Глава 11
Всё, Долье-река — позади, Долье-страна — впереди. Четыре сотни Дигвила Деррано шагали по южному берегу, по своей кровной земле, где знаешь каждую дорожную рытвину и каждый камень на тропинке. Где-то совсем рядом в темноте точно так же маршируют отряды зомби, где-то невдалеке и командующий ими Мастер.
Вопросов молодому дону никто не задавал. Он — благородный, он наследник сенорства Деррано, он знает. А что он может знать? Что его ведёт, кроме лишь охотничьего чутья, кроме неутолимой жажды вцепиться в горло врагу?
Ну, что дальше, дон Деррано? Четыре сотни дружно топают следом за тобой. Четыре сотни самых стойких, самых храбрых, хорошо вооружённых, сытых пока что; не боящихся этих самых зомби и готовых с ними драться, а не бежать.
Немалая сила, молодой дон. Распорядись ею с толком.
По правую руку — городок Фьёф. Стоит ли туда заворачивать? Едва ли, зомби не требуется ни тёплый ночлег, ни крыша над головой. Когда кончился бой у моста, большинство уцелевших мертвяков потянулось вдоль речного берега на запад, и туда же сворачивал отряд Дигвила.
…Первого зомби они завидели, когда зимняя заря уже пробилась сквозь тенёта предутренней тьмы и над занятым мертвяками Долье стал медленно и как-то осторожно разливаться серый дневной свет.
Мертвяк шагал, держа на плече длинное — обычному человеку таким ворочать неудобно — копьё. Десятник Штарнок вскинул самострел, Дигвил едва успел шикнуть:
— Пусть себе идёт. Приведёт к остальным.
Окружающее, похоже, мертвяка ничуть не волновало. Он размеренно шагал, выполняя полученный приказ, и всё прочее его не касалось.
Так они и шли в предутреннем свете — впереди зомби, быть может, ещё вчера пахавший эти самые поля, а за ним мечники и копейщики Дигвила, поклявшиеся всё это защищать.
Вперёд, обгоняя равнодушного ко всему мертвяка, отправился конный разъезд.
Пусто-то как вокруг, пусто и жутко. Не вьются дымки над домиками серфов, на дорогах — ни саней, ни пеших, ни всадников. Показалась рыбацкая деревня, но туда Дигвил даже не стал посылать доглядчиков.
Страшно, молодой дон? Страшно. Но не от грядущего боя, а оттого, что можно увидеть в брошенном селении. От одной мысли об этом по спине драл ледяной коготь страха.
И живности никакой. Птицы, звери — попрятались, что ли? Даже чернокрылые враны куда-то делись. Уж эти-то, казалось бы, к мертвякам должны были липнуть.
…А потом вернулись прознатчики. И, срывая шапки, утирая мокрые от пота лбы, только и могли, что выдохнуть:
— Там они!
«Там» — это за небольшим леском, близко к устью неширокой Эве.
— Сколько их?
— Не счесть, благородный дон. Двадцать сотен самое меньшее, а кабы не тридцать.
Дигвил поднёс кулак к губам, яростно закусил костяшку. Вот он, твой шанс, дон Деррано-младший.
— Палаток, шатров каких — не видели?
— Как не видеть, благородный дон, стоят в самой серёдке, ажно пять, и даже флаг торчит.
Палатки, шатры — значит, кто-то там прячется от мороза. Оно и понятно, Мастера — они из плоти и крови.
Две или три тысячи мертвяков. Что дальше, Дигвил?
Зубы сжаты на ни в чём не повинной костяшке.
Ударить и отступить, пусть гонятся? Увлечь их за собой в глубь Долье?
В глубь пустой, мёртвой страны, откуда бежали все, кто только мог? Да вот только шагать неутомимо сутки напролёт, подобно зомби, его воины не смогут.
…Да, мертвяков тут тысячи три, правду сказал разведчик. Суетятся, бегают, совсем не похоже на чинное, мерное, пугающее наступление — что на Сиххоте, что на Долье. Что задумали, чего готовят?
А вот и шатры. Целых пять и — кто это там у них?
Дигвил напряг зрение, сощурился — нет, это не зомби. Мертвяки так не двигаются. В длинных серых плащах — это, похоже, обычные люди.
Люди. Мастера Смерти.
Что ж, молодой дон Деррано, вот и сделан твой выбор.
…Четыреста пар глаз смотрят на тебя, Дигвил. А ты сидишь в седле перед ними и понимаешь, что должен что-то сказать, совсем не то, что раньше. Одинаковая кровь — что у него, благородного дона, что у них, простых копейщиков и дружинников. Одинаково станет литься, когда сшибутся грудь на грудь с ходячими покойниками, которых даже нельзя ненавидеть — не по своей воле они убивают, не сами явились на чужую землю.
— Братцы! — Он сам не знал, откуда это вырвалось. — Их там три тысячи. Но там же — их Мастера. Прорвёмся, возьмём хоть одного — не народ по деревням ловить станут, а за нами гоняться. Нет у нас подмоги, никого за спиной — так ударим же так, чтобы всем в Некрополисе жарко стало! Чтобы узнали, как живые драться могут, когда за своё и своих стоят! Встанем же крепко, и я вместе с вами; вместе у моста бились и сегодня тоже вместе. А там уж как судьба велит — только мы её сами к себе повернуть постараемся.
…Пошли. Сжавшись железным ежом, выставив копья. Дигвил шагал в самой середине строя, на острие готового высунуться клина, что расколет, словно скорлупу, боевой порядок мертвяков.
И никогда ещё молодой дон не был более счастлив.
Их заметили. Мертвяки рысью бросились строиться, но тут Дигвил, как и было условлено, высоко вскинул меч.
Бегом!
Нет колебаний, нет страха — пусть перед тобой и твари, созданные злобной магией, но их можно убивать, я это видел.
Давить и рубить!
Сшиблись, и четыре сотни глоток извергли жуткий звериный рёв. Треск столкнувшихся щитов, в ход пошли последние остатки прихваченного ещё с Сиххота огненного припаса — по рядам зомби заплясало пламя.
Дигвил с маху отшиб нацеленное в живот копьё, хакнув, рассёк мертвяку плечо, выдернул клинок; кто-то из оказавшихся рядом его воинов подрубил ходячему покойнику ноги.
Шаг. Взмах. Отбив и удар. Шаг. Взмах — и ещё один мертвяк валится под ноги наступающим живым.
Подобно тому, как молоток камнетёса раскалывает гранитную плиту, так и невеликий отряд Дигвила ломал скорлупу мертвяцкого строя. Бывает такое, когда даже самый сильный страх отступает, расчищая дорогу совсем иному — твердокаменной уверенности, что да, сломаем, несмотря ни на что. И неважно, что потом случится со мной.
