24 апреля, понедельник
– То есть вы притащились в «Манеж», поторчали перед картиной и неожиданно поняли, что речь идёт о Барби? – спросил Васильев, с сомнением разглядывая стоящих в центре кабинета оперов.
– Ну, примерно, – промямлил Никита.
– В целом, так, – подтвердил Феликс.
– А потом поехали и нашли её убитой, да?
– И вызвали всех, кого полагается.
Васильев крякнул и потёр подбородок. По всей видимости, он хотел сказать: «Молодцы», – но решил не торопиться.
Сегодня совещание проходило в Следственном комитете, Голубев был хозяином кабинета и до сих пор не предложил оперативникам присесть. То ли положением упивался, то ли демонстрировал недовольство тем, что Вербин и Гордеев не посоветовались перед поездкой в дом Барби и обнаружение трупа стало их заслугой. Хотя, казалось бы, разве это достижение? Они ведь не преступника поймали, а нашли очередное тело.
В общем, следователь пребывал в режиме: «давай их накажем и займёмся делами», и, наверное, поэтому разговор начал Васильев.
– Что значит «примерно»? – поднял брови полковник. – Никита, уточни, пожалуйста, как именно всё случилось? Потому что пока доклад получается неубедительным.
Чтением отчёта, над которым Гордеев корпел половину ночи, Васильев заморачиваться не стал. Как и Голубев, который, судя по взгляду, ждал ответа Никиты не меньше, а может, даже больше, чем Васильев.
– Мы понимали, что две последние картины из частной коллекции, вероятно, тоже связаны с преступлениями, поэтому Феликс попросил меня вспомнить старые дела, разумеется нераскрытые, и прикинуть, не вижу ли я намёки и отсылки к ним. Я сначала посмеялся, сказал, что на кино похоже, а потом вдруг увидел страшную старуху, продающую молодых девчонок, и меня осенило.
– Как Архимеда? – кисло уточнил Голубев.
– Только я не в ванне сидел.
– Но ты не знал о преступлении, – вернул себе слово Васильев. – Девчонки пропадали, однако тел никто не видел.
– Не знал, – подтвердил Гордеев. – Я сначала понял, что Абедалониум нарисовал Барби, а потом вспомнил историю с исчезновением вице-мисс.
– Почему вспомнил? – тут же спросил следователь.
– Во-первых, потому что Барби проходила по тому делу. Во-вторых, потому что куклы на полках сломанные. – Никита помолчал. – Только я не думал, что в «Магазинчике сломанных кукол» в точности описано, как Барби расправлялась с жертвами. Я думал, что картина иносказательная, имеется в виду, что Барби ломает их нравственно, превращая в шлюх.
– Понятно, – негромко произнёс Васильев.
– А почему Вербин решил, что на двух оставшихся картинах должны быть отсылки к преступлениям? – поинтересовался Голубев, глядя на Гордеева.
– Вербин подумал, – невозмутимо ответил Феликс, глядя в окно.
– Да?
– Да.
– Объясни ход мыслей, – попросил Васильев, торопясь разрядить стремительно накаляющуюся обстановку.
– Один раз – случайность, два – совпадение, третья картина доказала, что мы имеем дело с системой, – выдал известную максиму Феликс. – Больше сомнений нет: Абедалониум сдаёт нам старые преступления, и четвёртое полотно тоже с чем-то связано.
– С чем? – не удержался Голубев.
И заслуженно получил издевательский по сути, но предельно вежливый по тону ответ:
– Преступление произошло в Санкт-Петербурге, но я не могу сказать, когда именно и кто его расследовал.
– Что же ты о нём знаешь?
– Ничего. Но я и о Барби не знал, а теперь знаю, – хладнокровно произнёс Феликс. – И в последней картине рано или поздно разберусь.
– Уверен?
– Уверен.
Голубев и Васильев переглянулись, и следователь неохотно кивнул оперативникам:
– Присаживайтесь. – Что было мгновенно исполнено. – По городу поползли слухи, что Абедалониум рассылает авторские копии «Демона скучающего», и тот, кто получит такую картину, будет убит. Или покончит с собой.
Возникла пауза. Следователь думал, что оперативники прокомментируют сообщение, оперативники, в свою очередь, не понимали, что здесь комментировать.
– Что скажете? – спросил Васильев примерно через полминуты.
– Это не мы, – тут же ответил Никита.
– А кто заволновался? – уточнил Феликс, на мгновение опередив собиравшегося вернуться в разговор Голубева.
В результате следователь проглотил фразу, которую готовился произнести, и выдал встречный вопрос:
– Какая разница?
– Возможно, это наш следующий клиент, – невинно объяснил Вербин.
Ответ следователь пробурчал себе под нос. Кажется, в нём присутствовали нецензурные выражения.
– Авторские копии «Демона скучающего» получили многие уважаемые люди города, – нейтральным тоном произнёс Васильев. – И мы не станем проверять их на причастность к преступлениям – к неизвестным преступлениям! Без серьёзных на то оснований. А картина в подарок таким основанием не является.
– Я понимаю. – Вербин в точности скопировал тон полковника.
– Точно понимаешь?
– Мы обсудили уровень моего участия в расследовании, Андрей Андреевич, и мне кажется, я ни разу не вышел за установленные рамки.
– Да, претензий к тебе нет.
– Спасибо.
– Но могут появиться, – громко произнёс Голубев. – Я получил заключение авторитетного и очень опытного искусствоведа, из которого следует, что наброски в альбоме, обнаруженном среди вещей Чуваева, сделаны Абедалониумом.
Феликс тщательно продумал реакцию и то, как он её продемонстрирует, поэтому никто из присутствующих не усомнился в том, что сообщение стало для него неожиданностью.
– Это ни о чём не говорит, – тихо сказал Вербин.
– Не доверяешь заключению эксперта?
– Доверяю.
– Тогда в чём дело?
– На альбоме нет других отпечатков, – добавил Васильев.
– Эксперт не видел, как Чуваев делал наброски.
– Я не настроен шутить, – резко бросил Голубев.
– Я тоже. – Твёрдо, но не резко ответил Феликс. – Вы поинтересовались моим мнением, Виктор Эдуардович, оно не изменилось: я по-прежнему считаю, что обнародование факта смерти Абедалониума ничего не изменит в ходе расследования. И по-прежнему считаю, что мы не располагаем достаточной информацией, чтобы с уверенностью говорить о факте смерти Абедалониума.
– Да почему?! – Голубев хлопнул по столу ладонью. Замер. Помолчал и негромко произнёс, обращаясь ко всем присутствующим: – Извините. – И чуть тише: – Почему?
Кому предназначался вопрос, можно было не уточнять.
– Готовясь к выставке, Абедалониум специально написал, или достал из запасника, четыре картины, в которых отражены четыре преступления, – ровным голосом произнёс Вербин. – Он сделал так, чтобы эта информация стала достоянием общественности. Он продумал, в какой последовательности мы будем эту информацию получать. Он разработал план, который исполняется даже в его отсутствии. Предположительно – по причине смерти.
