В домах престарелых мне уже случалось работать с пациентами, страдавшими от болезни Альцгеймера, но Нэнси была моей первой домашней пациенткой с этим заболеванием. До болезни она была доброй и ласковой женщиной, матерью трех детей и бабушкой десяти внуков. Ее муж тоже был жив, но крайне редко заходил к ней в комнату – легко было забыть, что он вообще живет в одном с ней доме.

Три сестры и два брата Нэнси по очереди приходили ее навещать. Вначале заглядывали и друзья, но постепенно их визиты становились все реже. Уход за Нэнси был тяжелым изматывающим трудом. Она была беспокойной пациенткой, и уследить за ней было очень трудно: она не желала оставаться на одном месте дольше минуты и бóльшую часть времени мучилась от тревоги и тоски. Спокойные и умиротворенные минуты выпадали Нэнси – а вместе с ней и мне – редко и ненадолго.

Со временем ее болезненное беспокойство настолько усилилось, что врач и родственники решили увеличить дозу лекарства. После этого Нэнси стала спать днем. Когда она бодрствовала, все, что она говорила, звучало набором бессмысленных звуков и слогов, как часто бывает у людей с Альцгеймером. В ее речи перемешивались части разных слов. Временами в ней можно было узнать английский язык, но нельзя было разобрать ничего структурированного, формального или понятного. Тем не менее я обращалась с Нэнси точно так же, как со всеми своими пациентами, с любовью и лаской, и много разговаривала с ней. Иногда она замечала мое присутствие, а иногда витала мыслями где-то очень далеко и не обратила бы на меня внимания, даже если бы у меня выросла третья рука.

Водить Нэнси в душ входило в обязанности ночной сиделки, хотя иногда этим занималась и я. Мыть ее выпадало мне, если ночь была особенно беспокойной, и в восемь утра, когда я заступала на смену, Нэнси еще спала. Как правило, приходя на работу, я заставала Нэнси в душе. Иногда она улыбалась мне, сидя на специальном табурете, пока ночная сиделка намыливала ее. Так выяснилось, что одна из сиделок использует в работе очень странные методы.

Первый тревожный звонок прозвучал однажды холодным зимним утром. Зайдя в комнату Нэнси, я обнаружила ее лежащей на кровати поверх одеяла, совершенно голой и трясущейся от холода. Она только что была в душе, и во время мытья опорожнила кишечник. Это была довольно типичная ситуация – так происходило со многими пациентами, когда они садились на табуретку для мытья, потому что в ней было отверстие, и они путали ее с сиденьем унитаза. Эту табуретку действительно можно было использовать над унитазом, если пациенту требовалось сиденье выше стандартного. Так что неудивительно, что иногда в душе случались подобные недоразумения.

Нэнси была стеснительной женщиной из скромной семьи. Лежать на кровати совершенно голой, не прикрытой даже простыней, было для нее само по себе травматично. Но кроме этого, она дрожала от холода и казалась хрупким маленьким ребенком. Войдя в комнату и обнаружив ее в таком виде, я немедленно схватилась за полотенце, вытерла ее и накрыла теплым одеялом. Другая сиделка в это время убиралась в ванной комнате. Я не удержалась и сделала ей замечание, сказав, что убраться можно и потом, ведь комфорт пациента важнее чистого пола. Ночная сиделка только пожала плечами.

Второй тревожный звонок прозвучал, когда я сменяла эту же сиделку несколько недель спустя. Я редко ношу наручные часы и вообще предпочитаю не жить по часам, когда это возможно. Поэтому, если по работе мне нужно следовать строгому расписанию, я предпочитаю во избежание стресса выходить намного раньше. Так я больше удовольствия получаю от дороги, будь она долгой или короткой, и куда больше замечаю по пути. В то утро дороги были на удивление свободными, и я приехала на работу очень рано.

После первого неприятного случая в душе ночная сиделка стала мыть Нэнси раньше, так что я больше не заставала их в ванной комнате. Нэнси была не первой нашей совместной пациенткой – за последние несколько лет мы регулярно встречались на пересменке. Вообще-то мы с этой сиделкой нормально ладили, но меня всегда немного смущал ее недостаток эмпатии по отношению к пациентам, из-за которого я сомневалась в ее профессионализме. Мои сомнения возросли, когда я заглянула в ванную комнату поздороваться и увидела, что бедная Нэнси сидит на табурете, синяя от холода, и трясется так, что у нее зуб на зуб не попадает.

На вопрос что происходит, ночная сиделка ответила, что ее учили мыть пациентов именно так. Пару минут, сказала она, пациента нужно поливать ледяной водой, потом пару минут теплой, еще пару минут холодной, потом снова теплой, но заканчивается душ всегда холодной водой. Это улучшает циркуляцию крови, пояснила она. Не исключено, что она даже была права – я и сама всегда чувствовала себя особенно бодрой после купания в холодной реке, – но сейчас это не имело значения.

