Глава 10
Возле замка Венти на берегу Роака по-прежнему стояли штандарты осадной армии. Дольинцы старого сенора Деррано никуда не делись с насиженного за зиму места. На приступы они больше уже не ходили, дожидаясь, когда замок падёт сам, измученный тяготами осады.
Однако Венти не сдавался. Крепость было не взять, даже если сенор Деррано решил бы запрудить Роак и отвести его воды — в замке давным-давно были вырыты глубокие колодцы, и владелец Деркоора об этом прекрасно знал, ещё с тех пор, как брал отсюда «воспитанницу».
Оставалось лишь надеяться, что запасы провианта рано или поздно истощатся.
Но седмица сменялась седмицей, а на главной башне по-прежнему гордо развевался стяг сенора Венти. Трепетал и рвался с флагштока даже в безветренную, как казалось внизу, погоду, когда прапорцы осаждавших бессильно и унизительно обвисали.
Солдаты и наёмники и про себя и вслух восхваляли мудрость своего сенора, что не гнал их на самоубийственные штурмы. Прокреатор Прокреатором, но проверять на себе подробности устройства загробной жизни отчего-то никому не хотелось.
Скучное осадное сидение нарушилось, как это всегда и бывает, внезапно доставленными вестями с юга. Вестями, от которых у всякого дольинца волосы вставали дыбом.
Пронёсся слух, что Мастера Смерти перешли пограничный Сиххот «во силах тяжких», сокрушили немногочисленную пограничную стражу и прут на север во главе бесчисленной армии ходячих мертвецов, коей никто не в силах противостоять.
Сенор Деррано ходил мрачнее тучи. Байгли, оставшийся — пока Дигвил пропадал на юге — за правую руку отца, сидел тише воды ниже травы, боясь рот открыть.
Из Меодора, однако, приказа снять осаду и отправляться домой пока не пришло. Король Семмер не желал так просто расставаться с завоёванным. Больше того, нобилям разослали грамоту, требуя «делать альянс» с покорёнными меодорцами, говоря, что, мол, наступающие зомби ничего не оставят ни от дольинцев, ни от их северных соседей.
Сенор Деррано и рад был бы выполнить этот королевский указ, но — вот беда! — осаждённые в замке Венти ничего не желали слушать.
Все ждали вестей от Дигвила, отправившегося на краткую побывку домой и угодившего, судя по всему, в самое пекло.
Байгли тайком уже прикидывал, что случится, если его старший брат так и не вернётся. Сделаться наследником сенорства Деррано выглядело очень, очень заманчивым.
Но прежде, чем старый дон и его младший сын узнали что-либо о судьбе Дигвила, на левом берегу Роака, на дальнем холме появились чужие знамёна.
Чёрные со свившимся в кольцо белым драконом.
Прибежавшие с известием дозорные впервые в жизни увидели, как лицо сенора Деррано стало серым.
— Варвары, — прохрипел хозяин Деркоора. — Явились, стервятники. Учуяли поживу.
— Что же делать, батюшка? — высунулся Байгли. Страшные рассказы о северянах он слыхал, но на том холме, если не врут прознатчики, варваров жалкая горстка, против целого дерранского войска, испытанного и закалённого. — Прикажешь выстроить боевой порядок?
— Какой боевой порядок, остолоп! — зарычал старый сенор, замахнувшись на сына древком свёрнутого штандарта. — Расступиться! Дать им дорогу! Пусть делают что хотят!
— Но если они нападут…
— Если они нападут, — сенор сгрёб Байгли за воротник, притянул к себе, словно мальчишку, — разбегаться! И притом очень быстро! Я не желаю лишиться всего войска!
— Их же только…
— Неважно, болван! Я имел с ними дело, я знаю! Это не люди, это… это что-то иное, жуткое. Если б они хотели, то за считаные месяцы завоевали бы все десять королевств, а за год — и весь мир. Наше счастье, что им этого не нужно.
— А что же тогда?
— Если бы кто знал! Остаётся надеяться, что они тут не по наши души.
— А по чьи же?
Сенор Деррано промолчал. Байгли не дерзнул переспрашивать.
Осаждавшие не построились для боя. Вместо этого дерранцы приготовились «разбегаться», если потребуется.
Сам сенор Деррано и Байгли в полном вооружении ждали верхами, окружённые полусотней личной охраны, избранных рыцарей. Варвары на другом берегу реки тоже чего-то ждали, сбившись тесным клубком.
Ждали и осаждённые, жадно прильнув к бойницам; и лишь снег ничего не ждал, а тихо сеял себе на застывшую землю, сеял, словно и не должно было наступить никакой весны.
* * *
Снег точно так же падал и над берегом Долье, засыпал наплавной мост — опустевший, точно и не валила по нему совсем недавно густая толпа.
Беженцы прошли, Некрополис ещё не подоспел. Никто больше не выныривал из белого савана, опустившегося над несчастным Долье. Тихо и безлюдно на южном берегу реки, на северном — спасавшиеся от нашествия торопились убраться подальше отсюда, даже толком не понимая, куда именно они направляются в чужой, враждебной стране.
Дигвил Деррано стоял на середине моста. Не удержался, не смог расстаться со своими. Ожидание было невыносимым, и казалось, что любая схватка — лучше, чем торчать вот так, до рези в глазах вглядываясь в крутящиеся снежные струи.
С ним у переправы осталось почти четыре сотни — немалый отряд. Воины Деркоора, стражники, другие, из разрозненных полков, отбившиеся от своих, отставшие — но решившиеся остановиться. Если всё время бежать, то рано или поздно упрёшься в Безлюдный берег. Здешний, право же, скоро станет ничем не хуже.
Про себя Дигвил возблагодарил незамёрзшую Долье. Конечно, даже самые старые старики не помнили, когда мёртвые воины Некрополиса забирались так глубоко на север, но всё-таки, всё-таки — чистая, не отравленная магией Мастеров Смерти вода зомби вряд ли придётся по вкусу. Это вам не Сиххот, ими перейдённый по дну.
— Шли бы вы обратно, на тот берег, благородный господин дон Деррано, — прокашлял за плечом Штарнок, немолодой уже десятник, служивший сенору больше лет, чем прожил на свете сам Дигвил. — Не ровён час… мертвяки тоже стрелять умеют, проклятущие. И видят сквозь снег, не то что мы.