– И что?
– И такой человек позволил себя убить? Да ещё так просто: самостоятельно явившись в ловушку? Он слишком умён, чтобы получить пулю в голову на окраине Лосиного Острова.
– Если Чуваев – не Абедалониум, наша основная версия рассыпается, – тихо напомнил Никита.
– Нет, – покачал головой Вербин. – Чуваева могли принять за Абедалониума, а настоящий художник молчит, потому что не хочет, чтобы охота на него продолжилась. Абедалониума устраивает, что преступник считает его мёртвым и он ждёт, когда мы его возьмём.
– И кто этот преступник?
– Либо кто-то из дружков Орлика, либо человек с четвёртой картины. Члена правительства и старую сутенёршу из списка подозреваемых можно вычеркнуть.
– Но получается, что сообщением о смерти мы сыграем Абедалониуму на руку, – заметил Гордеев. – Подтвердим убийце, что художник мёртв.
– Но Абедалониум может в любой момент заявить, что он жив и здоров, – повторил старый аргумент Феликс. Помолчал и продолжил: – Однако больше всего меня смущает тот факт, что все причастные к обнародованным преступлениям люди – мертвы.
– Абедалониум не мог спрогнозировать смерть Иманова.
– Ну…
– Есть сомнения? – поднял брови Васильев.
Феликс понимал, что его предположение выглядит, мягко говоря, надуманным, но тем не менее ответил:
– Мы не знаем, как развивался скандал, вполне возможно, что если бы Ильяса не ударила Алёна, его бы убил Эльмар. Абедалониум дал им время разобраться, не предусмотрел он только того, что мы с Никитой окажемся в «Манеже» и заметим Алёну.
– Вы часто оказываетесь в нужное время в нужном месте.
– Это наша работа, – пожал плечами Феликс. – Мы ведь ведём расследование.
Гордеев ухитрился сохранить на лице непроницаемое выражение. Васильев же, пряча улыбку, уткнулся в телефон, который весьма вовремя пискнул о принятом сообщении, и громко произнёс:
– Есть первые выводы экспертов: Барби умерла, приняв батрахотоксин, что для наших широт большая экзотика. Это яд какой-то лягушки. Самый сильный из небелковых. – Полковник закончил читать и посмотрел на Голубева: – В аптеке такой не купишь.
– Думаю, в Питере вообще такой не купишь.
– Зачем владелице эскорта хранить дома лягушачий яд? – удивился Гордеев.
– Для клиентов? – предположил Васильев.
– Для клиентов у неё девочки.
– Барби общалась с разными людьми, в том числе опасными, – не очень уверенно протянул следователь. – Вот и держала под рукой… средство. – Подумал и добавил: – Яд – это так по-женски.
– Кто-нибудь в Питере уже умирал от батрахотоксина? – поинтересовался Вербин.
– Эксперты сказали, что нет. – Васильев не забыл уточнить. – Но, как ты понимаешь, за точность статистики никто не ручается.
– Понимаю, конечно.
Феликс произнёс фразу без намёка или иронии, сухим деловым тоном, давая понять, что статистика одинаково неточна и в обеих столицах, и по всей стране. Поэтому Голубев промолчал.
– Никита, тебе что-нибудь ещё присылали?
– Так точно, сегодня утром. – Гордеев включил планшет и откашлялся. – Эксперты в один голос утверждают, что место преступления не вызывает подозрений. Отпечатки на стакане и бутылке с водой оставила только Барби. Отпечатки в правильных местах. По всем признакам – самоубийство. Теперь время. Барби приехала в коттедж вечером в субботу и больше его не покидала. По крайней мере, с телефоном.
– С похищением жертвы время бьётся? – быстро спросил Вербин.
– Более-менее.
– Когда наступила смерть?
– Позже, чем смерть найденной в подвале девушки.
– Насколько позже?
– Часа на два-три.
– Ага… – Феликс прищурился, припоминая обстановку в коттедже. – Ночью?
– Около пяти утра.
– Свет не был включён.
– В темноте уходить проще, – поразмыслив, сказал Голубев.
– Допустим…
– Что касается одежды, в которой Барби крошила девушку, её остатки нашли в бочке на заднем дворе – Барби их сожгла.
– Зачем? – Сейчас Вербин не играл и обвёл участников совещания по-настоящему удивлённым взглядом: – Зачем сжигать одежду, если она решила покончить с собой? Зачем Барби вообще переоделась?
– Машинально действовала по привычному протоколу, – брякнул Никита. Но он и сам понимал, что объяснение прозвучало не слишком убедительно.
– Выглядит притянуто, – вздохнул Васильев. – Но мы опираемся на факты. А факты говорят, что кроме Барби и жертвы в доме никого не было. – Последовал выразительный взгляд на Феликса.
Вербин кивнул, показав, что оспаривать выводы криминалистов не собирается.
– К перечисленным фактам можно добавить, что на молотках обнаружены отпечатки Барби, – продолжил Гордеев. – И только её.
– На всех молотках?
– Только на тех, которыми пользовалась. Остальные чисты.
– Это логично – Барби наверняка тщательно мыла молотки после каждого убийства, – вставил своё слово следователь.
– Почему она не надела перчатки во время экзекуции?
– С чего ты взял, что не на… а-ааа, отпечатки… – Голубев чуть покраснел. – Может, ей так нравилось?
– На руках Барби обнаружены следы крови, – уточнил Гордеев. – Она действительно не надевала перчатки.
– Почему не помыла молотки?
– Не сочла нужным.
– Сжечь комбинезон она сочла нужным, – напомнил Феликс.
– Сжигание комбинезона – это символический акт, а мытьё молотков – рутина. Покончив с жертвой, Барби оставляет последний использованный молоток и медленно идёт к лестнице. С её руки капает кровь… Барби поднимается по лестнице, выходит из дома, стаскивает комбинезон, маску, бросает их в бочку, обливает жидкостью для розжига и наблюдает за тем, как пламя пожирает следы преступления. Барби стоит у открытого огня, ночью и понимает, что скоро умрёт.
Офицеры дружно уставились на Никиту, который, впрочем, ничуть не смутился и уверенно закончил:
– А теперь представьте, что вместо этого Барби несёт молотки к раковине и начинает драить их губкой.
Васильев и Голубев перевели взгляды на Феликса.
– Согласен полностью, – улыбнулся Вербин. И едва слышно пробормотал: – Культурная, чтоб вас, столица.
Услышал только Гордеев – и тоже улыбнулся.
– Значит, вопрос снимается, – подытожил полковник. – Что насчёт девчонки?
– Жертва – Валентина Даниловна Мульченко, двадцать четыре года, в эскорт пришла прошлой зимой.
– Поздновато начала.
– Если есть спрос, начать можно в любом возрасте, – не согласился Гордеев. – А спрос на Мульченко существовал изрядный: она была особенно хороша именно в эскорте – эффектная и образованная.
