Прозвенел звонок, разбудив меня от крепкого сна в новом доме. Сунув ноги в тапки и завернувшись в халат, я отправилась наверх, проведать Джуд. Она промычала нечто невнятное – посторонний человек ни за что не понял бы, чего она хочет, но я легко разобрала просьбу перевернуть ее, потому что у нее болит нога. Устроив Джуд поудобней, я погасила свет, вновь пожелала ей спокойной ночи и вернулась вниз, в свою удобную и красивую кровать.

Мы с Джуд нашли друг друга через общих знакомых. Кто-то из моих друзей-музыкантов знал, что я работаю сиделкой, и передал мой номер ее семье. До сих пор большинство моих паллиативных пациентов были пожилыми людьми; многие умирали от рака и связанных с ним заболеваний, но не все. Джуд было всего сорок четыре, и она страдала от заболевания двигательных нейронов. Она жила с мужем и чудесной девятилетней дочкой с каштановыми кудрями и лучезарной улыбкой. Это были любящие и светлые люди – как и сама Джуд.

Семья Джуд решила больше не связываться с агентствами, которые постоянно присылали им новых сиделок. У Джуд было немало потребностей, причем весьма конкретных. Из-за болезни ее речь постепенно становилась все менее понятной, поэтому ей нужна была постоянная сиделка, знакомая с ее нуждами.

В мои выходные за Джуд присматривали другие сиделки – теперь у меня было достаточно опыта, чтобы обучить их всему необходимому. Поскольку Джуд уже не могла передвигаться сама, мы использовали гидравлический подъемник, чтобы перемещать ее в кресло или кровать. Ее болезнь прогрессировала каждый день. Я радовалась, что познакомилась с ней, пока она еще разговаривала относительно нормально, потому что теперь это позволяло мне намного лучше понимать ее мычание.

Джуд родилась в очень богатой семье. От нее всегда ждали, что она удачно выйдет замуж и будет жить так, как полагается женщине ее круга. Ее первая машина стоила куда больше, чем большинство людей зарабатывают за год. В обычном магазине одежды она впервые побывала лет в двадцать пять – до этого она носила только дизайнерские вещи. Об этом позаботились ее родители.

Однако при этом Джуд всегда привлекало искусство, и она вовсе не была рабой роскоши. Все, чего ей хотелось, – это жить простой жизнью, рассказывала она мне. Но родители настояли, чтобы она получила образование, и поставили ее перед выбором: изучать право или экономику. Хотя Джуд и говорила, что хотела бы заниматься искусством, такой вариант даже не рассматривался. Уступив родителям, она выбрала юриспруденцию. Она говорила себе, что однажды ее родители умрут, и тогда ей удастся применить себя в области, которая ее по-настоящему интересует: в искусстве или социальной сфере. Однако жизнь распорядилась иначе. Ее отец действительно умер, но матери суждено было ее пережить – впрочем, болезнь все равно лишила Джуд возможности работать.

Зато благодаря своей любви к искусству она познакомилась с молодым художником Эдвардом. Они сразу же понравились друг другу, и, хотя вначале оба немного робели, сила взаимного притяжения придала им смелости.

Очень скоро они влюбились друг в друга с головой, забыв обо всем остальном мире. Семья Джуд не одобрила ее выбор, потому что Эдвард вырос в бедной семье, занимался искусством и вполне довольствовался простым образом жизни. На своем поприще он достиг успеха, но родители Джуд считали любого представителя свободных профессий неприемлемой кандидатурой.

К сожалению, ее поставили перед выбором: родители или Эдвард. Она выбрала Эдварда. Разумеется, тут даже думать было не о чем, рассмеялась Джуд. Она всем сердцем любила Эдварда, а он любил ее. Тогда семья Джуд разорвала с ней все отношения. У нее осталось несколько близких друзей из прежней жизни, но теперь она принадлежала к другому миру, более счастливому и открытому, поэтому у нее быстро появился новый круг общения.

