Заключение

Запахи всегда социальны. Обонянием управляет бинарный код, дающий мозгу либо негативный сигнал о грозящей опасности, либо позитивный — о безопасности, даже удовольствии. Этот код с легкостью приспосабливается к первоочередным задачам человеческих сообществ. Обоняние подает сигнал об опасности и таким образом помогает избежать токсичных веществ, оно же сообщает об эротической привлекательности, необходимой для продолжения рода. Это чувство гибкое и способное к адаптации. Все мировые культуры, как прошлого, так и настоящего, умеют манипулировать им, ассоциируя один из полюсов с чем-то самым отвратительным, а другой — с высшим блаженством, какое только можно вообразить. Восприятие запаха индивидом не является врожденным. Первый импульс — это предупреждение о потенциальной опасности: обонятельная система должна оценить эманацию — хороша она или дурна, а уже потом запомнить ее. Обучение этому идет долго. В наших обществах детям до четырех-пяти лет, иногда даже до восьми, нравится запах собственных экскрементов — несмотря на все усилия переубедить их. Тем не менее современные нормы в этом вопросе отнюдь не универсальны. Как мы видели, французы эпохи Возрождения жили в окружении чудовищной вони и не проявляли ни малейшего отвращения ни к своим экскрементам, ни к моче. В раблезианской литературе это называлось «веселыми материями» и развлекало высшее общество. Врачи частенько использовали эти субстанции при изготовлении лекарств, они входили и в средства по уходу за женской внешностью. Анальная тема в те времена не вытеснялась. К запахам нечистот не относились как к чему-то тошнотворному, носы современников были к ним привычны, и людям нравились духи животного происхождения, отдававшие экскрементами.

В XVI–XVII веках ольфактивное воспитание основывалось на строгом морализаторстве. С 1560 по 1648 год в Европе шли кровавые религиозные войны, и мировоззрение безжалостных фанатиков зиждилось на противоречии между Добром и Злом. Католическая Контрреформация, в частности, насаждала образ Бога, карающего нераскаявшихся грешников, и вездесущего Дьявола, которого Создатель уполномочил искушать людей, чтобы они одумались и совершили усилия, необходимые для спасения собственной души. Обоняние было призвано подчеркнуть противостояние между двумя путями, единственно доступными христианину. С одной стороны, приятные запахи ассоциировались с райскими наслаждениями и сообщали людям о присутствии божественного начала, как, например, «запах святости», исходивший от останков праведников, пострадавших за веру. С другой же стороны, зловоние накрепко связывалось со Злом, отвратительным по своей сути, прóклятых ждал мерзкий ад. Дурной запах вызывал волны страха, в том числе запах естественного происхождения: согласно господствовавшей тогда медицинской теории, заражению воздуха испорченными испарениями приписывалась вина за непрестанные вспышки чумы. Это метафорическое объяснение вездесущего Сатаны приводило врачей, неспособных победить опасность, к призывам бороться с ней, используя еще более страшную заразу, изгоняя подобное подобным. Наполнить дом отвратительным запахом, поселить там живого козла, вдыхать испарения выгребных ям перед выходом из дома — вот некоторые методы борьбы с инфекцией. Господствует сильнейшее женоненавистничество — традиционно, со времен Евы, женщины подозревались в связях с Князем Тьмы. Несмотря на то что прелести самых молодых воспевались поэтами Плеяды — наверняка не без корыстных побуждений, — усиливался мужской контроль над женщинами под предлогом борьбы с опасностями, которые угрожали их партнерам, наделенным божественными добродетелями. Врачи утверждали, что, согласно гуморальной теории, холодные и влажные женщины пахнут гораздо хуже, чем горячие и сухие мужчины. Ежемесячные женские кровотечения пагубны, несут разрушения и сеют смерть. Недоверие к женщинам в этом смысле не проходит и после климакса, самые старые женщины становятся объектом чрезвычайной ненависти, распространяемой литературой того времени. Старухи, от которых исходило зловоние, вызывали сильнейший страх у мужчин. Не напоминала ли им дряхлость, что и сами они смертны и их ждут муки ада? Демонология, теологическая доктрина, господствовавшая во времена повсеместной охоты на ведьм, концентрирует мужские страхи на мифе о старухе, ставшей адептом тайной секты, под покровом ночи готовящей победу Зла. Тысячи костров, в огне которых горят обвиняемые в колдовстве, доказывают живучесть этого мифа. Преступления же, вменяемые мнимым ведьмам, весьма иллюзорны: они якобы летают на шабаш; готовят адские блюда, зловонные, как сам ад, с использованием останков некрещеных младенцев; участвуют в дьявольских ритуалах; по возвращении с шабашей вредят всему окружающему, наводят порчу на людей, животных и урожай. Не было ли это повторением на новом уровне античного сюжета об отвратительных гарпиях, пожиравших все на своем пути?