– Работала у Барби?
– Да.
– В крови нашли наркотик?
– Нет. – Никита сделал паузу. – И стул во время экзекуции не падал: внутри полно крови, так что следы падения были бы хорошо различимы.
– Это здесь при чём? – не понял следователь.
– Обсуждали кое-что, когда осматривали подвал. Феликс оказался не прав.
– Такое бывает? – Тон Голубева стал ироничным.
– Случается, – не стал скрывать Вербин.
– Мульченко вышла из дома, зашла в «чистую» зону, где нет видеокамер, видимо, там они договорились о встрече, и мы перестали её видеть. Затем в эту зону заехал телефон Барби, минут через пять телефон Мульченко отключился и больше не включался. – Никита оторвался от планшета и сообщил: – Скорее всего, Барби использовала хлороформ.
– А потом везла девчонку через весь город в Курортный район?
– Это же Барби! Даже если бы её остановили, она бы уболтала любого патрульного.
Феликс молча кивнул.
– В спальне обнаружен скрытый сейф, в котором Барби хранила фотографии с предыдущих экзекуций и «трофеи»: трусики, которые были на жертвах во время мучений. – Пауза. – Она убила девять девушек. Мульченко стала десятой.
– Мульченко обнаружена без трусиков, – припомнил Феликс. – Их нашли?
– В кармане халата, который был надет на Барби.
– Тебя устраивает? – поинтересовался Голубев.
– Вполне.
Эта деталь не вызывала вопросов.
– Барби – серийная убийца, – покачал головой Васильев. – Кто бы мог подумать?
– Видимо, из-за своего уродства, она ненавидела красивых женщин, – предположил следователь. – С удовольствием их продавала, а когда стало невмоготу – принялась убивать.
– Почему остановилась? – осведомился Вербин.
– Этого мы никогда не узнаем.
Оспорить это высказывание было невозможно. Да, факты указывают на то, что начала убивать. Да, факты указывают на то, что остановилась. А потом убила и покончила с собой.
Упрямые факты.
– Думаю, события развивались следующим образом… – Судя по всему, лирическая вставка Гордеева о ритуале сожжения комбинезона так сильно подействовала на Голубева, что он решил поделиться своими выводами в аналогичном стиле. – В продажном гареме Барби появляется девушка её «типажа» – Мульченко, возникает напряжение. Сначала – лёгкое, но постепенно усиливающееся. Мульченко приносит прибыль, к тому же Барби дала себе слово больше не убивать, как бы сильно ей того ни хотелось, и подавляет инстинкты. Но вечно так продолжаться не может. И тут начинается скандал вокруг «Мальчика нет». Барби заинтересовывается, приезжает на выставку и узнаёт себя на картине «Магазинчик сломанных кукол». И не просто себя – Барби узнаёт себя рядом с жертвами, которые убиты именно так, как убивала она. Барби в шоке. Слегка успокоившись, она просчитывает ситуацию и понимает, что либо мы проверим другие работы из частной коллекции на возможную связь с преступлениями, либо, что более вероятно, Абедалониум раскроет её секрет, как раскрыл тайну Орлика. После случая с Имановым Барби окончательно убеждается, что она – следующая, или через одного, и решает устроить «прощальный аккорд». Она привозит в загородный дом Мульченко, убивает, как убивала раньше, после чего принимает яд.
– Ей было достаточно сжечь компрометирующие материалы, – очень тихо сказал Гордеев. – И мы бы ничего не смогли ей предъявить.
– У Абедалониума были улики против Иманова и Орлика, которые он разослал журналистам и блогерам, – парировал Голубев.
– На этот раз не разослал, – тихо, в тон Никите, добавил Феликс. – Но Барби всё равно испугалась.
– Или она устала, решила убить напоследок и покончить со всем этим. Барби была сумасшедшей, и мы никогда не воспроизведём те логические цепочки, которые в конце концов заставили её сделать то, что она сделала. – Следователь выдержал паузу, во время которой в упор смотрел на Вербина. – Или ты хочешь сказать, что некий убийца, назовём его… ну, к примеру, Абедалониумом… привёз Мульченко и Барби в коттедж, убил Мульченко, заставил Барби принять яд и уехал, никем не замеченный?
– Нет ни одного факта, подтверждающего эту версию, Виктор Эдуардович.
– Именно, Вербин, именно! Будем опираться на факты. А факты говорят, что убийца – Барби. Но… – Голубев выдержал паузу, не услышал ни от Гордеева, ни, что важнее, от Феликса никаких комментариев и решил показать, что готов пойти навстречу: – Мы обязательно проверим видеокамеры и выясним, не подъезжал ли к дому кто-нибудь, кроме Барби. А заодно постараемся увидеть, кто сидел за рулём её машины.
Васильев кивнул и добавил:
– Это сделают ребята с «земли».
– Спасибо, – с чувством произнёс Гордеев, которому совсем не хотелось бросать на проверку своих людей.
– Вербин? – Теперь следователь смотрел на Феликса.
– Это будет здорово.
– Прекрасно. Наша основная цель?
– Нужно понять связь между Абедалониумом, Барби, Имановым и Орликом. Или дружками Орлика, – сухо сказал Васильев.
– Занимаемся, – коротко подтвердил Никита.
– Хорошо, – одобрил Голубев. – Теперь по поводу вчерашнего задержанного… – И посмотрел на часы.
Следователь намеренно оставил эту тему напоследок и специально показал, что торопится: она была ему не очень приятна.
После задержания Арсена Гордеев позвонил Голубеву и попросил организовать неотложный обыск в его квартире. Да, оснований никаких, только чутьё, что нужно сразу и очень сильно надавить на приятеля Чуваева, но… Добиться ордера следователь не смог, а брать на себя ответственность не стал. Велел «отработать задержанного как следует, чтобы появился повод для обыска, а не только ваше чутьё». Однако пока Арсен держался очень хорошо.
– Как его там? – нехотя переспросил следователь, дав понять, что за важными делами некая информация может и забыться.
– Арсений Сергеевич Клён, тридцать три года, холост, уроженец Новгорода, по профессии программист, – доложил Никита, ни голосом, ни мимикой не выдав своего отношения к происходящему.
– Компьютерщик, значит, – хмыкнул Голубев. – Мы обсуждали, что у Абедалониума должен быть такой специалист.
– Совершенно верно, – нейтральным тоном подтвердил Феликс.
– Где работает?
– Фрилансер.
– Откуда доходы?
– Оказывает консультационные услуги как самозанятый.
– Кому оказывает?
– Проверяем.
– Что-нибудь подозрительное накопали?
– Пока нет, – вздохнул Гордеев. – И вряд ли в ближайшее время накопаем.
Все понимали, что Клёна придётся скоро отпустить, но никто не хотел произносить эту фразу вслух.
– Как он держится? – спросил Васильев.