…Они пробили первую линию — на злобе, на горячке, на жарком порыве. Били, не считая собственных потерь.
Дигвил не успел удивиться, когда перед ним вдруг открылась пустота. Последний мертвяк свалился грудой неживого мяса ему под ноги, и совсем рядом оказались шатры Мастеров. Дигвил не сомневался, что именно их.
Эх, молодой дон, нет у тебя крыльев, не взлететь тебе над полем боя, не увидеть того, что безо всяких крылий разглядели бы твои отец или король Семмер. А они заметили бы, что отхлынувшие в стороны мертвяки нацелились в спину и в бок твоему отряду, а те же Мастера — что ж они, дураки, сидеть в шатрах и ждать, когда их вытащат оттуда самым невежливым образом?..
Плотная ткань лопнула с сухим треском, поддаваясь взмаху меча.
Никого. Валяется какая-то утварь, но — никого.
Они не могли уйти далеко!
Но сзади уже нарастал грохот рукопашной, где ломались копья и щиты звучно ударялись друг о друга. Оправившись, мертвяки ударили сами — и отряд Дигвила попятился, присел, словно человек, взваливший на плечи неподъёмную тяжесть.
«Ну я и дурак! — обожгло. — Попался, называется. Старший сын, наследник сенорства! Людей погубил и дела не сделал — конечно, едва заслышав шум боя, Мастера задали стрекача. Но… они ведь и в самом деле должны быть где-то рядом!»
— Штарнок!
Верный десятник держался рядом.
— Мне их взять за глотку надо. Бери всех конных — и крýгом, крýгом! Ищи, Штарнок, на тебя вся надежда!
Десятник только кивнул.
Всадников у Дигвила было немного, едва десяток, гайто с немалым трудом сохранили при отряде.
— Самому бы вам, благородный дон, — проговорил десятник.
— Людей не брошу. А ты скачи, Штарнок, Мастера — они только мертвяками командовать горазды, а как до дела дойдёт — враз в штаны наложат!
Дигвил сказал то, что должен был сказать. Ободрить. Пусть ухмыльнутся, смех убивает страх. А больше говорить было уже нельзя, его отряд пятился, и молодой дон, переведя дух, решительно полез вперёд — туда, где напирали мертвяки.
Ему оставалось только верить в удачу Штарнока — да постепенно отводить людей к холодной Долье. Рядом рыбацкое селение, там наверняка остались лодки с плотами…
Он успел ещё сделать пару шагов, как мир вокруг взорвался болью. Она грянула откуда-то из-за спины, полоснула незримыми когтями, и небо, не выдержав собственной тяжести, обрушилось на него. Последнее, что видел Дигвил, — стремительное, размытое движение человеческой фигурки в чёрном, слишком тонкой и стройной для мужчины-воина.
А дальше была только темнота.
* * *
— Что же теперь станем делать, батюшка? — осторожно осведомился Байгли.
— Что делать? Ждать, когда северянам надоест в замке сидеть. — Сенор Деррано обозревал опустевшие стены Венти. — Они никогда на одном месте не задерживаются.
— А потом?
— А потом отпишем его величеству победную реляцию! — рявкнул старый дон. — Не пытайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, Байгли. Замок займём. После варваров да Гнили там ничего живого. Не это меня заботит, а что от Дигвила вестей нет.
Байгли помрачнел — как и всякий раз, стоило отцу упомянуть старшего брата.
Дольинцы на всякий случай всё-таки отошли подальше от ставшего огромной могилой замка — ждать, когда добыча сама упадёт им в руки и приказ его величества короля Долье и Меодора будет таким образом выполнен. И, что приятно, безо всяких потерь в войске Деркоора.
* * *
Кор Дарбе не торопился покидать Венти. Похоже, он ждал каких-то слов от Алиедоры, а доньята, напротив, молчала, будто воды в рот набрав.
Тьма и Дракон тоже безмолвствовали.
Третья сущность — пустота внутри самой Алиедоры — жадно разевала пасть, щерилась мелкими, но острыми зубками и жевала, жевала, жевала всё, что попадалось: детские воспоминания, краски, запахи и радости. Мамины руки, смех сестёр, проказы братьев. Любимые игрушки. Домашние праздники. Няню…
А вокруг лежала растерзанная страна, опустевшая страна, страна вымершая. Словно разом прошлись по ней и мор, и Гниль. Где-то рядом, словно шип в ране, торчало войско дона Деррано, так и не ушедшего от несчастного Венти.
Меодора больше нет. И помог в этом Семмеру не кто иной, как Навсинай, приславший своих големов. Варварам, конечно, вообще всё равно, против кого биться, у них своя собственная война, война против всех.
И у неё, доньяты Алиедоры, тоже своя война. Внутри всё пусто, у неё больше никого нет, и никто в этом не виноват, кроме неё самой, — нет, что она! Конечно, она не виновата. Это просто обстоятельства, несчастливо сложившиеся случайности. Она не выбирала, куда ей отправляться «воспитанницей», не выбирала, хочет ли она сделаться женой Байгли Деррано, и потом — желает ли она делаться «каплей крови Дракона», её не спрашивали, не против ли она пройти все потребные для этого испытания.
У неё никто ничего не спрашивал. Но вот крикнуть в лицо — «Убейте ведьму!» — они не забыли. Мать ведь узнала её, не могла не узнать! И ведь всё равно кричала, орала, надсаживалась…
Нет, она, Алиедора, ни в чём не виновата. Она жертва обстоятельств. Она ни при чём. Она никого не хотела убивать из одной лишь корысти. Она вообще не убивала ради убийства. Девчонку-маркитантку, бородатого наёмника и мальчика-раба убил случай, а не её, Алиедоры, злая воля. Она не желала их смерти — осознанно. Бедолаги просто оказались в неправильном месте и в неправильное время. И сложись события лишь самую малость иначе, на их месте была бы уже сама Алиедора.
Нет, нет, она не виновата. Не виновата. Не виновата. Не…
Что там такое? Кор Дарбе? Что ему надо? Она — капля крови, она часть Дракона вечного, истинносущного!
— Големы. — Северянин оставался каменно-бесстрастен. — Големы Навсиная. Идут сюда. Что скажет капля Его крови?
Големы. Навсинай. Навсинай пришёл на помощь Долье. Значит, навсинайцы — враги. И нечего тут рассуждать.
— Истребите их всех, — небрежно бросила доньята. — А я помогу.
Более она не сомневалась в себе.