В христианской мысли тогда, на фоне смуты и убийств, господствовал эсхатологический страх. Представители церкви произносили устрашающие речи, их подхватывали светские морализаторы, воспитанные в религиозных школах, и страх исподволь просачивался в повседневную жизнь. На уровне индивидов страх конца света выражался в соблюдении профилактических мер — не только в надежде на спасение души, но также и для защиты телесной оболочки от вторжения заразы. Как тогда полагали, пик этого наблюдался во время чумы, когда дыхание Дьявола было в опасной близости от каждого. Именно поэтому воздвигались непреодолимые барьеры на его пути. В человеческое тело, по мнению врачей, болезнь проникает с водой, поэтому купания и омовения были под запретом как минимум до середины XVII века. Воздух считался проводником главных угроз, и для противостояния им создавалась тотальная ольфактивная защита вокруг каждого человека. Основной целью этой защиты, состоявшей в основном из одуряющих животных ароматов — амбры, мускуса и цивета, было давать отпор невидимой порче, а также не подпускать зараженных людей, если здоровые случайно сталкивались с ними на улице. После 1720 года на французской земле больше не было сильных вспышек чумы, и эта защита постепенно сошла на нет.

До того как наступили эти изменения, каждый человек во время эпидемий чувствовал себя жителем «града Божьего», осажденного легионами чертей. Как туго запеленутые младенцы, взрослые люди томились в собственном поту и зловонии. Редко кто заботился о чистоте тела, и вся кожа была полностью скрыта под слоями одежды, пропитанной сильными запахами, как и неизменные перчатки. Стремление полностью скрыть тело усиливалось постоянным использованием мощных духов, считавшихся действенными против заражения, для защиты ушей, носа и рта. Голова всегда была покрыта головным убором, шея спрятана. Пышные воротники и вошедшие в моду парики также играли защитную роль, вместе с тем служа людям из общества украшением. Хоть лицо при посещении зараженных мест и пытаются спрятать, оно остается единственной видимой частью тела, закованного в доспехи. Лица богатых и знатных людей защищались белилами и румянами, а волосы — маслами, притираниями или душистыми эссенциями.

Тот же душистый арсенал во времена, когда эпидемия отступала, служил социальным целям. В том воинственном мире очень высоко ценились три главных одуряющих аромата животного происхождения. Они всегда были нижней нотой в духах, использовавшихся для любовных побед. Привычка наносить их в больших количествах для защиты от чумы к тому же на протяжении десятилетий способствовала повышению их эротической привлекательности. Увлечение этими ароматами в общепрофилактических целях противоречило бесконечным угрозам со стороны моралистов в адрес тех, кто поливает себя духами для услаждения чувств. Однако, ссылаясь на настоятельные рекомендации медиков, можно было лицемерно обходить запреты. Таким образом, амбра, мускус и цивет проникли в самое сердце культуры того времени. Этими вездесущими ароматами были пропитаны все кожаные изделия, предназначенные для самых разных целей. Их долго держащийся запах при необходимости мог закрепить сердечные ноты цветочных духов, которым не хватает пространства, чтобы в полной мере проявиться, потому что господствующие вкусы отодвигают их на второй план. Это правда, что деликатные духи вряд ли могли с успехом противостоять сильному индивидуальному запаху, характерному для той эпохи. Дамы мылись не чаще, чем кавалеры, и запахи, исходящие от них, вряд ли были изысканными, несмотря на пудру, которой были присыпаны стратегически важные участки тела, и душистые саше, спрятанные под их надушенными одеждами. «Ароматы», исходившие от мужчин, возможно, были еще хуже, потому что культурное давление не обязывало их скрывать собственные запахи. Последователи Гиппократа считали эти запахи приятными. В этом можно усомниться. Сколько ни поливай себя мускусными духами, невозможно скрыть запах пота, гнилых зубов, несвежее дыхание. Врачи попросту выдвигали сексистское суждение, бытовавшее еще в Древней Греции, что плохо пахнет главным образом от женщин. Впрочем, у Генриха IV и Людовика XIV, как мы уже отмечали, очень плохо пахло от ног. Вероятно, всеобщая нечувствительность мужчин проистекает из их статуса. От мужчины может пахнуть скверно, но соседи и соседки не станут отпускать по этому поводу колкости. А вот женщину, от которой исходит неприятный запах, сразу же заподозрят в болезнях или в том, что у нее менструация.