– Уверенно и спокойно, – рассказал Никита. – Сначала чуть напрягся, не ожидал, что мы на него выйдем, но молниеносно взял себя в руки и придумал отличную версию, объясняющую их с Чуваевым знакомство.
– Что сказал?
– Что они гомосексуалисты.
– Это так?
Никита пожал плечами и посмотрел на Феликса.
– Не знаю насчёт Чуваева, можно уточнить у Кранта, но Клён точно не гомосексуалист, – уверенно произнёс Вербин. – При знакомстве Клён сделал на Нику характерную «стойку» и буквально облапал её взглядом. Так что в плане сексуальных предпочтений у него всё в порядке.
– «Облапал взглядом» в твоём присутствии? – уточнил Васильев.
– В том-то и дело.
– Ага… – Полковник удовлетворённо кивнул, а в следующее мгновение среагировал на прозвучавшее имя: – Подожди! Что ещё за Ника?
Деваться было некуда.
– Вероника Ларионова, – ответил Вербин.
– Журналистка?
– Так точно.
– Что она делала с вами в баре? – холодно спросил Голубев.
– Со мной, Никита ни при чём, – уточнил Феликс. – Ника проследила меня от отеля.
– Почему не прогнал?
– Она бы всё равно не ушла, – развёл руками Вербин. – А так хотя бы обеспечила мне прикрытие.
– То есть ты взял гражданское лицо на оперативное мероприятие? – Следователь сделал пометку в блокноте. Улыбаясь.
– В баре было полно гражданских, – негромко заметил Гордеев.
Однако Голубев его «не услышал».
– Андрей Андреевич?
– Я с ними поговорю, – хмуро пообещал полковник.
– Очень хорошо. – К чему относилось это замечание следователя, осталось невыясненным. – Клён говорил с кем-нибудь?
– Позвонил адвокату, попросил приехать, если не перезвонит утром. Соответственно, адвокат явился, и сейчас они общаются. Ребята сказали, что адвокат готовит жалобы.
– Хороший адвокат?
– Отличный и дорогой. – Никита помолчал. – Вчера Клён держался дружелюбно. Дал показания, подписал всё, что требовалось, пожелал спокойной ночи. Когда узнал, что мы его задерживаем, закрылся и теперь общается строго официально.
– Раз мы его отпускаем, то нужно организовать очень плотное наблюдение, – проворчал Васильев. – Следить за каждым шагом и каждым словом, потому что Клён – наш единственный живой клиент.
И выразительно посмотрел на Голубева.
Голубев взгляд «не заметил».
* * *
– Папочка? – Девушка игриво огляделась. – Папочка, ты здесь?
Тишина.
– Мы решили поиграть? Папочка, я совершенно потерялась в твоём огромном, очень красивом доме. Мне здесь страшно, но страшно интересно.
Натуральная платиновая блондинка с распущенными кудрявыми волосами была одета в кружевное платье старого кроя с корсетом на шнуровке и длинную, в пол, но очень лёгкую, почти прозрачную юбку. Больше ничего, даже туфель. Девушка путешествовала по особняку босиком, поэтому шаги получались бесшумными, едва различимыми в ночной тиши. Коридор и лестницы были едва освещены, установленные здесь маленькие, искусно спрятанные светильники не разгоняли плотный полумрак, а наполняли его тенями, поэтому девушка несла в левой руке трёхглавый подсвечник.
– Папочка?
– Я приказывал не называть меня так, – послышалось из темноты.
Она улыбнулась, направилась на голос и вскоре оказалась в большой зале, стены которой были плотно увешаны картинами, написанными задолго до появления первой электрической лампочки и потому органично смотрящимися при свечах. Портреты, пейзажи… Девушка впервые оказалась в этом помещении, напрочь позабыла об игре и пошла очень медленно, завороженно разглядывая старые полотна. И потому испуганный возглас – в тот миг, когда появившийся из-за спины мужчина сжал обнажённые плечи блондинки – прозвучал невероятно естественно.
– Ты воровка?
– Нет, – запинаясь, ответила девушка, с трудом возвращаясь в игру.
На самом деле ей очень хотелось продолжить путешествие по залу, похожему на музей.
– Врёшь!
– Я призрак этого дома!
Белое платье, белая кожа, бледные губы, потому что ни грана помады, светлые волосы… В волнительном пламени свечей девушка вполне могла сойти за привидение.
– Здесь нет призраков. Ты – воровка!
– Я – призрак. – Она прикоснулась пальцами к щеке мужчины. – Чувствуешь, какая я холодная?
– Сейчас я тебя согрею, – пообещал мужчина.
– Правда?
Он вырвал из её руки подсвечник, поставил на небольшой столик, повалил блондинку на диванчик, предназначенный для созерцания картин, и задрал воздушную юбку. И зарычал, не увидев на девушке трусиков – их отсутствие было частью сценария. Как и следующие слова девушки:
– Мой лорд, умоляю, простите! Я сделаю что угодно! Я украду для вас любую картину!
– И «Джоконду»?
– И «Джоконду», мой лорд! Я хорошая воровка!
– Как же ты попалась мне?
– Потому что вы очень умны, мой лорд! Никто, кроме вас, не смог бы меня поймать!
– Ты украдёшь для меня, – выдохнул мужчина. – Но сначала ты кое-что мне дашь!
– Мой лорд… – В её голосе послышалось вожделение.
Девушка была профессионалкой высокого уровня, и невозможно было понять, играет она или действительно завелась от грубой ласки. При этом блондинка ухитрилась принять максимально удобную позу на небольшом и довольно жёстком диванчике, сделав так, чтобы заказчику было удобно, но тот, поёрзав какое-то время, велел:
– Поработай.
Что именно от неё требуется, девушка поняла без уточнений. Мужчина развалился на диванчике, блондинка же опустилась на колени и некоторое время старательно возбуждала руками и ртом. Добившись результата, ловко натянула презерватив, запрыгнула сверху, спиной к клиенту, однако продемонстрировать умения в полной мере у неё не получилось – всего через несколько фрикций мужчина застонал, дёрнулся несколько раз и обмяк. Блондинка по инерции сделала пару движений, слезла, повернулась, но сказать ничего не успела: едва девушка обернулась, ей в лицо прилетел тяжёлый кулак. Первый удар в скулу, тут же второй – в нос. А после того, как девушка упала, разъярённый мужчина принялся пинать её ногами.
///
– Швы накладывать не пришлось, – равнодушно доложил телохранитель.
Он едва не начал доклад словами: «На этот раз…» С трудом сдержался, на ходу перестроил фразу, поэтому немного сбился. Но хозяин не заметил, как сидел, вертя в руке стакан с порцией виски – решил начать, не дожидаясь полудня, так и продолжил сидеть. То ли задумавшись о чём-то, то ли тупо пялясь на противоположную стену – такое у Кукка бывало. Единственное, в чём телохранитель был уверен, так это в том, что мысли Урмаса далеки от избитой девушки.
