Четвертое сожаление
Жаль, что я растеряла друзей

Иногда, в перерывах между регулярными пациентами, за которыми я ухаживала у них дома, я выходила поработать смену-другую в дом престарелых. Это случалось нечасто – к моей большой радости, потому что я терпеть не могла эти заведения. Не все пациенты в них были паллиативными: многие из них просто нуждались в квалифицированной помощи. Я не ухаживала за каким-то конкретным человеком, а помогала персоналу везде, где было нужно.

Если вы хотите и дальше закрывать глаза на состояние нашего общества, никогда не ходите в дома престарелых. Но если однажды вы почувствуете в себе силы узнать правду, загляните в одно из этих заведений. В них живет много одиноких людей – очень много. И любой из нас может к ним присоединиться.

Глядя на работников домов престарелых, я испытывала одновременно отчаяние и надежду. Некоторые из них были замечательными людьми, явно нашедшими свое призвание. Это счастье, что в мире есть такие жизнерадостные и добросердечные люди. Но в большинстве домов престарелых нехватка персонала, и этим людям нелегко заражать остальных своим оптимизмом.

Много было и таких сотрудников, которые либо устали от своей работы, либо никогда ее не любили. Умение сострадать людям – очень полезный навык, и как раз его катастрофически не хватало в той команде, в которую я попала в ночь своего знакомства с Дорис.

Обитатели дома престарелых медленно шаркали в сторону общей столовой, опираясь на свои трости и ходунки. Это были люди из достаточно обеспеченных семей, потому что дом был частный, «класса люкс». Интерьеры в нем действительно были красивыми, садик – ухоженным, везде было чисто, но вот кормили там просто ужасно. Вся еда привозилась уже готовой и разогревалась в микроволновке, лишаясь по пути всякого вкуса и запаха. Я ни разу не видела на кухне свежих и полезных продуктов. Обитатели дома престарелых заранее заказывали еду на всю следующую неделю, и во время обеда сотрудники молча, не здороваясь и не произнося ни единого доброго слова, расставляли перед ними тарелки.

Мне поручили разносить тарелки, и, видя мое приветливое лицо, старики касались моей руки, чтобы я задержалась и поговорила с ними. Это были обычные люди с совершенно ясным умом, и им хотелось общаться. Да, их тела состарились и сделались хрупкими, но всего год или два назад эти очаровательные люди были независимы и жили собственной жизнью у себя дома. Вернувшись на кухню за новым подносом тарелок, я увидела косые взгляды других сотрудников. Они были недовольны тем, что, разнося еду, я немного поболтала и посмеялась с пациентами. Я проигнорировала это недовольство.

Возвращая одной из сотрудниц тарелку с бараниной, я дружелюбно сказала:

– Берни заказывал курицу, а не баранину.

Усмехнувшись, она ответила:

– Будет есть то, что дают.

– Да ладно, – сказала я, – наверняка мы можем найти ему курицу.

– Пусть ест баранину, или вообще ничего не получит, – ответила она жестко. Я почти посочувствовала ее очевидной неудовлетворенности в жизни, но мне не понравилось, как она выполняет свои рабочие обязанности.

Я вернула баранину Берни, и тут ко мне подошла другая сотрудница, Ребекка:

– Не обращай на нее внимания, Бронни. Она всегда такая.

Обрадовавшись, что встретила понимающего человека, я улыбнулась:

– Она меня совершенно не волнует. Мне просто жаль стариков, которые день за днем вынуждены терпеть такое обращение.

Ребекка согласилась:

– Меня это тоже сначала расстраивало. А теперь я просто делаю все, что могу, чтобы им лучше жилось, и принимаю то, что нельзя изменить.

– Ну и хорошо, – ответила я.

Похлопав меня по плечу, она ушла. «Тут есть неравнодушные люди, нас немного, но мы есть».

Раздав еду, собрав посуду и прибравшись на кухне, часть персонала отправилась на улицу покурить. Некоторые сотрудники остались в столовой пообщаться с подопечными. Вокруг нас собралось с дюжину человек, мы беспечно болтали и смеялись. Я поражалась хорошему настроению и чувству юмора местных обитателей, удивляясь тому, как хорошо они приспособились к новым условиям жизни.

