Глава 19. ЖИВУЩАЯ В НИТЯХ
Иногда мы просто не понимаем масштаб происходящего.
Все, что совершается вокруг нас. Все, что задумали Шестеро.
Мы считаем, они были людьми. Но правда в том, что они выше нас. Ибо мыслят иными категориями и иными масштабами. От этого мне очень спокойно.
И страшно.
Лекция в Каренском университете.
В Храме, теперь принадлежащем Вэйрэну, ничто не напоминало о Шестерых. Статуи вынесены на улицу и давно разбиты молотами. На их постаменты водрузили новые: герцога да Монтага, Рукавичку и самого великого асторэ, легендарного Темного наездника, рыцаря в шипастых доспехах. Разноцветные витражи, заказанные во Вьено прадедом нынешнего владетеля, повествующие о деяниях Шестерых расколоты, заменены черно-белыми. Со знаком водоворота.
В чашах и жаровнях горит синий огонь. На сотнях свечей во время еженощных молитвпляшет синее пламя. Да и на многих улицах ночного Шаруда поселился этот благословенный цвет. Он горит в домах, горит в герцогском замке и в башнях, что теперь высятся над столицей.
Шаутты. Лавиани не сомневалась в этом. Но ей было плевать на всех затаившихся в городе демонов. Впервые плевать.
Потому что наконец-то случилось то, чего она так долго ждала. О чем мечтала. И не верила, что это вообще возможно.
Она познала, что такое любовь Вэйрэна.
Та пришла и объяла Лавиани. Растопила ее закостеневшую душу. И увлекла в весенний танец радости. Подарив то, о чем сойка совсем не знала — бесконечное спокойствие. Веру в будущее. Счастье.
Она поняла, наконец-то поняла, как долго жила в пустоте. Как долго шла к своей цели, совершая гадкие поступки и даже не понимая того, сколь жалкая у нее была жизнь.
Без всякого смысла. Устремлений. Служения. Надежды. Блуждая в потемках, далеко от истины, веры, правды, она сопротивлялась тому, что мог предложить ей асторэ, веря ложным убеждениям, которыми Шестеро заразили человечество.
Но теперь Лавиани прозрела. Пробудилась. Отринула бессмысленное прошлое, в котором она блуждала в потемках, лишь препятствуя этой любви. К любому из живущих, кто готов принять Вэйрэна в свое сердце и нашить на рукав водоворот.
У Лавиани такая нашивка была уже давно. Она появилась через несколько дней после того, как сойка прибыла в Шаруд и самый первый раз вошла в храм Вэйрэна, не скрывая своего скептического отношения ко всему происходящему.
Но асторэ нашел ключ к ее сердцу и приобрел, пожалуй, одного из самых ярых сторонников. Из тех, кто пойдет следом за ним даже на ту сторону. Будет сражаться за него.
Но она была женщиной, а Вэйрэн не считал правильным просить с них плату кровью. Мечом. Сражением. Все, кто мог, ушли на юг, биться с заблудшими в вере, обманутыми Шестерыми. Мужчины дрались где-то далеко. И сюда, в горную долину, новости о том, что происходило возле Лентра, приходили с запозданием.
Говорили разное. О победе. И поражении. О том, что это испытание всех детей человеческих, ибо Вэйрэн проверяет их. Даже потерями.
Она не прислушивалась. Лавиани просто верила. И шла по его пути, исполняя то, что ей поручили в храме его.
Сойка мыла полы. Порой радостно плача (о, она так давно не плакала, что забыла, каково это!), что он доверился ей. Обратил на нее внимание, пускай и через своих слуг. Дал цель. Маленькое, скромное, ничтожное дело.
Вода в ведре была ледяной, пальцы сводило, когда она выжимала тряпку, а после, согнувшись, на карачках, остервенело, очень старательно, поминая его в разуме и сердце, терла большие квадратные плиты, чтобы на них не было и капли грязи. Чтобы те, кто придет сюда утром, вошли в его чистый дом и были восхищены.
Вместе с сойкой трудились еще несколько женщин из тех, кого отметили и допустили жрецы. Чтобы попасть сюда, Лавиани работала на износ, как проклятая, доказывая, что ее вера сильна и она готова к служению. Бесконечные полы. Залы. Уборка. Таскание воды. Хвороста. Чистка очагов. Кухня. Она делала все, что от нее требовали, никогда не роптала и мечтала лишь о том, чтобы Вэйрэн и дальше одаривал благостью ее жизнь.
Чтобы наконец-то он вернулся из тюрьмы, куда изгнали его лживые Шестеро, и установил свой порядок. Помог его светлости Эрего да Монтагу править и привести мир к свету, как того хотели асторэ.
К утру, обычно к утру, когда зал храма был оттерт до блеска, убиравшимся везло присутствовать на самой первой, как правило закрытой для прихожан молитве.
Лавиани сияла от счастья. И снова плакала, видя чудо пламени, как оно лижет, но не обжигает возложенные на него цветы, в память о погибшей герцогине да Монтаг.
Только-только наступила ночь. Холодный осенний дождь шел с обеда, скрыв в пелене могучие пики, но их холодное дыхание стекало на Шаруд со всех сторон, проникало под одежду, шерстяную юбку, теплый свитер, войлочную накидку. Поговаривали, что зима, до которой еще полтора месяца, выйдет суровой. Перевалы опять завалит снегом, а лавины не дадут торговцам из северных регионов приезжать до самой весны.
— Лани, — позвали ее.
Лани. Теперь ее звали так. Она себя так назвала, в знак своего перерождения. Старое имя — это прошлое. Его стоило оставить позади, вместе со всем тем, что случилось. Вместе с людьми, которые были рядом и оказались обузой. Шелухой. Помехой на ее пути к Вэйрэну. Она оставила их без всякой жалости и сожаления, как и имя «Лавиани», которое когда-то дала ей мать на Летосе. Все это теперь не имело для нее никакого смысла.