Первой проститутке досталось очень сильно: прежде, чем телохранитель сообразил, что происходит, осатаневший от неудачи Кукк успел порвать девушке лицо. Орал что-то бессвязное и порывался «добить». Но отдышавшись, поступил «цивилизованно»: проститутке оплатили поход в лучшую пластическую клинику города и выдали щедрую компенсацию «за простой». Две следующие девочки, нынешняя и прошлая, отделывались побоями и только компенсацией. Тоже щедрой, но не настолько, как в первый раз.
– Хорошо. Свободен.
Урмас любил завтракать в одиночестве, поэтому кухарка, расставив тарелки, тоже удалилась. После её ухода Кукк выпил бокал апельсинового сока, пожевал омлет, раскрыл планшет, лениво покрутил ленту новостей и вздрогнул, увидев броский заголовок.
Очередной броский заголовок, который напрочь испортил ему настроение. Урмас прочитал статью, поковырял омлет, даже не прикоснувшись к гренкам, налил кофе и набрал номер Селиверстова.
– Я знаю, почему ты звонишь, – произнёс Фёдор прежде, чем мужчины обменялись приветствиями.
– Что скажешь?
«Хозяйка питерских путан покончила с собой!»
– Что я могу сказать? Ушла эпоха. – Селиверстов коротко рассмеялся. – Венок, наверное, пошлю, но на похороны точно не поеду.
– Да я не об этом. – Кукк едва не выругался, не понимая и не принимая вальяжный тон Фёдора. – Как думаешь, Барби могла быть связана со всей этой историей?
– В статье об этом ни слова.
– Если бы об этом было в статье, я бы не позвонил, – язвительно произнёс Урмас.
– Позвонил бы, – хмыкнул Селиверстов. – Только с другим вопросом.
Кукк понимал, что Фёдор прав, понимание ему не нравилось, и он поспешил вернуться к главной теме:
– Что думаешь?
– Думаю, если бы наша страшненькая, но миленькая Барби оказалась в списке Абедалониума, об этом уже трещали все новостные каналы.
– А если им запретили полицейские?
– Ну, запретили и запретили, – пожал плечами Селиверстов. – Плевать.
– Почему? – растерялся Кукк.
– А почему нам должно быть не плевать? – удивился Фёдор. – Каким боком нас это касается?
– Скандал разрастается, – ответил Урмас. – Беспокойно.
– Купи себе что-нибудь, например, спортивную машину, и расслабься, – посоветовал Селиверстов. – А если серьёзно… – Он выдержал паузу. Достаточно длинную, чтобы её обозначить, и достаточно короткую, чтобы Кукк не успел вставить слово. – А если серьёзно, то всё не так уж плохо.
– Что ты имеешь в виду?
– Если ты прав и Барби входит в список Абедалониума, то получается, что, раскрывая преступление, Абедалониум указывает на конкретных людей. Понимаешь? Он целится в тех, о ком точно знает.
– А о нас не знает, – сообразил Кукк.
– Именно.
– То есть опасаться нечего? – приободрился Урмас.
– Ближайшая неделя будет достаточно нервной, – не стал скрывать Селиверстов. – Но я уверен, что если мы будем тверды, то переживём её.
* * *
После совещания Вербин отправился за кофе, а когда вернулся, Гордеев встретил его широкой улыбкой.
– Есть две новости: интересная и очень хорошая. С какой начать?
– У нас Рождество?
– У нас приближается Вальпургиева ночь.
– Всё время забываю, что я в Питере, а здесь свои праздники.
– А-ха-ха… – Никита взял стаканчик, который Феликс купил ему, открыл, подул, но пить не стал. Рассказал: – Интересная новость: ночью случился пожар на заброшенном складе в пригороде. Пожар потушить не успели – ехать далеко, а вызвали команду поздно. К тому же горело никому не нужное полуразрушенное здание… А когда сгорело, внутри обнаружили два трупа с пулевыми ранениями. А рядом со складом – их внедорожник. Интересно?
– Те два парня, которые наехали на Нику? – догадался Вербин.
– И, судя по всему, на Лидию. От них мало что осталось, но я перешлю тебе прижизненные фотографии, покажешь Нике.
– Обязательно, – кивнул Феликс, прихлёбывая свой кофе. – Телефоны проверили?
– В процессе.
– Кто они?
– Мелкие бандиты, которых мог нанять кто угодно. Ну, разумеется, из тех, кто знал, чем они занимаются. Контакты проверяем.
– Специализация?
– Широкого профиля: вышибить долги, запугать, убрать тело… Думаю, их выманили за город под предлогом зачистки места преступления и убили.
– За что?
– Об этом ты подумай, – рассмеялся Гордеев. – Потому что я планирую заниматься очень хорошей новостью. – Он выдержал очень короткую паузу и сообщил: – Мы определили место, где было снято видео Орлика с Костей Кочергиным.
– Ого! – Вербин хлопнул Никиту по плечу. – Поздравляю!
– Спасибо.
– Это может стать прорывом… С «контингентом» поработали?
– Да, основная инфа пришла от них, – подтвердил Гордеев. – Показывали видео, замазав, разумеется, действующих лиц, и несколько человек уверенно опознали коттедж в районе Большой Ижоры. Теперь потянем за эту ниточку.
– То есть это не дача Орлика?
– Нет.
Они понимающе переглянулись. Появление в деле некоего коттеджа означало, что их предположение верно и за преступлением против Кости Кочергина и других мальчиков стоит целая группа педофилов. Высокопоставленных и не бедных. Из которых они, пока, знают только Орлика. Остальные постараются вывернуться. Сделают всё, чтобы не оказаться привлечёнными к столь грязному делу.
– Тебе дадут докрутить? – тихо спросил Вербин.
– Думаю, дадут. – Никита сделал глоток кофе. – После Куммолово поднялась очень большая волна. Во многом благодаря прессе и Веронике… Люди в шоке и нам приказано разобраться, невзирая на чины.
– Хорошо, что дадут.
– Ну, сам понимаешь, что, когда дело дойдёт до настоящих чинов, директива может измениться.
– Не будем о грустном, – предложил Феликс, прекрасно понимая, что Никита прав.
– Не будем, – согласился Гордеев. – Есть ещё одна неплохая новость: пока ты ходил за кофе, я получил информацию на Клёна. Скинул тебе.
– Спасибо.
– Если коротко: Клён талантливый программист и, возможно, хакер.
– Почему «возможно»? – не понял Вербин.
– Потому что, чем он сейчас занимается, никому не известно, а то, что было раньше, не доказано. – Никита посмотрел на часы, но продолжил рассказ: – Девять лет назад Арсен работал в «Сбере». У него всё шло отлично, был на хорошем счету, но внезапно нагрянувшая проверка выявила масштабные хищения. Я не вдавался в детали, со слов товарищей скажу, что кто-то разработал очень умную схему, позволившую обойти внутреннюю защиту и снимать деньги с корпоративных счетов, маскируя кражи под обычные списания. Схему вскрыли. Клён оказался главным подозреваемым. Улик против него не было, поэтому решили взять в плотную разработку одного из его помощников, в смысле – подельников. Надавили, он «поплыл», наши были уверены, что дожмут и получат показания на Клёна, но в один прекрасный день свидетель пропал и с тех пор не объявлялся. В итоге, обвинения Клёну не предъявили, но из «Сбера» настоятельно посоветовали уволиться по собственному желанию.