Через несколько лет у Джуд и Эдварда родилась дочь, Лайла. Джуд хотела, чтобы девочка общалась с бабушкой и дедушкой, поэтому приложила все усилия, чтобы помириться с родителями. Ее отец со временем смягчился, и его последние годы были согреты любовью к обожаемой внучке. Отношения с дочерью у него тоже наладились. С Эдвардом он всегда был вежлив, но так и не смог принять, что сердце его дочери завоевал художник. Дружбы между ними не сложилось. Зато отец Джуд, несмотря на протесты жены, купил для молодой семьи дом недалеко от залива.

Все шло хорошо, пока Джуд внезапно не сделалась странно неуклюжей – это стало настолько заметно, что они с Эдвардом обратились к врачу. Все это они рассказывали мне хором, и вовсе не потому, что болезнь Джуд мешала ей говорить самой, а просто потому, что они были очень близки. Мы с ними были почти ровесниками, и, глядя на их любовь, я чувствовала одновременно восхищение и бесконечную грусть.

Мы часами разговаривали с ними втроем, и эти беседы были глубокими и честными. Среди прочего мы обсуждали и тему принятия смерти в таком молодом возрасте. Нам часто кажется, что мы будем жить вечно, но у жизни свои планы. Некоторым людям суждено умереть молодыми. Словно цветы, которые распустились, но не успели превратиться в плоды, они покинут мир, не успев полностью реализовать свой потенциал. Другим суждено дожить до зрелости и умереть в расцвете лет. Третьи переживут расцвет и постепенно состарятся.

Мы часто используем выражение «преждевременная смерть», но на самом деле каждый человек уходит в предначертанный ему срок. Миллионам людей не суждено дожить до старости. Мы всегда предполагаем, что будем жить вечно или хотя бы до глубокой старости, поэтому смерть молодого человека вызывает у нас ужас и отчаяние. Но это естественная часть жизни всех биологических видов. Кто-то умирает молодым, кто-то в среднем возрасте, а кто-то в глубокой старости. Конечно, больно видеть, как умирают те, у кого впереди могла бы быть вся жизнь. У меня есть друзья, потерявшие детей, и эта рана никогда не заживает полностью. Но этим детям или молодым людям было просто не суждено прожить долгую жизнь. Они пришли в мир, осветили его своим присутствием и навсегда останутся в нашей памяти благодаря тому, что успели сделать за свое недолгое время.

Хотя до сорока лет Джуд была совершенно здорова, было бы естественно поддаться мыслям о том, как несправедливо такой прекрасной женщине умирать всего в сорок четыре года. Но и она, и Эдвард смирились с судьбой, полные благодарности за то, что им довелось встретиться и полюбить друг друга. Кроме того, у них родилась чудесная дочь, и возможность быть рядом с Лайлой в ее первые девять лет приносила Джуд некоторое утешение. Конечно, ее мучило, что она не увидит, как ее девочка превратится во взрослую женщину, и что ее смерть неминуемо причинит дочери глубокую боль. Но ее утешало, что рядом с Лайлой останется любящий отец.

Джуд уже полностью утратила независимость и возможность передвигаться, но по-настоящему ее приводила в отчаяние потеря речи. Однажды ночью, когда я переворачивала ее в кровати, она рассказала мне о своем главном страхе. Джуд боялась, что, когда полностью утратит речь, не сможет никому сообщить о том, что ей больно, и ей придется просто лежать и терпеть мучения. Невольно я задумалась о том, какие тяжелые и разные испытания выпадают людям. Какой ужасный конец – провести последние недели или месяцы в сознании, но без возможности выразить свои мысли и чувства, да еще и страдая от боли, потому что никто о ней не догадывается или не знает, как ее облегчить. Это, должно быть, постоянно происходит с людьми, страдающими такими болезнями как инсульт или повреждения мозга. Какой кошмар. Эта мысль заставила меня взглянуть на собственную жизнь совершенно по-новому.