Бывшая сойка подняла глаза от тряпки и натертого до блеска пола, выпрямилась с некоторым трудом из-за затекшей спины. Над ней стоял господин Тазбэ, старший распределитель работ среди верующих, пришедших работать в Храм по зову сердца.
— Да?
— Надо накормить гарнизон Требухи. Тебя там будут рады увидеть.
— Хорошо. Но я не закончила.
— Оставь, — Тазбэ был неплохим человеком. Жалостливым и достойным. А еще он верил также горячо, как Лавиани, и та нет-нет да улыбалась на его веселые, добрые шутки. — Машни справится.
Она безропотно набросила толстый капюшон накидки на седые растрепанные волосы и, сутулясь, прошла через весь храмовый зал, выйдя на улицу.
Холод тут же пробрал ее до костей, несмотря на теплую одежду. К мраморным ступеням липли желтые листья, камень влажно блестел от дождя, отражая синие блики.
Сойка, ежась и кляня про себя дождь, топталась у основания храма. Скорее бы уже непогода кончилась, и вновь наступили ясные дни.
Она любовалась видом, открывающимся отсюда. На дома, бесконечные улицы, тянущиеся к свирепой горной реке, скачущей от водопада. На замок герцога, расположенный высоко-высоко над столицей. И, конечно же, на две грандиозные черные башни, довлеющие над всей долиной.
Два черных великана, сотканных словно бы из ночи, усыпанных острыми гранями-лезвиями. Будущий дом Вэйрэна. Самое прекрасное, что когда-либо существовало в этом мире. Их огромные тени широкими полосами ложились на город, скрывая под собой целые кварталы, переползая с улицы на улицу, пока за горами не исчезало солнце.
Башни Калав-им-тарк вновь высились над Шарудом, как в прежние времена. Та, что стояла справа от водопада, полностью построена. Левая же — пока не имела шпиля и на фоне сестры казалась заброшенной.
Так и было. Стройку остановили еще в середине лета, да так и не начали снова.
В правой, на вершине, там, куда добраться могли лишь орлы, играющие с послеобеденным сильным ветром, всегда горели огни. Там жила сама Рукавичка. Та, о которой Лавиани столько слышала, но так и не смогла увидеть. Асторэ и воспитательница его светлости, отправившаяся с ним на юг, а неделю назад вернувшаяся с ним же обратно, вела жизнь затворницы. Хотя говорили, что раньше она довольно часто приходила в храм. Лавиани очень хотела бы встретиться с ней, прикоснуться к ее платью, попросить о благословении. Она упорно работала и верила, что рано или поздно ее вера будет вознаграждена. Вэйрэн всегда отмечает каждого, кто идет за ним.
Это неоспоримый факт.
Запряженная двумя лошадьми, подъехала повозка, и Лавиани поблагодарила асторэ про себя за то, что колымага со скрипучими колесами была с крышей.
До Требухи путь не близкий, аккурат через весь город, да еще и в гору. Точно промокнешь. На вожжах сидел Тазбэ, внутри, среди больших кувшинов и порядком горячих кастрюль примостились Варла и Рхона. Женщины, тоже приходящие к Храму — помогать всем, чем только можно.
Варла была из Дагевара. Рхона из Горного герцогства, восточных кантонов, сейчас все еще оказывающих сопротивление истинному герцогу, называя его самозванцем. Лавиани не вдавалась в подробности. Ее не волновало, что происходит вокруг, ибо она знала, что Эрего да Монтаг справится со всеми проблемами.
Так уже было и так будет всегда.
Сейчас Лавиани тряслась на жесткой скамейке, опустив голову и ощущая, как тепло и вкусно пахнет свежим хлебом, гороховым супом, жареной бараниной. Она не ела с утра, в животе заурчало. Протяжно и предательски.
Рхона посмотрела на нее из-под платка, скрывающего золотистые волосы, молча залезла под тряпки на тюках, извлекла отломленный кусок хлеба, до сих пор исходящего паром. Сунула сойке.
Затем подняла из-под ног металлическую миску, откинула крышку с одной из кастрюль, половником зачерпнула супа. Варла протянула ложку с искривленной ручкой, сказала грубоватым голосом:
— Ешь, сестра. Мы уже перекусили на кухне. Ешь. Там пока всех накормишь, не выстоишь голодная-то.
Лавиани начала есть, стараясь удержать тарелку внутри прыгающей на камнях повозки и не пролить суп.
— Очень вкусно, — искренне сказала она. — Спасибо.
Требуха — большой каменный дом, трехэтажный, массивный, похожий на крепость, стоял на дороге, ведущей прочь из города, в высокогорные луга, к озерам и отрогам Печати Таувинов, двугорбого пика, защищавшего город от западных ветров. Дом всегда принадлежал храму, и раньше, во время почитания Шестерых, здесь давали приют и укрытие паломникам из других кантонов. Теперь поток шедших к ложным богам полностью иссяк, а дом, благодаря его глубоким подвалам и надежным дверям, стали использовать для… почитателей Шестерых. Но теперь они обитали здесь не в качестве паломников, а как узники.
Разумеется, в Требуху засовывали не всех из тех, кто сомневался в Вэйрэне. Ибо в сердце его много любви к заблудшим душам. В Храме рассказывали о его кротком нраве и о том, что перед войной Гнева он не карал учеников Шестерых, а словом и убеждением обращал на свою сторону. Лишь те, кто упорствовал, нарушал законы герцогства, осквернял святыни храма, смущал других.
Охранял этих отступников небольшой гарнизон, заботу о котором взял на себя храм Вэйрэна. Лавиани приезжала туда дважды и в первый раз насчитала девять человек, а во второй — тринадцать.
