Последние недели моих пациентов были тяжелыми не только для них самих, но и для их детей. Их средний возраст составлял от сорока до шестидесяти лет, и, как правило, у них давно уже были собственные дети.

Страх потерять мать или отца, как и страх предстоящей боли, многих толкал на необдуманные поступки. Поведение родственников моих пациентов постоянно напоминало мне, как вредно жить в обществе, где смерть замалчивается. Перед лицом смерти оказывается, что люди не просто не готовы справляться со своими чувствами – они испытывают отчаянный ужас, причем в большей степени даже не сами умирающие, а их родные. Мои пациенты перед смертью всегда обретали покой; их дети часто так и оставались во власти бушующих эмоций, охваченные паникой.

Работая в разных домах, я вблизи наблюдала образ жизни и отношения в большом количестве семей. Этот опыт убедил меня, что почти в любой семье есть свои сложности: есть травмы, требующие исцеления, и уроки, которые люди преподают друг другу. Порой люди совершенно не осознавали, что вызывают у родных острую реакцию, но мне она была хорошо заметна. В случае ссор я с уважением к чужим чувствам оставалась в стороне, стараясь сохранять глубокое сострадание.

Во многих семьях смерть обостряла вопросы контроля. Когда умирает член семьи, право быть рядом и помогать есть у каждого, особенно учитывая, что времени остается мало. Но нередко я видела, что один из детей пытается контролировать все безраздельно: хозяйство, список покупок, работу сиделок, будущие похороны и так далее. Если другие дети пытались помочь или высказать свое мнение, возникали споры, и властный член семьи только крепче вцеплялся в вожжи. Смотреть на эту демонстрацию силы было больно, потому что в основе ее лежал лишь страх.

Моим первейшим приоритетом всегда было благополучие пациента. Поэтому, услышав, что в комнате Чарли начался спор на повышенных тонах, быстро перешедший в крики, я бегом бросилась в комнату. По разные стороны кровати моего пациента стояли его взрослые дети, Грег и Марианна, и орали друг на друга через голову отца.

– Пожалуйста, хватит, – сказала я вежливо, но решительно. – Если вы еще не закончили, отправляйтесь в другую комнату. Посмотрите на своего отца! Он же умирает.

Марианна, разразившись слезами, стала извиняться перед отцом – кротким и спокойным человеком.

– Просто он меня все время доводит, – сказала Марианна, кивнув на брата.

У нее были прекрасные голубые глаза и длинные черные волосы, и, будь я художником, мне непременно хотелось бы написать ее портрет. Но сейчас глаза у нее покраснели и опухли от слез.

Грег отреагировал молниеносно:

– А я не вижу, с какой стати ты должна получить по завещанию столько же, сколько и я. Ты уехала. Ты ему не помогала. Это я взял на себя все заботы, я был с ним после смерти мамы.

Слова Грега отзывались во мне болью. За его рассуждениями скрывался хрупкий раненый мальчик. В обоих детях были заметны черты отца, но Грег, видимо, был похож еще и на мать. Волосы у него были русые, а кожа светлее, чем у сестры. Он не плакал. Он буквально плавился от ярости.

Я повернулась к Чарли, взглядом спрашивая, что мне сделать, но он лишь пожал плечами и грустно посмотрел на меня своими большими голубыми глазами. Подталкивая Грега и Марианну к дверям, я сказала:

– Я думаю, вам обоим лучше сейчас выйти. Этот спор никому не на пользу, особенно вашему отцу.

Втроем мы сели за стол на кухне; я заварила чай, а они продолжали выяснять отношения. Марианна почти ничего не говорила, и когда я спросила ее, почему, она ответила, что это бесполезно. Но в тех обидных словах, которыми обменивались брат и сестра, я все равно слышала любовь. Вспомнив, что честность когда-то помогла мне исправить ситуацию в своей собственной семье, я не давала им замолчать, задавая все новые вопросы.

Мои отношения с отцом раньше тоже были сложными, и это принесло мне немало страданий. Но честность, сострадание и время все исправили, и теперь нас связывали нежная дружба и глубокое уважение. Когда-то я и помыслить не могла, что это возможно, но на самом деле любую семейную ссору можно разрешить – главное, чтобы между людьми еще оставалась любовь, и чтобы оба хотели помириться. Было очевидно, что Грег и Марианна любят друг друга. Просто сейчас их чувства искажала боль.