– «Волчий билет» выписали?
– Я не знаю, но в банках и крупных компаниях Клён больше не работал. Некоторое время за ним наблюдали, однако он вёл себя крайне осторожно, деньгами, происхождение которых не мог объяснить, не «светил», и в конце концов от него отстали. – Никита вновь посмотрел на часы. – Сегодня я буду очень занят.
– То есть я в одиночном плавании?
– Есть ощущение, что в одиночестве тебе остаться не позволят, – усмехнулся Гордеев.
Намёк получился настолько толстым, что его можно было использовать в качестве рекламы бодипозитива.
– Я помню наш разговор, – тихо ответил Феликс. – И не собираюсь никого обижать: ни тебя, ни её.
Эту реплику Никита комментировать не стал.
///
Расставшись с Гордеевым, Феликс сначала засел за «любимую» бюрократию, закончив отчёт, над которым работал половину ночи, затем вышел на улицу, но, усевшись в машину, двигатель заводить не стал, положил руки на руль и задумался над тем, что означает устранение громил.
Заказчик, то есть кто-то из педофилов или все оставшиеся проявил разумную осторожность? Он хотел узнать, как всплыли их с Орликом делишки, нанял уголовников надавить на Лидию и Нику, но остался недовольным исполнением – или исполнителями – и велел обрубить концы. Версия простая, скорее всего неправильная, но сбрасывать её со счетов не нужно. Второе предположение: бандиты узнали что-то, чего не должны были узнать ни при каких обстоятельствах. Например, имена заказчиков, и поняли, что эти люди причастны к убийству Кости Кочергина. Возможно, попробовали их шантажировать, но это маловероятно – мелкие сошки так себя не ведут. Скорее всего, им просто было нельзя знать имена.
Эти две версии были основными, однако Вербину больше нравилась третья, фантастическая, неожиданно пришедшая в голову и крепко в ней застрявшая. Итак, оставшиеся на свободе педофилы наняли громил в надежде получить хоть какую-то информацию от Лидии или Вероники, а человек, который контролирует развитие скандала, показал им, что трепыхаться поздно: ловушка захлопнулась, и, что бы они ни делали, он всегда будет на шаг впереди.
Третий вариант означал, что скандал развивается не сам по себе: Абедалониум оставил контролёра. Или у него есть соучастник, например, таинственный спонсор. Или же Абедалониум лично контролирует ход операции.
– Не важно кто, важно, что есть человек, осуществляющий оперативное управление, – пробормотал себе Феликс. А в следующее мгновение зазвонил телефон, Вербин надавил на кнопку «Ответ» и вежливо произнёс: – Доброе утро, Егор Петрович.
– Чем занимаешься?
– Пережил утреннее совещание в СК.
– Опять умничал?
– Вам уже доложили?
– Ещё нет, но я в тебе не сомневаюсь.
– Спасибо, Егор Петрович.
– Ты за рулём?
– Так точно.
За мгновение до звонка Феликс завёл двигатель и начал выбираться с парковки.
– Материалы я тебе отправил, а пока послушай о самом интересном из трёх твоих художников. – Шиповник сделал паузу. – Зиновьев Константин Григорьевич родился в одна тысяча девятьсот пятьдесят первом году в Красноярске. С детства проявлял талант к живописи, и его работы неоднократно отмечались на выставках и смотрах… Ну, в общем, где на них смотрели – там и отмечали. Окончил художественную школу, поступил в институт имени Сурикова, считался восходящей звездой, но был слишком своенравен и его совсем не привлекал тогдашний мейнстрим.
– Соцреализм?
– Да. Как мне сказали, Зиновьев мог стать самым известным художником страны, писать парадные изображения генсеков и вдохновляющие полотна, но он был рабом искусства и не изменил ему. И потому работы Зиновьева охотно брали музеи и коллекционеры. Отучившись, он вернулся в Красноярск, но на месте не сидел, объездил всю Сибирь, написал блистательное полотно «Дедушка», которое называют «главным портретом Байкала», а потом увлёкся красотами Средней Азии и переехал в Душанбе. Там и погиб в одна тысяча девятьсот девяностом. Страшно погиб, вместе со всей семьёй – в его дом ворвались погромщики… Ну, в общем, что они творили, ты и без меня знаешь. Зиновьева зверски избили, повесили на воротах и подожгли.
– Откуда такие подробности? – угрюмо спросил Вербин.
– Есть фото, увидишь в материалах. Во время погромов некоторые ухитрялись фотографировать, и журналисты, и обычные люди, рискуя жизнью документировали творящиеся там зверства. – Шиповник помолчал. – Теперь важная деталь: у Константина Зиновьева был сын – Борис, одна тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года рождения. Он тоже считается погибшим.
– Действительно важная деталь… – протянул Феликс. – Смерть Бориса Зиновьева подтверждена?
– Нет. Собственно, смерть Константина Зиновьева подтверждена косвенно: по той самой фотографии, о которой я говорил, и рассказам очевидцев. Считается, что жена и сын были в доме, когда его подожгли, но тел никто не видел. То есть, наверное, видели, после всего этого, но официального опознания не проводилось. – Ещё одна пауза. – А из подожжённых домов таджики никого не выпускали.
– Попробуете поднять информацию на Бориса Зиновьева?
– Я уже озадачил Колыванова, но ничего не обещаю.
– Уже озадачили? – удивился Вербин.
– Чуваев родился в Таджикистане, – небрежно произнёс подполковник.
Запомнил. Запомнил, среагировал на совпадение и направил человека искать дополнительную информацию. Поэтому работать с Шиповником было очень комфортно.
– Спасибо, Егор Петрович, – с чувством поблагодарил начальника Феликс.
– Не за что. Дело получается интересным?
– Очень.
– Тогда работай, а мы поможем.
Разговор закончился, когда Вербин подъехал к «Манежу». Отыскал парковочное место и привычно направился к служебному входу, отметив про себя, что желающих посетить выставку меньше не становится: несмотря на понедельник, очередь уходила далеко от главного входа, и теперь её «окучивали» не один, а целых два пикета «активистов». Но при этом они ни в чём не обвиняли Абедалониума. Грязные намёки прекратились после истории с Имановым, и больше к ним никто не возвращался. Но всех, разумеется, интересовало, почему знаменитый художник продолжает хранить молчание.
Оказавшись внутри, Феликс прошёл в зал частной коллекции, по-прежнему наиболее заполненный, и остановился напротив четвёртого полотна – «Мёртвая».
Последнего неразгаданного.