Они все оказались приветливыми, добрыми людьми и оставались суровы лишь с противниками веры. Лавиани, нынешнюю Лавиани, так не похожую на прежнюю, здесь полюбили. Она щедро накладывала еду в их тарелки и никогда не отказывала в добавке, могла пошутить, была любезна, но и за словом в карман не лезла, если кто-то из них начинал подшучивать над скромной тихоней Рхоной.
Лавиани, вместе с соратницами, перенесла кастрюли и кувшины, повязала фартук и накормила каждого из девяти присутствующих.
— Еще двое в караулке остались, — сказал им чернявый сержант, забирая вместе с тарелкой супа хлеб с чесноком и окороком. — Оставьте для них.
— Остынет, — ответила Лавиани. — Я отнесу. Куда мне?
— Вон та дверь, до конца коридора и вниз по лестнице.
— Вы справитесь вдвоем? — спросила Лавиани у женщин.
Получив утвердительный ответ, она быстро собрала еду на поднос, умудрившись подцепить еще и кувшин с сильно разбавленным вином. Отнесла вниз.
Возле входа в подвал сидели двое стражников. Услышав шаги сойки, они повернулись в сторону лестницы.
— Благослави тебя Вэйрэн, Лани, — сказал один из них. С переломанным носом и двумя отсутствующими пальцами на правой руке. Он знал ее, но она не была уверена, что когда-либо слышала его имя — лишь видела в прошлый раз в трапезной… — А мы уж думали, о нас забыли. Что сегодня?
— Гороховый суп, чеснок, окорок, хлеб. Ваше любимое пойло вот. Еще каша с мясом. Все не унесла. Сейчас.
Она поднялась наверх, вернулась с небольшой, до сих пор теплой кастрюлей, где на дне было достаточно каши для двоих.
После того, как пришло время ехать назад, они должны были задержаться у реки, чтобы отмыть грязную посуду, но из-за дождя и темноты не стали, решив все сделать на храмовой кухне.
— Остановись за мостом, — попросила Лавиани у Тазбэ. — Устала сегодня. Пойду домой.
Тот просто кивнул. Работа в храме Вэйрэна дело добровольное, никто никого не заставляет.
Стоило лишь пересечь мост, Лавиани душевно попрощалась, обняв обеих женщин, кивнула Тазбэ и отошла к краю дороги, ожидая, когда повозка уедет.
Дождь не прекращался, шелестел по капюшону, река шумела со странным умиротворением.
— Рыба полосатая, — пробормотала сойка и, раздраженная, направилась назад, вспомнив, что забыла забрать из караулки кастрюлю. Если не вернуть — завтра на кухне при храме будет нескончаемое стенание.
В этой части столицы огни горели оранжевым обычным пламенем. И если Лавиани хотелось взглядом прикоснуться к Вэйрэну она задирала голову к небу. Башен из-за непогоды видно не было, хотя сойка кожей ощущала, как они возвышаются над городом, на склонах утеса, с которого вниз падает Брюллендефоссен. И видела где-то там, скрытое за тучами, бледно-синее сияние из окон правой твердыни Калав-им-тарка.
В дверь Требухи пришлось стучать довольно долго, прежде, чем отодвинулась заслонка маленького окошка.
— Чего надо?! — Почти тут же ее узнали: — А. Ты. Что такое?
— Кастрюлю забыла. Отправили назад. Открой.
Ее впустили в тепло, и она была рада наконец-то уйти с дождя. Вся накидка вымокла, и сойка отжала ее край, хотя это мало помогло.
— Кого принесло? — чернявый сержант, услышав, что дверь хлопнула, выглянул из столовой.
— Посуду оставила, — объяснил солдат.
— Внизу? — спросил у нее сержант.
— Внизу, — сокрушенно вздохнула сойка.
— Забирай, — махнул командир. — Дорогу помнишь.
Она прошла через столовую. Четверо пили уже не разбавленное, а вполне себе крепкое вино, раскупорив пузатую бутылку из темного стекла. На нее глянули и, чуть помедлив, решили убрать бутылку.
— Кому мне говорить об этом? — успокоила она их. — Да и зачем? Погода отвратительная, я бы сама с радостью приняла, да у меня от него болит голова.
Они заулыбались:
— Храни тебя Вэйрэн, добрая женщина.
Лавиани благодарно кивнула. Ибо любое пожелание — дар, от которого неразумно отказываться.
— Все хотел задать вопрос, — сказал один из солдат, обращаясь к ней. — Татуировки у тебя на ладонях. Бабочки. Это что?
Сойка показала всем заинтересованным руки:
— Ошибка молодости. Я из Пубира, а там такой товар хорошо продается. В молодости я была горяча.
Они заухмылялись и тот, что пытался прятать бутылку, с пониманием произнес:
— Но теперь все в прошлом, потому что Вэйрэн принимает каждого и никого не осуждает. Он готов был и Шестерых принять, но те пошли на него войной.
— Да, воистину так.
Она спустилась вниз по уже знакомой лестнице, увидела кастрюлю на столе. К двум знакомым тюремщикам присоединился третий, один из тех, что ужинал в зале час назад. Невысокий и щуплый, он притащил с кухни котел с варевом, пахнущим чем-то горелым, совершенно неаппетитным, и теперь разливал светло-серую жижу деревянным черпаком по высоким стальным мискам.
Пришло время кормить заключенных.
— Я же говорил, кто-нибудь за ней вернется, — сказал стражник, подхватив кастрюлю, и протянул Лавиани. — Держи.
— Спасибо, — произнесла сойка и ее нож, выхваченный из-под накидки, вошел человеку под подбородок.
Пустая кастрюля с грохотом бухнула на пол, крышка отлетела, точно колесо проехалась через все помещение и задребезжала под скамейкой. Впрочем, сойка не следила за этим, вне всякого сомнения, обыденным зрелищем, так как товарищ убитого, к чести его, не застыл, а начал тянуть из ножен кинжал, вставая с лавки. А «повар» обернулся, раскрывая от удивления рот.