— Голосом твоим речёт Дракон великий, величайший, воля Его непререкаема. — Ни один мускул не дрогнул на лице варвара. — Мы её исполним.
— Вот и хорошо. — Алиедоре не пришлось играть высокомерие. Ноги сами подняли её на высокий парапет, они помнили дорогу.
С запада, по неширокому, занесённому снегом тракту, тяжёло вилась длинная стальная змея, и под тусклым зимним солнцем так же тускло поблёскивала броня.
Големы — причудливые и очень разные: высокие и не очень, приземистые и вытянутые вверх, иные на двух ногах, иные — на четырёх, а иные и вовсе вдобавок к ногам имели колёса, словно повозки. Торчали в разные стороны чёрные дула, зыркали горящие красным глаза-каменюки, да с лёгким шипением двигались шарниры в сочленениях.
Десять… двадцать… сорок…
Алиедора сбилась со счёта.
Ну, капля Его крови, как, справишься? Големов ведь многоножками не испугаешь.
Хотя… люди вот тоже видны, на хороших, породистых гайто, хоть и не чета её собственному. Вроде их называли «погонщиками», вроде бы они и управляли в бою железным стадом… что ж, тем лучше. Моим жёлтым спинкам будет чем полакомиться, не всё же ломать челюсти о сталь.
Ну, железные куклы, мёртвые болваны, что вы теперь станете делать? Возьмёте Венти в осаду, подобно дерранцам? Или дерзнёте и полезете на стены?
Ответа ждать пришлось недолго. Прямо с ходу, не озаботившись разведкой или там разбивкой лагеря, големы попёрли к замку. Те, что с колёсами, с трудом пробирались по снегу, однако упрямо катили к воротам, таща с собой здоровенный таран.
— Твоё слово, капля Его крови. — Кор Дарбе был спокоен, каменно, льдисто спокоен. Ему всё ясно и понятно. Вся жизнь варвара — служение Белому Дракону, долг исполнен, капля найдена и проведена через необходимые испытания. Собственно говоря, дальше жить незачем. Можно отправляться в тот самый Путь и вступать на него с гордо поднятой головой.
Механические руки големов мерно раскачивали таран, мерно ударяли им, но добротные створки держались.
— Пусть они войдут, — одними губами произнесла Алиедора, однако варвары услышали.
Да, пусть войдут. И все получат своё. По справедливости.
И трёхглазый чародей Метхли.
И вожак северян Дарбе.
И дон Деррано, хотя его и нет поблизости, но ничего, его армия невдалеке, она, Алиедора, дотянется.
Так что пусть входят. Стены или не стены — разницы нет.
Или она, Алиедора, справится и сокрушит — или ей и жить незачем.
Слабые умирают, она не забыла.
Право жить — только у сильных. И у них же — право убивать.
Как, впрочем, и быть убитыми.
— Откройте ворота, — повторила она.
— Постой… погоди… — шипящий шёпот Метхли. Лёгок на помине, трёхглазый. Давненько про тебя не вспоминала, хотя кнут твой гулял у меня по спине совсем недавно, такая вот загадка. Нет, ты тоже получишь своё. — Всё правильно, открой ворота, пусть големы втянутся, втянут варваров, а мы с тобой в это время уйдём, — горячо шептал чародей. Кора Дарбе поблизости уже не было — предводитель северян ушёл отдавать последние распоряжения. — Я знаю, я нашёл пути, я, хе-хе, ещё кое на что способен… Эй, ты чего молчишь?
«Какое мне дело до этого ничтожного червя? Он умрёт в свой черёд, предварительно испытав на себе… много разного. Даже досадно, что занятость не позволит мне увидеть всё самой и со всеми подробностями».
А, вот и големы. Жаль, что не умеете вы удивляться, бедные стальные болваны. Люди бы, наверное, заподозрили ловушку, когда вот так запросто открываются крепостные ворота; но погонщики ваши то ли неумны, то ли далеко и просто не успели… впрочем, неважно. Она, доньята Алиедора Венти, избранная, наделённая, прошедшая — сейчас покажет всем.
…Было больно — словно живую жилу из себя тянуть. Но кто сказал, что сила должна доставаться даром? Конечно, даром оно лучше, да и положено так — избранным, но ничего, потерпим.
Кисло-металлический запах враз заполнил ноздри, от шеи вниз по плечам побежали незримые жгучие струйки.
Давайте, давайте, давайте. Раз уж во мне — отравленная, изменённая, нечеловеческая кровь, то пусть покажет всю свою силу. Пусть лопнут жилы, пусть потечёт Гниль, рождая тех самых многоножек, что — помнила Алиедора — очищали землю от человеческой скверны. А големы — это скверна ещё бóльшая, это извращение магической природы, ей тоже не место под вечным небом.
— Чего молчишь-то? — продолжал допытываться Метхли. — Смотри, Дарбе пошёл… красиво рубятся варвары… А нам пора, пора отсюда, давай, ну, давай же, пока никто не смотрит!
И он потянул Алиедору за руку.
Не оборачиваясь, доньята вырвала запястье из потных пальцев.
«Больше ты меня не коснёшься, трёхглазый, никогда и ни за что не коснёшься.
Но погоди, погоди ещё немного. Месть сладка, я ещё посмакую. Ты уж не обижайся, я даже сокращу тебе предназначенное, ты умрёшь быстрее, чем того заслужил».
Замкнуты жилы, кровь кипит и буйствует, просится на свободу, но Алиедора сдерживает её, она ждёт, от кисло-металлического запаха кружится голова и всё плывёт в глазах. Кажется, она вновь слышит голоса? Дракон и Темнота ещё раз удостоили её аудиенции?
Пустое. Она сама знает, что делать. Что? Обращающиеся к ней разгневаны? Слишком поздно, дорогие мои, я избранная, а пределы моих сил неведомы даже вам.
Жги, доньята! Жги их всех, обидевших тебя, тебя ударивших, пренебрёгших тобой, тебя оставивших; пусть Гниль покажет свою истинную мощь.
На сей раз каменные плиты просто разносило в пыль, они точно взрывались, словно в них ударяли незримые каменные ядра, выпущенные огромными катапультами. Под ногами Алиедоры разливалось жёлтое живое море, но на сей раз это были отнюдь не многоножки.
На доньяту в упор взглянули голубые, невинные детские глаза — глаза, что смотрели с круглого младенческого личика. Светлая чёлочка, розовые щеки — малыша хотелось схватить и потискать, словно куклу.
«Мама?» — услыхала она.
«Да, мои родные. Я ваша мама. Идите и сделайте, что должны. Мои… мои детки. Мои ляльки чорные».
