20
Весьма кстати прямо напротив церкви находится минимаркет, надо лишь перейти улицу.
За прилавком стоит крашеная блондинка, с кислой миной ковыряя ногти.
— Пачку «Мальборо», пожалуйста.
Женщина молча отворачивается и отодвигает дверцу шкафчика с табачными изделиями. Я читаю в мыслях Клемента вопрос, почему сигареты не выставлены на витрине. Впрочем, он его не озвучивает.
Пачка шлепается на прилавок.
— Десять пятьдесят, пожалуйста, — вяло произносит продавщица.
— Сколько-сколько? — ошарашенно переспрашиваем мы хором.
— Десять пятьдесят. Если хотите сэкономить пятьдесят пенсов, идите в супермаркет.
Достаю из кошелька двадцатифунтовую банкноту и неохотно протягиваю женщине. Да уж, люди готовы выкладывать за свои пагубные пристрастия баснословные деньги. Потом забираю сдачу и сигареты с прилавка.
— Спасибо.
Блондинка возвращается к своим ногтям.
На улице я отдаю пачку Клементу.
— Больше десяти фунтов за какую-то пачку сигарет! — возмущается он. — Поверить, блин, не могу!
— Да что вы говорите! Впредь курите экономно, я, знаете ли, деньги не печатаю.
Клемент сдирает целлофановую обертку и принимается изучать пачку. Особый интерес у него вызывает фотография пораженного легкого.
— А это что за хрень? Похоже на шотландский завтрак.
— Это легкое курильщика. По идее, должно отпугивать от курения.
Он лишь пожимает плечами и прикуривает сигарету.
— Не сработало.
Пока Клемент утопает в клубах дыма, я определяю по смартфону расположение названных священником церквей.
— Церковь Всех Святых в пятнадцати минутах ходьбы, а Святого Иуды в шести.
— Что ж, тогда в путь.
Я перепроверяю незамысловатый маршрут, и мы направляемся на север по Клемент-роуд.
Опасаясь нового сюрприза, я решаю, что будет нелишним уточнить наш план:
— И как мы попадем на колокольню?
— Я надеялся, ты уже что-то придумала.
— Хм, нет, пока ничего в голову не приходит.
— Да и ладно. Опять наплетем про свадьбу.
— А это обязательно?
— Валяй, придумывай сама, о чем еще чувак с телкой могут поговорить со священником.
Задача для меня непосильная, и скрыть это у меня не получается.
— Да все просто, пупсик. Мы забалтываем священника, а потом я прошусь в туалет. Ты его отвлекаешь, а я быстренько осматриваюсь.
— А сколько вам нужно времени? Меня может и не хватить на долгий разговор.
— Возможно, тебе не помешает заодно и исповедаться. Уж это-то займет его на какое-то время.
— Сомневаюсь. Видите ли, Клемент, я хорошая девочка.
— Ага, тоже так подумал, — фыркает Клемент. — По любому, ну много ли в колокольне мест для тайников? Там всего-то четыре стены да деревянная стойка, на которой висят колокола.
— Что ж, раз вы так уверены…
— Не сомневайся, мне вполне хватит и пяти минут.
Мы идем дальше по Камден-роуд, мимо разношерстых магазинчиков, ресторанчиков, закусочных, кофеен и на удивление большого количества риэлторских контор. Толью транспортный поток не меняется — нескончаемая череда машин, извергающих прямо на нас отработанные газы. Я задумываюсь: а если бы люди зримо видели всю эту дрянь — например, в виде клубов красного смога, — определились бы они со своим половинчатым отношением к нему или нет?
Мои переживания о чистоте воздуха прерываются внезапной остановкой Клемента перед рестораном тайской кухни.
— В чем дело?
— Это он, — ахает Клемент. — Паб, где любил зависать Гарри Коул.
— Вот как? Вы уверены?
— Ага, сто процентов. Поверить не могу, теперь это харчевня китаёз!