Она перелетела через стол, ударив воина с кинжалом ногами в грудь, он клацнул зубами, опрокидываясь, затылком врезался в пол.
Понимая, что пока он вне игры, сойка обернулась к последнему и заорала, когда из котла на нее полетела сплошная серая масса. Горелая каша, по счастью едва теплая из-за нежелания тех, кто здесь служил, заботиться об узниках, попала на лицо, шею, грудь, руки… да, в общем-то, на всю Лавиани.
Следом полетел котел, но на этот раз ей все-таки хватило ума уклониться, и тот врезался в стену с оглушительным грохотом, выиграв в конкурсе шума у злосчастной кастрюли. Оставалось лишь уповать, что подвал глубоко и, возможно, наверху ничего не слышали.
Была такая надежда.
Повар, опять же к глубокому удивлению Лавиани, даже не сделал попытки напасть. Он юркнул прочь, к лестнице, сойка попыталась схватить его за плечо левой рукой, но та, испачканная в каше, соскользнула, не удержав хват.
— Рыба полосатая!
Она метнула нож, поскользнулась, шлепнулась, вскочила на четвереньки, словно волчица, начала движение, подобрала нож.
Выскочив в коридор, поняла, что этот придурок вместо того, чтобы звать на помощь, помчался на второй этаж. Понеслась следом, про себя еще раз считая: четверо за столом, плюс привратник и сержант — на первом. Шестеро.
Двое в подвале. Один из них покойник, второй скорее всего нет. Итого восемь.
Один бежит наверх. Девять. И значит еще где-то два человека. Разумеется, если все они получили причитающийся ужин и если никто не пришел в то время, пока сойка волоклась от моста обратно.
Этот гад снова шмыгнул от нее, в ближайшую комнату, и захлопнул дверь прямо перед носом сойки. Она уже не церемонилась. Снесла талантом дверь, с грохотом, который точно привлек всеобщее внимание.
Но она больше не думала о том, чтобы прикончить их поодиночке. Мерзкая каша висела на ресницах, воняла в ноздрях, была в ушах. Она жаждала крови. То, от чего сдерживала себя почти два месяца, униженно и смиренно драя полы во славу проклятущего Вэйрэна, чтобы он сдох со всей его кодлой!
Здесь ничего больше делать не пришлось. Разлетевшаяся дверь сломала беглецу кости, и он висел на фрагментах рамы с выбитым стеклом двумя переломанными, едва держащимися друг за друга частями.
Сойка потянула тело на себя, оно вместе с последними осколками рухнуло на пол. Быстро обыскала, но ключа не нашла. Скорее всего, у кого-то внизу. Если и там нет, снова придется тратить бабочку.
— Эй! Что происходит! Ты кто?! — двое появились из дальней части коридора, уже с обнаженным оружием.
— Котел с кашей лопнул! — плаксиво ответила она, радуясь, что успела спрятать нож. — Это я! Лани. Котел лопнул! Посмотрите, что со мной! У вас есть, где умыться?
Один неуверенно опустил меч, но его заросший щетиной приятель, босиком и растрепанный, явно со сна, рявкнул:
— А ну стой! Сейчас глянем, какой такой котел!
Бывшая убийца Ночного клана радостно улыбнулась, но не остановилась. Еще чего. Вот уж останавливаться она не собиралась. Прежде, чем лезть в подвал, стоило все же очистить Требуху от тех, кто обязательно будет ей мешать и помнит в лицо…
Дверь противно скрипнула на несмазанных петлях, когда сойка отомкнула ее тугим ключом, который, на первый взгляд, совсем не подходил к замочной скважине.
— Долго же ты шла, — Ремс, довольно помятый, с почти сошедшими синяками на лице, щурясь на факел, вышел из мрака. — Хм… чего только не увидишь на путях милосердной.
Последнее заявление относилось к испачканной Лавиани, которая, конечно вытерла себя какой-то тряпкой, подобранной на первом этаже, но признавала, что лучше совсем не стало.
— Вы у меня давно в печенках. Все вы. Милосердная соня. Ты. Твой старший дружок. Дорога. Бандиты и мародеры на ней. Эта страна, город, фанатики Вэйрэна и он сам вместе со всеми шауттами мира. Знал бы ты, сколько раз я жалела, что покинула Лентр, пойдя на поводу у твоей хозяйки.
Она сердито направилась прочь, не слушая криков из соседних камер с мольбами, чтобы их тоже освободили. Жалости у сойки не хватило бы и на одного. Отпустишь — запомнят тебя, потом их поймают, они разболтают и начнутся проблемы. Или еще хуже — увяжутся следом. Пусть сидят там, где сидят. Шестеро решат их судьбу, а не Лавиани.
В караулке она перешагнула через один труп, другой обошла по дуге, чтобы не пачкать ботинки в крови. Довольно забавная щепетильность.
— Что касается твоего вопроса о моей неспешности. Отыскать тебя оказалось весьма сложно. Храм в столице, с позволения проклятущей Рукавички, организовал уже девять тюрем для таких придурков, как ты. Тех, кто не может посидеть тихо, спокойно и готов вякать в защиту Шестерых, хотя те точно в этом не нуждаются.
— Справедливости ради, я не вякал.
Сойка фыркнула и протянула ему меч, стоявший возле лестницы, а после начала подниматься из подвала.
— Да плевать мне, за что ты загремел сюда. Но девять тюрем, куда так просто с улицы не попасть, если ты не свой. Одна вообще в замке герцога. И потребовалось время, чтобы узнать, где держат тебя. Почти два месяца упорно трудясь во славу Вэйрэна.
— У тебя хорошо получилось.
— Тебе-то откуда знать? — она посмотрела на него через плечо.
— Ты пахнешь так, как они. Любовью к нему. Поэтому тебе поверили в храме и позволили наполнять тарелки стражников.