После того как каждый из них высказал свои претензии, я спросила, а есть ли что-то, что им друг в друге нравится. «Нету», – угрюмо ответил Грег. Мне удалось разрядить обстановку шуткой, и Грег все же вспомнил пару хороших качеств сестры. Марианна тоже назвала несколько хороших черт брата. Их эго сопротивлялись этому разговору – особенно сложно было Грегу, который хотел и дальше ненавидеть сестру. Но я предложила им это упражнение, потому что на собственном опыте знала, что оно работает. В те годы, когда мои отношения с родными были крайне напряженными, я старалась почаще думать о том, что мне в них нравится. Вначале я, точно так же как сейчас Грег, ничего хорошего придумать не могла. Но это боль застила мне глаза, мешая видеть хорошее. Со временем я поняла, что все мои родственники – хорошие и добрые люди, даже если мы с ними ведем кардинально разный образ жизни и, возможно, никогда не будем особенно близки.

Я вспоминала все добрые поступки своих родных, а также все поступки, совершенные из добрых намерений, даже если их последствия были неоднозначными. Мне удалось осознать, что иногда родные пытались показать мне свою любовь, но я отталкивала их, ослепленная собственной болью. Несмотря на наши многочисленные претензии друг к другу, все они были прекрасными людьми, ведь любой человек по своей природе прекрасен. Так что сегодня пришел черед Грега и Марианны разобраться со своими претензиями друг к другу.

Оказалось, что Грег уже давно обижен на сестру лишь за то, что ей хватило смелости жить по-своему, а ему нет. Но ведь Марианна не мешала Грегу жить по велению сердца – он сам связал себе руки. В тот день брат и сестра многое высказали друг другу, и, хотя о примирении говорить было рано, им удалось существенно продвинуться. Перед уходом каждый из них по очереди немного посидел с Чарли. Затем мы с ним остались вдвоем.

Я вошла в его комнату, и он поднял на меня глаза, посмеиваясь и качая головой: «Ну что же, моя милая. Этот конфликт назревал уже лет двадцать. Я все ждал, когда плотину наконец прорвет. Хорошо, что это случилось до моего ухода, может быть, мне еще доведется увидеть их друзьями».

За окном в ветвях деревьев пели птицы, мимо пролетела оранжевая бабочка. Мы оба проследили глазами за ее полетом, улыбаясь, а потом продолжили болтать. Чарли рассказал мне, что когда-то его дети были неразлучны. Маленький Грег защищал младшую сестру, а она его боготворила. Но когда она стала независимым подростком, они начали ссориться, и с тех пор их дружба закончилась.

«Впрочем, за Марианну я не волнуюсь. Она относительно счастлива. А вот Грег меня беспокоит. Он постоянно пытается показать мне, на что способен. Когда он говорит, что всегда больше для меня делал, чем Марианна, он в общем-то прав. Она тоже мне помогала, хотя и менее очевидным образом. Но Грегу необязательно было так напрягаться – в основном он помогал с тем, с чем я с удовольствием справился бы сам». Вздохнув, Чарли продолжил: «Он с утра до ночи занят на ненавистной работе, дети его почти не видят, и я не знаю, зачем он все это делает».

– А он знает, что вы его любите, Чарли? – спросила я отважно. Он посмотрел на меня озадаченно.

– Наверное. Я всегда хвалю его, если он что-то сделал хорошо. Он знает, что я им горжусь.

– Откуда? Вы говорите ему прямо, что гордитесь им как человеком, а не только его достижениями или поступками? – спросила я. Он на секунду задумался.

– Прямо не говорю. Но он знает.

– Откуда? – настаивала я.