Обоняние — очень «гендерное» чувство. Конечно, зрение позволяет выбрать сексуального партнера, который выглядит здоровым и способным дать или выносить жизнеспособных детей издалека, это важнейший механизм в выживании вида. Вблизи же определяет именно нос, особенно в обществе XVI–XVII веков, потому что все придворные и буржуазные дамы выглядели примерно одинаково. Тело их, как правило, было скрыто — за исключением краткого периода при Людовике XIII, когда в моду вошла обнаженная грудь, что вызвало шквал возмущения. По крайней мере, взоры совсем молодых людей эта мода услаждала, и юнцы, не подозревая о том, несказанно радовали биологов наших дней, занимающихся вопросами врожденных механизмов образования пары. Обычно же напоказ выставлялись лицо и волосы, иногда предплечья, реже — кисти рук, потому что мода требовала, чтобы они всегда были затянуты в перчатки. Концентрация внимания парфюмеров на женских головах объясняется просто: предлагая различные товары для женской красоты, можно сколотить целое состояние. Однако речь не шла о том, чтобы сделать внешность каждой красотки уникальной: напротив, им надо было помочь отождествить себя с неким архетипом. Лицо должно быть белое, гладкое, сияющее, без изъянов, поверх белил и пудры умелыми мазками надо наносить румяна. Загар и морщины — под запретом. Зубы должны быть безупречны. В общем, надо выглядеть вечно молодой и свежей. Белила, употреблявшиеся в косметических целях, часто производились из опасных ингредиентов, порой ядов, и для многих дам, чьи лица были не так хороши, представляли собой единственное средство скрыть несовершенства. Таким образом, все они были похожи на фарфоровых куколок с румяными щечками. К тому же все эти косметические средства пахли примерно одинаково, как и масла, притирания и пудры для волос и париков, которыми подчеркивали светлый, темный или седой оттенок парика, требуемого модой XVII века. Стремление к совершенству нескончаемо. Поддержание макияжа требовало постоянной работы и в конечном счете прятало индивидуальную идентичность. Как в этих условиях понять, которая из одинаковых красавиц — идеальная партнерша? Порта, эрудит XVI века, уверял, что размер гениталий женщины сопоставим с ее ртом и губами, а размер носа мужчины сообщает подобную информацию о нем. Однако в столь деликатном деле предпочтительнее попытаться получить более точные сведения. Такую услугу может оказать лишь обоняние, способное уловить потоки неприятных запахов, несмотря на обилие модных духов. Благодаря ему кавалер получает информацию о состоянии здоровья и возрасте дамы, лицо которой скрыто под требуемым этикетом макияжем. Нос помогает ему отличить молодых девушек, символизирующих жизнь и любовь, от старух, которые, как считается, смердят и символизируют нечистую силу и смерть. Очевидно, что обоняние в те времена играло значительно более важную роль, чем в наши дни, вопреки распространенному заблуждению.