Усмешка.
Они вышли в столовую, которая теперь ничуть не напоминала ту, где совсем недавно Лавиани с другими верующими устраивали ужин для тюремщиков. Столы перевернуты, стулья сломаны, люстра оторвана и во всем помещении горит лишь один факел, да камин в противоположном конце зала. Алебарда была вбита в потолочную балку. Другая — в стену, и на ней, пронзенным, висел человек. Тела остальных валялись по всему помещению, а самый последний — возле двери, до которой так и не успел добежать.
Они вышли на улицу, под дождь, и сойка быстрым шагом направилась прочь, глядя только перед собой.
— Мне придется вернуться утром и снова мыть полы. Хотя бы несколько дней, пока не утихнет переполох, когда найдут мертвецов. Сейчас я доведу тебя до нашего логова. Мы сменили место после того, как тебя поймали.
— Нет нужды. Я знаю дорогу.
— Да ну? — Она с подозрением посмотрела на дэво. — Тебе во сне богиня нашептала?
Он коснулся пальцем носа, сверкнул улыбкой:
— Я верная служанка и знаю, где она находится.
— Рыба полосатая. Чего бы Ради не пойти ломать стену в храме Вэйрэна, а не тебе? Ты бы нашел его в два счета своим носом.
— У всех свои задачи в этом мире.
— Расскажи мне, о мудрый. Кой Скованный тебя понесло в храм асторэ? Зачем ты решил устроить там разгром? Глупая затея. Тебя могли просто убить. Опечалил бы Рыжую.
— Этот храм ранее был храмом Шестерых.
Лавиани поперхнулась от возмущения:
— Какими, забери тебя тьма, очевидными вещами ты еще хочешь со мной поделиться? Дождь мокрый. Ночь темна. Идиоты бесконечны. А дэво раздражают только своим присутствием.
— Храмом Шестерых, — ничуть не смутившись вспышки негодования, продолжил Ремс. — И он построен еще в прошлую эпоху, в год, когда Тион освободил Арилу и Нейси из Калав-им-тарка, а после с волшебниками изгнал шауттов из этой части Единого королевства.
— Невероятно интересно. Расскажи мне это, когда я начну страдать бессонницей.
— Шаруд помнит Арилу, и то, что она покровительствовала городу. Но о даре, который она принесла ему, все давно забыли.
— Кроме дэво. …И что это? Ради чего ты ломал стену в святилище Вэйрэна?
Ремс сунул палец в рот и вытащил из-за щеки мокрое и странное колечко. Сойка пригляделась и увидела, что это маленький локон светлых волос. Слуга Мири тут же снова убрал их себе за щеку.
— Я не из брезгливых, но тут просто просится «фу». Смотри не подавись случайно.
Улыбка.
— Это волосы Арилы? И ты знал, где они?
— Они пахнут. Найти было просто.
Сойка закатила глаза, мало что понимая, но решила больше не задавать вопросов сумасшедшему. Лучше поговорить с Бланкой, если, конечно, та в курсе. Хотя последнее время с ней тоже творилось что-то непонятное.
Шли молча и быстро, через пустые кварталы, по улицам бедняков, прижимавшимся к горным склонам и забиравшимся на них. Дома держались там на честном слове, волею судьбы, благодаря заступничеству Шестерых, о которых забыл этот город.
Дорога сузилась, исчезла мостовая, и ботинки хлюпали по лужам и грязи в полной темноте. Залаяли цепные псы за заборами. Стал слышен слабый, очень отдаленный шум, который большей частью прятал за собой дождь — водопад. До него еще далеко.
Еще через некоторое время пути домишки начали стоять реже, появились поля, овечьи загоны, амбары. Даже псы уже не лаяли, так пусто вокруг стало. Впереди только еловый лес, да горный склон.
Маленькая ферма, купленная Бланкой, казалась островком тепла в мире холода: в одном из окошек горела золотистая свеча.
— Из мрака, который никогда не был для Лавиани тайной, с кнутом, обмотанным вокруг запястья, выступил Ради.
Кивнул ей, посмотрел на освобожденного дэво, мотнул головой в сторону дома. Тот пошел, ничего не говоря.
— Все безопасно? Сюда никто не придет?
— Нет.
Он больше не стал расспрашивать, повернулся за Ремсом, но сойка взяла его за рукав куртки, останавливая:
— Как она?
— С госпожой все хорошо. Я передам, что ты беспокоилась. Скорее возвращайся. Время на исходе.
— Знать бы, какой смысл ты вкладываешь в эти слова.
— Герцог в столице. Его демон тоже здесь. Мы движемся к тому, чтобы закончить.
— Без Фламинго?
— Они будут. Скоро.
— Ты уверен?
— Да. Она видела.
— Я пошла, — сказала сойка. — Вернусь, как только станет безопасно.
Она сочла, что угроза миновала, через четыре дня. О разгроме Требухи говорили, беглеца и убийц искали, но на нее никто не подумал. Никто не приходил в храм Вэйрэна, никто не допрашивал людей, которые кормили тюремщиков в тот вечер.
Сказавшись больной, она предупредила, что не появится ближайшую неделю и вернулась на маленькую ферму, прижимавшуюся к еловому лесу. По пути заглянула на рынок, купила яиц, сыра, молока, мяса, не обращая внимания на высокие цены на продукты из-за войны. Узнала слухи. О том, что у Ситы любящие Вейрэна, конечно же, победили, а сейчас армия распущена по рубежам реки и ближайшим провинциям Ириасты и Фихшейза, чтобы набраться сил перед весенним наступлением на Риону.
Лавиани лишь хмыкала. Не говорилось ни слова о том, что армии обоих противников истощены, что уцелевших уже нечем кормить. А еще, что требуются люди. Много людей, чтобы снова столкнуться лбами, точно бараны на мосту, надеясь, что один сбросит в воду другого.