С каждым днем речь Джуд становилась все менее понятной. В хороший день я достаточно успешно разбирала, что она говорит. В плохой день мне удавалось понять ее только благодаря интуиции и опыту. В такие дни Джуд иногда прибегала к помощи специальной компьютерной программы и очков. Эти очки позволяли ей взглядом фокусировать луч лазера на экране компьютера, где был изображен алфавит. Если она достаточно долго задерживала взгляд на какой-то букве, программа печатала эту букву, и она переходила к следующей. После пары букв программа предлагала ей варианты слов, и так далее. Это был медленный способ общаться, но он хоть как-то давал ей высказаться. Я мысленно благодарила людей, разработавших эту программу. Впрочем, Джуд предстояло вскоре потерять и эту возможность: она постепенно теряла способность двигать головой.

Поэтому, если нам выпадал хороший день, я очень внимательно слушала Джуд. Поднеся к ее губам сок, я ждала, пока она медленно сделает один глоток, потом другой, чтобы увлажнить горло и говорить дальше. Одну мысль Джуд повторяла особенно часто, считая ее чрезвычайно важной. «Мы не должны бояться говорить о своих чувствах», – говорила она. Мне, учитывая мой собственный жизненный путь, эта мысль тоже была близка.

Хотя Джуд лишилась матери, когда выбрала Эдварда, она все равно была счастлива: ей хватило смелости принять верное решение, о котором она ни разу не пожалела. Но сейчас она мечтала рассказать матери о своих чувствах и проститься с ней. Признавая, что ее мечта может не осуществиться, Джуд написала матери письмо, которое теперь ждало своего часа в письменном столе у Эдварда. Мать Джуд знала о ее болезни, но упрямство не давало ей простить и навестить умирающую дочь.

«Мы должны говорить о своих чувства прямо сейчас, – настаивала Джуд. – Не когда-нибудь потом, когда будет уже поздно. Никто из нас не знает, когда станет слишком поздно. Мы должны говорить людям, что любим их. Должны говорить, что восхищаемся ими. Если они не могут принять эту честность или реагируют не так, как мы надеялись, это ничего не меняет. Важно только то, что мы высказались».

Джуд считала, что это одинаково важно и для тех, кто уходит, и для тех, кто остается жить дальше. Умирающие должны знать, что высказали все нужные слова. Это помогает обрести покой, говорила Джуд. А если те, кто остается жить, тоже смогут набраться смелости для откровенного разговора, им не придется до собственной смерти сожалеть об упущенной возможности. Им не придется жить с чувством вины, которое неизбежно возникает, если любимый человек умер, так и не услышав предназначавшихся ему слов.

Эта тема была вдвойне важной для Джуд, потому что годом раньше внезапно умерла ее подруга, и эта смерть ее потрясла. Трейси была веселой и доброй женщиной, которая без усилий становилась душой компании на любой вечеринке. Ее многие любили за бесконечную доброту и за то, что она никогда никого не осуждала.

«Жизнь стремительно несет нас вперед и мешает уделять время любимым людям, будь то родные или друзья. Но давай вернемся к разговору об отношениях и откровенности. Люди не понимают, насколько это важная тема, пока сами не окажутся на пороге смерти – или не останутся навсегда с чувством вины после смерти близкого человека», – говорила мне Джуд.

Чувства вины легко избежать, объясняла она. Достаточно знать, что мы приложили все усилия, чтобы провести побольше времени с любимыми людьми и рассказать им о своих чувствах. Но ни в коем случае нельзя и дальше жить, предполагая, что любимые люди всегда будут рядом. Любая жизнь может оборваться в секунду. Сама Джуд была благодарна, что ей хватило времени попрощаться с близкими, но не всем людям, говорила она, выпадает такая удача. Миллионы гибнут внезапно, так и не успев перед смертью сказать близким о своей любви.

Когда Джуд открыто заявила родителям о своей любви к Эдварду, эта откровенность стоила ей отношений с матерью, но она не жалела о своем решении. Она не только познала всю полноту любви, которая и сейчас связывала их с Эдвардом, но и осталась верна своему сердцу. Кроме того, именно после этого разговора она осознала, что раньше была всецело под контролем родителей, особенно матери. Если отношения строятся на контроле, говорила Джуд, разве они могут быть здоровыми? Поскольку никаких других вариантов отношений с матерью ей не предлагалось, она решила, что обойдется совсем без них.