В потрескавшийся камень упёрлись короткие, словно у гусениц, ножки. Распахнулись рты, не рты даже — пасти от уха до уха, усаженные игольчато-острыми зубками, и волна жутких порождений Гнили устремилась вперёд — выполнять волю своей «мамочки».
Метхли только и успел, что захрипеть и нелепо взмахнуть руками, когда в него вцепилась дюжина крохотных ручек, сейчас сделавшихся сильнее, чем у любого варвара-северянина. Алиедора вперила издевательский взгляд в искажённое лицо мага и уже приготовилась насладиться его ужасом, его последним всхлипом, когда третий глаз Метхли вдруг вспыхнул самым настоящим пламенем, из глазницы вырвались языки огня. Волшебник взвыл, схватился обеими руками за лоб, опрокинулся — и его тело тотчас же стало бледнеть и таять, он слово сливался с раздробленными в пыль камнями.
Алиедора рванулась — поздно, руки её вцепились в пустоту.
Метхли сбежал.
Каким образом и почему он не сделал того же много раньше — доньяте думать было некогда. Потому что её «детишки» сплошной волной захлестнули сражавшихся друг с другом варваров и големов, а в затылок Алиедоре невесть откуда задуло могильно-холодным ветром.
О, она знала, откуда явились эти малыши, это жуткое подобие человеческих детей. Она знала это даже слишком хорошо, видела это, конец всех и каждого из них, видела, как они умирали, брошенные в костры, удавленные собственными отцами или даже матерями, закопанные в землю, проткнутые колами. Они вернулись, ответили на её зов, потому что… тут она запнулась, не умея словами и мыслями выразить то, что чувствовала, — потому что не простили предательства. Их души, невинные детские души, не простили.
Из каких бездн между жизнью и смертью её воля вырвала их, Алиедора не загадывала. Она просто смотрела, как брошенный ею в бой поток смёл и опрокинул варваров, захлестнул големов, и даже стальные монстры, казалось, завыли от боли, поспешно разворачиваясь и норовя достать нового противника.
Лялек рубили мечи и големов, и варваров, но те не обращали на это никакого внимания.
Она поймала взгляд кора Дарбе. Вожак северян не отбивался. Он просто стоял, опустив руки, и лицо его оставалось каменным, хотя по бёдрам обильно струилась кровь — ляльки облепили его до пояса.
Он не защищался, в отличие от других его собратьев. Он смотрел в глаза Алиедоре, и доньяту по спине драл мороз.
Ей казалось, она слышит его голос, негромкий, спокойный, каким он рассказывал ей о Великом Драконе после того, как Метхли, закончив порку, убирался восвояси.
«Ты довольна, о капля Его крови? Это то, что Он велел тебе сделать? Что ж, я готов идти к Нему».
— Нет! — заорала Алиедора, надсаживаясь и даже приседая от натуги. — Не Ему это надо! Мне, слышишь ты, мне! Это я вас убиваю! Я! Вас! Всех! За всё, всё, всё, слышишь! — Она визжала, в глазах темнело от захлестнувшей ненависти.
Дарбе едва заметно улыбнулся. «Он что, совсем не чувствует боли?» — запоздало удивилась Алиедора, потому что варвар, играючи стряхнув с себя лялек с окровавленными пастями, поневоле не очень твёрдо шагнул навстречу здоровенному голему, поднырнул под бешено крутящийся диск, с размаху вонзил клинок в одно из сочленений. Засвистев, ринулся на волю пар, а Дарбе, ухватившись за стальную длань, одним гибким движением оказался на плечах гиганта. Меч свистнул, с размаха вонзившись в ожерелье красных глаз голема, неведомо как, но пробил броню и засел глубоко во внутренностях железного черепа. Голем закружился на месте, бестолково загребая лапищами воздух, — и тяжело грянулся оземь, всё ещё продолжая бессмысленно скрежетать шестернями и сочленениями. Густой пар, словно кровь, продолжал хлестать из перебитых железных жил — или что у них там вместо вен?
Облако совершенно скрыло вожака варваров, но миг спустя Алиедора болезненно дёрнулась, словно внутри лопнуло что-то, — и поняла, что жизнь кора Дарбе оборвалась. Быстро, стремительно, в один миг. От честной стали врага, не от зубов вызванной ею, Алиедорой, нечисти.
Вот досада. Не увидела своими глазами, как бы он корчился и выл — вроде неё, доньяты, избиваемой кнутом что ни вечер…
Что-то враги твои, Алиедора, ухитряются избежать возмездия. Метхли и вовсе скрылся. Стыд и позор, избранная.
Кто-то из варваров, похоже, дрогнул в последние мгновения — несколько северян разом бросились на Алиедору, только для того, чтобы упасть погребёнными под волной защищавших доньяту тварей. И брошенное копьё тоже пролетело мимо.
…Северян никого не осталось — сгинули, исчезли, расточились. Велика твоя сила, избранная; теперь обрати гнев свой на големов, сотри их с лица земли точно так же, как стёрла своих недавних пленителей!
Ох, хороша же она сейчас, наверное, со стороны! Грозная побеждающая мстительница, посылающая на своих врагов орды покорных, отдавших всех себя ей созданий; ну же, детки, давайте, грызите, покажите им, что такое Гниль!
«Детки» грызли. Они облепили конечности големов, ловко карабкались вверх по бронированным лапам, цепляясь за устрашающего вида шипы и шпоры, оказавшиеся против них слабой защитой.
Големы наступали, отмахиваясь мечами, косами, палицами и прочими смертоубийственными орудиями. Ляльки отлетали, размозжённые, разрубленные, простреленные навылет, — но упрямо ползли обратно в бой и замирали, лишь окончательно превращённые в груду окровавленных лохмотьев. Впрочем, даже их кровь продолжала мстить врагам — Алиедора видела, как ещё совсем недавно блестящая броня големов стремительно покрывается рыхлой ржавчиной, целые пласты отваливаются, распадаясь лёгким прахом.
Однако големы наступали, охватывая доньяту сплошным кольцом. Чёрное дуло над плечом у одного окуталось дымом, аркебуза хакнула, что-то ширкнуло по воздуху возле самой щеки Алиедоры; испугаться она не успела, она ведь сейчас неуязвима, она избранная, и потому…
Стрела навылет прошла через волосы.
Кто-то очень старался, чтобы она выжила.
С грохотом подломились лапы у надвигавшегося прямо на неё голема, бронированная громада бессильно задёргалась, оказавшись на спине, словно перевёрнутый морской клешнец. Рядом с ним мгновение спустя оказался другой, уже на брюхе, собственной тяжестью исковеркав многосуставчатые лапы с бесполезным уже оружием.