Настоящий ольфактивный переворот произошел в XVIII веке. Начало этого процесса восходит к середине века предыдущего, когда ванны и уход за телом постепенно получают право на существование. Медленно идет и отказ от амбры, мускуса и цивета, и позиция Людовика XIV, обожавшего духи в молодости, но не выносившего их начиная с 1680‐х годов, за исключением флёрдоранжа, вероятно, тут не главная причина. К тому же он боялся совершить грех и попасть в ад — в соответствии с традиционным убеждением моралистов об опасности пользования духами. Причины же этих изменений гораздо сложнее. За неимением возможности точнее указать хронологию явления, что требует более глубоких исследований, я попытался расставить вехи и выдвинуть свои гипотезы. Цветочно-фруктовая революция произошла раньше, чем полагали историки. Представляется, что она заявила о себе в первые десятилетия XVIII века, до начала своего триумфального шествия в 1750 году, о чем свидетельствует «Трактат о запахах» Дежана. Мне кажется, что речь здесь идет об эволюции, связанной с изменениями во всем французском обществе. На смену культуре религиозных войн пришла пресыщенная доминантная цивилизация, послужившая моделью всей Европе. Философы успешно борются с ослабевшей Церковью, а экономический прогресс прививает людям вкус к высокой кухне и экзотическим ароматам, приходящим из колоний. Нравы либерализуются, в том числе в народе, эротизм проникает в умы и отражается в поведении. Стремление к удовольствию, ставшее пружиной изменений, способствовало дискредитации фанатизма предшествовавших времен; чума и голод отступили; войны велись далеко за пределами страны. Этот спокойный, стремящийся к наслаждениям гедонистический мир нуждался в новых приятных и нежных ароматах, которые сопровождали бы его на пути к прогрессу и в то же время наполняли собой природу, вошедшую в моду благодаря Руссо. Отказавшись от пьянящих мускусных ароматов, королевский двор, как и города (в которых пахло все хуже вследствие роста населения и начала индустриализации), принял эти новые ароматы. Эта тенденция усиливалась вплоть до Революции, и ей способствовал прогресс в медицине, химии, парфюмерии. Не менялись лишь лица дам из высшего общества, этих бело-розовых кукол, в которых усилиями вездесущих парфюмеров поддерживалась фальшивая вечная молодость. До эпохи Наполеона парфюмеры придумывали новые рецепты красоты или обращались к старинным, например к мази из улиток, принесшей славу Жану-Франсуа Убигану. Правда, в рецепте, упомянутом в «Имперском парфюмере», внутренности этих маленьких животных были удалены… По крайней мере, повысился порог отвращения. В специализированных трактатах больше не говорилось ни об использовании в парфюмерии экскрементов животных, ни тем более человеческих.

Доминирующими стали ароматы цветов, фруктов, специй. Тем не менее во времена Первой империи произошел временный возврат мускусных запахов, в частности амбры. Это касалось не очень широкого круга клиентов, которых стоило бы попробовать описать несколько подробнее. В эпоху, когда значительная часть Европы была захвачена французами, вернулась мода на все военное. Вопросов остается множество. Для подавляющего большинства современников ольфактивный образ мира решительно изменился, за исключением дам из высшего общества, остающихся стандартизированными, белыми и гладкими, как и при Старом порядке. В остальном от дам пахло нежными цветочными духами, в том числе от напудренных волос. Самое важное изменение касалось их персонального запаха, потому что слегка ароматизированные ванны вкупе с заботами о теле, в том числе восковой эпиляцией, о которой впервые упоминается в 1809 году, устраняют неприятные запахи или делают их менее заметными. Больше не приходится прятать их под перчатками, щедро надушенными мускусом, под одеждой и душистыми саше. Игры соблазнения решительно прощаются с запахами животного происхождения, усиленными испарениями немытого тела, и связываются теперь с легкими сердечными нотами, передающими и улучшающими интимные запахи, ставшие более привлекательными вследствие вернувшихся в моду омовений. Эти перемены тем важнее, что отделяют обоняние от двойственного восприятия запахов, которые были одновременно отталкивающими с медицинской точки зрения (потому что использовались для борьбы с чумой) и притягательными с социальной, в отношениях между полами. Неудивительно, что в 1751 году Дидро возвел обоняние в ранг самого сладострастного чувства. Отныне душистое облако, окружающее модников, представляет собой не защиту от смерти, но чистый призыв к жизни и любви.

Несмотря на дальнейшие изменения, описание которых выходит за рамки книги, этот месседж сохраняется до наших дней. Буржуазные правила поведения запрещали обнажать тело даже на пляже, и мерилом женской привлекательности вплоть до XX века служили красота и белизна лица. Волосы женщины также долгое время прятали, это бытовало и в народной среде: дело в том, что — осмелимся это сказать — волосы имели чрезвычайную сексуальную привлекательность. Таким образом, на протяжении веков духи, доставлявшие эстетическое удовольствие, были главным вестником сексуального шарма. В долгосрочном плане они остаются тесно связаны с цветами и фруктами — и занимают главенствующую позицию даже в начале третьего тысячелетия. В то же время с конца XIX века натуральные компоненты стали заменяться синтетическими. К тому же духи в значительной степени демократизировались, большое распространение получили мужские духи, адаптируясь к мужскому (или женскому) мифу о мужественности.