В этом доме престарелых у каждого старика была отдельная комната с ванной и туалетом. Вечерами я обходила их, помогая всем переодеваться в пижамы и ночные рубашки и понемногу узнавая что-то о каждом по убранству комнат: по фотографиям улыбающихся родных, картинам, любимым чашкам и вязаным коврикам. У некоторых на балконах стояли цветы в горшках.

Дорис уже переоделась в ночную рубашку, когда я жизнерадостно влетела в ее комнату и представилась. Она только молча улыбнулась и отвела взгляд. Я спросила, все ли у нее в порядке, и в ответ она залилась слезами. Присев рядом с ней на кровать, я молча обнимала ее, пока она всхлипывала, вцепившись в меня обеими руками.

Поток слез прекратился так же быстро, как начался, и Дорис потянулась за носовым платком.

– Ох, как неловко, – сказала она, вытирая глаза. – Прости, солнышко, я просто глупая старуха.

– Что случилось? – спросила я ласково.

Дорис вздохнула, а потом рассказала, что она в доме уже четыре месяца и практически ни разу не встретила приветливого лица. Она заплакала, потому что увидела мою улыбку, сказала она, и тут я сама почти расплакалась. Единственная дочь Дорис давно переехала жить в Японию, и, хотя они часто созванивались, былой близости между ними уже не было.

«Когда ты мать и укачиваешь на руках свою крошечную малышку, невозможно представить, что ваша близость в один прекрасный день может исчезнуть. Но это случилось. Случилась жизнь. И ведь мы не ссорились, вовсе нет. Просто она живет своей собственной жизнью и очень занята, – рассказывала Дорис. – Да, я родила ее на свет, но наши дети нам не принадлежат. Нам просто выпадает честь помогать им, пока они не расправят крылья и не вылетят из гнезда, – и вот она улетела».

Я прониклась теплотой к этой старушке и пообещала вернуться через полчаса и еще поговорить, если она дождется окончания моей смены. Она сказала, что будет счастлива подождать.

И вот мы с Дорис сидели у нее в комнате, она в кровати, а я на стуле рядом. Она рассказывала о себе, держа меня за руку и то и дело бессознательно перебирая мои пальцы и кольцо. «Я тут умираю от одиночества, солнышко. Я слышала, что от него на самом деле можно умереть, и теперь я в это верю. Иногда мне так не хватает прикосновений», – сказала она печально. Я была первой, с кем она обнялась за четыре месяца.

Она не хотела грузить меня своими проблемами, но я настояла. Мне хотелось узнать ее получше, и она пожаловалась: «Больше всего я скучаю по своим друзьям. Кто-то из них умер. Кто-то попал в дом престарелых, как и я. Кто-то с годами потерялся. Сейчас мне безумно жаль, что я растеряла друзей. Нам кажется, что они всегда будут рядом. Но жизнь продолжается, и внезапно мы оказываемся одни, и никто в целом мире не понимает нас и ничего о нас не знает».

Я предложила ей попробовать поискать потерянных друзей, но она только покачала головой:

– Я даже не знаю, с чего начать.

– Давайте я помогу! – воскликнула я и рассказала ей об интернете.

Для Дорис это был темный лес, но она очень старалась разобраться. Вначале она отказывалась от помощи, не желая меня затруднять. Но мне удалось убедить ее, что мне это будет даже интересно: я с удовольствием проведу для нее маленькое расследование. В годы работы в банке я некоторое время работала в отделе борьбы с мошенничеством, и мне там очень нравилось. Дорис это сравнение насмешило.

– Пожалуйста, позвольте мне помочь, – настаивала я. С печальной улыбкой, полной надежды, она согласилась.

У меня было несколько причин предложить Дорис помощь. Во-первых, она мне сразу понравилась, а во-вторых, я действительно могла ей помочь: у меня было все необходимое, чтобы попытаться разыскать ее друзей. Но главная причина была в том, что я понимала ее боль. Мне тоже случалось страдать от одиночества и чувства, что меня никто не понимает.