Восторг. Огонь внутри. Жги их, Алиедора Венти, жги, избранная, жги!
Третий голем свалился, четвёртый, пятый — железный вал вокруг Алиедоры рос стремительно. Она побеждала, она знала, что не может не по…
«Сзади!» — словно кто-то крикнул в ухо. В окутавшей доньяту незримой броне из разлитой в самом воздухе Гнили возникло какое-то движение, что-то ворвалось в её сферу, туда, где избранная должна быть всесильна.
Это «что-то» двигалось очень быстро, куда быстрее обычного человека, не говоря уж о големе. Да и откуда там взяться людям или големам?
Что-то стремительное, тёмное, размытое, словно хищная птица, стремглав падающая на добычу. Не различить, не разобрать — но и не надо, так проще отправлять их всех к Великому Дракону.
Собранная лодочкою ладонь словно бы зачерпнула незримо разлитой вокруг Гнили. Собрала и плеснула туда, где воздух вспарывала тёмная фигура.
Вздёрнутые будто незримыми нитями, точно вода из горсти, следом за рукой доньяты летели её ляльки, летели и впивались прямо в загадочную фигуру. Миг — и на камнях осталась только шевелящаяся куча, из которой рвётся звериный вой — и очень быстро прерывается.
Вот так-то, господа Высокий Аркан! Решили, что избранную можно взять вот так просто?!
Но через опрокинутых големов уже карабкались новые, и — что это, как это? — детки Алиедоры уже не справлялись. Их теснили. Давили, плющили, рубили — и они отступали.
Холод, ползущий снизу холод.
«Нет, не может быть, такого не может быть, я выдержу, я смогу, я же избрана, я ведь…»
Громадный голем, весь в пятнах ржавчины, с отвалившимися слева грудными пластинами панциря — так, что видно жуткое нутро, мешанина зубчатых колёс и червячных передач, — тяжело бухнулся прямо перед Алиедорой. Машина едва тянула, но прежде, чем визг доньяты и последний взмах руки послали вперёд ещё остававшихся поблизости лялек, огромная лапа настигла доньяту, и затылок вспыхнул ослепляющей болью.
Боль и темнота. Как и всегда бывает.
— Что поделать, даже избранная уязвима, если не успела избавиться от оков жалкой плоти.
«Кто произнёс эти слова? Почему я это слышу? Ведь вон же она я — лежу, скорчившись и обхватив голову руками. А вокруг — големы, големы, целое море големов».
— Ты не успела. Не смогла.
«Кто это? Кто тут? Ты, Великий, Величайший? Ты, Темнота?»
— Мы оба. Мы — одно, если ты ещё не поняла. Но теперь уже не поймёшь никогда, неудачница. Мы не прощаем поражений. Избранные не могут проигрывать, иначе они не избранные.
«Я… но я же…»
— Лепечи, лепечи, жалкое создание. Для этого мы удержали твой дух от спасительного беспамятства. Смотри, что с тобой будет дальше.
И — пустота. И медленно тает привычный запах Гнили.
Медленно отступают големы. Появляются люди — в длинных, вычурных, неудобных не то кафтанах, не то камзолах, тёмно-синих, расписанных золотыми извивами и спиралями. Они стоят и смотрят — на Алиедору и на ту фигурку в тёмном, что лежит рядом с ней. Доньята хочет всмотреться и не может, у неё же нет тела, она видит только то, что показывают.
Её — и того — или ту, — кто лежал рядом с ней, подняли на руки служители в синем, понесли прочь…
Всё? Тьма? Забытье?
Нет.
Даже этого её лишили.
Избранные не проигрывают.
* * *
— Поздравляю, благородный сенор, и благодарю за гостеприимство. — Маг Высокого Аркана отставил бокал подогретого вина. Имени своего он дону Деррано не назвал, мол, это не имеет значения. — Поздравляю с исполнением воли его величества Семмера. — Это сопровождалось ироничной улыбкой, говорившей, мол, всё понимаю, сам служу сюзерену, приказы надо исполнять, а уж как — не важно. Мол, были рады помочь. В следующий раз — вы нам поможете.
Сенор Деррано улыбнулся в ответ с должной любезностью и пониманием. Мол, благодарны. Нам, сильным, кто служит власти ещё более могущественной, приходится помогать друг другу.
— Полный успех. — Гость позволил себе ещё глоток. — Ах, превосходное вино, благородный сенор, просто великолепное.
Дон Деррано чуть склонился вперёд, всем видом показывая живейший интерес к словам собеседника.
— Великолепное, да-с. — Маг откинулся на спинку походного кресла, явно ожидая расспросов. — Просто удивительно, на что способны простые виноградари, если, конечно, стоять над ними с большой палкой. А то, видите ли, этот подлый народишко так и норовит утянуть, лишить страну её законного. Так о чём бишь я?..
— Об успехе, дорогой гость, — напомнил сенор.
— Об успехе, да, конечно, — сощурился чародей. — Мы их перебили. Собственно, они сами влезли в ловушку. Дальнейшее, как говорят наши мастера-бронники, было делом техники. А техника не подкачала.
— Да, эти новые големы просто великолепны, — с готовностью поддакнул дон Деррано.
— Не то слово, милостивый государь, не то слово! Там, где не преуспели люди, справятся машины. На том стоит Высокий Аркан, а слово его нерушимо.
— Мудрость Высокого Аркана непререкаема.
— Воистину!..
— Но как же, я слышал, что эти варвары прошли насквозь весь Меодор, разбив по пути всех, кого только можно?
— Потому что им не встретились наши «малыши», — небрежно отмахнулся маг.
Дон Деррано прищурился — вести о схватке под стенами меодорской столицы добрались и до осаждавшего Венти войска. Но раз гость об этом предпочитает умалчивать, то и мы не станем демонстрировать излишних познаний. «Малыши» с варварами таки встретились, и дело закончилось скорее ничьей. Впрочем, неважно. Варваров перебили, и это хорошо.
— Мы ведь здесь, собственно говоря, не только потому, что северяне напали на новый домен его величества Семмера. Полагаю, благородный сенор, вести с родины вас уже достигли?
— Какие вести? — насторожился благородный дон.
— Как «какие»? — На сей раз изумление гостя не казалось наигранным. — Мастера Смерти перешли Сиххот. Армия мёртвых марширует по Долье.
Несколько мгновений сенор Деррано молча и всё так же любезно улыбался адепту, словно не понимая, что к чему.