Впрочем, Джуд все же умирала без чувства вины, потому что сделала все возможное, чтобы восстановить связь с матерью. Ей хватило смелости высказать свои чувства. К счастью, так же вышло и с Трейси: хотя шок от ее внезапной смерти был огромным, Джуд не мучило чувство вины. Всего за несколько дней до фатального несчастного случая они вместе обедали. На прощание Джуд обняла Трейси и сказала ей, что очень любит ее и ценит их дружбу.

К сожалению, другим друзьям и родным Трейси повезло меньше. Она была настолько яркой и живой, что никому и в голову не приходило подумать о ее смерти. Однако внезапная автокатастрофа оборвала ее жизнь, и спустя целый год многие друзья и знакомые Джуд все еще страдали от шока и чувства вины.

«Она изменила жизни многих людей, а они так и не сказали ей об этом. Самой Трейси, разумеется, чужое признание было ни к чему. Но эти люди теперь вынуждены жить, зная, что упустили шанс сказать ей спасибо. Я видела, как им отравляет жизнь чувство вины – сознание, что они могли поступить иначе». Мне это, конечно, было понятно. «Кроме того, – добавила Джуд, – хотя похвала Трейси не требовалась, ей было бы так приятно услышать добрые слова. Она была невероятно открытым и щедрым человеком. А теперь ее больше нет».

Я соглашалась с ней, что открыто и честно выражать свои чувства очень важно. Жизнь уже преподала мне несколько уроков на эту тему, и разговоры с Джуд только укрепляли меня в этом мнении. Она была красивой женщиной, по-прежнему непринужденно элегантной, несмотря на потерю контроля за собственным телом. Иногда у нее изо рта текла слюна, и одежду ей теперь приходилось носить скорее практичную, чем стильную. Но ее сила духа и характера никуда не делась. Улыбнувшись в знак согласия, я поделилась с ней своими мыслями:

– Да. Гордость, апатия или страх перед реакцией другого человека заставляет нас многое держать в себе. Но ведь чтобы быть откровенными, требуется немало смелости, Джуд, и нам не всегда хватает на это сил.

– Да, это требует смелости, Бронни, – согласилась Джуд. – Ведь я это и пытаюсь сказать. Нужна большая смелость, чтобы раскрыть другому свои чувства, особенно если у тебя проблемы и тебе нужна помощь, или если ты никогда не говорил человеку о своей любви и не знаешь, как он воспримет эти слова. Но чем чаще мы говорим людям о своих чувствах, причем любых, тем лучше становится наша жизнь. Гордость – такая пустая трата времени. Серьезно, ну вот посмотри на меня. Я даже попу вытереть себе не могу. Ну и что? Мы все люди. Нам позволено быть слабыми и уязвимыми. Это часть жизненного процесса.

Перед тем, как я устроилась работать к Эдварду и Джуд, у меня в жизни был особенно сложный период. Я решила поделиться этой историей с Джуд, потому что она имела прямое отношение к теме нашего разговора: к тому, как сложно порой бывает говорить людям о своих чувствах.

Работы с паллиативными пациентами уже давно было мало. Так случалось регулярно: работы либо был вал, либо нет совсем. Обычно меня это не беспокоило, потому что в периоды затишья я занималась творчеством. Однако спустя два месяца совсем без работы деньги начали заканчиваться, а предложений все не поступало. Все заработанные деньги я обычно вкладывала в творчество, поэтому сбережений у меня не было. Но раньше я уже успешно переживала такие периоды, поэтому они меня не особенно пугали.

Предложения присматривать за домами тоже поступали непредсказуемо. Иногда, живя в каком-нибудь доме, я до последнего дня не представляла, куда поеду дальше – знала только, когда возвращаются хозяева. Как правило, новое предложение возникало в самый последний момент. В периоды большего благополучия мне даже нравился этот риск – он вызывал прилив адреналина. Часто все заканчивалось хорошо: кто-нибудь звонил мне в панике, спрашивая, могу ли я присмотреть за его домом, начиная прямо завтра, потому что ему срочно нужно уехать. В результате мы оба оказывались спасены, и все заканчивалось широкими улыбками и вздохами облегчения.