Конечно, современное западное общество не так сильно дезодорировано, как можно было бы ожидать. Исключение составляют Соединенные Штаты. Похоже, в этой стране полный отказ от запахов дополняет калифорнийский культ вечно молодого и прекрасного тела, которое, чтобы им любовались, не нуждается в химических запахах. К этому надо добавить боязнь микробов, а также сдержанность в прикосновениях, пусть даже дружеских, которые делают роль запахов определяющей в любовных отношениях — тем более что все анатомические подробности можно рассмотреть на пляжах или около гостиничных бассейнов, к большому сожалению тех, кто при приближении лета вынужден садиться на строгие диеты. Средства массовой информации проводят бесконечные опросы о необходимости поддерживать фигуру, чтобы не стыдно было ее показать. Иногда, особенно на западном побережье, люди стесняются душиться перед выходом в публичные места или рестораны: они не хотят раздражать окружающих. Действительно, запахи, плохие или хорошие, многими американцами расцениваются как помеха. Их идеал — отсутствие запахов, так же как и растительности на теле, в частности на мужской груди, и даже волос на голове, о чем свидетельствуют модные журналы. Что же касается юных девушек, они практикуют лазерную эпиляцию зоны бикини, подмышек, бедер, икр, иногда даже подбородка. Отказ от всего, что напоминает о животной природе человека, возможно, отвечает огромному желанию остановить время, помешать наступлению старости и смерти. Будучи выражением культурного индивидуализма, ведущего к мощному нарциссизму, подобное отношение к жизни, отягощенное страхом, постоянно эксплуатируется продавцами мечты, извлекающими огромную выгоду, обещая отложить дряхление и сохранить соблазнительность молодости. С этой точки зрения любой сильный запах, приятный или нет, сигнализирует о чрезвычайной опасности, потому что возрождает страх разложения, который его отсутствие должно было уничтожить.

Более гедонистическая, менее чувствительная к ощущению вины, современная Европа не чурается запахов. Во Франции любят сильнопахнущие сыры, к которым представители других народов относятся без такого удовольствия. Систематическая дезодорация здесь не кажется идеалом. Духи же, адаптируясь к преходящей моде, играют приятную роль, в частности при соблазнении.

Можно было бы подумать, что все это осталось в прошлом, как в Старом Свете, так и в Новом. Но это означало бы не принимать в расчет вечной человеческой изобретательности. Мне бы очень хотелось завершить повествование несколько ироничным советом создателям духов обратить внимание на мускусные запахи, успех которых в прежние времена был так велик у мужчин-победителей: пора добавить перчика в ольфактивную монотонность нашего стандартизированного мира и не отказываться от животного начала в нас, как это происходит за океаном. Впрочем, именно там случаются неожиданные вещи. В 2013 году одна из фирм, расположенных в канадском городе Торонто, начала исследовать оригинальную нишу, полностью порвав с североамериканскими вкусами: бренд Zoologiste Perfumes вновь открыл для себя запахи животного происхождения, в надежде, что их оценят миллениалы — те, кто родился после 1980 года. Первоначальные результаты разочаровали, потому что формула «Beaver» (барсук) показалась целевой аудитории слишком мощной. В 2016 году формула была модифицирована, для большей привлекательности к ней добавили свежести: цветы липы, мускус, цитрусовые сформировали верхнюю ноту; бобровая струя, ирис, ваниль — сердечные ноты; мускус, пепел, кедр, амбра — базовые. Будут ли эти забытые запахи, теперь полностью синтетические, оценены молодежью обоих полов лишь в сочетании с устоявшимися традиционными фруктовыми и цветочными ароматами? Тем не менее быстрое расширение предлагаемого ассортимента говорит о растущем интересе. В начале 2017 года та же фирма предлагает также аромат «Bat», напоминающий запах летучей мыши, «Civet» (цивет), «Macaque», «Panda», «Rhinoceros» (носорог), «Hummingbird» (колибри), «Nightingale» (соловей).

Американцы также бросились в эту авантюру — признак оживления рынка. В Нью-Йорке одна фирма представляет аромат «Ma Bête» («Мой зверь»), другая — духи «Suédois», пахнущие кожей. Кроме того, можно наслаждаться запахом цивета в композиции «Cadavres exquis» или бобровой струи в «Salomé» — оба эти аромата призваны будить самые темные желания. Одна журналистка задалась вопросом, не проявление ли это тоски миллениалов, живущих в высокотехнологичном виртуальном мире, по своему животному началу, и взяла интервью у патрона небольшой фирмы, выпускающей «Suédois»: по его авторитетному мнению, в подобных ароматах есть нечто нездоровое. К тому же французский город Грасс, добавил он, был старинной парфюмерной столицей Франции, но также и городом кожевенников, так что запах смерти неразрывно связывался с ароматом цветов.