Когда-то я так устала от боли, что полностью ушла в себя, отгородившись от мира стеной. Мне, как и многим другим людям, казалось: если никого к себе не подпускать, можно избежать страданий. Если никто не сможет ко мне приблизиться, думала я, никто не сможет меня обидеть. Разумеется, единственный настоящий способ исцелить боль – это позволить потоку любви свободно течь через свое сердце, но, чтобы это осознать, иногда уходит много времени.

Внешне я казалась вполне дружелюбным человеком, но боль от прошлых ран по-прежнему отягощала меня. Я уже доросла до искреннего сочувствия тем, кто когда-то причинял мне страдания своими негативными словами и эмоциями. Но мне предстояло еще работать и работать над отношением к себе самой. Нужно было разобраться с десятилетиями негативных мыслей, и временами это бывало невыносимо больно. Хотя головой я понимала, что заслуживаю большего, чем привыкла думать, на эмоциональном уровне мне еще многое нужно было исцелить.

Моим лейтмотивом стала песня Sunday morning, «Воскресное утро». Я всегда любила Криса Кристофферсона – он оказал сильное влияние на мое собственное творчество, – а эта песня просто идеально выражала мое одиночество. По воскресеньям мне действительно бывало особенно тяжело. Люсинда Уильямс тоже хорошо описала это чувство в песне I can’t seem to make it through Sunday («Воскресенье мне дается особенно тяжело»).

Впрочем, проблема была не только в воскресеньях. Одиночество оставляет в сердце пустоту, которая физически способна нас убить. Боль невыносима, и чем дольше мы ее терпим, тем глубже наше отчаяние. В те годы я вовсе не сидела, запершись дома, но одиночество – это не отсутствие людей рядом. Это отсутствие понимания и принятия. Множество людей испытывают одиночество в толпе народа. Когда человек один в толпе, его одиночество даже обостряется.

Совершенно неважно, сколько вас окружает людей. Если рядом нет никого, кто вас понимает, кто принимает вас целиком и полностью, одиночество с готовностью протянет к вам свою ледяную руку. Быть наедине с собой и быть одиноким – совсем не одно и то же; быть наедине с собой я всегда любила. Когда человек один, он может быть одинок, а может быть совершенно счастлив. Но когда человек одинок, он тоскует по обществу людей, которые его понимают. Иногда чувство одиночества связано с тем, что человек один, но далеко не всегда.

Мое одиночество стало таким невыносимым, а боль в сердце настолько мучительной, что я начала задумываться о самоубийстве. Разумеется, я вовсе не хотела умирать. Я хотела жить. Но, чтобы освободиться от боли и ложных представлений о себе и осознать, чего я стою на самом деле, иногда требовалась огромная сила. Порой попытки впустить любовь и счастье обратно в свою жизнь – или хотя бы признать, что я заслуживаю их, – были настолько тяжелы, что самоубийство казалось легким выходом из ситуации.

Когда боль и одиночество стали нестерпимыми, меня спасли доброта и понимание. Мне позвонил друг, который знал, что у меня сложный период в жизни, но не знал, что ровно в этот момент я пишу предсмертную записку. Я была готова умереть. У меня просто не было сил жить дальше, превозмогая постоянную боль в сердце.

Друг велел мне не говорить ни слова, а только слушать. Сквозь слезы я услышала в телефонной трубке, как он заиграл на гитаре песню Дона Маклина «Винсент». Он пел эту грустную, нежную песню, в которой рассказывается о страданиях Ван Гога, заменяя имя «Винсент» на «Бронни». Слушая его, я плакала все сильнее – над чужой болью и над своей собственной. Когда он закончил играть, я могла только всхлипывать. Мой друг молча ждал, пока я успокоюсь, и наконец я поблагодарила его и положила трубку, продолжая плакать. Больше в тот момент я ничего не могла сказать.