Для Вербина – последнего, а вот обычные любители тайн и шифров вынуждены были делить внимание между «Мёртвой» и «Магазинчиком сломанных кукол». О чём говорили те, кто изучал «Магазинчик», Феликс не слышал, да его это не интересовало, а вот фразы соседей иногда долетали.
– Точно вам говорю: она и есть убийца!
– А почему «Мёртвая»? Она ведь живая.
– В этом шифр: мёртвая женщина лежит у её ног, а на картине Абедалониум показал убийцу.
– Вряд ли.
– Вот увидите.
– А я думаю, эта женщина считается пропавшей, как Костя. Абедалониум специально так тщательно её написал, чтобы можно было прогнать портрет через систему распознавания лиц.
«Пробовали, ничего не получилось», – подумав, Вербин улыбнулся и сосредоточился на картине, на которой…
Дождь.
Классический питерский дождь, бьющий и сверху, и сбоку, со всех сторон сразу. От которого невозможно укрыться. Который обязательно проникнет под одежду, какой бы «водоотталкивающей» она ни была. Дождь, холодный даже летом, а уж осенью – совершенно ледяной. Дождь, естественный для величественного города, идеально сочетающийся со старыми домами, дождь, под которым так красиво разводятся мосты. Питерский дождь, чувствующийся абсолютно во всём – художнику удалось передать его с волшебной точностью. И ещё – классическую питерскую осеннюю тьму, когда мокрые тучи мягко укладываются на старые крыши и забирают весь возможный свет, заменяя его чёрным антрацитом, рассекаемым косыми стрелами дождя.
Художник знает Питер. Художник чувствует Питер. А мастерство и невероятный талант позволяют ему перенести знания и чувства на холст. Капли, конечно, не заползают под одежду, но зритель ощущает их ледяной холод и ему становится зябко.
Потому что в Питере осень.
На заднем плане картины изображён очень красивый дом, расположенный на площади Льва Толстого. Феликс узнал специально – именно на этой площади. Помнил, что видел здание где-то на Большом проспекте Петроградской стороны, просмотрел панорамы в картах и отыскал. Заодно узнал, что оно называется «Дом с башнями». Ну, а то, что оно одно из красивейших строений Питера, Феликс определил для себя сам. Но прекрасный дом, едва подсвеченный придавленными тьмой фонарями, лишь фон для женщины, давшей полотну название. Для женщины, идущей под дождём. Для женщины, при первом взгляде на которую понимаешь, что с ней что-то не так. Инстинктивно чувствуешь, что она чужая, вызывающая странную смесь жалости и желания держаться подальше. И невозможно понять, как Абедалониум это сделал? Как, взяв обыкновенные черты лица, он связал их в образ, вызывающий желание не приближаться? Не отвращение, какое вызывает хозяйка «Магазинчика сломанных кукол», а неясный страх.
А потом читаешь название и всё встаёт на свои места.
По площади Льва Толстого идёт мёртвая женщина. Под питерским дождём. В питерской тьме. Идёт… И совершенно непонятно, что происходит: то ли по Петроградской стороне действительно ходят мёртвые люди, то ли женщина ещё не знает, что мертва. И продолжает идти по Петроградской стороне. И путь её лежит за пределы картины. Мы не знаем куда.
Но мы точно знаем, что женщина – мёртвая.
– Он всё-таки невероятный, – вздохнул Вербин.
Произнёс не просто так: краем глаза Феликс заметил, что к нему подошла Ника. Как ей казалось – незаметно. Вербин дал ей возможность поверить в это, а когда улыбающаяся девушка собралась к нему обратиться, произнёс свою фразу.
– Как ты узнал, что я здесь? – поинтересовалась Ника.
– Я из полиции, мне положено всё знать.
– Так и знала, что ты это скажешь. Вербин, ты абсолютно предсказуемый.
– Привет.
– Привет. – Она улыбнулась. – Что мы здесь делаем?
– Я провожу расследование, а ты – не знаю.
– Тебе самому не надоели эти глупые шуточки?
– Я велел тебе оставаться дома.
– Да, я помню.
– Что пошло не так?
– Я вдруг поняла, что рядом с тобой мне спокойнее. Ты спас меня в прошлый раз, спасёшь и в следующий. А дома я совсем одна.
– Теперь говори правду.
– Ты – бесчувственное бревно.
– Я на работе.
– Сейчас?
– Всегда.
– Ты такой милый, Вербин, такая душка… – Ника вновь сменила тон. – Я правильно поняла, что ты приехал в «Манеж», чтобы посмотреть на картину? Так интересно наблюдать за тем, как ты постепенно опетербурживаешься и начинаешь немного понимать искусство, чувствовать его…
– Это заразно?
– Это аура культурной столицы. Ты становишься лучше и скоро начнёшь говорить людям «спасибо».
– Я всегда говорю людям «спасибо».
– Скоро ты начнёшь это делать без внутреннего московского отторжения.
– Москвичи народ простой и вежливый, в отличие от снобов.
– Ой, Вербин, какой ты душный. Но я рада, что ты решил посмотреть оригинал, это выдаёт умение работать. Ты молодец. Кстати, почему явился без кофе? Ты ещё не забыл, какой я люблю? Если забыл – не важно, я не знаю, какой хочу сейчас. Ой, Володя, привет! Рада тебя видеть!
Заместителю директора «Манежа» Феликс позвонил едва приехал, Владимир ответил, что пока занят, подойдёт позже и слово сдержал, появившись в зале на удивление вовремя.
– Теперь вас интересует эта картина?
– Да, – подтвердил Феликс. – Буду благодарен за любую информацию о ней. За абсолютно любую, даже если она не кажется вам значимой или достойной упоминания. Чем «Мёртвая» выделяется? Кроме того, что на ней нарисовано не то, что на других картинах.
– Написано, Вербин, написано, – не сдержалась Ника. – Володя, извини моего друга, он – москвич.
Владимир покосился на девушку, вздохнул и вновь обратился к Феликсу:
– Таких в Москве не встретишь, да?
– Ты понимаешь, – подмигнула Ника. Но тут же замолчала, увидев, что Вербин считает, что шутки сейчас неуместны.
– Владимир?
Заместитель директора пожал плечами:
– Я проверил всё, что связано с «Мёртвой», и могу с уверенностью сказать, что её единственное отличие… кроме того, что на ней изображено не то же, что на остальных… указано в страховом полисе. Картина повреждена.
– Что?
– Что?
– Страхователь особо уточнил, что во время заключительной работы над картиной Абедалониум случайно повредил холст, но решил не переписывать её, а подклеил изнутри и закрыл слоем краски.
– Абедалониум порвал холст? – быстро спросил полицейский. – Ножом? Ножницами? Порез большой?
– Нет, там небольшая круглая дырка, видимая лишь с обратной стороны. Не знаю, чем он её проделал, но дырка идеально круглая. Не очень большая.
– Соразмерная, – прошептала Вероника, но на замечание не обратили внимания.
– Где она расположена? – спросил Вербин.