Дигвил не ответил. Всё, что можно сделать, уже сделано. И он стоит один, под снегом, таким чистым и мягким, — зная, что совсем скоро белое покрывало истопчут в отчаянии бегущие ноги, окрасит пролитая кровь и испятнают навсегда застывшие тела убитых. Впрочем, нет, не навсегда — когда сражаешься с Некрополисом, твои же погибшие товарищи, останься они в руках Мастеров Смерти, потом пополняют ряды их войска — и шагают, шагают, шагают, днём и ночью, без устали, без страха, без сожаления…
Словно големы Навсиная.
Невольно Дигвил подумал, что и Высокий Аркан, и Мастера Смерти чем-то очень похожи. За одних сражаются выдернутые из посмертного покоя, за других — движимые магией машины.
Кто угодно, только не люди. Люди остаются на другом берегу, всегда на другом. И он, дон Дигвил Деррано, будет сейчас равно защищать и дольинцев, и меодорцев.
Он почти не сомневался, что Некрополис атакует именно этот мост. И, скорее всего, именно сейчас, наступающей ночью. Мервякам ведь всё равно — в отдыхе нуждаются только их хозяева.
— Шли бы вы обратно, молодой дон, — повторил Штарнок, выражая своё неодобрение сменой титулования. — Шли бы…
Дзинк!
Из снега вынеслась одинокая стрела, на излёте угодила десятнику в шлем и отскочила. Штарнок пошатнулся, невольно схватившись за голову.
— Что я вам говорил, молодой дон, — как ни в чём не бывало буркнул он мгновение спустя. — Это кто-то из мертвяков недоделанный оказался, приказ нарушил, раньше времени стрельнул. А то, подберись он поближе, никакой шлем бы не спас — от самострела-то…
Дигвил кивнул — молча и отрывисто. Приближался его первый настоящий бой, бой, где ему предстояло командовать четырьмя сотнями отчаявшихся, на всё готовых солдат. Раньше отец тоже поручал ему «полки» — громкое название, потому что в самом крупном насчитывалось двадцать десятков, — но тогда и сам сенор Деррано всегда был рядом. Или были его приказы. Или его ближайшие рыцари.
А теперь — никого и ничего. Думай сам, благородный дон Деррано, за себя, за отца, за жену и крох-детей, прячущихся сейчас в горном убежище; и о бегущих из Долье тоже думай. Им прятаться негде.
Десятник Штарнок совсем забыл почтение — потянул благородного дона за плащ. И Дигвил пошёл, как, бывало, ходил за не успевшим ещё состариться тогда Штарноком в детстве, гордо опоясавшись избитым, иссечённым мечом из каменного дерева — с такими мальчишки учились фехтованию…Что сделал бы сам молодой дон Деррано на месте неведомого Мастера Смерти, командовавшего вторжением? Долье не непреодолима, переправиться есть где. Если, конечно, им нужно переправляться, если окажется, что все сказки о «чистой текущей воде» и её способности защитить от ходячих мертвецов именно сказки…
Вторая стрела свистнула совсем рядом. Потом третья, четвёртая, пятая. Дигвил и Штарнок бежали так быстро, насколько позволяли тяжёлые доспехи.
На северном берегу мост преграждала баррикада. Солидная и добротная баррикада из брёвен и здоровенных валунов, что с большой натугой притащили с недальней гряды. Перед ней набиты колья — с разбегу не вскочишь.
Конечно, помнил Дигвил, мертвяков не остановили настоящие, десятилетиями отстраивавшиеся стены на Сиххоте, но там против нас была даже сама река.
— Идут, дон Дигвил, — запыхавшись, проговорил Штарнок.
— Идут, — словно в полусне повторил молодой Деррано.
И лихорадочно скакали мысли: всё ведь сделано, так? Больше ничего не изменишь, верно? Пока не начнётся свалка, да?
Выкрикивали команды только что поставленные сотники, лязгало оружие, кто-то, пробегая мимо Дигвила, громко, в голос, молился, прося Ома Прокреатора спасти его и сохранить.
Будет резня.
Вздрогнул мост. Словно от ужаса, словно живое существо, исполинский змей, доброю волей перекинувшийся через реку и терпеливо державший на натруженной спине людей, гайто, тягунов, повозки…
А потом из снега вынырнула голова колонны.
Нет, мертвяки не пошли по дну. Плотная масса валила по узкому росчерку моста, в тяжёлом вооружении, прикрывшись щитами, словно морской ползун панцирем. Щиты справа и слева, спереди и сверху; пехотинцы Деркоора тоже умели так, но большинство воинов Дигвила собраны, что называется, с бору по сосенке, а с миру — по нитке.
Лучники и арбалетчики взялись за привычное дело — осыпать колонну стрелами. Заветный огнеприпас, оставшийся у воинов Дигвила ещё с Сиххота, берегли, в малом числе использовав сейчас. Он нужен для другого.
Того, о чём думаешь трепетнее, чем о недоступной красавице, — только б не сорвалось, не пропало, не сбилось в последний миг!
…И совсем, совсем забыл уже Дигвил, с чего всё это началось. Со, скажем так, причудливых постельных пристрастий его младшего братца, с женитьбы Байгли на взбалмошной, но донельзя гордой девчонке по имени Алиедора, с его, Дигвила, поездки в замок Венти, ссоры, похода…
…Стрелы мертвяков не остановили, даже не задержали. Обычные стрелы, что хороши против людей, да и только.
И когда тусклая сталь плотно сомкнутых щитов оказалась уже совсем рядом, Дигвил наконец заорал, надсаживаясь и надрывая криком горло:
— Запалы — жги! Канаты — руби!
Затаённый огонь вырвался на свободу. Множество змеек скользнуло к бочонкам, спрятанным в лодках, что держали на себе настил моста. Хакнули топоры, рассекая канаты на предусмотрительно подложенных обрубках дерева. Сжавшаяся на северном берегу масса живых ответила — одним стремительным ударом-укусом, жало высунулось и вновь спряталось.
Полыхнуло — языки огня вырвались из-под настила, запылало жарко и весело. Не зря собирали по окрестностям мягкую рухлядь, пропитывали горючим маслом, приправляли малой толикой алхимического снадобья — того самого, с Сиххота, укладывали в бочонки, да не абы как, а чтобы вспыхнуло сразу, чтобы не затухло, не загасилось.
