Книга: Дети войны. Народная книга памяти (народная книга памяти)
Назад: Мы выжили благодаря маме Лактина Раиса Яновна, 1930 г. р
Дальше: Никогда не забуду, как освобождали Севастополь Батманова (Сычева) Надежда Георгиевна, 1928 г. р

Без надежды на спасение

Абакумова (Костромская) Майя Николаевна

Когда началась война, мы жили на 5-м километре Балаклавского шоссе. Там располагалось городское подсобное хозяйство, которым руководил мой отец, Николай Алексеевич Костромской.

На второй день войны отец, не дожидаясь вызова в военкомат, сказал нам с матерью, что идет в парикмахерскую, а сам прибыл на призывной пункт, и через два дня мы прощались с ним на симферопольском вокзале. На память он купил нам подарки: мне детский зонтик, а маме золотое обручальное кольцо.

На второй день войны отец, не дожидаясь вызова в военкомат, сказал нам с матерью, что идет в парикмахерскую, а сам прибыл на призывной пункт, и через два дня мы прощались с ним на симферопольском вокзале. На память он купил нам подарки: мне детский зонтик, а маме золотое обручальное кольцо. Он поехал на передовую, а мы с мамой вернулись домой в Севастополь. Кроме нас, в нем жили еще наши соседи – Макушенко Петр и Ефросинья, а также их дочь Катя, с которой я дружила.

Севастополь с первых дней войны подвергался сильной бомбардировке.

Мы прятались от обстрелов в вырытом недалеко от дома окопе, но однажды бомба попала прямо в дом. Мы вышли из окопа и увидели, что нашего жилья больше нет – осталась лишь стена соседской квартиры, и на ней висели две иконы, на которых не лопнуло даже стекло. Эти иконы до сих пор хранятся в доме моей подруги Екатерины Макушенко.

Севастополь с первых дней войны подвергался сильной бомбардировке. Мы прятались от обстрелов в вырытом недалеко от дома окопе, но однажды бомба попала прямо в дом. Мы вышли из окопа и увидели, что нашего жилья больше нет – осталась лишь стена соседской квартиры, и на ней висели две иконы, на которых не лопнуло даже стекло.

Когда дома не стало, мы с мамой переехали к моей бабушке, которая жила в центре города на улице Карла Маркса, напротив нынешнего магазина «Золотой ключик». Вскоре получили от отца известие, что он контужен в бою под Перекопом и находится в симферопольском госпитале. Мы с мамой поехали за ним – он был ранен в позвоночник, находился в гипсе до пояса. Мы увезли его с предписанием врача продолжить лечение по месту жительства. Отец был комиссован, остался инвалидом на всю жизнь. Но, как только с него сняли гипс, он продолжил работу при Севгорисполкоме на должности инспектора по обеспечению продовольствием населения города и воинских частей. К тому времени шла активная эвакуация городских ценностей и архива. Я знаю, что отец участвовал в снятии полотен Панорамы и организации ее эвакуации.

К концу лета город бомбили ежедневно и ежечасно. Мы вынуждены были поселиться в бомбоубежище, которое находилось под клубом «Пролетарская кузница» (ныне магазин «Черноморочка»). Там организовали школу, и я стала учиться во втором классе. Мы готовили бойцам новогодние подарки (варежки, носки, платки, кисеты с табаком и даже бинты). Там же встречали Новый 1942 год. Но к весне бомбоубежище опустело, так как многие эвакуировались, а мы остались с отцом, так как мама была ранена, перенесла операцию и не могла решиться на эвакуацию без мужа. Но отец продолжал работать и не верил в то, что город будет сдан врагу.

Уже летом 1942 года отец перевел нас в городское КП, где находилось руководство города. Оно располагалось под городским центральным холмом. Вход был на улице Ленина, а выход на улице Карла Маркса (возле кинотеатра «Победа»). Но и это бомбоубежище, заметно опустевшее к тому времени, приютило нас ненадолго.

Однажды после бомбежки люди вышли во дворик – кто покурить, кто поговорить. Среди них была и доктор Турская. Ей сказали, что разбомбили ее квартиру. А она успела лишь ответить, что была бы голова цела, как в этот момент рядом разрывается снаряд, осколок попадает ей в сонную артерию, и она умирает мгновенно на наших глазах. Похоронили ее на кладбище Коммунаров.

Немцы продолжали наступление, и нам пришлось отступать. Была надежда, что нас эвакуируют с Херсонесского маяка. Последний день, который мы провели в городе, начался, как обычно, с обстрела. Отец появлялся все реже, и порой мы думали, что его уже нет в живых. Вечерело, когда в наше убежище прибежал матрос с автоматом в руках. Он бежал по коридору и кричал: «Костромская! Кто Костромская?» Мать, услышав фамилию, отозвалась. Он сказал, что его прислал наш отец и велел ему доставить нас в Покровский собор для дальнейшей эвакуации. Дорога к собору составляла несколько сот метров, но дойти до него не представлялось возможным – немцы вели прицельный обстрел с городского холма. У нас с матерью было пальто, которым она укрыла меня и себя, мы легли на живот и ползли за матросиком, молясь Всевышнему. Пули свистели над головой, но отскакивали в сторону, не зацепив ни нас, ни матроса. Так мы добрались до собора Покровской Богоматери.