Дело в том, что на улице стояла зима, и ветер завывал так, что дрожали окна. Даже в помещении нужно было тепло одеваться, чтобы не замерзнуть. Наша пациентка была смертельно больна. Вряд ли улучшение кровообращения могло ей помочь. Нэнси уже была слишком слаба, и прежде всего нуждалась в тепле и комфорте. Нашей задачей было обеспечивать ее благополучие, в том числе следить, чтобы ей было удобно и хорошо, а не оставлять ее сидеть на табуретке, замерзшую и напуганную. По моему глубокому мнению, больше всего ей был нужен уют и любящий уход.

Я совсем не напористый человек, но, если нужно, могу проявить характер, особенно когда вижу жестокость или несправедливость. Я высказала ночной сиделке все, что думаю о ее методах, хотя и в мягких выражениях. Мы договорились, что отныне она будет мыть Нэнси только теплой водой.

Дни продолжали течь в привычном распорядке. Эта сиделка надолго уехала в отпуск, и на смену ей вышла другая – тоже моя знакомая, по имени Линда. Я всегда с удовольствием сменяла ее, потому что с ней приятно было поболтать, и мне нравились ее профессионализм и рабочая этика. Я вздохнула с облегчением, радуясь за нашу пациентку.

Нэнси продолжала разговаривать так же бессмысленно, как и обычно. Если она не спала, то основную часть времени проводила в тревожном возбуждении. Однако благодаря лекарствам эти приступы тревоги уже не длилась так долго, как раньше. Бортики кровати Нэнси должны были постоянно оставаться поднятыми, но, если она была спокойна, я опускала их, чтобы между нами не было преграды. Иногда Нэнси хорошо реагировала на заботу, например, когда я мазала ей ноги кремом. Но даже в спокойные моменты она разговаривала на собственном, никому не понятном языке. В нем не было ни ясности, ни структуры, только неразборчивые слоги, которые никак не складывались в единое целое. К моменту нашего знакомства она уже несколько месяцев разговаривала только так.

Однажды после похода в туалет Нэнси медленно шлепала назад к кровати, держа меня за руку. Я уронила на пол тюбик, который несла в другой руке, и, рассмеявшись, нагнулась его поднять. Я всегда обращалась с Нэнси так же, как со всеми остальными пациентами, даже если она ни на что не реагировала и ничего не понимала. Так что я выпрямилась, продолжая разговаривать с ней, и вдруг, посмотрев мне прямо в глаза, она произнесла совершенно отчетливо: «По-моему, ты очень милая».

Я расплылась в улыбке, и некоторое время мы стояли, улыбаясь друг другу. Передо мной была совершенно вменяемая женщина. Она прекрасно сознавала все, что происходит вокруг. Я искренне ответила: «Я тоже считаю, что вы очень милая, Нэнси». Она улыбнулась еще шире, и мы обнялись, а потом вновь улыбнулись друг другу. Это был прекрасный момент.

С равновесием у Нэнси было неважно, поэтому мы пошлепали дальше к кровати, держась за руки. Когда я посадила ее на краешек кровати и начала поднимать ей ноги, Нэнси произнесла длинную и абсолютно бессмысленную фразу на «языке Альцгеймера». Ее сознание вновь затуманилось, но недолгое время она видела и понимала происходящее с полной ясностью.

Страдающие болезнью Альцгеймера могут большую часть времени не понимать, что происходит. Но, даже если они не в состоянии четко выражать свои мысли, и нередко эти мысли крайне спутаны, это еще не значит, что они не воспринимают происходящее хотя бы частично. Убедившись в этом на собственном опыте, я навсегда изменила свое мнение об этой болезни.

Несколько недель спустя я рассказала об этом эпизоде Линде, ночной сиделке, и она согласилась, что это редкий случай. Однако вскоре и Линда столкнулась с проявлением осознанности у Нэнси, хотя и в менее трогательной форме. В ее обязанности входило ночью каждые четыре часа перекладывать Нэнси с боку на бок, чтобы избежать пролежней. Часто Нэнси при этом глубоко спала, но доктор категорически запрещал нам пропускать эту процедуру. Однажды ночью, около четырех часов, Линда подошла к кровати, и Нэнси совершенно четко сказала ей:

– Не смей меня трогать.

– Как скажете, Нэнси, – ответила изумленная Линда. – Сладких снов.