Трудно сказать с уверенностью, был ли выбор американцев и канадцев осознанным, разве что они хотели порвать с господствующей традицией отсутствия запаха. Во всяком случае, они открыли для себя абсолютно неизвестное чувство, реагируя на призывные сигналы, связывающие сексуальность с некоторой «животностью». Сильный запах, выделяемый духами и вызывающий горячие эротические мысли, вписывается в ольфактивную память, как мадленка Пруста. По крайней мере, такова заманчивая реклама, распространяемая торговцами надеждой. Стоит ли жаловаться или, наоборот, радоваться тому, что, в отличие от англоязычных канадцев, эталоном для которых служит царство природы, американские разработчики рекламы эксплуатируют стереотип самца-француза, полного сладострастных запахов и любовного томления? Создателей аромата «Ma Bête» вдохновляла базовая композиция «Animalis», разработанная во Франции в 1920‐х годах; в нее входили настоящие экстракты цивета, барсучьей струи, мускуса и растения под названием костус. Ее малоприятный запах напоминал запах тела, пота и конюшни. Для получения непревзойденных духов этот продукт надо было комбинировать с другими. Так же обстоят дела с последней версией аромата «Ma Bête», содержащей цветочные ароматы, в том числе жасмина, нероли и пачули. В некотором роде окультуренная, композиция вызывает в памяти миф о соблазнении, во многом поспособствовавший славе французских актеров, например Мориса Шевалье. Создательница духов в одном из интервью поведала, что они выпускают на свободу «нашу животную природу», провоцируя напряжение между Красавицей и Чудовищем. Понятно, что в первом образе автор духов видит женщину: либо клиентка пользуется ими сама, либо уступает перед натиском аромата, который одновременно привлекает и отталкивает ее. Мужчине же отводится роль Чудовища, закованного в латы из феромонов французского Дон Жуана: он превращается в него, нанеся на себя несколько капель духов. «Ты не моешься, я иду к тебе!» — так мог бы звучать женский вариант любовного клича Генриха IV и Наполеона. Ведь по неискоренимому местному предубеждению, галльские петухи отнюдь не злоупотребляют дезодорантами…

Приводит в замешательство невероятная способность капитализма обеспечивать неплохой доход при помощи столь критического морализаторского взгляда на вещи и вместе с тем делать привлекательными, по крайней мере для некоторых миллениалов, одуряющие запахи Пепе-Скунса (Pepé Le Pew). Этот неизменно успешный мультяшный персонаж, впервые появившийся на экранах в 1945 году и в 1949‐м получивший «Оскара», пародирует француза, как его видят из Америки: от Скунса очень плохо пахнет, но он постоянно домогается красоток на улицах весеннего Парижа, пытаясь соблазнить их ироничными шуточками и неподражаемым акцентом. Многие эпизоды фильма показывают навязчивые американские ольфактивные идеи: например, герой пользуется дезодорантом, чтобы вскружить голову очередной красавице, а серия «Красавчик Пепе» (1952), где герой поливает себя одеколоном, может укрепить решимость парфюмеров, работающих с мускусом: что смесь одеколона с собственным запахом скунса в буквальном смысле сводит девицу с ума от любви.

Стоит ли, однако, полагать, что аромат мускуса снова возобладает в условиях глобального мира, которому грозит распад, в котором национализм и популизм оживляют воинственные инстинкты молодежи, прежде живущей в условиях отсутствия запахов? Должна ли неколебимая перспектива огромных прибылей толкать производителей к значительным инвестициям в надежде на возврат того, от чего в прошлом отказались? Для этого пришлось бы убедить многочисленных потенциальных покупателей в способности новых товаров уничтожить страхи, которые возникают от разговоров о закате цивилизации, ускоренного распада социальных связей и глубоких перемен в любовных отношениях. А как с этим обстоят дела в Европе? Во всяком случае, мы можем привести лишь несколько примеров духов, созданных на основе веществ животного происхождения: слава духов «Kouros» и «Parfum de Peau» пришлась на 1980‐е; в 2017 году появились «Mad Madame», «Denis Durand Couture», «Vierge et Toreros».

Бинарный ольфактивный код — одна из самых простых систем чувственного наблюдения, и все же она играет одну из главнейших ролей в жизни людей, потому что с начала мира помогает отличать жизнь от смерти, опасность от безмятежности, постоянно приспосабливаясь к социальным и культурным переменам. Пока человек не превратится в робота, обоняние останется для него важнейшим ориентиром, будет помогать адаптироваться к страху и удовольствию. Для движения по жизненному пути, на котором сменяют друг друга боль и радость, нос — первейшая необходимость.