Мост жалобно заскрипел, заскрежетал, зашевелился. Словно горько жалуясь на скорбную участь, на жестокосердие людей: мол, столько работал для вас, старался, ни днём ни ночью не зная продыху, — а вы со мной так?
Панцирники в двойном доспехе, застонав от натуги, навалились шестами. Копейщики нагнули пики, встав на одно колено — потому что зомби оказались отнюдь не тупоумными или же ими командовал кто-то посообразительнее, чем того хотелось бы Дигвилу. Передние ряды качнулись вперёд, а мост, проклятый, всё не сдвигался из-за тяжести скопившихся на нём мертвяков и, как назло, не разламывался тоже, хотя на нём собралось куда больше народа, чем обычно выносила его спина.
Первые зомби уже полезли на копья, с занимавшегося пламенем моста дружно летели стрелы, и дон Дигвил Деррано, обнажив меч, сам шагнул вперёд.
Здесь вам не Сиххот, мстительно подумал он. Рядом вяло шевелился оказавшийся по шею в воде мертвяк; двое копейщиков усердно тыкали в него сверху пиками, точно рыбаки острогами.
Да, чистая вода Долье, рождённая на горных ледниках, свободная от магической заразы, отравившей Сиххот, заставляла зомби двигаться еле-еле, с трудом поворачиваясь и поднимая руки так, словно на каждой висела пудовая тяжесть.
Дигвил едва успел принять щитом удар, сам отмахнулся клинком — как мост, наконец, последний раз даже не заскрипел, а словно в отчаянии вскрикнул всеми сочленениями — и медленно поплыл вниз по течению, охваченный быстро разгоравшимся пламенем.
Зомби горохом посыпались с него в воду. Ими командовал далеко не глупый Мастер — потому что те из мертвяков, что свалились в воду у дальнего берега, медленно, с трудом, но выбирались на снег. Выбирались и валились колодами.
Деталей Дигвил разглядеть уже не мог — вновь завьюжило-закрутило, да и темень быстро накатывала, и лишь пылал мост, неторопливо и торжественно удаляясь прочь. Настилу положено было развалиться, однако он немыслимым образом держался, устраивая множеству зомби огненное погребение. «Те из них, кто успел повалиться в воду, наверное, уцелеют», — сцепив зубы, подумал Дигвил. Но свалилось куда меньше, чем ступило на мост, остальные жарко пылали, так и оставшись стоять там, где их застигло пламя.
— Спасибо тебе, Прокреатор, жизни податель… — по привычке пробормотал Дигвил.
Нет, не Прокреатор тут вмешался, что-то иное. Какое-то волшебство, таящееся в самой Долье; но дальше, прорвись мертвяки на север, не поможет уже ничего, только людские мечи.
Неожиданно для самого себя Дигвил поклонился реке.
— Спасибо, матушка. Защитила, оборонила. Ну а дальше уж мы сами.
Никто не услыхал его слов, только по воде вдруг прошла рябь — или это просто был порыв объевшегося снегом ветра?
* * *
Алиедора смотрела на башни родного замка. Несдавшегося, непокорённого, последнего, что стоял неколебимо, давая надежду на возвращение. Возвращение ко всему тому, что утрачено. К тому, что твоё тело — вновь твоё, и на нём — шитое золотом платье, а не слой мерзкого жира пополам с заскорузлым от крови тряпьём.
Вокруг замка, где весной клубились сады, где летом луга ложились мягкой травкой под босые ноги, где зеленели огороды и где зима набрасывала чистейший, белейший покров, — теперь тянулись уродливые рвы и палисады, накопанные и наставленные осаждающими. Кое-где — почерневшие и обугленные остовы штурмовых башен, так и не помогших сенору Деррано взять Венти.
Там, за стенами, — выжившая родня. Те, кого Алиедора знала с детства, кто носил её на руках и кого на руках носила она сама. Остров, островок в океане расползающейся Гнили, той самой, что изуродовала Метхли, но лишь изменила северян, а тебя… как она коснулась тебя, доньята, ещё никто не знает.
Но она коснулась. И великий Дракон обратил на тебя свой взгляд. Ты не верила, но ты таки избранная, особенная. Ты прошла через такое, что твои сёстры упали бы без чувств от одного только рассказа о тобой пережитом. Впрочем, сёстры ли? Они не избранные, в них не течёт кровь Дракона. Чем помогла тебе вся твоя родня, если ты всё равно оказалась там, где оказалась?
«А чем мы могли тебе помочь?» — с отчаянием вопросил кто-то из глубин памяти, жалобным тонким голоском, так похожим на голосок кого-то из младших сестрёнок.
«Неважно, — отрезала Алиедора. — Могли. Родня — на то и есть. Должны были придумать. Искать. Найти. Защитить. Спасти. Чтобы я не натворила глупостей».
Вокруг северяне деловито готовились к штурму. Они не тратили время на всякие там осадные башни и прочую снасть, недостойную истинного воителя, слуги Дракона великого, величайшего. Достаточно простых лестниц с железными крюками. Крыльев, чтобы взлетать на стены, Дракон варварам пока что не подарил.
— Пришла пора. — Кор Дарбе подошёл, встал рядом. Положил руку на плечо — словно ровне, брату-воину. — Ты идёшь со мной, капля Его крови.
— Куда? — вырвалось у Алиедоры.
— Куда? — Предводитель поднял одну бровь. — Туда, в замок. Мы не оставим от него камня на камне. И тогда ты станешь… законченной. Совершенной. Воплощённой. Белый Дракон, трижды великий и трижды три раза величайший, получит назад каплю Его крови и тоже достигнет полноты. Великой завершённости. Но только если ты пройдёшь последнее испытание.
— Какое?
— Увидишь сама. — Дарбе остался невозмутим.
Алиедора больше не стала ничего спрашивать. У неё, в конце концов, хватало и иных собеседников.
Белый Дракон в небесах.
Пропитанная Гнилью Тьма в том колодце, куда Алиедора открыла себе дорогу, будучи запертой в чёрном кубе. Эта, правда, давненько уже молчала, но, может, сегодня что-нибудь скажет? Перед этим, как говорил варвар, «последним испытанием»?
