладонь.

Комната Элизабет была полна близких ей людей. Здесь были все ее родные, а также те самые подруги, с которыми я познакомилась двумя днями раньше.

Элизабет вовремя впустила любовь обратно в свою жизнь и вспомнила о ценности родных и настоящих друзей. Она оставила этот мир, окруженная любовью, зная, что ее жизнь была для кого-то важна и что она успела сказать друзьям о своей любви.