БЕССОННИЦА

Но не та, из которой нет выхода, кроме болезненного сна, тяжёлого, словно выпил неразбавленного джина, пугающего тем, что он есть, и не показывающего ничего, кроме тьмы.

Тьмы ненужной.

Тьмы, которая часть тебя.

Ты смотришь в неё пристально, падая в колодец забытья и помня только то, что стало реальностью в особой Бессоннице. Что стало мазками кровавой краски на холсте твоей души. Очень нужно, чтобы кто-нибудь расправился с той Тьмой, и ты перестала чувствовать её как часть себя, но так не бывает, ведь второе имя Тьмы – Вечность, как вечно имя Человек. Как вечно имя Грех. Как не могут люди оставаться чистыми, допуская из себя Тьму. А после – извергая Тьму в других людей и небеса, которые становятся грязными.

Вся Тьма, что нас окружает, из нас вышла.

Она о том знала. И когда чувствовала, что её Бессонница, её особая, обычно добрая, хоть и странная, сегодня явится Тьмой – всегда отправлялась в мастерскую. Если нужно – бросала всё и приезжала, потому что только в мастерской она была уверена в том, что сможет справиться с Тьмой. Не сбросить её на кого-то, а справиться. Она запирала двери, плотно занавешивала окна, потому что ей не нужно было видеть мир, и включала свет. И долго сидела перед холстом, постепенно отдаваясь Тьме. Начиная видеть себя чёрной, а Тьму – на холсте. Мазками ложащуюся на него, но не на других людей. И не на небеса.

И никогда не помнила, как Тьма её оставляла.

Всегда просыпалась на полу у мольберта, полностью обнажённой, но не чёрной. И всегда – на рассвете, обязательно на рассвете – каждый раз. Подходила к окну, раскрывала балконную дверь и замирала, подставляя себя поднимающемуся солнцу. И улыбалась счастливо, чувствуя, как добрые лучи сжигают с её тела остатки чёрного.

А потом подходила к мольберту, снимала холст и сжигала то, что было написано Тьмой. Сожгла всё, кроме одной картины. Самой первой картины, которую она написала, будучи абсолютно чёрной. Написала, не помня как. Ту картину она не могла не оставить, ведь на той картине был он…