— Конечно, скажет, — ободряюще заметил Дракон. — Она вообще-то молчунья, но сегодня у тебя особый день. Что ты видишь перед собой?
«Что вижу? — безразлично отозвалась доньята. — Вижу стены и башни. Серый камень».
— Правильно, — одобрил Дракон. — Стены, башни и камень. Простые препятствия, самые обычные. Но тебе предстоит одолеть не только их. Взберись на стены собственной души. Тебя учили боли — пусть она станет опорой.
«Взобраться на стены души… это как, трижды величайший?»
— А как ты открывала себе дорогу в бездну? Как падала, будучи накрепко запертой в сколоченном из прочных досок ящике? Нет никого и ничего, кроме тебя. Только ты и важна, всё прочее — тлен и шелуха.
«А ты?»
— Я — часть тебя, следовательно, ответ — нет, не тлен и не шелуха. И ты — часть Меня. И часть той, что живёт в бездне тоже. Как и она.
Алиедора не ответила. Иногда ей казалось, что нет вообще ничего — ни Дракона в низких тучах, ни загадочной Тьмы в несуществующем на самом деле подземелье. И её самой, доньяты Алиедоры Венти, тоже нет. Наверное, её запорол до смерти законный супруг в первую брачную ночь…
— Капля Его крови пойдёт со мной.
Алиедора вздрогнула, словно сброшенная с тёплой постели на ледяной жёсткий пол. Дарбе протягивал ей цепь. Что такое, почему, зачем?
…Ответ оказался прост. Два пояса толстенной кожи с набитыми на них железными пластинами, соединённые длинной змеёй стальных звеньев. Кузнецы заклёпывали всё это прямо тут, раздув угли в небольшом горне. Стучали молоты, и Алиедора болезненно вздрагивала — каждый удар отдавался аж в сердцевине костей.
— Эти трусы открыли нам дорогу. — Дарбе презрительно мотнул головой, указывая на поспешно отступавших дольинцев. — Готова ли ты?
Алиедора не ответила, но подбородок её резко дёрнулся, словно говоря «да».
«Нет, нет, постойте, погодите, как же так?»
— Слишком поздно, — сказала Тьма у неё под ногами, уютно сворачиваясь бесконечным клубком. — Ты скована. И не только тем, что доступно взгляду.
— Не сомневайся, — поддержал Дракон наверху. — Ты — одна, единственна, неповторима. Ты — капля Моей крови, по чистой случайности оказавшаяся в этом нелепом теле.
— Вот-вот, — подхватила Тьма под ногами. — В нелепом теле. В темнице. Связанная тем, что люди называют «сознанием». Ну и всем прочим, условностями, обрядами, традицией. Всё это — не для тебя. Ты — одна, единственна, неповторима.
«Выходит, я всё-таки выдержала испытание?» — не смогла не спросить доньята.
— Выдержала, — с холодной невозмутимостью ответствовала Тьма.
«Значит, ты ошибалась?»
— Я не ошибаюсь никогда. Я говорила те слова, которые нужны были, чтобы ты выдержала. Очень простые слова, должна признаться. Но они сработали. Следовательно, это были правильные слова. Согласна, неслившаяся капля?
Алиедора не успела ответить. Сковавшая её с кором Дарбе цепь натянулась, доньяту потащило вперёд.
По своему обычаю, молча, без боевых кличей, северяне пошли на приступ.
* * *
Отряд Дигвила Деррано застрял на левом берегу Долье. Давно унесло течением пылающий мост, а молодой дон никак не мог решить, что же делать дальше. Вызвавшиеся охотники на утлой лодчонке переплыли реку; назад вернулся только один. Он привёз трупы трёх товарищей и известие, что мертвяки прочно держат берег, кишат, словно крошечные лесные строители-шестиноги.
Волна вторгшихся зомби упёрлась в преграду — чистую, неиспоганенную чародейством Мастеров Смерти реку. И, как положено, мертвяки поползли вправо и влево, отыскивая прорехи в запруде.
Отряд Дигвила был слишком мал, чтобы надёжно закрыть берег от Реарских гор до устья Долье. Долье впадает в Сиххот, но по его низовьям, до самого побережья, тянутся непроходимые топи, их не одолеть даже неутомимым зомби. Потому Меодор никогда даже не беспокоился об охране своей границы с Некрополисом — в стародавние времена Мастера Смерти попробовали было сунуться, перетопили в болотах три четверти армии, а оставшаяся четверть едва выбралась обратно. Полки короля Семмера… где они? В Меодоре, удерживают столицу? Кто знает. Однако молодой дон понимал: здесь, на рубеже широкой Долье, он должен стоять елико возможно долго. Каждый выигранный день — это тысячи и тысячи бежан, что уйдут на десяток лиг дальше от неумолимого вала ходячих мертвецов. Должен же, в конце-то концов, выступить могущественный Навсинай! Невозможно иначе, Равновесие нарушено, Мастера Смерти перешагнули рубеж, ранее почитавшийся священным и неприкосновенным. Если же Свободные королевства падут, то несдобровать будет и Высокому Аркану. Он должен вмешаться, не может остаться в стороне! А боевые големы — это совсем не то, что даже самые смелые и твёрдые сердцем люди, помоги нам Ом Прокреатор.
Дигвил уже отправил гонцов в Бринтон, Сашэ и далее, в Шаэтар; но когда ещё посыльные вернутся! Деревни за спиной молодого дона Деррано тоже опустели — кто похрабрее, присоединился к его сотням, остальные ушли, и Дигвил их не осуждал. Кому позаботиться о бабах, о стариках с ребятишками, о скотине? Там тоже нужны сильные мужчины. Не всем, увы, улыбнётся высокая судьба встать во весь рост в минуту опасности, взяв в руки оружие. Конечно, думал Дигвил, зомби переправятся. Как сказал бы мэтр Бравикус, «проведут стратегическую операцию на окружение». Мэтр обожал заковыристые словечки и обороты.
Но это ещё полбеды — если войско Некрополиса нацелится на горстку собравшихся вокруг Дигвила. Куда хуже, если его четыре сотни не застрянут в глотке Мастеров, словно тонкая и острая рыбья кость, — и зомби обойдут их с боков, повалят, не задерживаясь, следом за живыми, более многочисленными бежанами. Ловить драгоценный полон, уводить в свою страшную землю, о которой верному сыну Ома Прокреатора и размышлять-то грешно.