И она знала, как этого достичь. Эрего да Монтаг за ближайшие месяцы должен с помощью угроз, обещаний, шантажа и страха (считай, шауттов) склонить на свою сторону северные герцогства: Дарию, Кулию, Варен, Тараш, может быть Накун. Убедить Савьят и Соланку, или хотя бы сделать так, чтобы они не вмешивались. А у южан выбор простой. Им тоже нужны и Савьят, и Соланка. И еще все оставшиеся силы Алагории, Карифа, Дагевара, Аринии, Нейской марки. Люди, ресурсы. Все пойдет в дело. Перерыв в битвах. Пришло время «бесед», прежде, чем снова взяться за мечи и топоры.
Она подумала о том, на чьей стороне в этом конфликте были бы сойки? Кого бы выбрал Ночной клан? Что бы посоветовали Золотые герцогу? Останься Шрев жив, очень даже может быть, он поддержал бы Эрего да Монтага. В обмен на какие-нибудь тайные знания, к которым всегда стремился, но неизменно оказывался в проигрыше.
Ей было жаль его. Жаль того мальчишку, которого она помнила …и который умер, превратившись в то, чем Шрев стал в итоге.
Ради дежурил на улице, сидя за пустым овином, так, чтобы видеть дорогу, но не было видно его. Когда она подошла, то задала вопрос, беспокоивший ее последние дни:
— Как нас найдет Шерон? Все они.
— Никак, — ореховые глаза дэво смеялись. — Ремс почует их и приведет, когда придет время.
— Ты горишь счастьем.
— Ибо я нить.
— Уже не след? Вечно ваши безумные загадки. Как вы еду-то себе в Храме находите, с подобными витиеватыми разговорами.
Она распахнула скрипучую дверь, вошла в холодную прихожую, заваленную хворостом, заставленную пустыми горшками. С вешалкой, на которой торчали шерстяные дорожные плащи. Под потолком рассерженно гудела одинокая, не уснувшая, несмотря на осень, муха.
Раздражающе гудела.
Сойка заглянула в пустую кухню, ругнулась, видя, что очаг остывает. Оставила продукты на столе, подбросила хвороста, сходила на улицу, под взглядом Ради взяла несколько поленьев, вернулась.
Очаг чадил, дым ел глаза, но пламя с благодарностью приняло еду. Только после этого, пригибаясь, чтобы не задеть головой притолоку, она поднялась по узкой, очень неудобной лестнице наверх, заглянула в комнату и увидела, что на кровати сидит дремлющая Бланка, а Ремс распускает завязки на ее платье.
— Ты что это удумал, сукин сын? — с угрозой в голосе спросила Лавиани, не веря своим глазам.
— Ее надо вымыть, — ничуть не смутился дэво, кивнув на ведро с водой, от которого поднимался пар. — И поменять одежду. Мы делали уже не раз.
— Давай, проваливай, умник.
Он посмотрел на нее с сомнением, и сойка начала свирепеть:
— Не зли меня, парень. Давно она такая?
— Госпожа пребывает в грезах.
— Давно?!
— Ради говорит, что вторую неделю.
— Он ее кормит?
Теперь взгляд темных глаз изменился, в нем появилось нечто похожее на возмущение:
— Конечно. Мы заботимся о милосердной. И она не всегда такая.
— Иди. Следи за огнем. В доме холод. Странно, что южанин этого не чувствует. Не думаешь о себе, подумай о ней.
Она выпроводила его, закрыла дверь, занялась работой. Терпеливо и аккуратно, думая, до чего докатилась. Возится с Рыжей, которую терпеть не могла с самого Туманного леса. И вот же, как судьба распорядилась. Даже эта холодная невыносимая высокомерная особа каким-то непостижимым образом стала ей семьей.
Тут сойка не удержалась от едкой усмешки, покрутив возникшую мысль и так, и эдак. Выходило, что если семья, то в родственниках у нее сама Мири.
Забавно. Живот можно надорвать от смеха, рыба полосатая.
Ей не нравилось то, что давно уже происходило с Бланкой. Чем ближе они подъезжали к горам, тем более странной та становилась. Замыкалась, долго спала, а порой говорила сама с собой, касаясь рукой чего-то невидимого.
Госпожа Эрбет ничего не объясняла, хотя сойка много раз спрашивала у нее, что происходит. Туманное «я смотрю вероятности, ищу дорогу…»
Вполне возможно, она помогала, говоря куда ехать и как, потому, что они проезжали через разоренные войной герцогства без проблем, насколько вообще это было возможно в подобные времена. Одна попытка ограбления в пути, две стычки и голодный бунт в городке, из которого им пришлось бежать, плывя на лодке сквозь горящие районы, когда жар от пламени лизал лица.
Тяжелый переход через Драбатские врата, а потом по долинам, где только совсем недавно затихла гражданская война. С каждым днем Бланка становилась все отстраненнее, все задумчивей, словно она теряла связь с реальностью, словно та переставала ее интересовать.
Лишь в краткие часы она «возвращалась» — становилась прежней, отдавала приказы дэво. На взгляд Лавиани, совершенно нелепые. Иногда случались «просветления» и тогда она просто была рядом с ними, привычная, но сойка порой замечала странную улыбку, или незнакомое движение темных пальцев. Жесты, совершенно не присущие Бланке, но все это было столь мимолетно, что даже подозрительная убийца Ночного клана сомневалась, что ей не показалось.
Сойка вымыла Бланке голову, расчесала волосы, нашла вместо дурацкого платья овечий свитер, шерстяные чулки, штаны. Сходила вниз, вылить грязную воду, вернулась — и увидела, что госпожа Эрбет сидит на кровати, рассеянно вытирая влажные волосы полотенцем.
— Спасибо, — сказала она Лавиани.
— Мелочи.
— За то, что спасла моего дэво.