Чарли рассмеялся. «Вот вы, женщины. Обязательно вам надо докопаться до самой сути всего, да?» Улыбнувшись, я поделилась с Чарли своими мыслями. Он слушал внимательно и с уважением. Я предложила ему подумать, не связаны ли попытки Грега «показать, на что он способен», с потребностью заслужить любовь и одобрение отца. Мы продолжали разговаривать, пока я мыла Чарли и катила его кресло в спальню. Вообще-то он предпочитал принимать душ днем, но ему уже не хватало на это сил. У Чарли начались проблемы с легкими, и вернувшись в кровать, он некоторое время восстанавливал дыхание. Он слабел с каждым днем. Я оставила его немного отдохнуть.

Когда через пару часов я заглянула к нему в комнату, он повернулся ко мне и улыбнулся. Я села у кровати, дала ему воды и спросила, не нужно ли что-нибудь еще. Он отрицательно покачал головой и вновь заговорил о своих детях. «Я всего лишь хочу, чтобы они были счастливы. Это все, чего любой родитель хочет от своих детей. Я мечтаю, чтобы Грег перестал так много работать и зажил бы попроще. Он хороший человек, но он не счастлив, – сказал Чарли. – Простой образ жизни гораздо счастливей: такой, какой вели мы с их матерью. Правда, у нас не было выбора. Времена тогда были тяжелые. Но просто жить можно и сегодня, и это хорошее решение».

На самом видном месте комнаты на каминной полке стояла фотография, запечатлевшая нарядного молодого Чарли рядом с невестой. Я представила себе, как они с женой растили маленьких Грега и Марианну. Чарли всегда говорил то, что думает, и мне это нравилось. В его честности было что-то старомодное. Он делился со мной всем, что приходило ему в голову:

– Знаешь, мне кажется, он действительно не знает, что я люблю его. Я никогда не говорил ему об этом напрямую.

– Мы все такие разные, Чарли, – сказала я. – Некоторые люди обо всем догадываются по поступкам, но большинству нужно обо всем говорить прямо. Может быть, Грег как раз такой. Да и кому повредит такое признание в любви?

Он кивнул. «Да, мне нужно сказать ему об этом. В каком жутком мире мы живем, если семидесятивосьмилетний старик боится сказать сыну, что любит его. Видишь ли, у меня было не так много практики в этой области», – он рассмеялся, но быстро посерьезнел. На его лице появилась решимость. «Как думаешь, я смогу убедить его сделать свою жизнь проще, если ему больше не нужно будет завоевывать мое одобрение, если он будет знать, что я люблю его? Ведь я на самом деле его люблю».

Я ответила, что невозможно предсказать реакцию Грега. Нет никаких гарантий, что он захочет изменить свой образ жизни. Но зато, если он точно будет знать, что отец любит его и во всем одобряет, ему куда легче будет жить в мире с собой.

Тема простого образа жизни становилась все важнее для Чарли по мере того, как его дни подходили к концу. Он считал, что люди слишком много работают – по самым разным причинам. Часто им кажется, что у них нет выбора, потому что каждый месяц им нужно где-то брать деньги на регулярные платежи и бесконечные семейные траты. Чарли это было знакомо. Он соглашался, что многие люди с трудом сводят концы с концами, но настаивал, что всегда можно что-то изменить. «Иногда нужно посмотреть на ситуацию под новым углом. Действительно ли нам нужен такой большой дом? А что, если взять машину подешевле?» – говорил он. Иногда, по мнению Чарли, нужно изменить свой образ мыслей и найти новое решение, как следует задуматься о своих приоритетах и всей семьей работать над поиском равновесия.

Помогать друг другу – вот еще один способ жить проще, объяснял Чарли. Если мы чаще будем объединять усилия с другими людьми, хотя бы с соседями, нам понадобится меньше ресурсов. Мы меньше будем тратить зря и научимся помогать друг другу. Эго и гордость мешают людям объединяться в сообщества, говорил он. Но если мы хотим жить проще и мудрее распоряжаться ресурсами, то должны осознать необходимость объединяться с окружающими людьми. Его печалило, что в наше быстрое и неуравновешенное время об этом забыли.