«Как, как, как привязать их к нам, — думал Дигвил, — как заставить бросаться именно на нас? Не наступать в глубь Меодора, а, стиснув зубы, гоняться за нами?
…Только если в руках у нас окажется нечто очень-очень ценное для самих Мастеров. А лучше всего — сам Мастер».
Мысль оказалась настолько неожиданной, что Дигвил даже остановился, принялся тереть замёрзшие щёки — до этого он мороза почти и не замечал.
Да, захватить Мастера — это дело. Такое ещё никому не удавалось, даже в те далёкие годы, когда рыцари Долье смело переправлялись через отравленный Сиххот.
Конечно, легко сказать — «захватить Мастера», да как это сделать?
«Решиться на то, чего от нас никто не ждёт, — вдруг подумал Дигвил. — Все бегут, и мы бежим. Ну, или останавливаемся, чтобы геройски умереть на последнем рубеже. Наступать ещё никто не пытался — потому что это чистое безумие. Сколько мертвяков шло на нас? Семь тысяч, восемь, может, даже девять или десять? И бросаться на них с четырьмя сотнями — надо быть совершеннейшим безумцем.
И именно потому это может сработать.
Держаться на берегу Долье было б можно, если бы и справа, и слева бойцов Дигвила подпирали плечи соседних полков, если бы на реку вышли соединённые силы самое меньшее трёх королей — Семмера, Хабсбрада и Ульвейля Доарнского. А ничтожные четыреста мечей быстро утонут в мёртвом море, охваченные с боков и со спины, окружённые, прижатые к реке и в конце концов уничтоженные, уже неважно, бесславно ли или со славой.
Надо идти вперёд, молодой дон Дигвил, наследник сенорства Деррано. Вперёд, или, вернее сказать, назад. Возвращаться на юг, откуда ты только что так поспешно спасался.
Взять Мастера можно только там».
Дигвил глубоко вздохнул. Подумал о Ютайле, своей молодой жене, о крохах Десмоде и Альвейне, красивой, словно кукла, — Юта порой и возилась с малышкой, словно с куклой, сама не очень давно расставшись с игрушками.
«Прости, Ютайля, прости меня. Я старался быть хорошим мужем, но… соблазны плоти слишком сильны. Я бывал у куртизанок Симэ, не брезговал и крепкими, ядрёными дочерьми серфов. Не знаю, догадывалась ты или нет, но из моих отлучек ты всегда встречала меня нарядной, приветливой и весёлой. Бросалась на шею, рассказывала что-то смешное о детях, о няне, о той тысяче мелочей, что в обыденной жизни порой раздражает, а потом оказывается — что именно они, эти мелочи, и составляли «настоящее», о котором так тоскуешь, оказавшись на холодном ночном берегу Долье.
Прости меня, жена. Прости, если я не вернусь».
Дигвил решительно встряхнулся и пошёл отдавать распоряжения.
* * *
Осаждавшая Венти армия старого сенора Деррано не препятствовала наступавшим северянам. Дольинцы отхлынули от стен, без боя оставив варварам и укреплённый лагерь, и те припасы, что не успели в спешке вывезти из-под носа у детей Белого Дракона. Теперь стяги Деркоора стыдливо колыхались вдали — на безопасном расстоянии от окружённого замка.
— Хорошо идут, — хмуро заметил сенор втянувшему голову в плечи Байгли. — Ровно. Навсинайские големы на параде хуже ходят. Я видел.
— Их ведь перебьют, да, батюшка? — осведомился младший Деррано.
— Перебьют? Х-ха! Куда там, они сами перебьют кого угодно. Вот смотри…
На стенах замка осаждённые, похоже, разобрались, что к чему. Армия Деррано на приступы не ходила, и у бойниц оставались лишь немногие защитники. Сейчас, наверное, туда выбежали и стар и млад. Навстречу северянам полетели стрелы, варвары вскинули круглые щиты.
— Смотри, Байгли, смотри, — с неприятным выражением проговорил сенор Деррано. — Сейчас они дойдут до самого рва, потеряв едва одного-двух. Лучники на стене станут дружно мазать. Из наших полегла бы половина самое меньшее. А тут…
— Кто же их защищает, батюшка?
— Знал бы ответ, сын, давно правил бы всеми Свободными королевствами, — сухо ответил сенор.
Байгли счёл за лучшее умолкнуть.
В первых рядах у варваров широко шагал могучий воин, обнажённый до пояса и весь покрытый синеватым узором рун. От его пояса тянулась цепь — к другой фигурке, в жалком тряпье, тонкой, явно женской.
— Кого это он с собой тащит, батюшка? — дерзнул поинтересоваться младший сын.
— Ха, это у них что-то вроде жрицы. Видел я такое в прошлый раз, видел… тогда их вожак тоже с собой какую-то девчонку тянул. Дралась как бешеная, да только убили её.
— Убили? Как убили?
— Дубиной! — рявкнул старый дон. — По голове! Размозжили в кашу! Они не бессмертные, сын, просто их очень, очень нелегко убить. А девчонка, видать, не из ихних была. Не защищали её никакие силы. Вот и убили. После этого и вожак… остановился. Словно оцепенел. Словно сердце у него вынули…
Необычная словоохотливость сенора пресеклась, едва северяне, и в самом деле потеряв лишь двоих, добежали до стен и принялись устанавливать штурмовые лестницы.
Здесь им пришлось потяжелее — сверху полетели камни.
Раскалить котлы со смолой или хотя бы с кипятком осаждённые просто не успели.
— Хороши, эх, как хороши! — аж прицокнул языком сенор Деррано. — Не поленились, крюки на лестницы набили. Теперь просто так не отпихнёшь — понял, Байгли? На ус намотал?
— Намотал, батюшка, — пробормотал тот, не в силах оторваться от разворачивающейся картины штурма.