Той ночью я уснула совершенно изможденная и опустошенная. Но я знала, что благодаря пониманию и доброте этого друга в моей жизни вновь забрезжил огонек надежды. На следующий вечер внезапно позвонил старый друг из Англии. Мы долго разговаривали по душам, и силы стали понемногу возвращаться ко мне.

В другой раз, немного позже, но в тот же одинокий период жизни, я ехала за рулем. Мне было очень тяжело на душе, я молилась о помощи и поддержке, и в этот момент в лобовое стекло врезалась птица. Она была достаточно крупной, и громкого хлопка от удара хватило, чтобы я пришла в себя. Я очень люблю животных, поэтому смерть птицы меня еще больше расстроила, но одновременно и пробудила к жизни. Любой из нас может вот так же в одночасье погибнуть – готова ли я к этому?

Я поблагодарила птицу за ту роль, которую она сыграла в моей жизни, и поехала дальше, уже осознанно. В этот момент по радио зазвучала классическая музыка, совершенно очаровавшая меня. Невероятно нежные звуки наполнили мое сердце, унося из него боль. Пока играла музыка, я чувствовала только счастье и вдохновение. Тогда я решила, что это и есть главное в жизни: прекрасные мгновения. Да, просто прекрасные мгновения и ничего больше. Мне захотелось жить, чтобы узнать еще много таких мгновений.

Вот почему я понимала, через что проходит Дорис, – мне и самой случалось на физическом уровне ощущать боль от печали и одиночества. Она бывала в окружении людей в столовой и других общих помещениях, но ей не хватало понимания и принятия. Дорис скучала по друзьям, потому что только они по-настоящему понимали ее. Раз у меня была возможность облегчить ее страдания, как я могла оставаться в стороне?

На следующей неделе я забежала к Дорис и забрала список имен, написанных на листке бумаги ее красивым старомодным почерком. За чаем она рассказала мне все, что могла, о своих четверых друзьях и о том, где они жили, когда она в последний раз с ними общалась.

Первую подругу оказалось легко найти, но она пережила инсульт и не могла разговаривать. Узнав об этом, Дорис продиктовала мне записку, которую сын подруги обещал прочесть ей вслух. Хотя новости об инсульте расстроили Дорис, ее утешала мысль, что она может хотя бы передать подруге сообщение.

«Милая Элси. Я с большим сожалением узнала о твоей болезни. Годы пролетели так быстро. Элисон все еще живет в Японии. Я продала дом и переехала в дом престарелых. Это письмо пишет за меня одна молодая женщина. Я люблю тебя, Элси. Твоя Дорис».

Это было простое письмо, но в нем Дорис высказала все, что хотела. Тем же вечером я позвонила сыну Элси и передала это сообщение. Позже он перезвонил и рассказал, что, слушая его, Элси радостно улыбалась. Я передала это Дорис, которая тоже довольно заулыбалась.

В течение нескольких недель я разыскала еще двух подруг, но к несчастью, они обе уже умерли. Дорис лишь кивнула, узнав об этом. Вздохнув, она произнесла: «Ну что же, этого следовало ожидать, солнышко».

Я решила непременно отыскать последнюю подругу. Поиски в интернете и звонки долго не приносили никакого результата. Сколько я ни звонила по разным номерам, мне вежливо отвечали: «Извините, фамилия наша, но у нас такой нет».

Пока шли поиски, я навещала Дорис два раза в неделю. Как только я садилась рядом, она всегда сразу же брала меня за руку и не отпускала, пока я не уходила. Иногда, волнуясь, что я могла бы получше проводить время, она пыталась скорей со мной проститься или убеждала не приходить вовсе. Когда я в ответ уверяла ее, что тоже получаю от наших встреч массу удовольствия, она с облегчением вздыхала. У стариков можно многому научиться – они столько пережили. Разве я могла не получать удовольствие от наших чудесных бесед? Они меня просто завораживали.