Родные Нэнси каждый день отпускали меня на полчаса пообедать. Смены были долгими и утомительными, и я с радостью пользовалась передышкой. Дом Нэнси был недалеко от пляжа, так что я спускалась с холма и стояла на скалах, глядя на море. Скалы почти везде были покрыты морскими желудями и лужицами соленой воды, но все равно можно было подойти к самому краю. Вдыхая океанский воздух, я радовалась свежему бризу и бескрайней глади воды. Иногда я встречала на берегу человека, игравшего на саксофоне. Его музыка звучала просто волшебно, паря над океанскими волнами, идеально попадая в такт. Я стояла как зачарованная, впитывая происходящее, пока мне не пора было возвращаться на работу. Воспоминания об услышанной музыке потом поддерживали меня до самого конца смены.

Разумеется, вернувшись, я сообщала об этом Нэнси, хотя она и казалась совершенно безучастной. Меня это не смущало. Я хотела лишь сделать ее жизнь немного разнообразней, рассказывая ей о внешнем мире. Ведь весь мир Нэнси теперь сводился к спальне, ванной и гостиной.

В течение пары месяцев я рассказывала ей о саксофонисте, не замечая никакой реакции или интереса с ее стороны. Но однажды, вернувшись с перерыва в особенно приподнятом настроении, я попыталась описать мелодию, которую музыкант играл в тот день (как будто музыку можно описать словами). И тут Нэнси посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Через несколько минут, убирая в шкаф постиранное белье, я вдруг услышала, что она негромко что-то напевает. В это время суток Нэнси обычно бывала особенно тревожной и беспокойной, но в тот день приступа не было, она просто мурлыкала и мурлыкала какой-то мотив без слов, довольно долго. Затем пение прекратилось так же внезапно, как началось, и Нэнси вновь сделалась отрешенной.

Видя эти проблески ясности, я радовалась, что не прекращала разговаривать с Нэнси, несмотря на отсутствие реакции. Даже если человек не реагирует на наши слова так, как нам хочется, это еще не повод жалеть о предпринятой попытке.

Реакция других людей – это их выбор, точно так же, как наша собственная реакция – наша ответственность. По мере того, как я кирпичик за кирпичиком разбирала стены вокруг своего сердца, во мне росла потребность самовыражения. Во-первых, я хотела свободно говорить о своих мыслях и чувствах, а во-вторых, мне стало не так уж важно, что обо мне подумают люди. Гораздо важнее для меня теперь было то, что я думаю о себе сама. В любом случае я решила быть всегда смелой и искренней. Кроме того, чем лучше у меня получалось быть открытой, тем больше мне это нравилось.

Я понимала, что меняюсь в лучшую сторону, но это еще не означает, что другие люди охотно примут мои метаморфозы. Я медленно освобождалась от своего прошлого, становясь все сильнее. Окружающие не всегда положительно на это реагировали, но я хотела быть собой, а не тем человеком, которым они привыкли меня видеть. Внутри меня рождался новый человек, и этот человек хотел выйти на свободу и показаться миру.

Особенно у меня разладились отношения с одной старой подругой, причем уже давно. Они стали казаться мне «игрой в одни ворота», и наконец я набралась смелости откровенно сказать ей о своих чувствах. Я не критиковала ее, а просто поделилась тем, что мне тяжело брать на себя всю инициативу в наших отношениях.

Мы дружили очень давно, и я думала, что честность поможет нам наладить отношения. Но вышло иначе: моя искренность показала, что нас объединяют только привычка и общие воспоминания. Подруга обрушила на меня целую бурю гнева. Я понимала, что виной тому страх и обида, но все равно поразилась, сколько злости она на меня выплеснула. Я поняла, что совершенно не знаю этого человека. Когда она полностью порвала со мной отношения, я приняла это спокойно.

В любом случае я до сих пор вспоминаю годы нашей дружбы как прекрасный дар. У меня остались о ней только хорошие воспоминания, но отказаться от этой дружбы было относительно легко, потому что, если в отношениях нет честности и равноправия, в них также нет и смысла. Совершенных людей не бывает, и я, безусловно, несовершенна. Я тоже способствовала нашему разладу, осознанно или бессознательно. Но если один человек никогда не высказывает своих истинных чувств, потому что боится ссоры, то это неравные и нездоровые отношения, в которых доминирует кто-то один.

И наоборот, честность помогла мне наладить отношения с другой подругой. Я тогда переживала сложный момент, поэтому иногда звонила ей. Но у нее редко находилось время меня выслушать, если только ей самой не было от меня что-нибудь нужно. Наконец, у меня лопнуло терпение, и я откровенно сказала ей, что вообще-то мне сейчас очень нужна поддержка. Эта искренность немедленно сблизила нас, и мы замечательно поговорили. Она тоже многое мне рассказала, и наша дружба только выиграла от взаимного уважения и эмоциональной зрелости. На эту подругу действительно не всегда можно было рассчитывать, и мы обе признали и приняли это.