И ещё отчего-то очень, очень сильно притягивала его взгляд тонкая фигурка, скованная цепью с вожаком варваров…
* * *
За спиной Алиедоры тяжело топает дружина северян, они с известной натугой тянут за собой длинные штурмовые лестницы, земля вздрагивает, и вместе с ней вздрагивает сама Алиедора. Тянущаяся к поясу цепь кажется горячей, жжёт наклёпанное железо, немилосердно гонит вперёд, на стены. Серый камень видится сейчас иссиня-чёрным, единственное тёмное пятно на раскинувшемся снежном одеяле.
— Мы вместе, капля Его крови, — рычит кор Дарбе. — Твоя участь — она же и моя. До конца!
До конца. Да, до конца. А конец — вот он, высоченные бастионы и башни, так и не покорившиеся надменным дерранцам. За ними — избавление. От всего.
От прячущегося в облаках Дракона. От скрывающейся в бездне говорящей Тьмы. От себя самой, Алиедоры Венти, избранной — но вот только для чего?
Неошкуренные перекладины под пальцами. Кор Дарбе лезет первым, цепь натягивается, дёргает доньяту, давящий пояс почти выбивает дыхание. Справа и слева по другим лестницам карабкаются северяне, молча, выставив щиты.
Что-то свистнуло совсем рядом, на щеку дохнуло холодом. Камень? Стрела? Так ли важно, что оборвёт твою жизнь, если ей всё равно суждено оборваться?
— Ты сможешь, — зашептали в уши и темнота, и Дракон. — Ты сможешь, ты победишь, ты одолеешь.
«Кого?»
— Себя, прежде всего и только — себя. Остальное и остальные не имеют значения.
«Как это вы дружно…»
Кор Дарбе охнул, приняв грудью метко пущенный сверху булыжник. Пошатнулся, но устоял. Яростно вздёрнул Алиедору выше, к самым зубцам, где уже скрежетала столкнувшаяся сталь.
Варвары атаковали замок в одном-единственном месте. Казалось бы, осаждённым не составит труда отбить атаку — собрать всех способных носить оружие, сбить, оттолкнуть лестницы, изрубить успевших прорваться на парапеты…
Но Алиедора знала — этот бой не будет честным. Если бы варвары шли на смерть во имя своего Дракона, шли бы и умирали, принимая сталь грудью, меняя одного за одного и расплачиваясь собственной кровью — может, и была б за тобой своя правда, Белый, живущий в облаках.
Но ты простёр над ними свою длань. Ты слишком нетерпелив. Ты дал Гнили течь в их жилах, как и в моих.
И преступил закон.
Чем они заплатили за неуязвимость и невероятную удачу, заставляющую стрелы и камни лететь мимо?
«Ты изуродован. Мы изменены», — говорил Дарбе несчастному Метхли.
Изменены.
Куклы и игрушки силы, вмешавшейся открыто в дела этого мира.
Полно, Алиедора, твои ли это мысли? Что вырвало тебя из привычного бытия, в какую капсулу заключило? Твоё тело ещё карабкается по последним ступеням, а разум — разум предаётся отвлечённым умствованиям?
Серые камни у самых глаз. Стена. Зубцы. Кор Дарбе уже протискивается в бойницу.
Цепь тащит и тащит наверх.
Больно. Алиедору словно режут пополам, и это — единственное живое чувство.
Ложь. И тут тоже ложь. Ничего, кроме лжи. Могущественная сущность мухлюет, словно ярмарочный шулер.
Верна одна лишь смерть. Только ей ещё можно верить…
Кор Дарбе напирал, широко крестя воздух перед собою мечом. Алиедору тащило следом, и она не заметила, как сзади к ней подобрался копейщик.
— Обернись! — разом взвыли и Дракон, и подземная Тьма.
Выпученные глаза под низким наличьем, скрывающим лоб. Раззявленный, разорванный криком рот. И копьё, наконечник, летящий прямо в лоб Алиедоре.
«Как же так? Я ведь должна жить, я не могу так!»
Пустота, внутри всё оборвалось. «Этот хочет меня убить — значит, он умрёт, как должны умереть трёхглазый Метхли, старый сенор Деррано, Байгли, Дигвил…»
Перед штурмом Алиедоре сунули в руки меч — или, вернее, мечик, явно сделанный для мальчишки-подростка, сына кого-то из меодорской знати, и неведомым путём оказавшийся среди добычи варваров.
Она отмахнулась — неловко, кое-как попытавшись уклониться от летящего стального оголовка и отшибить в сторону древко.
Нет, тебе не помогут. Ты или убьёшь, или умрёшь.
Наконечник прошёл у неё над плечом, острый край обжёг кожу на скуле.
Доньята столкнулась взглядом с безумным взором копейщика.
У того раскрылся рот.
— Да никак это ж сама… — начал было он, но Алиедора уже не могла остановиться. По щеке и шее текла кровь, обжигавшая, словно кипяток. Взвизгнув, доньята прыгнула, насколько позволяла цепь. Мечик вонзился воину в низ живота, проскользнув под кольчужной рубахой.
Копейщик взвыл, схватился за пах, согнулся и рухнул с парапета вниз.
Девчонка-маркитантка, наёмник, мальчишка-раб и теперь — воин, служивший её отцу, защищавший её, Алиедоры, собственный дом.
По шее от текущей крови вверх, по щекам, словно карабкались языки пламени.
И сильно, очень сильно пахло Гнилью.
Почему-то за спиной кора Дарбе не оказалось ни одного из его воинов. А на Алиедору разом кинулись двое, наставив копья. Третий, воин в высоком закрытом шлеме, вдруг запрокинул голову, шумно втянул воздух — так, что услыхала даже доньята, — и закричал, закричал именно то, что обязан был:
— Ведьма!!!
Что ещё мог он крикнуть, чувствуя кисло-металлический запах, который не спутаешь ни с чем?
Ведьма.
«Ну да. А кем же ещё я могу оказаться?!»
Дракон и Тьма молчали.
Выкручивайся сама, если достойна.
Два копья. Два острия. И один мечик.
Кор Дарбе взревел диким клыкачом, развернулся, бросился на помощь. Поймал одно древко, зажал под мышкой, достал защитника Венти концом клинка, разрубив стальной налобник. Второго смёл со стены плечом, сшибся с рыцарем в высоком шлеме, клинки проскрежетали, высекая искры; рыцарь пошатнулся, и Алиедора ударила, даже не дождавшись выкрика варвара:
— Добей его!