Чарли признавал, что с финансовой стороны жизнь стала очень сложной. Он говорил, что общество потеряло из виду истинные приоритеты и что ему нужен урок простоты. Но это возможно только в том случае, если вначале изменятся отдельные люди. Тогда постепенно общество последует за большинством, как это всегда бывает. Он также считал, что люди у власти нуждаются в хорошем пинке под зад. В мировой политической системе, говорил Чарли, изредка попадаются приличные люди, но им не дает действовать бюрократия, а также те, у кого больше денег и власти. Поэтому для заметных изменений потребуются усилия каждого из нас. Упростить свою жизнь – прекрасное начало.

Чарли и сам был главой семейства, так что ему было отлично известно, какое это нелегкое дело – выжить и обеспечить семью всем необходимым. Но сейчас, на смертном одре, жизнь виделась ему под новым углом, и он вслух жалел, что не понял этого раньше и не успел иначе воспитать Грега. «Дети станут счастливей не от того, что у них больше игрушек, а от того, что больше времени проводят с родителями. Да, сначала они будут жаловаться. Но самые счастливые дети – это те, что с удовольствием проводят время с родителями, желательно с обоими. Мальчикам необходимо мужское влияние. Откуда его взять моим внукам, если их отец все время работает, стараясь доказать миру свою ценность?» Чарли сидел в задумчивости, и я видела, что он осмысливает новые идеи. «Я ведь очень люблю его. Мне нужно сказать ему об этом, да?»

Я с радостью кивнула. Затем внезапно он спросил:

– А ты ведешь простой образ жизни?

– Да, с материальной точки зрения моя жизнь довольно проста, Чарли. И я понемногу пытаюсь упростить и свою внутреннюю жизнь тоже, – честно ответила я, мысленно перебирая все перипетии своей эмоциональной жизни за последние годы. От простоты она была довольно далека.

– Медитация очень помогла мне упростить мышление. Благодаря ей постепенно улучшаются все сферы моей жизни. Она меня буквально преобразила и позволила преодолеть все то, что раньше мешало двигаться вперед. Так что сегодня мой образ мышления стал намного проще, чем был раньше. Ну а моя материальная жизнь уже и так довольно проста.

Чарли принадлежал к другому поколению и вел совсем не похожий на мой образ жизни, так что при слове «медитация» он представлял себе, как где-то в экзотических странах, закрыв глаза, сидят люди, одетые в оранжевые одежды. Он с любопытством стал меня расспрашивать, и я объяснила ему эту практику максимально просто: когда мы учимся фокусировать внимание, у нас лучше получается наблюдать за собственным мышлением. Благодаря этому мы начинаем понимать: наша жизнь во многом сформирована беспорядочным движением ума, которое порождает никому не нужные страдания и страхи. По мере того как эти нездоровые шаблоны мышления растут и крепнут, мы начинаем отождествлять себя с ними и строить вокруг них всю свою жизнь. Но на самом деле мы не равны своему мышлению, мы гораздо больше него.

Мы мудрые, интуитивные создания, но нас ослепляют страхи и заблуждения, которые наш ум создавал много лет, рефлекторно реагируя на окружающую среду. Так что когда во время медитации мы учимся фокусировать внимание, – например, на дыхании, – то возвращаем себе контроль за собственным мышлением. Мы можем осознанно выбирать хорошие мысли, а значит, строить более счастливую жизнь.

Чарли сидел, уставившись на меня, лишившись дара речи.

– Вот это да, – наконец произнес он. – Почему ты мне не встретилась пятьдесят лет назад?

Я рассмеялась, встала и поднесла ему к губам стакан.

– Почему я сама себе не встретилась раньше? Я бы избежала стольких страданий!

Разговор свернул в сторону моей жизни, и Чарли спросил, что я имела в виду, говоря, что моя материальная жизнь проста. Я объяснила, что вот уже много лет регулярно переезжаю с места на место, и этот опыт заставил меня усомниться в необходимости имущества. У меня была мебель, но она не всегда переезжала со мной из дома в дом— нередко она оставалась меня дожидаться либо на ферме у родных, либо в хранилище. Живя без собственной мебели, я вспоминала, что для счастья она мне вовсе не нужна. Мне начало казаться странным, что у меня вообще есть мебель.