— Вообще-то, забегаловка тайская, но это еще одно слово, которое вам определенно не следует употреблять.
— Китаёзы, что ли?
— Именно.
— Понял. Прошу прощения.
Извинение меня удивляет, в особенности после его реакции на предыдущее мое внушение о политически некорректной лексике. Кажется, прогресс налицо.
Клемент меж тем оглядывается по сторонам, как будто что-то ищет.
— Что еще здесь интересного? — осведомляюсь я.
— Кажется, вон там он был. Переулок.
— Что еще за переулок?
— Тот самый, пупсик.
Вот тебе и весь прогресс.
— А, переулок, где вы… умерли?
Ответа нет. Клемент продолжает смотреть вдаль. Наконец, изрекает:
— Ага. Хотя и звучит как бред собачий, когда об этом говоришь ты.
— Вот как? Извините…
— Да не извиняйся, пупсик. Я бы и сам не поверил, втирай мне кто такое.
Он с шумом выдыхает и разворачивается в нужную нам сторону.
— Валим отсюда. У меня здесь яйца прям зудят.
И с этим Клемент решительно шагает дальше, я семеню рядом. Понятия не имею, как нужно реагировать на откровение о зудящих яйцах, поэтому предпочитаю дожидаться, когда он заговорит снова. Молчание не затягивается.
— Знаешь, пупсик, что мне кажется странным? Ты не веришь моему рассказу, будто меня завалили — и я тебя вполне понимаю, — и все же вот мы с тобой бродим по улицам Лондона в поисках золотого слитка, о котором уже несколько десятилетий ни слуху ни духу.
— Согласна. И что же?
— Слепая вера.
— В смысле?
— Когда награда достаточно велика, люди готовы верить во что угодно. Что-то типа религии, наверное.
— Что вы имеете в виду?
— Да я про верующих. Им пообещали жизнь вечную и прочие ништяки, и, хотя верить во все это не существует ни единой причины, они все равно верят.
— Такое мне в голову не приходило.
— Именно это тобой и движет, а, пупсик? Слепая вера?
— Хм, пожалуй, так.
— Но это совсем не то же самое, что и доверие, так ведь?
А вот это уже чувствительнее, и куда неприятнее.
— Так к чему вы ведете, Клемент?
— Да так, ни к чему. Просто так.
Желания углубляться в эту тему у меня абсолютно никакого, и я сосредотачиваюсь на карте.
— Метров через пятьдесят направо.
Клемент кивает, и мы идем дальше.
Мюррей-стрит, на которую мы сворачиваем, не идет ни в какое сравнение со стихийной застройкой Камден-роуд. Это широкий бульвар с шикарными смежными таунхаусами, выкрашенными в разнообразнейшие пастельные тона.
— А вот тут, пупсик, уже водятся деньжата.
— Церковь Всех Святых тут за углом, так что будем надеяться.
После поворота налево зелени в пейзаже прибавляется. Справа небольшой парк со взрослыми деревьями и живыми изгородями. За кованой оградой наслаждается раздольем горстка местных жителей: палаша с сынишкой пинают пластиковый мяч, под деревом воркует парочка, на скамейках несколько человек с книгами.
— Судя по карте, церковь в конце улицы.
Дают знать о себе нервы, и я снова ощущаю себя маленькой девочкой, стоящей на вершине водной горки и глядящей в черную дыру. Снова те же страхи о предстоящем, и снова обстоятельства таковы, что у меня нет иного выбора, кроме как заглянуть этим страхам в глаза. Разница лишь в том, что сейчас мужчина рядом со мной, а не ожидает внизу с полотенцем.
— Пупсик, ты как?
— Нормально, — мямлю я не очень убедительно.
— Глядя на тебя, не скажешь. Обсираешься, что ли?
— Может, немного нервничаю.
— Да брось. Ну что самое худшее, что может случиться?
— Ой, даже представить страшно. Врать я не умею и, боюсь, священник сразу же раскусит меня.
— Тогда не ври. Просто играй роль.