– Я знаю где. – На этот раз девушка произнесла фразу чуть громче и была услышана.
Однако реакция оказалась не такой, как хотелось бы Веронике: Феликс посмотрел на неё с удивлением и лёгким движением бровей приказал молчать и не перебивать заместителя директора.
– Вы можете показать, где примерно расположено отверстие?
– Конечно. – Владимир достал из кармана авторучку, приблизился к картине и указал на точку в районе переносицы женщины. – Здесь.
– Да, именно там, – согласилась Ника.
И наконец-то привлекла внимание Феликса.
– Что всё это значит? – тихо спросил он.
– Чуть позже, – в тон ему ответила девушка, улыбнулась вернувшемуся Владимиру, но Вербин видел, что она расстроена. – Спасибо.
– Надеюсь, информация была полезна.
– И я надеюсь. – Феликс пожал заместителю директора руку, а когда он ушёл, вновь перевёл взгляд на Нику.
– Ты слышал о Подлом Охотнике?
Феликс прищурился, а затем что-то мелькнуло в памяти.
– Убийца? Он, вроде, орудовал в Питере лет десять назад?
– Двенадцать, – поправила его девушка. – Двенадцать лет назад были застрелены пятнадцать человек. А на площади Льва Толстого Подлый Охотник убил свою последнюю жертву. Только то была не женщина, а мужчина, думаю, поэтому никто не догадался, о чём картина. – Ника вздохнула и отвела взгляд. – Первой жертвой Подлого Охотника стал мой отец.
* * *
– Считаю ли я, что Абедалониум может быть причастным к преступлениям? Нет, нет и нет. Категорически нет. Наше общение с Абедалониумом не было долгим и проходило исключительно в Сети, однако он произвёл впечатление абсолютно адекватного, умного, тонкого человека. Ничто в общении не выдавало в нём зверя, способного на те гнусные преступления, которые все обсуждают. Напомню, что Абедалониум долгое время жил в Санкт-Петербурге, здесь начинал карьеру и стал знаменитым. Работы Абедалониума находятся в лучших частных коллекциях города и в больших музеях. Вполне возможно, что Абедалониум вращался и продолжает вращаться в высшем свете, благодаря чему знает много неприглядных историй о богатых и высокопоставленных людях. И я рада, что Абедалониум не побоялся выставить на свет их грязные делишки. Не побоялся вскрыть гнойники.
– Тогда почему Абедалониум молчит?
– Думаю, потому что скрывается от мести тех, о ком он уже рассказал, и преследования тех, кто знает за собой грехи и боится, что Абедалониум расскажет о них. Сейчас все боятся Абедалониума, никто не знает, чей грязный секрет будет обнародован следующим, и в этих обстоятельствах самое разумное для него – скрываться.
– Вы думаете, жизни Абедалониума что-то угрожает?
– Страшная история Кости Кочергина показывает, о каких безжалостных людях идёт речь. Это настоящие звери в человеческом обличье, которые почуяли опасность и способны на всё…
Лидия убрала звук телевизора, по которому шло её большое интервью, и перевела взгляд на экран ноутбука.
Лидия Дабре уверена, что Абедалониум непричастен к преступлениям.
Лидия Дабре надеется, что Абедалониум жив.
Лидия Дабре. Чем знаменита талантливая питерская художница?
Лучшие работы Лидии Дабре.
Статей о ней с каждым днём становилось всё больше. Разумеется, одного только скандала не хватило, чтобы сфокусировать внимание публики на молодой и очень талантливой художнице, но агент Лидии был опытным и хватким, быстро понял, что нельзя упускать удобный случай продвинуть подопечную и сумел с выгодой использовать частые появления девушки на экранах и в статьях. Агент пробил первые публикации, привлёк к ним интерес, а дальше они стали множиться, как снежный ком.
Лидией заинтересовались.
О ней заговорили.
Поползли слухи, что агент Абедалониума не исключил возможности взять Лидию под крыло и вывести в мир большого современного искусства. Эта новость произвела фурор. Друзей она Лидии не прибавила, однако сейчас, «на фоне разворачивающейся трагедии», злопыхатели воздерживались от ударов, но уколы в её адрес сыпались, и не было сомнений, что когда всё уляжется, молодую художницу начнут с наслаждением топтать. Впрочем, если к тому времени ею действительно заинтересуется агент Абедалониума, на это мелкое обстоятельство можно будет наплевать.
До сих пор завистники Лидию не беспокоили: её успех не был настолько значимым, чтобы вызвать злобу у какого-нибудь бездарного, но авторитетного деятеля искусств и его клаки. Кроме того, девушка держалась в стороне от творческого сообщества и не привлекала к себе внимания. Но неожиданный выбор Абедалониума вывел Лидию из тени, в которой ей было удобно и уютно. Требовать от Абедалониума изменить неожиданный выбор желающих не нашлось, но двусмысленное положение, в котором оказался знаменитый художник, его выставка и всё с нею связанное придало им наглости. Почти сразу зазвучало: «Как хорошо, что я оказалась/оказался в стороне от сомнительной чести курировать скандальную выставку». Теперь начали щипать «грубые работы этой Дабре».
Творческие деятели готовились рвать очередную жертву, поэтому выпавший шанс следовало использовать с максимальной эффективностью и взлететь как можно выше – чтобы снизу не доплюнули.
Лидия была достаточно умной и хладнокровной, чтобы понимать, что шанс нельзя упускать. Но ей не нравилось то, что приходилось делать. Нет, не говорить «правильные» слова, а вообще говорить слова. Выступать. Давать интервью. Улыбаться фотографам. Всё, к чему стремились многие коллеги, что воспринималось ими как вершина, как «сладкое бремя славы», вызывало у Лидии отторжение. Однако она знала, что должна. Она блестяще играла роль, тщательно скрывая истинное отношение к происходящему, но настоящей становилась только подходя к мольберту.
Там была её жизнь. Там был её рай. Её убежище и её мир.
И поэтому сейчас, просмотрев накопившиеся записи, Лидия не поехала, как собиралась, в «Манеж». Сегодня у неё не было ни сил, ни желания появляться на публике. Написала, что неожиданно разболелась голова, и отправилась в мастерскую, расположенную совсем рядом, через два дома вниз по улице. Переоделась в заляпанные краской джинсы и рубашку, подошла к мольберту и закрыла глаза. Не глядя на картину, над которой работала последние дни. Полностью отрешившись от окружающего.
Лидия могла стоять так или несколько секунд, или полчаса, каждый раз по-разному. Она не могла заранее сказать, сколько понадобится времени, чтобы открыть глаза, чтобы…
На этот раз понадобилось меньше трёх минут.
Лидия открыла глаза и увидела то, как продолжит работу. Увидела то, что будет написано и как будет написано. В деталях. В мазках. В оттенках краски.
Увидела то, что через час или два появится на холсте.
Увидела и улыбнулась.
Назад: девять лет назад
Дальше: БЕССОННИЦА