Иногда мои клиенты договаривались друг с другом, чтобы не упустить возможность нанять меня присматривать за их домом. Они знали, в какой день я освобожусь, и заранее планировали уехать в отпуск как раз тогда, когда их друзья возвращались. Случалось, что мое расписание было распланировано на месяцы вперед. Это, конечно, было очень удобно и сильно облегчало мне жизнь.

Но бывало и так, что мой срок пребывания в одном доме заканчивался, а до начала переезда в следующий оставалось еще несколько дней, неделя или даже две, и мне негде было жить. Тогда я устраивала себе отпуск и уезжала за город, навестить друзей и родных. Если в это время работа сиделкой не отпускала меня из города, я временно селилась у кого-нибудь из друзей. Вначале это давалось мне легко. Но через несколько лет такой жизни мне начало казаться, что я всех утомила своими визитами. Друзья пытались меня переубедить. Они поддерживали меня и понимали, что надолго я все равно не задержусь. Надо сказать, что, когда у меня было собственное жилье, в нем всегда непременно кто-нибудь гостил, но принимать помощь мне всегда было гораздо сложнее, чем оказывать ее другим.

Постоянно спрашивая друзей, можно ли мне у них пожить, я почувствовала себя совершенно никчемной и безнадежной. Мне уже удалось успешно проработать многие старые травмы, и благодаря этому я научилась сострадать другим. Но изменить отношение к себе самой мне до сих пор не удавалось. Мне предстояло разобраться с отрицательными шаблонами мышления, которые накапливались во мне десятилетиями, и этот процесс шел медленно и болезненно. Зерна нового, положительного отношения к себе уже были посеяны и даже дали всходы, по-разному проявляясь в моей жизни. Но мне предстояло еще избавиться от всех прежних, вредных зерен, которые тоже до сих пор прорастали.

В тот период, о котором я рассказываю, работы у меня не было давным-давно, деньги почти закончились, и ситуация казалась безнадежной. Я позвонила лучшей подруге и спросила, можно ли у нее остановиться. Но у нее в жизни тоже был непростой период, и она никак не могла меня приютить. Дело было не во мне – просто так сложились обстоятельства. Но из-за своего тогдашнего отношения к себе и общего эмоционального состояния я приняла ее отказ на свой счет. Я неохотно позвонила еще нескольким друзьям, но мне не везло – у одной был полный дом гостей, другой был в отъезде, а третьему нужно было полностью сосредоточиться на работе. У меня не хватало денег, чтобы уехать из города, а просить в долг я не решилась. Мне пришлось смириться с мыслью о том, что я буду спать в машине.

Раньше, в годы моих странствий на джипе, это не было проблемой. Я обожала спать на заднем сиденье своей старой машины, где был постелен удобный матрас. Но в «рисинке» это было почти невозможно – ложась, я даже не могла вытянуться в полный рост. К тому же в ней не было занавесок, а на улице стояла зима. Я не знала, к кому еще обратиться за помощью. Хотя мне было страшновато спать прямо на улице, я смирилась с этой мыслью, решив, что в безвыходной ситуации людям иногда приходится так поступать.

Вечером, в сумерках, я ездила по городу, подыскивая относительно безопасные и подходящие места для ночевки. Нужно было также позаботиться о доступе к уборной – пугать мирных жителей, писая среди ночи у них перед домом, мне сейчас было совершенно ни к чему.

Когда ты бездомный и стараешься привлекать к себе как можно меньше внимания, дни тянутся очень долго. Вставать нужно с восходом солнца, чтобы уехать с места ночевки, а вечером нельзя устраиваться на ночлег, пока все остальные не уйдут с улиц по домам. Да, дни были долгими, а ночи очень холодными и одинокими.