— Как это?
— Вспомни свой любимый фильм, любимого актера. Они же все просто прикидываются кем-то другим. Роджер Мур притворяется Джеймсом Бондом в «Живи и дай умереть». Софи Лорен — Анной Джессон в «Короткой встрече». Ты всего лишь играешь роль в нашей авантюре, пупсик.
Пожалуй, не самый худший совет. Большую часть своей взрослой жизни я провела в роли будущей невесты, так что особых усилий мне не потребуется. Жаль, конечно же, что до роли всамделишной невесты дело ни разу не доходило.
— Спасибо, Клемент.
— Всегда пожалуйста.
Мы доходим до конца кованой ограды, и из-за группы деревьев показывается шпиль церкви Всех Святых.
Сердце у меня начинает биться чаще, и вот мы уже сворачиваем на узкую аллею и минуем крытый проход.
Явно более старая, чем две предыдущие, церковь Всех Святых куда более отвечает моему представлению о храме, где я не постеснялась бы венчаться. Помимо более сдержанного архитектурного стиля, стены у нее не из прокопченного кирпича, а из песчаника и покрытого затейливой резьбой камня. Но самое впечатляющее — колокольня с черно-золотым циферблатом сразу под ярусом с колоколами.
В общем, это действительно красивая церквушка, и, как оказывается, мы не единственные, кто в данный момент восхищается сооружением.
— Черт. А это еще кто такие? — ворчит Клемент.
Перед главным входом толпится несколько десятков человек. Строгие костюмы, шляпки и пышные платья — типичные гости на свадьбе.
— Сегодня суббота, самое время для свадьб.
Ну здорово. Наверное, придется подождать, пока они не уберутся.
— Давайте сядем. Я уже ног под собой не чую. — Я указываю на скамейку перед густой живой изгородью, отделяющей церковь от дороги.
Мы проходим по лужайке и усаживаемся.
Отсюда главный вход, метрах в тридцати от нас, виден как на ладони. Все внимание толпы обращено к дверям. Переговариваясь и смеясь, гости ожидают торжественного выхода жениха и невесты, уже в качестве мужа и жены.
Начинают звонить колокола.
— Что ж, кое-что мы уже выяснили, — стараюсь я перекричать трезвон. — Звонари у них точно есть.
Клемент закатывает глаза и пододвигается поближе ко мне.
— Ага, будем надеяться, именно здесь Гарри Коул и шабашил.
И мы сидим и ждем.
Все-таки хорошо укрыться в зелени от шума и копоти центра Лондона. Хоть меня не оставляют мысли о душе, а ноги так и пульсируют от усталости, незапланированный перерыв весьма кстати.
Я откидываюсь на спинку и закрываю глаза, и чуть теплые солнечные лучи согревают мне лицо. Сердце мое постепенно успокаивается, и я потихоньку расслабляюсь, на время отгоняя прочь все свои тревоги.
Куда там.
— Черт побери, пупсик! Нет, ты видела?
В груди у меня так и екает. Открываю глаза и с непривычки щурюсь на свету на разволновавшегося Клемента.
— Что? Что случилось?
— Ты не видела их?
— Кого не видела?
— Жениха и его шафера. Они вышли из церкви и… — Тут голос его падает до шепота. — Пупсик, они поцеловались! По-настоящему, взасос!
Он поворачивается к церкви и с раскрытым ртом тычет пальцем:
— Гляди! Они опять за свое! Куда только смотрит невеста? И почему все как идиоты радуются?
— Клемент, невесты нет, — смеюсь я.
— Как это нет? Это не свадьба, что ли?
— Да нет же, свадьба, только без невесты. И это не шафер, это жених. Может, есть какое-то специальное название, но они оба женихи.
— Не понял.
— Это гей-пара.
— Педики? Женятся? Да ну!
— Не «ну». И это слово тоже не употребляйте. Оно оскорбительное.
— Господи! — стонет Клемент. — И кто только решает, какие слова теперь оскорбительные?