Наконец в моих поисках последней подруги Дорис наступил прорыв. Мне перезвонил пожилой мужчина, который когда-то жил по соседству с Лоррейн. Он рассказал, в какой район переехала ее семья, и я тут же ее нашла. Когда я позвонила по найденному номеру, мне ответила сама Лоррейн! Я объяснила, кто я и почему звоню, и она ахнула от радости. Я с удовольствием согласилась передать Дорис ее номер.

Разумеется, я сразу же поехала к Дорис. Обняв ее, я с широкой улыбкой протянула ей листок бумаги с именем и номером телефона Лоррейн. Она снова схватила меня в объятия и прижала к себе. Это был незабываемый момент. Я бросилась за телефоном. Перед тем как звонить, я предупредила Дорис, что не хочу подслушивать чужой разговор и выйду из комнаты. Она протестовала, но без особого энтузиазма, и я видела, что она не против: она была слишком взволнована. Впрочем, она попросила меня подождать, пока Лоррейн ответит. Мы заранее обнялись на прощание, а потом я с бьющимся от волнения сердцем набрала номер.

Прижав трубку к уху, Дорис просияла от радости, услышав подругу. Хотя голоса обеих женщин выдавали их возраст, можно было подумать, что это болтают две девчонки: они перебивали друг друга и постоянно хохотали. Я немного прибралась в комнате и слонялась без дела, под впечатлением от этого невероятного счастья. Наконец, я собрала волю в кулак и вышла. В дверях я молча помахала Дорис, лучившейся счастьем. Она на секунду оторвалась от трубки и сказала мне: «Спасибо тебе, солнышко. Спасибо». Я кивнула, улыбнувшись так широко, что у меня заболело лицо. Шагая по коридору, я еще некоторое время слышала смех Дорис, пока дверь ее комнаты не захлопнулась. По дороге домой я не могла стереть с лица счастливую улыбку.

Погода стояла чудесная, и мне захотелось пойти поплавать. Все время, что я купалась, наслаждаясь водой, меня не покидало прекрасное настроение. Я вернулась домой вскоре после захода солнца, и тут зазвонил телефон. Это была Ребекка, приятная медсестра из дома престарелых, с которой я познакомилась в тот же день, что и с Дорис.

Она звонила сказать, что милая Дорис умерла несколькими часами раньше, во сне.

По моим щекам покатились слезы, но я все равно порадовалась за Дорис, ведь она умерла счастливой.

Поразительно, как может измениться человеческая жизнь за совсем короткий промежуток времени. Когда я думаю о той одинокой старушке, с которой познакомилась в первую ночь в доме престарелых, и о смеющейся женщине, которую я обняла на прощание в ее последний день, я чувствую такое удовлетворение, какое невозможно купить ни за какие деньги.

В домах престарелых по всему миру живут тысячи чудесных, но очень одиноких людей. Есть также немало молодых людей, обреченных на жизнь в стенах домов инвалидов. Молодые или старые, эти люди отчаянно нуждаются в новых друзьях, и всего пара часов общения в неделю способна кардинально изменить последнюю главу их жизни. Конечно, в идеале люди вообще не должны попадать в дома престарелых и дома инвалидов, но к несчастью, это не всегда возможно. В таких заведениях много людей, которых там быть не должно, – от них просто в некотором смысле избавились. Смотреть на это невыносимо. Но если вы уделите этим людям чуть-чуть времени, вы можете в корне изменить их жизнь.

Мне показалось, что Дорис выбрала идеальный момент для ухода. Просто настал ее час, и она как раз была очень счастлива. Мы сыграли в жизни друг друга те роли, которые должны были сыграть, и за это я всегда буду ей благодарна. Она была очаровательной женщиной.

Вскоре после ухода Дорис я познакомилась и с Лоррейн. Мы сидели в кафе под деревьями и разговаривали о Дорис и вообще о жизни, пока ей не пришло время отправляться домой. Лоррейн рассказала, что в тот памятный день они болтали по телефону битый час и расстались чрезвычайно довольные друг другом. Было безумно приятно познакомиться с лучшей подругой Дорис. И конечно, познакомиться с самой Дорис тоже было большой удачей.

Надеюсь, что на той стороне она вновь встретилась со всеми своими подругами.