Вместо того чтобы всецело полагаться на поддержку этой подруги, я стала самостоятельней и чаще общалась со старыми друзьями. Теперь я чуть меньше в ней нуждалась, а ей пришлось привыкнуть к тому, что я не всегда готова прийти ей на выручку. У меня иногда не хватало на это сил, да я уже и не чувствовала необходимости играть эту роль. Признав хрупкость друг друга и найдя в себе смелость быть искренними, мы во многом стали гораздо ближе. Сегодня наша дружба полностью свободна от давления с обеих сторон. Это зрелые, честные и радостные отношения.

Мы не так часто общаемся, как раньше, и наши жизни не так тесно переплетены, как когда-то. Но ведь все отношения меняются, в том числе дружеские. Несмотря на все, что случилось, сегодня мы ближе, чем были раньше. Мы честны друг с другом и на все сто процентов принимаем друг друга такими, какие мы есть, а не такими, какими хотели бы друг друга видеть. Встречаясь и созваниваясь, мы обе наслаждаемся каждой минутой, проведенной вместе.

Искренность стоит дорого, я убедилась в этом с первой подругой. Но зато теперь уверена, что у меня в жизни остались только честные и качественные отношения. Сегодня самовыражение – одна из моих основных движущих сил. Со временем мне становится все легче быть искренней и раскрываться перед людьми. Хотя мой путь к открытости был долгим, он определенно стоил затраченных усилий. Кроме того, этот путь показал мне, как сложно приходится другим людям, идущим к той же цели. Глядя на то, сколько хорошего я приобрела, искренне говоря о своих чувствах, я всем желаю однажды обрести такую же свободу.

Наш короткий разговор с Нэнси, островок взаимопонимания посреди моря бессмысленности, в котором она жила, был одним из прекраснейших моментов в моей жизни. Если бы я не разговаривала с ней до этого, раскрывая ей себя и ничего не ожидая взамен, я бы никогда не пережила этого момента.

Считать, что другие знают о ваших чувствах, что у вас еще будет время поговорить, – это риск, ведь каждый из нас может погибнуть в любой момент. Мы все порой переживаем тяжелые дни, но всегда можно найти и хорошие мысли, которыми можно поделиться друг с другом. Вот почему обязательно нужно регулярно делиться с людьми своими чувствами и мыслями, а также внимательно слушать, что они говорят. Слишком легко мы позволяем себе погрузиться в собственный маленький мирок и забыть об этом.

У известного австралийского певца Мика Томаса есть песня о человеке, который не ценит окружающих. Герой этой песни настолько занят собой, что даже не заметил, что его подруга сменила цвет волос, и вообще невнимателен к ней. Основная мысль песни вынесена в название: «Он забыл, что она прекрасна».

Хотя в этой песне говорится о мужчине, который не ценит свою женщину, она применима к любому человеку. Женщины тоже перестают ценить своих мужчин, не замечая их внутренней или внешней красоты; они также не всегда понимают, что мужчины могут выражать свою любовь не словами, а делами. Дети не ценят родителей. Иногда родители не ценят детей. Друзья, братья, сестры, коллеги, бабушки и дедушки, соседи – всех этих людей мы регулярно не ценим.

Легко зациклиться на качествах людей, которые нам не нравятся (и которые все равно являются лишь отражением нас самих). Но очень часто мы не говорим и о том, что нам нравится в других. Да, иногда нужна смелость, чтобы искренне высказать свои чувства, и при этом мы не знаем, как на них отреагируют другие люди. Их потребности тоже требуют уважения.

Впрочем, я обнаружила, что честность всегда вознаграждается, хотя и не всегда так, как мы ожидаем. Иногда наградой оказывается уважение к себе, а иногда жизнь без чувства вины после смерти близкого человека. Иногда это исчезновение из жизни нездоровых отношений, а иногда что-то совсем неожиданное. Главное, что, находя в себе смелость открыто говорить о своих чувствах, мы делаем только лучше себе и другим. Чем дольше мы откладываем откровенный разговор, тем дольше носим в себе то, что должно быть сказано и услышано.

Нэнси больше ни разу не говорила со мной осмысленно, но это было уже неважно. Та радость, которую подарил мне наш короткий диалог, была достаточной наградой за все усилия. Однажды днем внук Нэнси пел ей песню и заметил, что она вынырнула из забытья, хотя на этот раз она ничего не сказала. Она просто посмотрела ему в глаза и улыбнулась – не как улыбаются люди с болезнью Альцгеймера, а как обычная бабушка, которая гордится талантливым внуком. Мы никогда не знаем заранее, какие дары преподнесет нам жизнь, но я твердо уверена в одном: смелость и честность всегда вознаграждаются.