Доньята прыгнула, изворачиваясь, уже видя, что нужно не колоть или рубить, а подтолкнуть. Миг — и потерявший равновесие рыцарь сорвался со стены вниз, замер там неподвижной железной куклой, раскинув руки и ноги.
— Молодец, — прохрипел Дарбе.
Варвары уже перехлестнули через стену, оставив совсем немного убитых и раненых. Защитники попятились, стараясь сдвинуть щиты и прикрыться щетиной копий, — напрасная попытка.
Кор Дарбе уже не волочил Алиедору, доньята опередила северянина, и перед ней, визжащей, окровавленной, в ужасе попятились бывалые воины.
В горячке боя и не поймёшь, как получилось, что они с вожаком варваров оказались в плотном кольце, почему отстали остальные северяне, остановленные, словно лесной хозяин охотничьей рогатиной, насмерть бившимися защитниками замка Венти. Но сейчас — со всех сторон надвинулись копейные навершия.
Дарбе завертелся волчком, отшибая в сторону древки. Кто-то выпалил из самострела, и болт глубоко рассёк кожу на левом предплечье — вновь повезло, всего лишь рассёк, не вонзился в мякоть, не ударил в кость. Кровь капала на землю, капала и оборачивалась чёрными дымящимися кругами. Камень крошился и трескался, из трещин показались желтовато-коричневые головки многоножек.
— Да, да, да! — исступлённо заверещала Алиедора. Руны на её теле вспыхнули жаром.
Она таки может! Она таки избранна! Она способна… она будет властвовать! Надо всем и надо всеми! А кто против — умрут, умрут все до единого!
Вокруг них с кором Дарбе сомкнулось кольцо. Копья, мечи, палицы — всё, могущее пронзать, рубить, расплющивать, — било и по ним, и по высунувшим головы из трещин тварям. Но — поздно, слишком поздно.
Крошился и трескался камень, каверны расширялись, и поток многоножек становился всё гуще. Сухой шелест скребущих по плитам коготков, вдруг показавшийся Алиедоре громче людских криков.
Воронка стремительно расширялась, жёлтый шевелящийся вал напирал, и защитники замка Венти подались назад.
— Ведьму! Ведьму убейте! — кричал кто-то в задних рядах, и Алиедора вздрогнула, сообразив вдруг, почему она услыхала в шуме битвы именно это.
Мама. Мамин голос. Зачем она здесь, почему, отчего?
— Убейте ведьму! — И уже дрогнувшие было остановились, повернули, упёрлись плечами, чтобы уже до конца и насмерть.
— Убейте! — И кто-то, презрев отвратительных тварей Гнили, бросился прямо в середину их потока и почти добрался до Алиедоры, весь облепленный шевелящимися бестиями: грязно-жёлтое пополам с красным, весь в текущей из разрываемого живьём тела крови.
Взлетела рука с топором, взлетела, несмотря на вцепившихся многоножек; натянулась цепь, кор Дарбе бросился под замах, собой закрывая Алиедору. И словно бы Белый Дракон на миг отвернулся или отвёл защищавшую северян незримую длань, — но топор оставил глубокую, заполненную кровью борозду. Вожак варваров раньше не моргнул бы и глазом от такой «царапины», а теперь у него вырвался болезненно-злобный выдох, Дарбе схватился за рассечённое плечо.
Неведомый воин-защитник Венти замахнулся вторично, но тут челюсти вцепившейся многоножки перекусили наконец сухожилия — окровавленная кисть бессильно повисла, топорище выскользнуло из вмиг разжавшихся пальцев.
Человек пошатнулся и медленно осел — мгновенно исчезнув под жёлтой шевелящейся массой. Вокруг Алиедоры и кора Дарбе теперь кипело живое жёлтое море, защитники отступали всё дальше, а с другой стороны напирали остальные варвары.
«Я смогла. Я победила. Я избранна!» — молотами билось в голове Алиедоры.
«Мама. Там же мама…» — где-то глубоко-глубоко и совсем слабо, заглушаемое яростным грохотом победной стали.
— Я твоя настоящая мать! — яростно зашипела Тьма.
— А я — отец! — поддержал и высунувшийся из облаков Дракон. — А тут — только те, кто породил твоё тело.
Но тело легко сменить. Для мудрой, для избранной нет ничего невозможного.
…Поток многоножек растекался всё шире. Кто мог — бежал, кто не мог — того настигали и в считаные мгновения обращали в дочиста обглоданный костяк.
Братья и сёстры…
Подружки…
Нет, это же просто слова. Для тебя, избранная, это бессмысленный набор звуков. Ты спасла себя и поклоняющихся тебе…
«Я спасла?» — удивилась Алиедора.
— Конечно, — ответила Тьма. — Без тебя их бы перебили. Ну или разорвали в клочья те, кого ты вызвала. Они обязаны тебе жизнями. И должны служить теперь — верой и правдой. Веди их, избранная!
Алиедора больше не смотрела на творившееся вокруг. Глаза подняты к небу, где среди мерно сеющих снежок туч извивается, ныряет и вновь появляется Белый Дракон.
— Ты всё правильно сделала… дочурка, — сказала Тьма.
— Конечно, — поддержал её Дракон. — Всё правильно. Они должны уйти с твоего пути — тебе шагать дальше, а им… им отправляться ко Мне.
* * *
Алиедора медленно брела по двору замка Венти, пинками отбрасывая оказавшихся на дороге дохлых многоножек. Бой кончился, варвары владели крепостью, хотя их и осталась треть от начального числа. Когда, в какой миг твари Гнили набросились на них, когда чуть ослабла воля доньяты, указывавшая им и гнавшая их вперёд, — Алиедора не помнила. Сперва-то она и вовсе решила, что варвары в безопасности от тварей Гнили, они же сродни; и потому настоящим шоком оказалось зрелище молча рухнувшего в жёлтый поток северянина.
Во всяком случае, уцелевшие северяне молча кланялись ей в пояс, и непохоже было, что судьба погибших товарищей их сколько-нибудь опечалила. Они погибли по воле Дракона милостивого, милосердного, и, значит, так надо. Капля Его крови забрала их жизни, послала к Нему по великой дороге, и воину достойно радоваться участи товарища, надеясь при этом, что он сам встретит такой же конец.
Наверное, они так думали. Наверное, они в это верили.