— А… Мелочи. Зачем он жрет волосы?
Бланка улыбнулась:
— Я странно себя ощущаю. Чужая память. Чужие знания. Они наслаиваются на мои. Путаются. В них столько лжи. Многое из того, что мне видится в нитях, никогда не происходило — и не произойдет. Каждое волокно, стоит лишь притронуться к нему, поет, пытается рассказать свою историю. То, что пришло, что умерло и что не родилось. Подобное смущает сознание и иногда я тону в этом.
— Как я могу помочь?
— Никак. Ибо это благо, потому что среди мусора видений, чужой памяти и надежд, которые мне не принадлежат, я вижу крупицы истины. То, как следует поступить, чтобы прийти к финалу.
— Финалу чего?
— Целей Мири. Моих целей.
— И каковы же они, Бланка?
— Сложны. Для моего разума. Я маленький паучок, который ползет по огромной паутине бесконечности, и та слепит картинками. Маленькие лоскутки, которые пока не складываются в картину.
Сойка щелкнула пальцами в некотором недовольстве:
— Честнее сказать «лень объяснять».
— Я просто знаю, что следует делать. Иногда. Это как горная тропа вдоль пропасти, которая внезапно освещается светом полной луны, появляющейся из-за облаков, а потом все снова скрывается во мраке. Я успеваю сделать лишь маленький шаг вперед.
— Ты прямо поэт. «Тропа», «луна». Рыба полосатая, был бы толк от всего этого.
— Он есть. Я знаю, что надо делать, чтобы пройти еще немного вперед.
— Когда мы уходили из Лентра, ты говорила, тебе надо сюда. Все ради той разломанной стены в храме Вэйрэна? Из-за волос? Это ведь волосы Арилы, верно? Ремс не сочинил. Ты послала его.
— Все так.
— И зачем они?
— В этом локоне сила. Помощь. Там спрятана нужная нить. Память… Она ждала меня тысячу лет.
Лавиани смотрела на Бланку. Та «смотрела» на Лавиани. Не торопя. Ожидая вопроса. Сойка думала. Все сказанное казалось ей бредом. Локон великой волшебницы. Именно этой. Именно здесь. Именно сейчас. Именно для Бланки. Для Мири.
— Что же там за нить, которой нет у других? Почему? Я не понимаю.
— О. Я тоже не понимала. Просто знала, что мне надо в Шаруд, и здесь все станет ясно. Ты помнишь, как Мильвио рассказывал нам о пряхах?
— Тебе. Но да, Шерон мне пересказала. Что ты — одна из них. Первая за сколько-то там столетий. Что Вэйрэн их всех уничтожил. Но потом ты оказалась Мири.
— Да. Оказалась. А пряхи, это лишь мой… её… инструмент. Мири, видя грядущее, везде создавала свои инструменты. Чтобы управлять нитями и вывести путь в то будущее, с которым можно было бы справиться. Поэтому появились пряхи. Которые не ткали нити, а растили их в себе.
— Хм… И Темный наездник лишил тебя… её такого оружия.
— Верно. А еще он считал, что пряхи видят истинную суть. Его суть. Того, кто он на самом деле. И также надеялся, что их гибель закроет мне доступ к нитям. Не даст вернуться, как предсказано, если обрежет все возможности.
— Он ошибся?
— Нет. Пряхи среди людей, которых Мири взращивала и учила, были убиты. Все. Каждая. Но после он проиграл. Был уничтожен одним из Шестерых на равнинах Даула. И Мири смогла все восстановить. Сделала иначе, под новые задачи, которые возникли.
И Лавиани поняла.
— Храм дэво. Новые инструменты. Новые слуги. Их нити.
— Верно. Нити дэво. Мое кружево. Моя сила, что я оставила им на хранение, — Бланка немного нахмурила рыжие брови над черной повязкой. — Странно говорить «мои», а не «её», но я часто перестаю видеть разницу. Слишком часто.
— Это то, что тебе показывают нити? Прошлое?
— Малая часть, которую я могу понять. Дэво были тем якорем, что удержали ее в мире, даже после того, как она умерла. Мири затерялась в кружеве, спряталась от смерти и после, — рыжая чуть неловко улыбнулась. — По дурацкому стечению обстоятельств снова пришла в мир вместе с девочкой семьи Эрбет.
— Хорошо. Допустим. Но как связана со всем этим Арила?
Улыбка. Широкая. Веселая. Будь у Бланки глаза, они, наверное, смеялись бы. А еще в этом веселье Лавиани разглядела грусть.
Сойка поняла, что собеседница не торопится ничего объяснять. Вздохнула и высказала предположение:
— Арила была пряхой?
Госпожа Эрбет едва заметно покачала головой. Лавиани почувствовала раздражение, несколько раз вдохнула, чтобы успокоиться, перебирая варианты, и внезапно выпрямилась, ошарашенная идеей, от которой у нее на несколько мгновений перехватило дыхание. На самом деле перехватило. Без дураков. Так, что больно стало под грудиной.
— Ты… Она… — пробормотала сойка. — Арила — это Мири. Эта сука Арила!
— Ну, довольно невежливо называть меня сукой.
Лавиани прищурилась. Теперь с ней говорила не Бланка Эрбет. Другой человек. Сидела она иначе. Голову держала не так. Улыбалась незнакомо, а руки складывала, как никогда не делала Рыжая.
Первым желанием Лавиани было схватиться за нож. Вторым желанием Лавиани было схватиться за нож. Третьим желанием…
Сойка остановила себя трижды. Понимая, что это глупо. Совершенно глупо. Что она сделает? Приставит к белой шее и пригрозит зарезать, если здесь вновь не появится Бланка?! Смешно.