Однажды вечером я услышала в кафе музыку и зашла. Я заказала чашку чая и пила ее как можно дольше, чтобы растянуть удовольствие. Мне вспомнился старик из песни Ральфа Мактелла, который пьет одну чашку чая весь вечер, чтобы подольше посидеть в тепле. Какая ирония, подумала я, ведь именно эту песню я одной из самых первых выучилась играть на гитаре.

На восходе солнца я приезжала к общественным туалетам возле пляжа и ждала, пока служитель их откроет. Там я могла умыться, почистить зубы и воспользоваться уборной, стоически перенося косые взгляды служителя. Не знаю, что он обо мне думал – сама я думала о себе еще хуже, поэтому мне было все равно. Кроме того, работая с умирающими, я уже научилась не обращать внимания на чужое мнение о себе. Мне хватало проблем с собственными мыслями.

В другой раз я ходила к кришнаитам, которые бесплатно кормили всех нуждающихся горячим ужином. Когда у меня бывали деньги, я их не жалела, и, если мне встречались кришнаиты, собиравшие пожертвования на эти самые ужины для бедных, я нередко кидала им в ведерко десять или даже двадцать долларов. Стоя в очереди за тарелкой, я размышляла над иронией своей ситуации. Кришнаиты мне нравились. Они были вегетарианцами, играли жизнерадостную музыку и кормили голодных. Мне этого хватало, чтобы давать им деньги. Но теперь я сама обращалась к ним за помощью, и это был довольно унизительный опыт.

Как-то утром я сидела на камне в гавани, молясь о силе, выносливости и чуде. В этот момент подплыла стая дельфинов, и один из них, играя, выпрыгнул из воды. Это вселило в меня некоторую надежду. Внезапно я вспомнила о друзьях, которые могли бы меня приютить, и решила позвонить им и попроситься ночевать. Они наверняка не отказали бы мне, но чувство собственной никчемности и безнадежности мешало мне обратиться к ним раньше. Мне не хватало смелости честно выразить свои чувства, хотя я могла бы просто сказать им откровенно: «Слушайте, я в полной заднице. Пожалуйста, можно я приеду и немного у вас поживу?»

Твердо решившись на этот звонок, я отправилась погулять по берегу. Но внезапно у меня зазвонил телефон. Это был Эдвард, которому порекомендовали меня в качестве сиделки для Джуд. Он звонил спросить, свободна ли я, и если да, то не могу ли приступить к работе прямо сегодня. Он также добавил, что если мне нужно жилье, то в доме есть для меня прекрасная комната. Той ночью я снова спала в настоящей кровати, растянувшись в полный рост, и меня не мучили холод и затекшие ноги. Я приняла горячую ванну и закуталась в теплое одеяло, а перед этим поужинала здоровой пищей в компании трех замечательных людей, и к тому же у меня снова была работа! Как быстро меняется жизненная ситуация.

Вспоминая этот период, я могла бы сказать, что виной всему было отсутствие работы. На поверхностном уровне так и было. Но всю эту ситуацию я создала сама, потому что чувствовала себя никчемной и лелеяла семена старых вредных мыслей. Очевидно, что семена новых, хороших мыслей тоже были посеяны, потому что в другие периоды мне случалось подолгу жить в благополучии и изобилии. Но бороться со старыми шаблонами мышления было тяжело, и я только усложняла себе задачу, отказываясь просить о помощи.

Когда через некоторое время у меня снова возник перерыв между клиентами, я первым же делом позвонила друзьям, о которых вспомнила тем утром, глядя на дельфинов. Они с радостью пригласили меня пожить в свободной комнате. Я смогла вновь впустить в свою жизнь доброту. Мне предстояло еще долго учиться выражать свои чувства, но я встала на правильный путь.

Я рассказала Джуд о том, как мне приходится учиться открытости, потому что я привыкла никому не говорить о своих чувствах и особенно о своих сложностях. Поэтому мне было очень ценно услышать ее мнение и честно обсудить эту тему. «Всем нужно напоминание быть откровенными, Бронни. Мы все держим в себе то, что должно быть сказано – как приятные, так и неприятные слова. Чтобы расти, мы должны говорить о своих чувствах. Это помогает всем, даже если не все это понимают. Честность всегда окупается».