Как же пусто внутри. Ничего не осталось. Она сама выжгла собственный дом. Вызвала многоножек, подчинила себе Гниль. Вот они, защитники, — груды пустых окровавленных доспехов.
Мама. Нянюшка. Сестрички. Братья.
Почему все эти слова потеряли смысл?
«Я не видела, как они умерли. Милосердные Дракон и Темнота скрыли это от меня…»
— Ну почему же, — тут же всплыл холодный ответ. — Забыла, кто ты, капля Моей крови? Ты способна видеть глазами каждого из сотворённых твоей волей существ. Стоит только захотеть.
«Нет, я не хочу!» — беззвучно закричала Алиедора, но было поздно.
…Мама — она отбивалась как могла, подхватив чей-то клинок, и всё кричала, кричала, до самого конца: «Убейте ведьму!»
Убейте ведьму.
— А ведь она тебя узнала, — прошептала на ухо Тьма.
«Почему?» — простонала Алиедора, корчась от боли так, словно её саму раздирали сейчас бесчисленные крючковатые челюсти многоножек.
— Как может мать не узнать собственное дитя, взглянув ей в глаза? Пусть даже ребёнок грязен и нечёсан, всё равно. Твоя мать хотела твоей смерти.
«Она… она просто защищала других…»
— Именно. В тот миг у неё ещё оставались дети. Одним больше, одним меньше — невелика разница, правда? А ведь ещё и внуки, внучки. Ты — никто и ничто, беглянка, опозоренная, убивавшая, чтобы прокормиться!
«Они начали войну, чтобы только не выдать меня!»
— О, вспомнила? Однако войну начали не они, а король Хабсбрад, решивший, что настал момент поживиться за счёт Долье. Да вот только пирог не по зубам оказался.
«Не хочу ничего слышать!» — простонала Алиедора.
— Не хочешь потому, что это правда.
«Я их всех убила. Убила, потому что хотела жить. Продала их всех — за одну-единственную жизнь, свою собственную!»
Навстречу шагает кор Дарбе. Останавливается за пять шагов, тоже кланяется в пояс. Цепи давно сняты, но есть связывающее их крепче стальных звеньев.
— Капля Его крови теперь едина с Ним. — Варвар не спрашивает, он утверждает, а Алиедора даже не знает, что ответить. Едина? Что это значит? Вот эти голоса, влезшие ей в сознание? Это и есть единение?
Она смотрит в глаза северянину. Смотрит, не опуская взгляда. Впрочем, ей врать не впервой.
— Теперь мы пойдём дальше. — Дарбе поворачивается, смотрит на полдень, куда-то над крепостными стенами, — пойдём за реку, туда, где Мастера Смерти. Переведаемся во славу Дракона великого, величайшего.
Алиедоре всё равно. Хочется лечь, впечатать в щёку щербатый камень замка. Ничего больше, ничего, кроме этого.
И она ложится и чувствует, как край плиты корябает щёку, закрывает глаза — но всё равно видит стоящего рядом Дарбе; северянин с поистине варварским терпением ждёт. Она — Капля Крови, её пути — не для обычных смертных, пусть даже изменённых, пусть даже служащих Дракону великому, величайшему.
Может, кто-то всё-таки спасся? Где-то там, в глубине, в самых нижних переходах замка, в потайных галереях, что ведут к скрытым колодцам, Алиедора чувствует жизнь. Уцелели. Спрятались. Выжили…
— Добей. Докончи дело. Пути обратно быть не должно.
Алиедора лишь крепче прижимается щекой к холодному камню.
— Добей!
«Нет. Пусть будет как есть».
— Тебе выбирать, но ты рассекла не все корни.
Алиедора молчит. Молчит и очень хочет заплакать, но слёз нет и — она знает — больше никогда не будет.
* * *
Байгли Деррано и его отец досмотрели всё действо до самого конца. Конечно, они не могли видеть, что творилось внутри кольца замковых стен, но вот вырвавшийся из ворот грязно-жёлтый поток многоножек разглядели очень даже хорошо. Армия Деркоора в ужасе качнулась назад — тварей Гнили ратники боялись даже больше, чем неуязвимых северных варваров.
Однако клин бестий очень быстро втянулся назад, словно повинуясь чьей-то воле. Байгли только выдохнул, трясясь и беспрерывно благодаря про себя великого Ома Прокреатора; больше он ничего не понял и не понял даже, почему отец вдруг привстал в стременах и рявкнул:
— Мэтра Бравикуса сюда!
Запыхавшегося мэтра приволокли под руки двое дюжих сквайров.
— Почему они повернули? — Старый сенор в упор воззрился на пузатенького чародея.
— Я тоже заметил, благородный дон, — зачастил Бравикус. Толстяк дрожал от страха, но способности соображать не утратил. — Ими кто-то управлял. Я… обнаружил это.
— Следил, значит? — Кажется, голос старого сенора чуть-чуть потеплел — или Байгли это показалось?
— Следил, — развёл руками волшебник. — Елико мог и елико позволяли обстоятельства. Там Гниль, благородный дон, но Гниль, повинующаяся чьей-то воле. Этот самый приказ мне и удалось нащупать.
— Не стану спрашивать как. Можешь сказать, кто это был?
Бравикус замялся, отвёл глаза.
— Могу, но это слишком… слишком невероятно, благородный дон.
— Говори! — рыкнул сенор Деррано.
— Если позволите, благородный дон, я шёпотом, на ухо… — И толстяк метнул быстрый взгляд на Байгли.
«Что это он имел в виду? — Младшему Деррано стало не по себе. — Что пронюхал этот толстяк?»
Сенор нагнулся с седла.
Бравикус что-то быстро прошептал, непрерывно кивая.
Дон Деррано медленно выпрямился. Лицо сделалось совершенно стальным.
— Твоё усердие будет вознаграждено, мэтр Бравикус. Теперь разрешаю тебе удалиться и сделать всё потребное, чтобы… моё войско не понесло никакого ущерба, а… направляющее начало… оказалось бы… в наших руках.
Казалось, сенор очень, очень тщательно подбирает слова.
Дерранцы остались на месте. Варвары тоже не покидали захваченный замок.
Равнодушные облака принялись за всегдашнее — сеять на побоище тихий, всё скрывающий снежок.