Так что я ее распродала, и из имущества у меня осталась только домашняя утварь – с ней я могла быстро обосноваться где угодно, когда придет время «бросить якорь». Я знала, что оно придет, потому что мне всегда хотелось иметь собственную кухню. Жить в свободном плавании мне нравилось, но у всего есть цена, даже у свободы. Больше всего в кочевой жизни мне не хватало именно собственной кухни, причем иногда настолько, что я решала на время вновь пустить корни.

Однако через год-полтора оседлой жизни мне неизменно становилось скучно, начинало тянуть все бросить и в очередной раз отправиться навстречу неизвестности и, желательно, налегке. Поэтому, сознавая особенности своего характера, я решила принять то, что пока мне лучше ограничиться самыми необходимыми вещами. Каждый раз на новом месте я начинала с нуля. Мебель я находила легко: по объявлениям, в комиссионных магазинах и через знакомых. Мне это нравилось. К тому же, покупая не новые, а бывшие в употреблении вещи, я радовалась, что берегу планету, экономя ее и без того убывающие ресурсы. Наше общество слишком охотно выбрасывает старые вещи и покупает новые, забывая, что все новое должно откуда-то взяться, а все старое – куда-то деться. Как правило, и о том, и о другом приходится заботиться именно планете. Эта нагрузка дорого обходится Земле, угрожая ее благополучию и выживанию всех ее обитателей, в том числе и нас, людей.

В конечном итоге я всегда обставляла свое новое жилище уникальными вещами. Мне никогда не приходило в голову, что мебель может не найтись, поэтому она всегда находилась сама собой. За годы скитаний в моих руках побывали потрясающие вещи.

Как-то раз, целый год продержав свои вещи в платном хранилище, я решила, что это бесполезная трата денег и ненужная мне обуза. Так что с помощью верного друга я устроила распродажу вещей у него дома. Столовые приборы, книги, ковры, постельное белье, украшения, картины – я продала все. Мне радостно было смотреть, как радуются люди тому, что мои любимые вещи становятся их удачными находками. Все, что не удалось продать сразу, я в тот же день отдала в ближайший благотворительный магазин.

В то время я водила крошечную машину: размером примерно с коробку для обуви. Джип уже год как приказал долго жить, причем весьма зрелищно, прямо посередине шестиполосного шоссе. Моя новая машина, безумно экономная и удобная для города, была крошечного размера. Я ласково называла ее «воздушная рисинка». Моей целью было оставить себе не больше вещей, чем можно было уместить в «рисинку».

У меня осталось всего пять коробок с пожитками – две из них с любимыми книгами. Я взяла себе только те, которые собиралась перечитывать сама или давать читать другим. Все остальные книги перешли в чужие руки. В оставшихся коробках были диски с музыкой, журналы и фотоальбомы, несколько памятных мелочей, лоскутное одеяло, сшитое моей мамой, и одежда. Под завязку набив «рисинку» и включив музыку погромче, я отправилась навстречу новой главе своей жизни.

В пути я слушала песни таких групп и авторов, как Гай Кларк, The Waifs, Бен Ли, Дэвид Хоскинг, Синди Бост, Шон Маллинз, Мэри Чапин Карпентер, Фред Иглсмит, ABBA, The Waterboys, Джей Джей Кейл, Сара Тиндли, Карл Броуди, Джон Прайн, Хезер Нова, Дэвид Фрэнси, Люсинда Уильямс, Юсуф и The Ozark Mountain Daredevils. Это потрясающая музыка, и каждая песня была мне верным другом в пути. Машина неслась вперед, а я подпевала своим любимым музыкантам, чувствуя себя легкой и свободной, зная, что все, чем я владею в этом мире, находится тут же, в рисинке. Примерно через тысячу километров я остановилась у дома родителей и выгрузила коробки. Дальше путешествовать отправились только я и моя одежда.

Чарли слушал эту историю с восторгом, потирая старые загрубевшие ладони. Я рассказала, что после этой поездки некоторое время провела в свободном плавании, а потом обосновалась в Сиднее, присматривая за чужими домами и постоянно переезжая из одного в другой. Моя материальная жизнь, действительно, была проще некуда. Теперь Чарли убедился, что я понимаю его слова о важности простоты. Мы согласились, что не всем очевидно, как отягощает человека лишнее имущество, даже если он и не планирует переезжать. Избавившись от лишних вещей, мы всегда ощущаем свободное пространство не только снаружи, но и внутри себя.