— Некрополис нарушил вековое уложение, — продолжал меж тем чародей. — Они выждали момент и ударили в спину его величеству, когда он был занят наведением порядка на доставшихся ему по праву меча землях. Не сомневайтесь, благородный дон, ни у кого в Навсинае не вызвало сомнений право его величества оружно ответить на вторжение Меодора; и потому, когда Мастера Смерти решили, что сейчас-то они невозбранно урвут себе кусок, потому что все лучшие войска Долье сражались на севере, Высокий Аркан не мог не прийти вам на помощь.
— Достопочтеннейший, — медленно проговорил дон Деррано, поднимаясь. — Вами сообщено поистине преудивительное. Ибо если это так, то надо… надо немедленно разворачивать все силы, всё… когда это началось? Как далеко они ушли?
— Наш отряд, — гость посмотрел на свои ногти, — получил приказ на выступление три дня назад. Ровно в тот миг, как зомби пересекли Сиххот. Не удивляйтесь, мы шли день и ночь, и куда быстрее, чем может показаться, глядя на наших красавцев. За это время зомби заняли всё Долье, не встречая сопротивления, добрались до самой северной границы. Королевство в руках Мастеров Смерти. Но, смею вас уверить, ненадолго.
— Почему же, — хрипло проговорил дон Деррано, — почему я получаю вести только от вас, досточтимый?
— Мастера Смерти наверняка выпустили вперёд своих Гончих, — пожал плечами адепт. — Вся их надежда на успех — в быстроте. Захватить Долье, пока его величество не развернул свои победоносные полки на юг. Поэтому пресечь сношения тех, кто остался в Симэ, с пограничным рубежом — просто азбука войны. Так что гонцы, скорее всего, перехвачены. А те, кто бежал от вторжения… те ещё просто не добежали.
— Наслышан я про Гончих, но неужто перехватили вообще всех?
— Они — могут. — И с лица гостя напрочь смыло улыбку.
— Всех?!
— Если очень захотят, — медленно проговорил маг. И повторил, словно гвоздь вбивая: — Если очень захотят.
— Но его величество…
— Уже осведомлён. Полагаю, приказ не заставит себя ждать.
Дон Деррано ничего не спросил о судьбе Деркоора. Просто молча встал и вышел из палатки — отдавать необходимые распоряжения. Гость вздохнул, допил вино и тоже поднялся. Его ждала трудная работа. Пожалуй, даже труднее, чем биться с теми же мертвяками.
* * *
Все пленения одинаковы. Все допросы — тоже.
По щекам Алиедоры текли не слёзы — вода, щедро выплеснутая из бадейки. Голова кружилась, перед глазами всё плыло. Доньяту плавно потряхивало — вместе с адептом Высокого Аркана они сидели в небольшом закрытом паланкине, только несли его не сильные невольники, а громадные и неторопливые големы Навсиная.
— Полегчало? — спросил маг-дознаватель, аккуратно поставив бадейку в специально для того предназначенное гнездо.
Вода была ледяная, и от неё действительно полегчало. Но, разумеется, признаться в том доньята не могла. Только зубы теперь стучат, а мокрые лохмотья липнут к телу. Хорошо ещё, что в паланкине более-менее тепло.
— Переоденься. — Адепт протянул Алиедоре стопку тщательно сложенной одежды. Её, эту стопку, похоже, ровняли по отвесу и уровню, настолько она была идеальной. — Переоденься, я отвернусь. Твои прелести, поверь, меня нисколько не интересуют.
«Специально так говорит, — подумала Алиедора. — Какие там мои прелести, грязная вся, исхудавшая, в татуировках, да ещё и намазанная жиром. Огородные пугала по сравнению со мной — сказочные красавицы». Она подумала — но мысль, вместо того чтобы стать первой в цепочке, беззвучно канула в пустоту, жуткую сосущую пустоту, захватившую всё её существо. Больше она уже не рассуждала. Не могла. Мысли остались просто начертанными серым по серому значками, неведомой грамотой, и за ними — только серый же клубящийся туман, ничего более. Ничего. Ничего. Ничего — как удары молота по вискам.
Руки её не связаны, ноги тоже. При адепте Высокого Аркана — никакого оружия, во всяком случае, на виду. Маг, конечно, высок, строен, сух, жилист — такие даже при отсутствии горы мышц могут оказаться ой-ой-ой какими противниками — но всё-таки вот так относиться к ней, избранной, с таким пренебрежением…
Тёмно-синий узкий не то камзол, не то кафтан, не то дублет — поди ж их разбери в этом Навсинае, два ряда петель и крючьев, вокруг — золотое шитьё. Не в бой идти, так нарядившись, а на королевский приём. Лицо у мага узкое, вытянутое, но не отталкивающее. Даже взгляд серых глаз не кажется особенно злобным. Вот, уселся напротив, сплёл пальцы под подбородком. Смотрит…
— Тебе идёт, — сообщил он. — Как на тебя шито.
«Зачем он это говорит? — равнодушно пытается удивиться Алиедора. — Какое дело избранной до… стоп, а избранна ли я? Что они мне толковали, и Тьма, и Дракон?»
«Избранные не проигрывают, — услужливо подсказала предательница-память. — Проигравшие избранными быть не могут».
— Ты голодна? — Адепт ловким движением отомкнул погребец. Запахло едой, тёплым хлебом, но Алиедора сейчас отдала бы всё — хотя, если разобраться, что у неё осталось, что можно было б отдать? — за ставший уже привычным и родным запах Гнили.
Нет, она не голодна. И от еды — обычной человеческой — её тошнит.
— Настаивать не буду, а сам, если ты не против, подкреплюсь. — Маг казался дружелюбным. Конечно, это маска. Ничем иным и быть не может.
И эти слова тоже сорвались вниз, в бездну, мёртвыми сухими листочками.
Ничто тебе уже не поможет, Алиедора. Только если ты сама… как ты начинала атаку? Ну-ка, ну-ка, вспомни, вспомни…
Чародей не торопил с ответом, глядел ей в глаза, спокойно ждал, прихлёбывая что-то из высокой кружки, над которой поднимался парок.
«Я же не помню, как тут оказалась», — вдруг поняла доньята. В какой-то миг видение того, как тащат её тело деловитые служки, куда-то исчезло, сменившись наконец благодатной чернотой.
— Чего вы… ты… от меня хочешь? — прошептала она, язык почти не повиновался.
— О, много чего. — Кружка отставлена в сторону, и опять же не просто так, а в специальные зажимы, чтобы не расплескать содержимое. — Очень много чего, уважаемая доньята Алиедора Венти. Не удивляйся, ты у нас известна. Можно сказать, знаменита. Разумеется, среди тех, кто понимает.