— Как правило, пользователи «Твиттера».
— Чего пользователи?
— Долго объяснять.
Клемент сокрушенно качает головой.
— И как же их сейчас называют? Ну, мужиков, которые предпочитают член?
От его терминологии я на пару секунд лишаюсь дара речи. И никак не могу решить, оскорбительная ли она или же просто грубо буквальная.
— Э-э… Никак. Просто геями. Клемент, в этом нет ничего такого, так же как и в их свадьбе, так что прекратите таращиться.
Мне вдруг вспоминается его недавний совет о перевоплощении в образ. Если он и сам играет роль, его потрясение от целующейся пары воистину достойно «Оскара». Клемент выглядит неподдельно шокированным.
И он так и продолжает пялиться на счастливую пару, уже окруженную поздравляющими. Все улыбаются и обмениваются поцелуями.
— Клемент, вы прямо оторваться не можете. Вы гей-пару в первый раз видите, что ли?
— Господи, пупсик, ну конечно же, навидался я на своем веку педиков… геев, прошу прощения, огрызается он. — Как-никак, я жил в Лондоне, а не в дремучем лесу. И некоторые чуваки, на которых я работал, были геями — наверное, потому они меня и нанимали. Народ в те времена относился к ним не шибко терпимо, и им изрядно доставалось. Вот они и скрывали свои наклонности.
— Хм, понятно. Просто вид у вас немного шокированный.
— Да я не шокирован, просто удивлен, насколько нормальным это всем кажется. Как будто парни всегда женились на парнях, ничего нового.
— Наверное, действительно ничего нового. В нашей стране, во всяком случае.
Клемент отмалчивается, и мы наблюдаем, как толпа провожает пару к поджидающему автомобилю. Когда молодожены отъезжают, гости тоже спешат по своим машинам. Через пять минут перед церковью только мы с Клементом.
Теперь, когда испытание неотвратимо, возвращается и мой мандраж.
— Так что, идем? — вздыхаю я.
— Рано. Нужно дождаться ухода звонарей. Я не смогу обшарить место, если они будут там ошиваться.
— Верно, согласна.
Пускай это всего лишь отсрочка неизбежного, зато я получаю дополнительные пять минут блаженного ничегонеделания. Клемента, похоже, тоже вполне устраивает молча сидеть и осматривать окрестности.
Минуты идут, и вновь напоминают о себе нервы. Я решаю отвлечься болтовней.
— Клемент, а где в Лондоне вы жили?
— Рос в сиротском приюте, в Кентиш-Тауне.
— Это в районе церкви Святого Луки?
— Ага.
Кажется, на разговор он не настроен, однако я не сдаюсь.
— Жизнь в сиротском приюте, наверное, не самая веселая.
— Уж не сомневайся.
— Если не секрет, почему вас не отдали в семейный детский дом, или на усыновление какой-нибудь паре?
— Да вроде как пытались, но кое-кто мне напакостил.
— Кто?
— Адольф Гитлер.
— Гитлер? И что же он сделал?
— Напрямую ничего. А косвенно начало Второй мировой, когда я был еще совсем маленьким, делу не помогло.
— Вы выросли во время войны?
— Я ж тебе говорил. Родился в 1935, вот и посчитай.
— И каково это было?
Клемент поворачивается ко мне.
— Ты издеваешься, что ли? А как ты думаешь, каково это было?
— Простите, но мне правда интересно.
Он проводит рукой по волосам и бросает взгляд на часы на колокольне. Мой мандраж усиливается, однако не настолько, чтобы у меня сохранялось желание расспрашивать Клемента и дальше.
Часы отсчитывают еще одну минуту, и Клемент надувает щеки и с шумом выдыхает. И, не сводя глаз с церкви, произносит два слова:
— Томми Бейкер.
— Простите?
— Томми Бейкер. Мой лучший друг в школе.
— А-а, — с опаской отзываюсь я, теряясь в догадках, что за этим последует.