На следующий день приехал Грег и до вечера оставался с отцом. По просьбе Чарли я заранее позвонила Марианне и попросила ее в этот день не приходить. Ее черед провести весь день вдвоем с отцом был завтра. Чарли попросил меня время от времени тихонько заглядывать в комнату под разными предлогами, на случай, если между ними с Грегом возникнет неловкость и нужно будет разрядить обстановку. Но эта предосторожность оказалась излишней. В те пару раз, что я все же заглянула к ним, – принести чайник чая или передать телефонное сообщение – Грег и Чарли были с головой погружены в важный личный разговор.

Незадолго до ухода Грега они позвали меня в комнату. Отец и сын держались за руки, у Грега были красные от слез глаза.

– Бронни, я просто хотел, чтобы ты тоже знала, – объявил Чарли. – Я всем сердцем люблю этого человека. Он прекрасный сын и хороший человек.

Теперь я и сама с трудом сдерживала слезы.

– Моему сыну ничего не нужно доказывать, – продолжил Чарли. – Ему ничего не нужно делать или иметь, чтобы стать лучше, потому что для меня он уже и так хорош. Я люблю его всего целиком, и быть его отцом – моя величайшая радость в жизни.

С улыбкой я ответила, что Грегу тоже невероятно повезло с отцом. Тот согласился, утирая слезы рукавом.

– И еще папа считает, мне есть чему у вас поучиться насчет простоты, – сказал он.

– У вашего папы еще есть достаточно времени, чтобы самому вам все рассказать, – рассмеялась я. – Ему совершенно не нужно поручать эту работу мне. Если я что-то могу сказать от себя, так это лишь одно: будьте проще.

Черед Марианны наступил на следующий день. Пока она разговаривала с отцом, я слышала из комнаты и смех, и слезы. В доме царила атмосфера любви, невольно охватывая и меня. В следующие несколько недель Чарли провел много времени с детьми, и все трое сильно сблизились. Чарли никогда не отпускал их, не сказав каждому по отдельности, что он любит их, и дети отвечали ему тем же. Они успели исцелить свои отношения до того, как Чарли умер.

Когда Чарли умирал, Грег и Марианна сидели по обе стороны от отца, и каждый держал его за руку. Они попросили, чтобы я тоже посидела с ними в комнате, пока он мирно уходил – его дыхание постепенно становилось все реже, пока не остановилось совсем. Стояло ясное утро, и за окном, как всегда, пели птицы. Мне пришло в голову, что это придает происходящему особую красоту – птицы провожали Чарли пением.

Оставив Грега и Марианну вдвоем, я вышла на веранду, вспоминая Чарли, молясь за него и желая ему хорошего пути, где бы он ни был. Когда я вернулась в комнату, брат с сестрой сидели рядом, держась за руки, и смотрели на отца, улыбаясь сквозь слезы.

Где-то год спустя я получила от Грега имейл. Он продал большой дом и перевелся работать в другое отделение своей компании – теперь он с женой и детьми жил в маленьком провинциальном городке. Хотя офис был неблизко от дома, без пробок Грег тратил на дорогу до работы в два раза меньше времени, чем раньше, и у него освободилось полтора часа на общение с сыновьями. В маленьком городке все оказалось дешевле, и несмотря на то что жизнь всей семьи стала проще, качество этой жизни существенно возросло. Жена Грега тоже была счастлива, и все четверо были довольны новыми друзьями и новым образом жизни. Грег благодарил меня за заботу об отце и с любовью писал о Марианне, которая как раз недавно приезжала его навещать.

Это письмо меня чрезвычайно порадовало. Я сразу вспомнила Чарли, его голубые глаза, добрую улыбку и наши разговоры. Было особенно приятно знать, что Грег не просто услышал слова отца, но претворил их в жизнь. Но больше всего меня обрадовала последняя строчка письма. Пожелав мне всего хорошего, Грег добавил два слова, и, прочтя их, я расплылась в улыбке: будьте проще. Золотые слова, Грег и Чарли. Золотые.