— Чего вам от меня надо? — повторила Алиедора. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не затрястись: пустота внутри казалась всепоглощающей, ни следа той, былой силы, что отличала избранную. И больше никто не глядит из облаков…
— Высокий Аркан, — волшебник даже наклонился вперёд, — рекомендовал мне испробовать сперва с тобой, доньята, полную откровенность. Каким-то образом, мы пока не знаем каким, ты связана с Гнилью. Эту связь предстоит выявить, понять, чем она грозит миру. Ты можешь нам в этом помочь.
— Я… пуста…
— Не беда, — покровительственно бросил адепт. — Ты пребываешь в отчаянии, тобой владеют тёмные мысли. Надлежит лучше и горячее молиться Ому Прокреатору, дабы Он помог нам избавить тебя от скверны.
«Эта скверна давала мне силу…»
— Что-что? Губы твои шевелятся, но я ничего не слышу, прости великодушно.
— Чем же я помогу?
— О, вот такое начало мне нравится, — воодушевился маг. — Очень много чем! Правдивым рассказом обо всём происшедшем, конечно же; но и добровольной передачей себя в руки дознавательной команды Высокого Аркана. А в неё войдут, не сомневайся, только лучшие из лучших.
Алиедора похолодела.
Чуть позвякивает откинутая крышка на дымящейся кружке, покачивается паланкин, смотрят на неё внимательные серые глаза, совсем вроде как не страшные… а её трясёт с каждым мигом всё сильнее и сильнее.
Дознавательная команда. Которая вскроет ей, Алиедоре, жилы, станет копаться у неё во внутренностях, выявляя то самое, что делает её… делало её… избранной. Как же страшно, ой, как страшно, хотя, казалось, чего ей теперь бояться?
Не отвечай ничего. Свернись клубком, постарайся уснуть. Его нет, этого человека в сине-золотом одеянии. И големов нет, и замка Венти… ничего нет, и Алиедоры тоже. А слова… да пусть себе. Что значат эти сотрясания воздуха?
— Делайте что хотите…
— Вот и молодец! — неприкрыто обрадовался адепт. — Твоя добрая воля — один из ключей к общему успеху.
Добрая воля… ага, ждите, как же…
— Тогда я тебя покину на время. Вижу, ты устала, измучена. Поспи, доньята. Одеяла вот здесь…
* * *
Она проспала весь остаток дня, всю ночь и всё следующее утро. Отряд големов стоял, негромко переговаривались погонщики, иные, отвинтив болты и сняв броневые плиты, копались во внутренностях железных солдат.
Появился вчерашний маг, идеально выбритый и умащенный благовониями.
Словно на свидание собрался, невольно мелькнуло у Алиедоры.
— Как спалось? Надеюсь, что хорошо. — Он слегка поклонился, изысканно-светским манером взяв Алиедору за кисть и целуя воздух возле самой её кожи, как велел кодекс утончённой куртуазности. — Я получил срочные известия от Высокого Аркана, благородная доньята. Боюсь, что нам придётся начать немедленно. Дело не терпит отлагательств. Буду с тобой откровенен, как и вчера: Гниль всерьёз угрожала резиденции верховной коллегии. Коллегианты, как самые сильные маги Аркана, дали должный отпор, но мне предписано немедля приступить к дознанию. Ибо в Навсинай мы прибудем ещё очень не скоро. Мой походный арсенал доступных средств не столь богат, как хотелось бы, — он развёл руками, — но я постараюсь. Ты не ела? Хорошо, ибо эти процедуры следует проводить на пустой желудок.
Означенный орган Алиедоры немедля скрутило судорогой.
— Идём, идём, — торопил маг.
Алиедора потащилась — молча, на вид покорно.
Големы Навсиная. Големы Навсиная были в союзе с Семмером, защищали его от северян. Враги. И они должны заплатить.
Невольно она вновь потянулась в глубь себя, туда же, откуда черпала силу открывать дороги в сплошном камне и для многоножек, и для лялек— сама не зная, как это делает, как не знает обычный человек, как именно он поднимает руку или ногу. Алиедора потянулась — и встретила пустоту. Не глухую стену, которую можно надеяться сломать, разбить, устроить подкоп, — но настоящую пустоту, где копай хоть сто лет, ничего не сыщешь.
— Нет-нет-нет! — всполошился адепт. — Не сейчас, пожалуйста. Мне надо закончить приготовления…
У обочины заснеженной дороги красовался настоящий домик, собранный, похоже, големами за считаные часы. Там топилась походная печка, было тепло, даже жарко, и в самой середине красовался здоровенный стол, весь изрезанный и истыканный, покрытый жуткого вида грязно-бурыми пятнами, а вдобавок ещё и снабжённый четырьмя выразительными петлями из широких ремней — привязывать жертву, чтобы не дёргалась.
Алиедора дёрнулась… И испугало её даже не ожидание боли — память милосердна и заставляет забыть о пережитой мýке, — а чёткое, холодное, словно ледяная гора, осознание, что это — конец.
Для варваров она была дремлющей каплей крови великого Дракона, и дорога, по их, варварским опять же, представлениям, лежала только через боль; маги Высокого Аркана хотели её не возвысить, но уничтожить. Метхли бил доньяту кнутом, но то, что ей приуготовили здесь, было хуже, много хуже.
Она больше не избранная. Неведомые силы больше не явятся по её зову, и одно это заставило Алиедору мучительно застонать сквозь сжатые зубы. Она — просто никто, обычная девчонка, всё заёмное могущество ушло в единый миг — как обычно и теряется всё не своё.
Не своё. В этом всё и дело. Ей рассказали красивую сказку, дали поиграть, попользоваться сказочным могуществом — а потом всё забрали обратно, обидевшись, словно капризные дети. Да и то сказать, зачем этим великим силам какие-то там «избранные», если они настолько всемогущи?
Значит, не всемогущи. Значит, есть что-то, не доступное даже им. И потому им потребны люди, такие, как она, Алиедора.
Прекрасный вывод, но что же дальше?
А дальше, видела она, только одно — покрытый пятнами засохшей крови пыточный стол. И пробирающий до самых печёнок ужас, какого никогда ещё не чувствовала раньше.
Лоб, щёки, шея, плечи, руки — всё стремительно покрывалось холодным потом, а ноги отказывались двигаться. Маг заметил, очутился рядом, как бы даже успокоительно взялся за запястье:
— О да, понимаю, что ты подумала, но ведь тело твоё может повести себя совершенно непредсказуемо, поэтому меры предосторожности — для твоей же безопасности…
Он что-то говорил, тянул доньяту за руку, а у неё даже не было сил вырваться. Маг деловито и ловко накидывал ей на запястья ременные петли, а Алиедора словно пребывала во сне.