Она успела лишь ответить, что была бы голова цела, как в этот момент рядом разрывается снаряд, осколок попадает ей в сонную артерию, и она умирает мгновенно на наших глазах.

Там мы встретились с отцом, он был переодет в военную форму, в сапогах, темно-синих галифе, с пистолетом и планшетом. Я до сих пор не знаю, что произошло и почему отец был в военной форме. С наступлением темноты на карете скорой помощи по Херсонесскому мосту мы начали движение в сторону херсонесского маяка. Но доехать смогли только до «ОВРы» в Стрелецкой бухте. Дальше дороги не было, сплошные воронки от бомб и нагромождение разбитой и брошенной бронетехники. Нам предстояло продолжить путь пешком.

Мы шли всю ночь. Немцы сбрасывали осветительные ракеты на парашютах и обстреливали даже ночью. Идти было тяжело и страшно. Но вот мы на месте – и что предстало перед нашим взором? Там находилось огромное скопление гражданского населения и войск. Мы провели на маяке два дня и две ночи – одну ночевали прямо на лестницах маяка. Но никакой эвакуации организовано не было, и отец узнал, что транспорт для эвакуации якобы прибудет на 35-ю береговую батарею. Мы в эту же ночь ушли с маяка в район 35-й береговой батареи, но когда туда добрались, то оказалось, что к батарее нельзя подойти, так как там находилось еще наше командование. Батарею охраняли автоматчики. Транспорт подавался редко и только для высшего комсостава.

Мы еще четверо суток провели в этом аду. Однажды под вечер отец остановил машину, задний борт которой был открыт, переговорил с водителем и решил прорываться на Балаклаву. Меня поставили на машину, дали мне в руку бутылочку воды, пачку печенья, которую матросы принесли мне с батареи. Родители не успели запрыгнуть вслед за мною, как вдруг машина рванула с места и помчалась прямо к обрыву. Сквозь шельф бурой пыли я слышала крик матери: «Маечка, прыгай!» Собрав все свое мужество, я прыгнула в это бурое облако и оказалась в колючем кусте барбариса. Одна из колючек впилась в мою детскую коленку и разорвала кожу – память об этом до сих пор осталась на моей коленке в виде шрама. А машина с обезумевшим водителем и моим НЗ ушла с обрыва в море.

Меня поставили на машину, дали мне в руку бутылочку воды, пачку печенья. Родители не успели запрыгнуть вслед за мною, как вдруг машина рванула с места и помчалась прямо к обрыву. Сквозь шельф бурой пыли я слышала крик матери: «Маечка, прыгай!»

Здесь же я видела банковскую машину, груженную мешками с деньгами. Она стояла одиноко на виду, и вдруг в нее прямым попаданием попадает снаряд, и деньги разлетелись вокруг, и мы шли по ним, но они уже не представляли никакой ценности. Последнюю ночь перед сдачей мы провели в дзоте, куда нас привел отец и его знакомый. Оба были в военной форме, с партбилетами, с пистолетами. Ночью они сожгли свои партбилеты и приняли решение стреляться. Но, так как мы с матерью не отпускали отца ни на шаг, они решили, что сделают это, когда мы утром выйдем из дзота. И вот настало это утро. Немцы стояли вокруг дзота и переводчик кричал: «Выходите или будете уничтожены!» Отец сказал матери: «Идите». Но мама разгадала их план и не вышла одна. Она сказала ему: «Будем вместе до конца». И мы вышли из дзота все вместе. Там стоял рыжий коренастый немецкий офицер с адъютантом. Увидев отца, он спросил: «Комиссар?» – и показал, что комиссары толстые, а он худой. Тут же приказал снять с отца сапоги, и его и знакомого погнали в колонну для военнопленных. Нас погнали следом. Так начался наш путь обратно в горящий город, но теперь без всякой надежды на спасение.

Назад: Мы выжили благодаря маме Лактина Раиса Яновна, 1930 г. р
Дальше: Никогда не забуду, как освобождали Севастополь Батманова (Сычева) Надежда Георгиевна, 1928 г. р

Татьяна
Каспля-село, где я родилась и выросла. Волосы встают дыбом, когда думаю о том, что пришлось пережить моей маме, которая в тот период жила в оккупации! Спасибо автору, что напоминает нам о тех страшных военных годах, дабы наше поколение смогло оценить счастье жить в мирное время.
Олег Ермаков
Живо все написал мой дядя, остро, зримо.
Леон
Гамно писаное под диктовку партии большевиков
Правдоруб
Леон, ты недобитый фашистский пидорок.
Кристинка Малинка
Молодец братик он написал про нашу бабушку и дедушку.☺
Пархимчик Василий Николаевич
ПРОСТО НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ТЕХ КТО ЗА ВАС УМИРАЛ
игорь
Леон. Я Неонилу Кирилловну знаю лично. Здесь малая толика из того, что она рассказывала мне. Обвинять ее в чем то тому, кто не пережил столько... Она пережила три концлагеря. Гнала стадо коров из Германии в Союз. Ее война закончилась только в сентябре 45. А до этого она участвовала в работе минского подполья. И гавкать на такого человека может только тупая подзаборная шавка