— Ему исполнилось семь или восемь лет, точно уж не помню. Его мамаша устроила дома торжество, и Томми пригласил всех пацанов из нашего класса — всех, кроме меня.
— Я так поняла, он был вашим лучшим другом?
— Все верно, но его матери я не нравился. Она опасалась, что я дурно на него повлияю. Поэтому и не захотела видеть меня среди гостей.
— Это она сурово.
— Да уж. Тем не менее день рождения Томми мне запомнился. Все пацаны в классе предвкушали вечеринку, только и талдычили о ней весь чертов день. А я сидел себе на задней парте да головы не поднимал. Молчал и старался не слушать. Даже плакал, не смог сдержаться.
От трагизма истории у меня комок к горлу подкатывает.
— Едва лишь раздался звонок, я рванул из класса, что твоя крыса по водостоку. Весь этот треп про вечеринку достал меня окончательно. Вернулся в приют и завелся к самому крутому парню. Эх, хорошо же он меня тогда отметелил, только из-за воздушной тревоги и остановился.
— Господи, Клемент, зачем?
— Чтоб отвлечься. Уж лучше страдать от побоев, чем упиваться жалостью к себе из-за вечеринки у Томми.
— Даже не знаю, что и сказать.
— Некоторые вещи действительно происходят только к лучшему, пупсик.
— В смысле?
— Следующий день я собирался прогулять, но на мне и так висело последнее предупреждение. Хочешь верь, хочешь нет, но пареньком я был смышленым и против школы ничего не имел. Уж точно не хотел, чтоб меня выгнали оттуда. Так что на следующее утро все-таки пошел, хотя не хотелось слушать восторги одноклассников после крутой вечеринки. Вот только оказалось, что переживать на этот счет не стоило.
— И почему же?
— На перекличке оказались только я и еще один пацан.
Впервые с начала рассказа Клемент поворачивается ко мне.
— Люфтваффе доставили Томми собственный подарочек на день рождения. Прямое попадание. И на перекличке тем утром я не оказался единственным только потому, что того парнишку вырвало за час до вечеринки, ну и мать его не отпустила. А всех остальных разнесло в клочья.
За многие годы мне довелось прочесть уйму романов с неожиданными поворотами. Все они и рядом не стоят с концовкой клементовского повествования.
— Я… Это ужасно.
— Ага. Ну как, пупсик, получила ответ на свой вопрос?
— Какой вопрос?
— Ты хотела знать, каково было жить во время войны.
Внезапно я ощущаю себя полной дурой. По прошествии времени вопрос представляется совершенно идиотским, как если бы я поинтересовалась у Клемента, как ему давешний тост с ветчиной и чеддером в «Старбаксе». И, помимо неловкости от собственной дурости, я еще и пытаюсь согласовать, по видимости, неподдельное переживание Клемента о трагическом событии с тем обстоятельством, что это попросту не может быть правдой.
В общем, сказать мне нечего, и я молчу.
Наконец, за церковной дверью раздаются голоса.
— Внимание, пупсик!
Из церкви выходят три мужчины и одна женщина, все пенсионного возраста, и бредут по лужайке к автомобильной стоянке.
— Должно быть, это звонари и есть, как думаешь?
— Пожалуй, да.
— Что ж, тогда за дело.
Клемент медленно встает, однако мои ноги менее склонны к сотрудничеству, и я так и остаюсь сидеть.
— Ну давай же, пупсик! — подгоняет он, хмуро глядя на меня сверху вниз.
В данный момент Клемент здорово напоминает мне великана из сказки «Джек и бобовый стебель» — по крайней мере, каким я его себе представляла в детстве. Чего я не могу представить, так это того, что Клемент, стоящий передо мной, когда-то был хрупким маленьким мальчиком, рыдающим в школьном классе во время войны. Тем не менее коли он способен отпустить такое воспоминание — настоящее или вымышленное — и идти дальше, то и мне вполне по силам справиться с несложной ролью.
И я встаю.