И лишь когда чародей, окончательно уверовав, что воля пленницы сломлена, чуть ослабил хватку, Алиедора в последний раз попыталась восстать.
Это походило на мгновенную, обжигающую вспышку ярости. Когда внутри всё охватывает испепеляющим пламенем, когда ты уже не рассуждаешь ни о чём и ничего не боишься.
Маг не успел как следует затянуть петли. Потная, скользкая рука доньяты высвободилась и прежде, чем чародей перехватил её, ткнула его костяшками пальцев в горло.
Адепт захрипел, согнулся, выпучив глаза; Алиедора метнулась к выходу. Подпереть бы дверь, да нечем.
И бежать, бежать, бежать!
Вокруг спокойно погромыхивали големы, их погонщики по-прежнему возились в нутре нескольких, другие железные болваны, время от времени выпуская струйки пара, или медленно шагали вокруг лагеря, или просто стояли — чтобы видеть всё, им не требовалось поворачивать уродливое подобие головы, потому что красные буркалы окружали её сплошным кольцом.
Алиедора побежала. Слепо, не разбирая дороги, словно ушкан, преследуемый хищником.
Сзади что-то хлопнуло, что-то свистнуло над головой. Загрохотало, заскрежетало железо, стальные слуги Навсиная заметили беглянку.
Холодный воздух словно застывает в горле, не вдохнуть, не втянуть в себя. Грудь разрывается, остро колет в боку — на пути возникают какие-то тёмные фигуры, Алиедора мчится прямо на них, уже видя острые верхушки шлемов, торчащие копья; вроде бы не дерранцы и, уж конечно, не големы.
Она промчалась насквозь через этот строй — однако никто даже не попытался её перехватить.
Доньята оказалась за спинами густых шеренг, в промежутке между первой и второй волнами атакующих, явно надвигавшихся на лагерь навсинайцев, — и никому до неё не было никакого дела. Алиедора задыхалась, бежать дальше она не могла, ноги сами подкосились; и, почти рухнув на снег, она смогла наконец разглядеть этих мерно шагавших и совершенно не обращавших на неё внимания воинов.
Серые неподвижные лица под высокими островерхими шлемами. Кривые мечи, тяжёлые копья, какими можно остановить тяжеловооружённого рыцаря.
И запах. Странный, сладковатый, совсем не похожий на привычную кислую вонь Гнили. Запах… тления? Остановленного заклинанием, но не обращённого вспять?
Нет, Алиедора не завизжала, не забилась в корчах от ужаса, едва поняв, с кем столкнула её судьба. Она просто сжалась в комочек на истоптанном тяжёлыми сапогами снегу, ожидая, когда мимо неё протекут мерно двигающиеся шеренги.
Мёртвые солдаты Некрополиса. Армия Мастеров Смерти. Армия, явившаяся сюда и сражающаяся с навсинайцами, союзниками захвативших Меодор дольинцев.
Многие мертвяки несли здоровенные арбалеты, заряжённые устрашающего вида болтами с зазубренными наконечниками. В строгом порядке целый ряд стрелков опустился на одно колено и дал дружный залп — безо всякой слышимой команды. По броне наступавшей цепочки големов заплясали быстрые отблески, попадая, болты высекали целые снопы искр. Видно, делали они и что-то ещё, потому что движения големов стали заметно медленнее и словно бы неувереннее. Однако от этого ответ навсинайцев не стал менее страшным: захлопали пищали, изрыгнули дым аркебузы, хлопнули туго натянутые тетивы самострелов. Ближайшему к Алиедоре стрелку-зомби начисто снесло голову, и доньята дёрнулась, забрызганная чем-то склизко-холодным, так непохожим на горячую человеческую кровь.
Обезглавленное тело опрокинулось, однако затем поднялось, неуверенно, словно человек с завязанными глазами. На ощупь подобрало упавшее оружие, подняло — и нажало спуск, послав стрелу в белый свет наугад.
Алиедора замерла от ужаса и омерзения — торс с торчащим из серой плоти белым позвоночным столбом едва не заставил её согнуться в приступе жестокой рвоты.
Мёртвый воин выпустил ещё пять или шесть стрел, прежде чем тело окончательно ослабло, ноги подогнулись и зомби замер, так и не выронив оружия.
Зомби-копейщики прошли насквозь через шеренгу стрелков, нагнули длинные пики, встречая големов, словно тяжеловооружённую кавалерию. Мёртвое сражается с мёртвым, вдруг подумалось доньяте. Может, так и надо — пусть гибнут, нет, ломаются бездушные машины да ходячие, благодаря магии, отжившие своё тела?
Стрелы, пули и ядра рвали ряды наступавших зомби, однако ни один, само собой, не дрогнул и не повернул назад. Копья ломались о броню големов, но, видать, и в их наконечниках крылась какая-то магия, то тут то там на латах железных солдат Навсиная появлялся круг бледно-зеленоватого пламени, расползавшегося в стороны, так что оставалась большая — кулак пролезет — дыра. Из дыры тотчас начинал сочиться густой, зеленоватый же дым.
Но и големы не оставались в долгу. Их огромные мечи рубили солдат Некрополиса напополам, тяжёлые лапищи втаптывали тела в то, что ещё оставалось от снега; мёртвых воинов рвало на куски, столь мелкие, что их уже не смог бы сложить вместе ни один некромант.
Сражаются. За что, почему, отчего? И те и другие — в чужой стране, в чужих землях. Навсинайцы явились сюда «помогать его величеству Семмеру, владыке Долье и Меодора». Зачем сюда явились Мастера Смерти, Алиедора не понимала. Хотела бы понять, но ни Дракон, ни Тьма больше с ней не разговаривали.
Что-то неправильное было в разворачивающемся перед нею сражении. Доньята даже не сразу поняла, что это — безмолвие. Нет, шуму хватало, скрежета, треска, грохота, грома, только что не с молнией. Не хватало человеческих голосов. Криков ярости, воплей ужаса, победных кличей или предсмертного стона.
«Мёртвое сражается с мёртвым», — вновь повторила про себя Алиедора.
Встала в полный рост, повернулась и пошла прочь.
Это не её война, пусть даже зомби и выходят вроде как её союзниками.
Пошла прочь — а куда, к кому, зачем?
Некуда тебе идти, прóклятая беглянка. Одно только место осталось для таких, как ты. Вот оно, похоже, и впрямь по тебе, только ты боишься в этом признаться. Даже себе самой — боишься. Губы отказываются вслух произнести. Но какая ж ты тогда, к Зверям, избранная? Если страшишься даже такого?