Улыбнувшись, я посмотрела в окно, на корабли в гавани, освещенной полной луной. Вид был потрясающий. Джуд снова заговорила о чувстве вины и о том, что мы можем избежать его, если будем честно рассказывать людям, что у нас на сердце. Тогда нам не придется сожалеть об упущенных возможностях, особенно если мы внезапно лишимся близкого человека. Мы также избавимся от ограничений, став свободными, как дети. Мы никогда не должны винить себя за то, что открыли кому-то свои чувства, и никогда не должны внушать другим чувство вины, если им хватило смелости поступить так же.

Я провела с Джуд около двух месяцев, прежде чем ее состояние ухудшилось настолько, что ей пришлось переехать в хоспис. У меня снова было много предложений о работе сиделкой, также меня попросили надолго поселиться в одном доме на время отъезда хозяев. Как-то я навестила Джуд в хосписе, где, к своей радости, встретила Эдварда и Лайлу. Кроме того, возле кровати больной сидела женщина, которую я раньше никогда не видела, но ее сходство с Джуд не оставляло никаких сомнений: это была ее мать.

Эдвард принял решение передать письмо Джуд ее матери, не дожидаясь ухода любимой. Она уже не могла говорить, но все необходимое было сказано в письме. Джуд написала матери, что любит ее и всегда любила. Она писала о тех прекрасных вещах, которым научилась у нее, и о совместных счастливых воспоминаниях. В письме не было ни слова упрека или жалобы, потому что Джуд ненавидела чувство вины и хотела, чтобы мать, несмотря на все сложности между ними, знала, как она ее любит. Через несколько дней мать Джуд внезапно пришла в хоспис и с тех пор заходила туда каждый день. Она садилась у кровати и держала дочь за руку, глядя, как ее постепенно покидает жизнь.

Немного поговорив с Джуд, я поцеловала ее в щеку, поблагодарила и простилась. «Увидимся на той стороне, Джуд», – сказала я, улыбаясь сквозь слезы. Она хмыкнула мне в ответ, и глаза ее улыбались, хотя рот оставался неподвижным.

Мы с Эдвардом и Лайлой вместе дошли до «рисинки», держась за руки. Все трое плакали. Но день был наполнен такой искренней любовью, что эти слезы не были горькими. Эдвард рассказал, что мать Джуд много разговаривала с ней, и что он видел, как по щекам Джуд текут слезы, особенно когда мать говорит, что любит ее. Она извинилась за свое отношение к дочери и призналась, что втайне завидовала ей, особенно тому, как смело она пренебрегла мнением общества, – самой ей это так и не удалось.

На прощание обняв Эдварда и Лайлу, я от души пожелала им всего самого лучшего. Уезжая, я думала о Джуд, которую держит за руку ее мать, и о силе любви. Сердце мое было полно печали, но одновременно мне было радостно на душе.

Пару лет спустя мне неожиданно пришло письмо от Эдварда. Он рассказал, что Лайла провела с бабушкой несколько замечательных месяцев, прежде чем та тоже перешла в мир иной. Он писал, что перед смертью она совершенно изменилась и даже временами напоминала ему любимую Джуд. После похорон Эдвард и Лайла решили уехать из города и поселиться в горах, поближе к его отцу и чистому воздуху. Около года назад он встретил новую любовь, и теперь у Лайлы должна скоро родиться сестричка.

Я с радостью ответила на письмо, поздравив Эдварда и желая всем счастья. Я с удовольствием поделилась с ним своими воспоминаниями о Джуд: ее улыбке, терпении в болезни, принятии, о решимости донести до других свою мысль. Чувство вины отравляет. Чтобы жить счастливой жизнью, необходимо говорить о своих чувствах.

Я и сейчас помню, как сидела у ее кровати, за окном полная луна освещала залив, а Джуд все говорила и говорила – пока еще у нее была такая возможность, – твердо намеренная быть услышанной.

Я ее услышала. Благодаря ей я узнала счастье выражать свои чувства так же искренне, как тот дельфин, что от радости выскочил из воды.