— Если ты только посмеешь причинить ей вред…
— Я не могу причинить самой себе вред, — это был голос Бланки, но интонации все еще звучали незнакомые. — Ты не понимаешь. Мы не разные личности в одном теле. Мы. Я. Едины. Одно. Просто вернулась часть памяти. Одна нить, которая «пробудилась», когда я коснулась статуэтки. Теперь она во мне, и от этого не спрятаться. Но нет причин бояться.
— Сказал людоед девочке, заблудившейся в лесу. А что, если тебя уже не существует? Что, если Мири попросту играет со мной, выдавая себя за Бланку?
Легкий смех.
— Так просто ты не избавишься от меня, Лавиани.
— Одна нить… — сойка все еще не была убеждена. — Что, если убрать ее? Вырвать?
— Тебе это не дано. И пока это не пойдет во благо. Пока Мири будет с тобой. Хочешь благословение?
— Да пошла ты! — вспылила убийца Ночного клана.
Смех.
— Я буду терпеть тебя. Или вас, уже не знаю, как все это безумие называть. Ради того, что следует совершить. И только поэтому.
— Договорились, — серьезно ответила Бланка.
— Значит, в прошлый раз ты родилась в Ариле.
— Я не выбирала. И… нет.
— Что значит «нет»?! Ты меня с ума сведешь, Рыжая!
— В тот раз нить Мири разделилась на три части.
Лавиани глупо моргнула. Раз. Другой.
— Не понимаю.
— Арила и Нейси. Тион.
Сойка еще раз моргнула, осознавая услышанное. Попыталась это представить и поняла, что у нее плывет сознание. Это казалось просто невозможным, непредставимым бредом. Подобное не доступно людям — планировать на тысячелетия, раскидывать ниточки надежд, крючки ожиданий, капканы действий и ловчие ямы вероятностей. Чтобы все они были связаны и в итоге привели к правильному, нужному итогу. Это не человеческое. Это мощь существа, чьи возможности находятся за пределами обычного разума. Тройная нить?.. Для Лавиани такие способности беспредельны, странны, опасны и… лучше она не будет думать об этом. Иначе становится слишком некомфортно от того, что это бессмертное создание может путешествовать через века, перерождаясь в тех, кто этого никогда не хотел, двигая их к намеченной цели не силой, не заставляя, а лишь созданными для них случаями, волей вероятностей.
Поэтому она перестала об этом думать, и сказала в своей обычной манере:
— Рыба полосатая! Смешно. В тот раз, Мири… тебе не повезло. И… что? То время ты помнишь тоже?
Бланка с сожалением мотнула головой, кончики мокрых волос хлестанули по плечам.
— Нет. Ничего. Как забытый сон. Туман. Я помню лишь касание к перчатке. Когда нить Мири «проснулась». А потом я умерла.
— Не достигнув ничего.
Бланка молчала. Лавиани уже прекрасно знала это говорящее молчание.
— Или достигнув очень многого. Арила стала тем самым камнем, который запустил войну Гнева. Катаклизм. И все пришло…
— К этому. К сейчас. К тому, что должно быть. Что Мири увидела в эпоху до ухода асторэ.
Сойка развела руками:
— Наверное, я должна восхититься. Ужаснуться. Почувствовать ненависть. Или еще чего-то. Мири — проклятый кукловод и у нее, действительно, есть ниточки. Арила коснулась перчатки. Нейси заставила других пойти в Аркус и принести перчатку для сестры. Которую, небось, Мири и спрятала там. Тион? Что сделал Тион для тебя? Проклятье. Так долго идти. К чему? В чем цель?
— Она скрывалась в нитях. Вэйрэн в доспехах, перчатке, Скованном. Моя задача — уничтожить его. Чтобы он не уничтожил все, что нас окружает.
— Вы оба… — Лавиани вздохнула. — Ты и он. Оба. Одинаковые. И приведшие к увяданию целые эпохи. Ответственные за гибель миллионов. Бесконечная война тысячелетий.
— Да. Мы. Оба. Они. Он. Я. Но дальше все будет еще хуже. Надо остановить это. Здесь и сейчас. Скажи, что понимаешь это. Пожалуйста.
Сойка поднялась со своего места. Сунула руки в карманы, покачалась на пятках, подошла к окну, размышляя. Проклятущие башни виднелись даже отсюда, торчали, портя угольной чернотой небо. Даже странно, что многие, в том числе и Ради, находили их красивыми. Сойке нравилось, как было раньше. Когда рядом с водопадом торчало два огрызка, уничтоженных еще Тионом.
— Где бы ты хотела жить? Когда все закончится?
— Что? — Бланка не ожидала такого вопроса.
— Я бы вернулась в Пубир. Прекрасный город, несмотря на всю помойку и проклятущих мартышек. Там тепло. Привычно. Старость я бы встретила там.
— Риона.
— Правда? Столица Треттини? Свой домик? С Виром, конечно же?
— С Виром, — последовал твердый ответ.
— Ну, что же. Риона не так далеко от Пубира, как твой дурацкий городишко, название которого я и не помню уже. Будем ездить друг в другу в гости.
Они обе понимали, что этого никогда не случится, но улыбнулись, словно бы скрепляя обещание, которое даже не прозвучало.
— Хорошо, Рыжая. Плети свои ниточки. Дергай за них. Управляй даже мной. Но закончи это безумие. А там посмотрим.
Она взялась за ручку двери.
— Пожалуйста, не говори Мильвио. Это причинит ему боль. Потому что я — не она. И не Нейси. И не его лучший друг. Никому не говори.
— Хорошо, о милосердная.
— Не называй меня так. Уж чего, а милосердия во мне куда меньше, чем в тебе. Я спросила у дэво, какое милосердие я совершила? И Ради ответил, что милосердие совершают те, кто окружают меня, делая лучше мир. А я, смотря на это, становлюсь добрее и правильно плету нити. Чтобы потом милосердие пришло ко всем.
— Твои евнухи мне нравятся все больше, — сказала сойка и ушла, оставив дверь открытой.
