Меня угнали на работу в Германию в 1942 году. Освободили нас американцы в апреле 1945-го, а добираться на родину пришлось долгих пять месяцев.

Вскоре после начала войны немцы появились и в Крыму, в нашей деревне. В сентябре 1942 года в наш дом вместе зашли немец и русский полицай, приказали маме собрать мои вещи, запас продовольствия и привести меня к колхозному скотному двору. Загнали всех пришедших девушек в скотник, не дали даже попрощаться с родными и друзьями. О дальнейших действиях нам не сообщили. Далее погрузили в повозки, в сопровождении полицая довезли до Беляуса (вблизи Евпатории) и перегрузили на машины. На машинах нас доставили в Евпаторию на биржу труда. Оттуда – в товарные вагоны и без пересадки до города Кракова (Польша).

Там произвели дезинфекцию, облили гадкой вонючей жидкостью все места на теле, где росли волосы, затем неровно, оставляя клочья, обстригли. Оставшиеся продукты, взятые из дому, заставили высыпать на землю. Нас снова погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию, в город Зоэст. Там был распределительный пункт. Поселили нас в загоны, там стояли трехэтажные нары. Мы переночевали, утром вызвали нас на площадь. На трибуну взошел немец и сказал на ломаном русском, что, мол, вы приехали сюда добровольно, поэтому будьте добры подчиняться, за невыполнение наших указаний – расстрел.

Построили нас в колонны по три человека и впервые за всё время стали кормить. Привезли в баках какое-то варево из шпината, хлеба не дали. Несмотря на то что все мы были очень голодные, есть такую «пищу» не смогли. Вылили всё под ноги, немцы ругались, говорили, что вы, мол, не голодные. Наконец приехали хозяева шахт, заводов, фабрик, госпиталей и бауэры. Вначале бауэры выбрали себе работников. Нравились им девушки со светлыми волосами. Темноволосым, как я, досталась худшая доля – работа на угольной шахте. Меня в числе других девушек общим числом 30 человек привезли на шахту в город Эссен Купфедре. Поселили вначале рядом с шахтой, потом перевели в специально выстроенные для нас бараки. На работу будили в 4 часа утра, вели на шахту колоннами по три человека в сопровождении полицаев, как военнопленных. Вначале я работала там, где отбирали породу от угля, потом в цеху, где мыли уголь, а после пошла на повышение – подметала угольную пыль, затем – переключала полотна, когда отпускали уголь бауэрам. Всегда в пыли, пыль въедалась в кожу, забивала дыхательные пути.

Кормили один раз в сутки, в обед привозили жидкую баланду. Два раза в неделю, в понедельник и четверг, выдавали сухой паек: булку хлеба, немного маргарина и граммов 200 сахара. Хлеб выпекался неизвестно из чего (буряк, опилки, что-то еще), он колыхался как холодец. Мы, постоянно голодные, съедали этот паек за день, а после 2–3 дня сидели без хлеба. Все мы были невероятно худы, как дистрофики.

Это я указываю для того, чтобы хотя бы медики могли представить себе, как тяжело нам было. Я не умерла с голоду от такого питания за три года лишь благодаря добрым немцам, работавшим на шахте. Они тайком приносили небольшой бутерброд, изредка, по воскресеньям, приглашали домой, там подкармливали.

Ровно в четыре часа утра являлся полицай с гумой (резиновой дубинкой) и кричал: «Авштейн зау банда русиш швайн, лес шнель арбайтен, становись три по три в шеренгу». Не стучите, мол, идите тихо, а то «дойче камарад шляфен», то есть спят. Ехали до шахты специальным трамваем, который возил только нас, в бане переодевались в мужскую спецовку, на ноги – деревянные гольцы (ботинки) и шли на работу.

Перед освобождением нас не повели на шахту, а погнали пешком вдоль леса. Вдруг налетели американцы, стали обстреливать с воздуха из пулемета, мы кинулись в лес и там прожили неделю. Несколько человек со мной вместе жили у бауэра в сарае, спали на соломе, он нас подкармливал. Через неделю нас разыскали американцы с русскими, они ходили с рупорами и призывали выйти из лесу и собраться всем вместе.

Мы собрались, нас привели снова туда, где мы жили, но поселили в немецких казармах на два месяца, кормили хорошо.

Затем нас начали отправлять по домам.

Приехал русский полковник, собрал митинг, призывал ехать только домой, а не разъезжаться по другим странам. Возможность уехать в любую другую страну у нас была, некоторые ею воспользовались, а я вернулась к маме.

Выдали нам сухой паек, привезли на электричках в Мюнхен. Там русские военные на открытых военных машинах привезли нас в Белоруссию, в город Гродно. По дороге до Белоруссии нас охраняли на танкетках от пронемецких партизан, которые могли нас обстрелять. В Гродно мы прожили около месяца, дожидаясь отправки в Россию. Наконец сели в поезд и с частыми длительными остановками доехали до Днепропетровска. Оттуда своим ходом, на чем пришлось, я добралась до города Черноморска, где меня встретила мама на повозке с коровьей упряжью.

Освободили нас 17 апреля 1945 года, а домой я добралась лишь 17 сентября 1945 года, то есть спустя 5 месяцев. Дома меня долго не оставлял в покое НКВД. Вызывали на допросы, там, угрожая пистолетом, допрашивали, а не поехала ли я в Германию добровольно, но каждый раз убеждались, что я была угнана принудительно.